Преобразование «наследственного» убеждения
Когда моя подруга рассказала мне историю о своем отце, я тут же вспомнил похожую ситуацию, свидетелем которой оказался более двадцати лет назад. Однако у этой истории, к счастью, другой конец и она повествует о силе одного человека, которому удалось рассеять убежденность в ранней смерти, довлевшей по меньшей мере над двумя поколениями.
Даже по современным стандартам конец 1970-х годов был временем невероятного напряжения и неуверенности во всем мире. Американцы все еще не оправились от эмбарго на нефть, которое двумя годами раньше чуть ли не поставило страну на колени. В конце 1979 года иранские боевики, совершив вопиющий акт агрессии, взяли в заложники пятьдесят два американца, заставив прочий мир удивляться и вопрошать, чем же ответит наша страна. И все эти события произошли во время одной из самых страшных, хотя и не объявленных войн в истории нации — холодной войны.
Именно в это время меня наняла одна большая энергетическая корпорация для обслуживания своего нового детища — уникального в своем роде, высокоскоростного и очень объемного (размером с комнату, миниатюризации удалось добиться лишь через несколько лет) компьютера, предназначенного для вычислений, связанных с исследованиями морского дна в поисках не открытых дефектов, указывающих на вероятные источники энергии. И для нашей нации в целом, и для корпорации, в которую я попал, в частности, сама мысль о том, что наши убеждения могут влиять на реальность, в ту пору была совершенно чужда.
Проработав в корпорации буквально несколько дней, я встретил женщину, нанятую примерно в то же время, что и я. Она-то и описала мне ситуацию в своей семье, где убеждение по поводу жизни и смерти настолько возобладало над умами членов семьи, что они воспринимали его как «наследственный» фактор. Как новые сотрудники, которым полагались страховые и прочие гарантии от фирмы, мы только-только закончили разбираться со множеством бумаг и рекламных пакетов, пересмотрев, как нам казалось, бесконечное число папок с документами, включая такое количество страховых полисов, от которого у меня голова шла кругом. Неожиданно мы с этой женщиной стали говорить о страховых полисах, причем с горячностью, удивившей нас обоих.
Хотя я, безусловно, был согласен с ней в том, что мы должны со всей ответственностью подойти к выбору страховки и выбрать из множества вариантов наилучший из всех возможных, однако после целого дня, проведенного за чтением бумаг, все страховые пакеты казались мне на одно лицо. Я уже был готов выбрать наугад любой и потому не понимал, почему она проявляет такую осмотрительность при выяснении даже самых малозначительных деталей того, какую выгоду какая из этих страховок дает. Я мыслил в том духе, что так или эдак, но страховые и прочие гарантии у нас все равно будут. Я не понимал, почему для нее было так важно знать все эти малозначимые детали: как составлять прошение, как скоро она получит денежный чек после официального известия о смерти мужа и когда страховой полис вступит в силу. Именно в этот момент она и рассказала следующую историю.
В роду мужа никто из мужчин не живет более тридцати пяти лет, — сказала она доверительным тоном.
В самом деле? — ответил я, явно сбитый с толку таким началом, что, вероятно, отразилось на моем лице.
О да, — сказала она, видимо не вкладывая в свой ответ никаких задних мыслей. Очевидно, ей приходилось вести такие разговоры и раньше. — С этим, знаете ли, ничего не поделаешь. Это все генетика. Дедушка моего мужа умер в возрасте тридцати пяти лет. Его отец тоже умер в этом же возрасте. А пару лет назад умер его брат, тоже в возрасте тридцати пяти лет. Моему мужу сейчас тридцать три года, он следующий, так что нам нужно обо всем позаботиться именно сейчас.
Я не верил своим ушам. Хотя я не был знаком с этой парой, я все же знал, что они давно жили вместе и имели двух очаровательных детишек. Если она и в самом деле считала, что ее муж подвластен той же закономерности, которая довлела над мужчинами в его семье, тогда ее интерес к страховке неожиданно обретал логику и смысл. Она искренне верила, что вскоре страховка ей непременно понадобится.
В то же время какая-то часть меня просто не могла примириться с тем, что я услышал. И дело не в том, что я не верил, будто случаи вроде того, что описала моя напарница по работе, в самом деле могут происходить. Скорее я не верил в то, что они должны происходить. Сама идея, что можно стать жертвой ограниченного срока жизни только потому, что все в семье рано умирают, казалась мне неправдоподобной. Я не мог не думать о том, что эта история, возможно, могла бы иметь иной финал. Возможно, в их жизни что-то изменится и ее муж станет первым мужчиной в семье, который вырвется из этого замкнутого злополучного круга, довлевшего над ними, сколько они себя помнят. Теперь, после того как она рассказала мне о семейном «проклятии», к тому же учитывая и то, что мы вместе работаем… короче говоря, у нас появился повод для глубоких, подчас эмоциональных разговоров, которые не замедлили последовать.
Я быстро уяснил, что такая тема, как короткая жизнь и скорая смерть, является крайне болезненным предметом для обсуждения и что вести об этом разговоры с другим человеком провокационно и рискованно, особенно если этот человек сидит с тобой в одном офисе.
Хотя исследования указывают на безошибочную корреляцию между нашими сущностными убеждениями и здоровьем нашего тела и продолжительностью жизни, эту связь очень легко истолковать неверно. Все дело в том, как подается информация. С одной стороны, я убежден, что ни один человек не просыпается вдруг утром с решением сознательно выбрать в жизни такое физическое состояние, которое бы приносило боль ему и страдание его близким. С другой стороны, я знаю, что, изменив убеждение, мы можем изменить состояние здоровья и жизнеспособность своего тела. Главное здесь — найти такой способ передачи информации о столь чудесных возможностях, который бы не был ни назидательным, ни осуждающим. Нужно правильно сообщить, что обстоятельства, угрожающие жизни, — это просто чья-то «ошибка». Потому я и сделал все от меня зависящее, чтобы донести эту мысль до моей коллеги. Вскоре мы уже вовсю вели разговоры на эту тему в обеденный перерыв, рассуждая о мире как средоточии квантовых возможностей и о силе убеждений, позволяющих выбирать эти возможности в жизни.
Не могу сказать наверняка, чем закончилась вся эта история, поскольку через несколько лет я уволился из компании. Прошло более двадцати лет с тех пор, как я последний раз разговаривал со своей бывшей соседкой по офису. Но одно могу сказать со всей определенностью: к тому времени, когда я уволился, муж той женщины отпраздновал свой 35-й день рождения и перевалил за него. Ко времени обеда, который я устроил, увольняясь, он пребывал в добром здравии и был определенно жив! К удивлению и облегчению его семьи, он прервал то, что они считали «семейным генетическим проклятием», распространявшимся на многие поколения. Поскольку он переступил границы, обозначенные для него убеждениями близких ему людей, у него появился повод взглянуть на свою жизнь иначе, дав тем самым повод и своей семье сделать то же.
Иногда все, что требуется, — это чтобы один человек совершил, казалось бы, невозможное в присутствии других людей. Видя, как разбиваются ограничения и открываются новые, доселе невиданные возможности, люди смогут объять эти возможности своим умом и закрепить их в собственном мысленном мире, поскольку лично убедились в их реальности.
Когда мы слышим истории вроде той, что была рассказана выше, мы, как правило, спрашиваем себя: «Неужели это просто случайное стечение обстоятельств?» Действительно, случайно ли то, что срок жизни человека просто совпал с его или ее представлениями (или представлениями его/ее семьи) о том, сколько именно он/она должны прожить? Или это не совпадение, а нечто большее?
В конце XX столетия, когда возродился интерес к связям между умом и телом, чуть ли не каждую неделю в научных и научно-познавательных журналах появляются сообщения о новых исследованиях, выявляющих прямую связь между тем, что мы думаем и чувствуем, и тем, как функционирует наше тело. Именно эта связь и проявляется в нашей повседневной жизни, как и в жизни близких нам людей, о чем свидетельствуют рассказанные выше истории двух моих знакомых.
Хотя эти истории иллюстрируют ту силу, которой обладает убеждение в отношении одного человека, сам собой напрашивается вопрос: а не может ли эта сила воздействовать еще глубже, неким образом влияя на всех нас? Не может ли быть так, что мы, все сообща, разделяем некое общее убеждение, которое влияет на нас на столь глубоком уровне, что именно оно и обусловливает границы человеческой жизни? И если это так, то можно ли изменить это убеждение, изменив тем самым и границы жизни? На оба вопроса ответ положительный: «Да». Источник же такого убеждения, возможно, удивит вас.