Моя голова у тебя на коленях

Моя голова у тебя на коленях,
Ты запустила мне в волосы пальцы тонкие,
Говоришь: "Все понятно, но, тем не менее..."
Хули ты со мной, как с ребенком?
Говори уже правду, не бойся быть жесткой,
Я практически все пережить сумею.
Хули ты со мной, как с подростком?..
И продолжай целовать меня в шею.

Ты сказала, что есть одна книга

Ты сказала, что есть одна книга, ты сама ее не читала,
Но тебе про нее рассказывали, так вот, суть этой книги...
После этих слов, я , естественно, ударил тебя по ебалу,
Собрал всю твою одежду, и полуголую из дома выгнал.
А потом, когда я в одиночестве долго курил на кухне,
Я понял, что не то, что раскаиваюсь, но, безусловно, жалею,
Что всего один раз несильно дал тебе, дуре, в ухо.
А надо было пиздить ногами. И гораздо сильнее.

Выходить курить

Выходить курить на лестничную площадку,
Считать сколько часов до будильника,
Убеждать себя, что все в полном порядке,
И со всем ты справишься, ты же сильный.
За окнами город, впавший в зимнюю спячку,
И красивый полет мягких снежных хлопьев,
Предупреждение о скорой смерти на пачке.
Да знаю я. И даже не против.

В Вавилоне идет густой снег

В Вавилоне идет густой снег,
Солнце упрямо садится на восток.
Мы на набережных всех рек,
На перекрестках любых дорог,
Во всех парках культуры и отдыха,
Стеснительные и неловкие.
В этом городе не хватит воздуха
На наши огромные совместные легкие,
И крови всего населения-
Разогнать нашу общую сердечную мышцу.
В Вавилоне столпотворение.
И солнце уже не садится.

Ты хочешь меня видеть

Ты хочешь меня видеть, и поэтому избегаешь встреч.
Это кажется нелогичным, но нет ничего правильнее.
И мне бы тоже спрятаться, надолго на дно залечь,
Пока все не забыли, и чужими друг другу не стали мы.
Но почему-то не хочется, и я глажу рубашку,
И брюки строго по стрелкам, и душусь модным Лакостом.
Мне, как и тебе, это все до безумия страшно,
Но давай сегодня увидимся. Просто.

1991-1993

Мне нравятся девочки, родившиеся
С девяносто первого по девяносто третий, в зимние месяцы,
Они не испорчены тоталитарным государством,
Как мои ровесницы.
Но на них нет и клейма демократии,
Как у всех, кто родился позже,
А зима придает свежесть и румянец
Их лицам и нежной коже.
Они умеют смотреть таким пронзительным взглядом,
Что сразу начинается эрекция.
Я люблю и хочу этих девочек, а ведь самое главное,
Чтобы член резонировал с сердцем.

Самоутвердилась?

Чтобы понять, не надо быть гением:
Это совсем не "любовь до гроба",
А способ самоутверждения.
Самоутвердилась? Уёбывай.

Я постоянно хочу спать.

Я постоянно хочу спать. Я закрываю глаза в метро,
И кладу голову на плечо сидящему рядом пассажиру.
Просыпаюсь уже на конечной, под пристальными взглядами ментов.
Впереди еще целый день и я целый день сублимирую
Свое желание спать в наркотики, музыку и стихотворения.
С каждым днем это становится все более опасной игрой.
Я уже долгое время, как потерял ощущение времени.
Я постоянно хочу спать. Постоянно хочу спать. С тобой.

Мама

Мама, ты, главное, не воспринимай серьезно,
То, что про меня говорят незнакомые люди.
Я не Курт Кобэйн, и даже не Оззи Осборн,
И самого страшного со мною уже не будет.
Ты же знаешь, что всем в жизни бывает трудно.
Но когда меня просят назвать идеал красоты,
Я, не задумываясь даже доли секунды,
Говорю, что это, конечно же, ты.

Провинциальные подростки нулевых

Мы никогда не принимали жизнь, как данность
(Я не прошу прощения за пафос).
И мы не знали слова "толерантность",
И пидорасов называли пидорасами.
И зарабатывали больше, чем родители,
Толкая героин и гидропонику.
О, если б мы тогда писали в твиттере,
Мы были б тысячники или миллионники.
Вы отправляйте сообщения на пейджер,
И вам ответит кто-нибудь из них.
С нелепыми прическами, в смешной одежде,
Провинциальные подростки нулевых.

ЛО

Охуейте от моих карих глаз.
Охуейте от моей стройности.
Таких много рождалось нас
На землях Ленинградской области.
Там,где поганок поля раздольные,
И неба не видно из-за деревьев крон,
Мы научились быть вольными
У финно-угорских племен.
Мы сделаем философский камень
Из двух плюшек и грамма скорости.
Я счастлив быть един с пацанами,
Рожденными в Ленинградской области.

Я помню себя, безобразно пьяного,

Девятнадцатилетнего, тощего,

В тапках DVS, футболке Nirvana,

Поднимающегося на площадь

Восстания, и идущего по Невскому,

Толкающего прохожих, падающего на дорогу,

Мой рюкзак рвется с веселым треском,

И на Невский падает Стогов,

Кассета "Психеи", дешевые гондоны,

"Виноградный день", пластиковые стаканы,

Блокнот, ручка, ключи от дома

И коробок марихуаны.

Я пытаюсь все это собрать,

Матерюсь, вещи падают снова...

Велик и страшен был год две тысячи пять

От рождества Христова.

Высокий стиль

За сутки- сорок сигарет.

Четыре грамма на весах.

Уснули, как пришел рассвет,

Звонок разбудит в два часа.

Такое чувство, будто рак…

Но смерть, конечно, не для нас.

Я знаю что у нас не так:

Высокий стиль. Но низкий класс.

Дефлоратор космоса

космонавты смеются, но у них натянуты нервы,
им снится то, что гагарин сдох при рождении,
и каждый из них мог оказаться первым,
бреясь, они видят его в совем отражении,
они бьют зеркала, и руки кромсают бритвой,
и стучат головой в безучастный кафель стены,
гагарин с портретов им улыбается хитро.
космонавты смеются, но их нервы напряжены.
а космос плачет, вспоминая о совем дефлораторе,
ему никогда не будет нужен другой.
все космонавты катятся к чертовой матери,
когда он говорит: "поехали!", и машет рукой.

Мон Амур

Я люблю весь этот город, с мусорами, бомжами и быдлом,
Со всем рабочим классом, которому никогда не стать middle' ом.
Я люблю себя, влюбленного, на его широких проспектах.
Кажется, я с самого детства задал себе вектор.
И иду прямо, не сворачивая, только к тебе, mon amour.
Под ранние и неизданные песни the Cure