Враги внутренние и внешние

9 апреля 1370 года эмиры признали Тимура сул­таном в Мавераннахре. Теперь он завоевал такой ранг, который имели когда-то эмир Кизаган, Абдаллах и, наконец, эмир Хусейн. От них он получил в наслед­ство также трудности, за преодоление которых он один нес теперь ответственность: защита от «бандитов» и охрана страны от набегов из Ирана; и в самой стране, очевидно, его положение было вряд ли более про­чным, чем положение его побежденного предшествен­ника. Только два месяца было дано Тимуру, чтобы в области Кет порадоваться своим успехам. Затем дей­ствительность дала о себе знать. Эмиру Хусейну не удалось привлечь на свою сторону всех важных кня­зей — почему Тимуру должно было удаться невоз­можное? Эмир Муса, у которого он однажды отнял одним дерзким ударом крепость Карши⁵, не явился предусмотрительно на княжеский съезд, на котором его враг принимал присягу на верность султанату. Со своими женами и прислугой он пробился в Шибар-ган к эмиру Апардидов Зинде Хазаму. Апардиды, которые до этого чувствовали себя притесняемыми Ка-заганом и его последователями, ни в коем случае не были друзьями Тимура. Зинде Хазам тоже не явил­ся на съезд, и когда Тимур через посланника призвал его прибыть, то получил только сдержанный ответ; потом стало известно еще кое-что похуже: Зинде Хазам сначала воспрепятствовал эмиру Тиленси из рода Арлат, родиной которого был Андхой, приехать в Самарканд для принесения присяги на верность, а потом убил его⁶.

Этот вызов Тимур не мог оставить без ответа, тем более, что Зинде Хазам просто посадил в тюрьму двух посланников, которые должны были серьезно усовес­тить его. Войско скоро переправилось через Оке и ок­ружило Шибарган. Зинде Хазам увидел тут только один выход: он попросил некоторых из посланных воевать против него эмиров походатайствовать за него перед Тимуром, чтобы ему была дарована жизнь. По требованию он выдал эмира Мусу и обещал незамед­лительно отправиться в Самарканд, где он хотел бро­ситься в ноги Тимуру. Тимур милостиво принял Мусу, утвердил даже его власть над наследственным мир­ным союзом, однако напрасно ждал прибытия совер­шенно подавленного Зинде Хазама. Но тот, вероят­но, не очень серьезно воспринимал султана Тимура и продолжал строить новые планы⁷. Среди тех, кто после завоевания Балха и в конце султаната Хусейна заверил Тимура в своей преданности, называются также двое из Термеза: Ханзаде Абу ль-Маали и его брат Ханзаде Али Акбар⁸. Они тоже, как Зинде Ха­зам, дали клятву верности не от чистого сердца. Ко­нец султаната Хусейна был для них знаком того, что власть эмиров, опирающаяся на кочевников, находи­лась в состоянии исчезновения; казалось, пришло время, когда оседлые снова получили слово. И как лучше можно было бы это обосновать, если не рели­гиозными аргументами в том виде, в каком их никог­да не могли бы приводить правители тюркско-мон-гольских кочевников? Ханзаде Абу ль-Маали, один из многих потомков Пророка, велел распустить слух, что предстоит скоро возвращение Двенадцатого има­ма Алида Мухаммеда аль-Махди, который исчез в 874 году в Самарре и вошел в сокровенное. Во сне ему, сайду из Термеза, явились Пророк и Али Аби Талиб и недвусмысленно разрешили агитировать за истин­ный ислам и привлекать всех без исключения в со­ратники. Одно из посланий из Термеза дошло до Зинде Хазама и укрепило его решение не идти в Самарканд, а со своими сторонниками и отрядами, которые спешили стать под знамена борца за Махди, предпринять разбойничьи набеги в Балх, а также се­вернее Окса вплоть до Каладжа⁹.

Так для любого стало очевидно, что Зинде Хазам и Алиды из Термеза несмотря на все клятвы, которые они как раз перед этим давали, пренебрегли Тимуром. В целях осторожности они освободили, правда, область севернее Окса и разрушили после себя временный мост, чтобы создать препятствия на пути возможных пре­следователей. Эмир Секу, доверенный Тимура, получил из Самарканда приказ зимой 1371 года стягивать войс­ка из Хотталаиа, Кундуза и Баглана и окружить Шибарган, так как Тимур сам не мог вести войну на юге. Он намеревался предотвратить опасность, кото­рая грозила ему из Моголистана и которую он на дан­ный момент оценивал как очень серьезную. На стороне эмира Хусейна он уже много раз — правда, не всегда успешно — воевал против Севера и момент начать тамвоевать теперь, казалось, был как раз благоприятным. Ильяс Ходжа, хан, уже после одного года царствова­ния был убит эмиром по имени Джамар-ад-дин; но так как там, как мы уже слышали, не хотели еще смирить­ся с фактическим господством «верноподданного», положение оставалось неясным и запутанным¹⁰. Поэ­тому Тимур осенью 1370 года выступил на север и про­двинулся в Ферганскую долину. Один из местных эмиров со своим «мирным объединением», которое охватывало три-четыре тысячи палаток, подчинился ему. Кроме того, Тимур завязал отношения с Кебеком-Тимуром, членом рода Чагатая, которого он знал еще раньше. Этого принца он назначил на севере ханом, потребовав от него, конечно, чтобы он служил ему про­водником в одном разбойничьем набеге на страну, ле­жащую по ту сторону Яксарта. Кебек-Тимуру при­шлось согласиться; но как только Тимур вернулся в Самарканд, Кебек и не думал больше о том, чтобы вести себя так, как, должно быть, ожидал от него его покровитель. Как хан Севера Кебек-Тимур видел: он оказался в таком положении, что должен при помощи угроз и обещаний собрать вокруг себя большое войс­ко, чтобы «стать, как Чингисхан, завоевателем мира»¹¹. Тимур вообще-то не стремился достичь этого сво­ими мерами. Он приказал, чтобы «мирное объедине­ние» Джалаиров, которое, как мы помним, жило на территории вокруг Ходжента, преподнесло урок Ке­бек-Тимуру. Но Джалаиры рассорились друг с дру­гом; некоторые перешли к хану, но верными Тимуру эмирами были задержаны и казнены. Предводители войска, которым Тимур поручил поход, заключили мир на условиях компромисса и вскоре вернулись в Самарканд. Тимур, ненавидевший любую половинча­тость, строго упрекал их за эту уступчивость. Он сам стал во главе поиска и вторгся в Моголистан. Во время похода он разыскал одного знаменитого сай­да, и так как каждый знал о его близких связях с наследниками Пророка, враги сломя голову стали раз­бегаться. С богатой добычей Тимур вернулся домой, но, очевидно, не одержал решительной победы¹².

Надежда назначить в Моголистане одного из зави­сящих от него ханов, чтобы таким образом исключить своего в то время самого могущественного противни­ка, отвлекла внимание Тимура от юга его империи. Его первый поход против «бандитов» относится к 1371 году¹³, второй, в котором Тимур хотел наверстать упущения своих эмиров, должно быть, состоялся го­дом позже. Между тем, весной 1372 года, в год кры­сы¹⁴, битва против Зинде Хазама была успешной. Крепость Шибарган сдалась. Зинде Хазам вручил свою судьбу эмиру Секу, своему давнему другу, ко­торый послал его в Самарканд.

Когда прибыл Зинде Хазам, все эмиры встрети­ли его проявлениями уважения и почтения, а эмир Секу сопровождал его вместе с эмирами и князьями на почетную церемонию целования ковра у ног вели­чественного правителя и оказал милость заступни­чеством за него, преступника. Язык прощения гос­подина счастливых обстоятельств удостоил его сле­дующей преисполненной любви речью: «Мы отдаем тебе твои грехи и сбережем твою кровь. Береги также свою жизнь и никогда не открывай свой мозг химерам, так как власть — это почетная одежда, которая наброшена на плечи из арсенала «Бог на­граждает своим милосердием, кого он хочет награ­дить» на тех, кто этого заслуживает; кто-нибудь, кто домогается власти, никогда не отхватит свою часть, несмотря на собственные усилия и стрем­ления. Почему каждая голова должна быть достой­на большой короны? Если твои дела не соответству­ют решению Бога, ты строишь воздушные замки!» — Когда Тимур украсил голову Зинде Хазама коро­ной безопасности для жизни, а уши его кольцом хо­рошего совета и оказал ему большую милость, он одарил его щедро золотыми полосами, арабскими ло­шадьми и большим количеством верблюдов, мулами и баранами без числа и повысил его ранг. Но Зинде Хазам застегнул пояс слуги и присоединился к ряду придворных ¹⁵.

Порабощение и заговор находятся вплотную друг к другу; первое —это предпосылка для удачного исхода второго. Тимур удерживал в своем окружении Зинде Хазама и его товарищей по союзу, Абу ль-Маали из Термеза, а также эмира Мусу, чтобы лучше следить за ними; они должны были участвовать во втором нападе­нии на «бандитов». Это давало им возможность замыс­лить устранение того Тимура, который, как перед этим Казаган и его клан, ограничил их независимость. Они доверились сыну Хизира Ясавура, а также шейху Абу л-Лайт ас-Самарканди и спланировали, как напасть на Тимура но время охоты и убить его. Под Зурнуком, недалеко от Ходжента ¹⁶, заговор был выдан Тимуру; он велел доставить ему заговорщиков и допросил их. Они все признались. Наказание было очень разное. Эмиру Мусе он простил — вероятно, он не мог превращать в своих врагов его сторонников. Ханзаде Абу ль-Маали он тоже не отважился что-то причинить; в конце кон­цов речь шла о потомке Пророка. И сын Хизира вы­шел из этого нетронутым; эмир Саиф-ад-дин замолвил за него доброе словечко; кроме того, было бы в высшей степени неумно оскорбить ясавурьян, помощью которых он уже часто пользовался и которые к тому же удер­живали область вокруг его столицы Самарканда. А что он должен был бы сделать с шейхом Абу л-Лайтом? Его защищал авторитет благочестивого ученого. Тимур ус­лал его в паломничество в Хиджаз. Но Зинде Хазама он велел заковать в кандалы и оставить умирать в кре­пости Самарканда, так как было «неразумно долго греть змею на груди»¹⁷.

ПРИЗНАКИ ПЕРЕМЕН

Взаимодействие носителей религиозных идей ислам­ского происхождения с эмирами, ревниво относящими­ся к своем выгоде, — признак постепенного изменения того строя, который навязали победы Чингисхана му­сульманскому Востоку, строя, в котором представите­ли его рода и те эмиры, которые владели мощными «мирными объединениями», имели решающее слово, в то время как порабощенное население, если оно выжи­вало, в лучшем случае могло служить согласным на все инструментом в руках новых правителей. Монголы вы­соко ценили потомков пророка Мухаммеда благодаря их мышлению, направленному строго на генеалогичес­кую легитимность, и так подрастал именно в этих по­томках слой, который пропагандировал исламские пред­сказания об окончательном повороте истории в лучшую сторону, о возвращении Махди — изгнанного Двенад­цатого имама шиитов, толковал страдания мусульман­ского народа как знак приближения момента исполне­ния и этим смог придать бодрости верующим, чтобы принять меры против несчастий, которые происходили с ними ежедневно при господстве произвола князей ко­чевников. За полтора столетия до этого, когда разрази­лась катастрофа над исламским миром, такой летопи­сец, как Ибн аль-Асир, не смог сделать ничего друго­го, как диагностировать конец ислама. И так как он был суннитом, нападение Чингисхана было для него чуть ли не краткосрочным вступлением сил, направленных про­тив Бога, перед окончательным поворотом к божьему царству; конечно, и но убеждению суннитов, это ког­да-то пришло бы, но в очень отдаленном будущем. Намного раньше все указывало на правильность суннит­ского опасения, что ислам, приносящее исцеление зна­ние о божественном шариате, исчезнет, причем в обоз­римое время нельзя рассчитывать на последнее вмеша­тельство создателя в развитие мира¹⁸. Не намекали на эти опасения .замечания ас-Субки (ум. 1370) о конце шафиизма* на исламском Востоке?

Иначе с шиизмом; нашествие монголов уничтожи­ло суннитский халифат, который шииты и так не счи­тали законным исламским учреждением. Можно было сотрудничать с Хулагу. Но это только часть дела, выдвинутая на первый план. Развал ненавидимого шиитами «государства лжи»¹⁹ должен был стать для них знаком надежды, должен был дать новую пищу ожиданиям, которые они уже так давно лелеяли. Сун­нитские правоведы стояли за старый строй, символом которого был халифат и в котором уверенность в це-лительстве была приобретена в следовании шариату, переданному Мухаммедом, интерпретированному его сподвижниками и примененному в четырех правовых школах. Эти суннитские правоведы передали ведущую роль в исламском обществе Востока шиитским сайдам, которые смогли указать верующим другой путь к вы­полнению их страстных желаний — борьбы за изгнан­ного Махди, появление которого приближалось.

Многообразны ссылки на эти перемены. Между те­ологами разгорелся спор о содержании понятия «вера», которое по учению большинства суннитских направле­ний следует понимать как «толкование истины» открове­ния; сомнительно только, может ли это «толкование истины» осуществляться словами или сердце тоже должно в этом участвовать. Ученый Низам-ад-дин Абд ар-Ра-хим ал-Хвафи (ум. 1337), тесно связанный с ранними Картидами в Герате, наоборот, полагал, что верующий только тот, кто безоговорочно (значит, также без акта «толкования истины», который должен быть совершен разумом) усваивает послание Бога²⁰ — недвусмыслен­ный шаг в сторону от суннитской набожности шариата, которая сама, обладая кодексом законов, знает все жиз­ненные сферы обширных предписаний; о силе этого свода законов должен судить разум — шаг к «необу­ченному» принятию духовного руководства, как этого требовал шиизм. Если суннитские ученые смогли сохра­нить свой авторитет, то именно в этом «шиитском» тол­ковании сноси сущности, как мы видим из диалога Джамал-ад-дииа ал-Хорезми с обоими Чагатаидами²¹.

Уже на время правления ильхана Абу Сайда (ум. 1335) приходится взлет ордена Сафавидов родом из Ардабила. Его руководители, предположительно вна­чале сунниты, взяли теперь суннитское направление и даже утверждали, что происходят от Двенадцати има­мов шиизма. Призыв тогдашнего эмира Сафи-ад-дина дошел уже до Хорасана. Правящий в Нишапуре Ходжа Кутб-ад-дин Яхья (ум. 1339) мог сослаться на близ­кое знакомство с шейхом из Ардабила²², о котором известно, что представители всех народов «сделали порог того самого святого святой целью своего палом­ничества», особенно жестокие тюрки всегда подчиня­лись его наставлениям²³. Эти слова написаны уже под впечатлением триумфа Сафавидов, но они указывают на роковые обстоятельства дела, которые объясняют взлет такого рода шиитски настроенных объединений ордена: святой, хвастающийся происхождением из семьи Пророка, был воплощением исламской веры, которая смогла привлечь к себе как оседлое население, так н тюркско-монгольских кочевников.

Именно это мы наблюдаем и в заговорах против Ти­мура: Зинде Хазам, эмир кочевников, и Абу л-Лаит, че­ловек из Самарканда, работают под знаменем возвра­тившегося Двенадцатого имама, которое разворачивает Абу ль-Маали, сайд из Термеза. И еще четче проявля­ется эта связь у династии так называемых Сарбадарьянов, самостоятельной политической формации, сущес­твовавшей приблизительно с 1340 года четыре десяти­летия в северо-восточной части Хорасана, в области, простиравшейся от Дамагана на западе до Туса на вос­токе, а на севере включая Мазендеран и Гуоган. В не­урядицах, от которых распалась династия ильханов после смерти Абу Сайда, некий Абд ар-Раззак, человек из местечка Бастин, завладел близлежащим городом Сабзаваром, после того как убил собирателя налогов, Войска, подчиняющиеся различным ильханским эмирам, не вмешивались; они были измотаны в братоубийствен­ных войнах. Режим Сарбадарьянов позволил скоро втя­нуть себя в борьбу претендентов и стал на сторону од­ного из лих, Тагай-Тимура. Его взаимодействие с Абд ар-Раззаком расширилось еще благодаря третьей силе: Газан Кури, шиитский шейх с многочисленными сторон­никами, рано возвысился до регента²⁴. От формы прав­ления, обычной со времен монгольского вторжения в Иран, эта недолговечная династия отличалась участием одного руководителя, выходца из оседлых слоев Абд ар-Раззака, а также шиитской окраской, которая принесларежиму симпатию части населения, живущего в дерев­нях и городах. Выступление за Тагай-Тимура доказы­вает, конечно, что Сарбадарьяны не представляли дви­жение, сознательно борющееся против общественных ус­тоев времен ильханов²⁵; когда они позже вели войну про­тив князей кочевников и Гаюн Курбана, то ни в коем случае не для того, чтобы сломить господство кочевни­ков, а чтобы только прогнать опасных соперников.

О том, что все-таки произошли изменения, которые подорвали кажущееся незыблемым господство князей кочевников и привели к новому распределению влас­ти, эмиры Маверапнахра во второй половине четыр­надцатого столетия догадывались. И не в последнюю очередь поэтому эмир Хусейн и Тимур так жестко действовали против жителей Самарканда, которые под собственную ответственность защищали город от «бан­дитов»²⁶. Но уже тогда и потом снова после мятежа Зинде Хазама Тимур не просто попытался искоренить элементы, направленные против господства кочевников (какой, очевидно, была и устаревшая политика эмира Хусейна). Тимур, напротив, призвал много новых сил и попытался привязать их к себе, не слишком отказы­ваясь от унаследованных представлений, которые для пего были определяющими. Конечно, он всю жизнь прожил с убеждением, что «верноподданный» должен подчиняться предписаниям Чингисидов и не имеет права стремиться к власти и ведению войн; это пока­залось бы ему предосудительной заносчивостью. Но князю тюркско-монгольского происхождения, пожалуй, приличествовало пользоваться святыми и учеными, которые оказывал» такое сильное влияние на всех людей, «тюрков, как и иранцев». Поэтому он охотно принял барабан и знамя от Саида Берке ²⁷.