Мавераннахр в четырнадцатом столетии

Мирный союз Чингисидов, символизированный сво­бодной торговлей на дальнее расстояние, стал в на­чале четырнадцатого столетия давней химерой, даже если брать во внимание только области исламского мира. Мавераннахр и земля ильханов были двумя рай­онами, различный уровень цивилизованности которых глубоко ощущался — обстоятельство, как мы виде­ли, проявившееся уже в последней трети тринадца­того столетия. Мавераннахр по-прежнему был зави­сим сильнее, чем страна ильханов, от кочевников-скотоводов. Дамасский секретарь аль-Умари (1301-1349), благодаря своей профессии хорошо разбиравшийся в отношениях исламских государств, с которыми мам­люки находились или в дружеских, или во враждеб­ных отношениях, изображает в своих записках поис­тине убедительно боевую мощь войск в Мавераннахре. Один из его поручителей рассказал ему, что в роду ильханов мало проявляли беспокойства, когда войс­ка Синей Орды продвигались для нападения через юг России. И, наоборот, забили большую тревогу, как только Хорасан оказался в опасности ⁷¹. Пригодность к престолонаследию в Иране определяется тем, на­сколько успешно ведут войну в Хорасане против мавераннахрских войск. Другой свидетель рассказал аль-Умари о тяжелых географических условиях защиты Хорасана: естественной границы нет; кочевники Ма-вераннахра гонят свой скот, не обращая внимания на политические отношения, на территорию ильханов; во враждебных намерениях, большей частью, они вовсе не замечены, но потом, может быть, начнут вести борьбу, и в стране «захозяйничают, как волки»'².

Из этого короткого сообщения ясно просматрива­ется различие между Ираном и Мавераннахром. Оно, конечно, только начинается, так как и ильханам еще нужны были кочевники-скотоводы в начале четырнадцатого столетия, чтобы иметь возможность ввести в бой боеспособные войска. Однако началась подготов­ка стационарного войска, которому выплачивали де­нежное довольствие и со времен хана Газана давали ленные поместья⁷³. Можно предположить, что улус Чагатая значительно отставал от Ирана в превраще­нии из кочевой империи в бюрократизированное (чи­новничье) государство, а значит, в развитии, которое одновременно означало вхождение монгольских кня­зей в определяемую исламом цивилизацию, так как это развитие осуществляли, прежде всего, те из осед­лого населения, кто выжил. Аль-Умари подчеркива­ет также, что в Мавераннахре защищали Ясу намно­го жестче, чем где-либо в исламских странах, захва­ченных монголами⁷⁴.

Улус Чагатая не был, конечно, сам по себе одно­образной областью. Местность между Оксом и Яксартом, кажется, еще сохранила большинство следов когда-то цветущей исламской культуры. Во всяком случае замечания аль-Умари настойчиво говорят об этом. Туркестан, то есть северо-восточная часть улу­са, больше всего пострадал от татар. Один путешес­твенник смог сообщить аль-Умари только о развали­нах покинутых мест, об опустошенных городах и не­обработанных полях и — о мусульманских ученых, которые из-за недостатка воды постоянно совершают омовения песком⁷⁵.

Историю улуса Чагатая мы оставили на том момен­те, когда Тува, сын Барака, и Чапар, преемник Хай­ду, мечтали об умиротворении или помощи дружных Чингисидов. Красивая мечта быстро растаяла. Тува и Чапар не поладили между собой, и прежде чем Тува умер в 1306 году, Чапар, отпрыск Угедея, стал от него зависеть. Так соотношение потомков Чагатая и Уге­дея, которое во времена Хайду было в пользу пос­ледних, теперь в корне изменилось. После смерти Тувы его сыновья вели войну как против великого хана, так и против Ирана. В 1315 г. Олджайту отра­зил их атаку . И между собой сыновья Тувы не мог­ли сохранить мир. Один из них, Кебек, вступил в1318 г. на престол, который он короткое время уже занимал девять лет назад. Он правил до 1326 г. С его именем связывается попытка основательно упоря­дочить отношения внутри улуса Чагатая. В контурах можно узнать деление на административные округа, которые носят монгольское название «тьма», то есть десятитысячник, с этим словом Кебек связывает де­ление населения на десятки, относящееся к Чингисха­ну, но переносит понятие на территориальные едини­цы. Возможно, эти десятитысячники размежевывают районы страны, которые могли содержать определен­ный контингент войск и подчинялись какому-нибудь военачальнику⁷⁷. Очень трудно решить, насколько эти мероприятия учитывают домонгольское устройство, оп­ределенно в какой-то степени сохранившееся, которое можно себе представить как существующее наряду с местными нотаблями, землевладельцами и сайдами⁷⁸. Намного важнее для дальнейшей истории улуса Ча­гатая то, что основание административных округов должно было ограничить свободу передвижения во­еначальников, более или менее тесно связанных с ха­ном⁷⁹. Как оказалось, они не были согласны терпеть эти изменения. Устремления Кебека сводились к тому, чтобы установить свое господство в определенной об­ласти, не поддерживая его больше преданностью ко­чующих то в одну, то в другую сторону групп лю­дей. По примеру ильханов и великих ханов он осно­вал собственную столицу с резиденцией, хотя, конеч­но, в более скромном виде. Она получила название Карши, что на восточно-тюркском языке означало «за­мок». Она находилась в трех днях пути к юго-запа­ду от Самарканда. То, что у города еще не было никакой истории, именно потому что местные прави­тели еще до недавнего времени совсем не жили в домах, аль-Умари считает достойным упоминания⁸⁰. Создание более прочной структуры господства и уп­равления было в остальном и здесь, как в империи ильханов, связано с исламизацией ханов. Тармаши-рин, брат и преемник Кебека, сделал решительный шаг. Он стал мусульманином и открыл свою страну теперь также египетским и сирийским купцам, что мы тоже знаем от аль-Умари.

Отмена Ясы не нашла однако единодушного одоб­рения, так как этим упразднялось и право, которое чагатаевские эмиры связывали с Чингисханом, а имен­но созывать каждый год собрание и, пользуясь этой возможностью, снимать правящего хана, если он вы­звал их недовольство. Это право, милое чагатаевским эмирам, служит, большей частью, причиной запутан­ной истории улуса и очень частой сменой правителей. Во всяком случае, и теперь стали выбирать другого хана; Тармаширин бежал на юг в свои афганские владения, но был пойман, привезен назад и убит под Самаркандом. Мятеж был поддержан, прежде всего, малоисламизированными северными и восточными частями улуса Чагатая; там затаили обиду на Тарма­ширина, потому что он, вопреки обычаю, годами за­бывал навещать резиденцию Алма-Ату⁸². Разделение земель улуса Чагатая, которое уже давно началось⁸³, закрепилось политикой Тармаширина.

В юго-западной части за Тармаширином последо­вал ряд ханов, короткие сроки правления которых нельзя с уверенностью определить. Близкие родствен­ники свергнутого правителя искали убежища в Ин­дии; там также появился человек, который утверж­дал, что он является Тармаширином. Так как его бежавшие родственники это подтвердили, индусы должны были признать его притязания. Они, конеч­но, боялись различных политических осложнений и интриг и поэтому удалили того Тармаширина во дво­рец Музаффаридов в Ширазе, где он вынужден был провести остаток своих дней⁸⁴. В области между Оксом и Яксартом положение оставалось, между тем, не­прочным и запутанным. Казалось, что даже призна­ние тамошними ханами ислама снова было поставле­но под сомнение, однако ввиду и без того неясных отклонений нужно было доверять подобным толкова­ниям источников. Почему в ожесточенной борьбе за ханство та или иная партия не должна была ожидать выгоды от определенно антиисламской позиции?

Победителем в борьбе за власть оказался времен­но Газан, внук Тувы. Уже в 1330 году он должен был вступить на престол. Если эта дата соответствует ис­тине, то Газан, вероятно, должен был более десяти лет вести войну, чтобы силой завоевать себе призна­ние в Мавераннахре ⁸⁵. Газан уже знал, что без реши­тельного усечения прав и возможностей князей и во­еначальников слово хана вряд ли что-то стоило. Он подхватил предположительные цели своего отца Кебека, но не был уверен, что сможет достичь их околь­ными путями через создание управления, зависимого от двора, и предпочитал более действенные меры по отношению к нарушителям спокойствия. Когда созы­вались собрания советов зависимых от него князей, они предусмотрительно передавали кому-либо свой дом, так как в высшей степени было неясно, дожи­вут ли до конца переговоров. Зажиточным семьям пришлось оплакивать многие жертвы, и они просили в своих утренних и вечерних молитвах всевышнего единого Бога, чтобы он заставил зайти солнце султа­на Газана. Но одних молитв было недостаточно. Эмир по имени Казаган собрал мятежников вокруг себя и много воевал с Газаном. Зимой 1345-1346 г. Газан погиб в бою ⁸⁶.

Смерть Газана означает важный этап в истории улу­са Чагатая, так как Казаган, победоносный бунтов­щик, был выходцем из народа, названного «карау-нас», — это в бурные времена собранные из различ­ных этнических групп соединения, которые во время господства ильханов служили то одному, то другому военачальнику, но часто проводили свою политику. В начале четырнадцатого столетия их пастбища были летом на Мургабе, зимой они спускались в Систан. Сообщения о них очень скудные; взлет Казагана до­казывает, однако, что они имели значительный вес в южном улусе Чагатая.

Казаган отказался от мести обратившимся в бегст­во войскам Газана. Он женился на его вдове, но не стремился сам к ханскому сану ⁸⁷. Только Чингисид мог претендовать по праву на этот сан; это положение находило еще всеобщее признание. Казаган, сам выходец не из чагатаевского рода, получил легитим-ность, которая ему нужна была для его политики, посадив на трон потомка Угедея. Однако уже в 1347 году Казаган велел убить этого достойного сожале­ния марионетку. Эмиры роптали; страной издавна правили потомки Чагатая, и Казаган не хотел риско­вать из-за мелочи — хана, от имени которого издава­лись указы и который жил в военном лагере в неко­торой степени под постоянным домашним арестом. В Байяне Кули, одном из многих внуков Тувы, была быс­тро найдена замена нужного происхождения ⁸⁸.

Приблизительно до 1359 года о Казагане сложи­лась легенда в Мавераннахре. Источники говорят о нем, как о справедливом правителе, заботящемся о счастье народа. Ученые и потомки Пророка были в большом почете и получали широкую поддержку. Своей «безграничной благотворительностью» он тяхсе-ло нагрузил «вьючных животных надеждой большой и маленькой, бедной и богатой»; внутренний мир наконец установился в Мавераннахре и не было сму­ты в его дни, хотя он был в «кудрях повес»⁸⁹. Но­вый марионеточный хан имел перед глазами судьбу своего предшественника, правильно понял приметы времени и предпочел «играть на ковре империи в кости с князем Казаганом как хорошо знакомым со­бутыльником» и пренебречь своим честолюбием ⁹⁰.

Казаган смог так хорошо обеспечить себе тыл в юго-западном улусе Чагатая, что был в состоянии укрепить свое положение с внешней стороны предуп­реждающими ударами. Источники отмечают в 1348 г. поход до границ Синда, о точных обстоятельствах которого они, однако, молчат⁹¹. Между тем, на юж­ном фланге улуса появилась новая опасность. Малик Муидж-ад-дин Пир Хусейн Карт, правитель Герата, взял верх над рядом врагов и вследствие этого стал значительной силой, которую нужно было как можно скорее исключить, если хочешь действовать наверня­ка, чтобы однажды не пришлось печалиться об упу­щенном. Предлог для войны Казагана против Герата был найден в покушении на ценность, которую мон­гольские князья и военачальники считали неприкос­новенной. Пир Хусейн, опьяненный своими успеха­ми, наградил себя титулом «султан», хотя он и его предшественники постоянно были зависимы от милос­ти Чингисидов. Пять раз Хусейн бил в барабан для себя, велел держать над собой зонт правителя. Это было принято только для хана. Хан и султан рассмат­ривались как понятия равнозначные. Противники Пира Хусейна позаботились о том, чтобы это неслы­ханное поведение дошло до ушей Казагана, и этим предоставили ему обоснованный повод для принятия решительных мер, который обязывал также к учас­тию и остальных военачальников Мавераннахра. Борь­ба в 1351 году окончилась для Хусейна неудачно: ему пришлось просить Казагана о мирных переговорах, во время которых Пир ему подчинился и прислал мно­го лошадей со снаряжением, а также другое имущес­тво в качестве дани. Через год после этого он засви­детельствовал ему свое почтение в Мавераннахре⁹². В Хорезме Казаган тоже сумел укрепить свое влияние. Его сын Абдуллах принес ему там успех⁹³.

Не оседлые держали Казагана у власти. Его режим, созданный из мятежа против централизованных ус­тремлений Газана, подчеркивает регресс на пути фор­мирования институтов бюрократизации власти прави­телей, даже если верны данные, что население не затронул обычный произвол. Когда бы ни предстоял поход, кочевники могли так же, как и лица, занима­ющиеся хозяйством правителя, отправлять на служ­бу бесчетное количество всадников, каждый конный завод поставлял только одного. И от пограничной области Хорасана до Туркестана все было погранич­ной территорией членов дома Чагатая и связанных с ним князей. Кочевому обычаю соответствовал и об­раз жизни Казагана, который пренебрегал постоян­ной резиденцией и разъезжал между своим летним пастбищем, расположенным в области поселения Мунк, в узкой долине восточнее нынешнего Душан­бе, и его зимним пастбищем Сарай на Оксе⁹⁵. Если Казаган не был в походе, он делил свой день на пять отрезков, как рассказывают о нем. С раннего утра до восхода солнца он посвящал себя богослужению, до полудня занимался государственными делами. После этого он предавался до вечера своему любимому вре­мяпрепровождению — охоте. Сразу после охоты он посещал свой гарем, прежде чем отправлялся почи­вать⁹⁶. Этот распорядок дня, конечно, идеализирован. В другом, более древнем источнике речь идет только об охоте, на которой он проводил большую часть времени⁹⁷. По образу жизни человек из народа караунас был, конечно, похож на чагатаевских князей, но они, должно быть, обиделись на его притязания при­казывать им как Чингисид. Во время соколиной охо­ты он попал в окрестностях Сарая в руки своего убий­цы, мужа его свояченицы, которому он давно отка­зал в руководстве племенем кочевников и который вос­пользовался случаем отомстить, хотя вскоре после этого заплатил жизнью за злодеяние. Эмиры, преданные Ка-загану, назначили наследником его сына, Абдаллаха, который гарантировал господство над Хорезмом⁹⁸. Вскоре оказалось, что Абдаллах не дорос до своих за­дач. Он уже заболел удобствами оседлого образа жиз­ни, Самарканд ему это предоставил, и вопреки воз­ражению влиятельных эмиров перенес туда свою ре­зиденцию. Вскоре после этого он потерял по легко­мыслию расположение своих сторонников, когда убил хана Байяна Кули и заменил его неким Тимур-шахом. Это преступление было совершено из любви. Абдал­лах добивался жены убитого. Два могущественных князя, эмир Байян Зюлдус и Хаджи Барлас, глава одного из четырех зажиточных кланов улуса Чага­тая⁹⁹, выступили против Самарканда, победили Абдал­лаха вместе с Тимур-шахом и отплатили жестокостью их сторонникам.

Святотатство Абдаллаха и война, которую оно вы­звало, разрушили мир внутри государства, которым мог наслаждаться Мавераннахр несколько лет благо­даря политике Казагана. Князья южного Чагатая тоже не хотели, чтобы ими правил человек из караунаса.

Они мечтали скорее, пожалуй, о господстве кого-ни­будь из Чингисидов, который бы оставил им свободу в их пастбищных угодьях. До ханского сана они воз­высили некоего Кабулшаха, но это уже под впечатлением новой серьезной опасности ¹⁰⁰. Уже когда не­опытный Абдаллах возвращался в Самарканд, Тоглук-Тимур, правитель Моголистана, воспользовался удоб­ным моментом и понадеялся на воссоединение обеих частей улуса Чагатая. Когда он узнал о бесславном конце Абдуллаха, он удвоил свои усилия. В 1360 году многое говорило за то, что планы Тоглук-Тимура могли стать действительностью. Отражение этой уг­розы было затруднено эмиром Хусейном, внуком Ка-загана, который собрал вокруг себя оставшихся в живых сторонников и двинулся через Мавераннахр¹⁰¹. Когда все силы бросили против Тоглук-Тимура, не об­ращая внимания на эмира Хусейна, он смог извлечь из этого пользу. Остальные эмиры юго-запада долж­ны были решать, связываться ли ради предотвраще­ния внешней опасности с ним, отпрыском рода сомни­тельного происхождения, который запятнал себя кровью Чингисида. Только если бы эмир Хусейн пре­восходил всех своих соперников в ударной силе (ар­мии), это решение могло бы быть однозначно в его пользу. Ситуация допускала самые различные выво­ды, кто с кем заключил бы союз, кто кого бы пред­ал? В этой игре Тимур получил первые всходы.

БАЯЗИД БИСТАМИ

Некто рассказывает: «Однажды я сидел позади Баязида. Вдруг он издал смертельный крик. Я почувство­вал, что этот крик разорвал пелену, которая была меж­ду Баязидом и Богом. «Удивительное заметил я», — обратился я к нему, на что он ответил: «Презренный, что в этом удивительного?» — «Ну, я ощутил, как твой смертельный крик разорвал пелену и ты проник к Богу». — «Несчастный, если раздается добрый смер­тельный крик, он не может разорвать пелену!» Дру­гой спросил Баязида: «Может ли что-нибудь закрыть взгляд на своего господина у того, кто познает?» Он ответил: «Презренный, кто сам является пеленой, что могло бы еще закрыть его взгляд?»

И говорил Баяэид еще в другой раз: «Если кто-то ходит по воде, то это еще далеко не признак того, что Бог им восхищается. Многие ходят по воде, и все же для Бога они ничто!»

И в третий раз говорил Баязид: «Даже если вы смотрели на того, кто был наделен такой чудесной силой, что мог подниматься в небеса, то не дайте ему обмануть себя! Больше обращайте внимания на то, как он чтит заповеди, запреты и границы, которые уста­новил Бог, и как он выполняет шариат!»¹

Абу Нуаим аль-Исбакани (ум.1039)

ИСЛАМИЗАЦИЯ ИЛЬХАНОВ

В глазах князей из дома Чингисхана мировая им­перия была семейным предприятием, почти в сегод­няшнем смысле слона, а в качестве документа о его учреждении рассматривали Ясу. Как уже истолковы­валось², она, которая вдохнула дух военных кочевых скотоводов, не могла долго устоять против цивилизированного наследия Ирана. По мере того как это про­исходило, связи князей растворились в их монгольс­ком наследии; «империя степей» стала мировой импе­рией. Но и ислам на Востоке изменился, так что уче­ный из Дамаска Ибн Таймия (ум. 1328) рассматривал его в одном труде как чуждый, даже искаженный раз­росшимся сектантством³. Без сомнения, еще ильхан Га-зан был во власти монгольских преданий, когда в се­редине девяностых годов тринадцатого столетия при­нял ислам⁴. То, что такой шаг мог бы показать пол­ную переориентацию исламской политики, отчетливо показало уже раньше короткое правление Ахмада Тегудера (прав. 1282-1284;. Находясь под влиянием суфийских шейхов, он принял веру Пророка и сразу же приступил к дружескому сближению с мамлюкскими султанами Египта, самой сильной исламской державой⁵ — с тем Египтом, который, как мы знаем, еще через двадцать лет после Тувы был исключен как главная цель натиска ильханских завоевателей. Ахмад Тегудер заплатил за смелую попытку вторжения империи ильханов в мир исламских государств жизнью.

Газан-хан, казалось, хотел остаться верным монголь­скому образу мыслей. Рашид-ад-дин, который знал его близко, изображает его как глубокого знатока монголь­ской генеалогии и истории, двух наук, которые при Чингисидах были в большом почете. Когда Газан в начале своего господства взял верх над своим соперни­ком Банду (убит в октябре 1295), он жаловался, что Ясой все больше и больше пренебрегают; эмиры из семей самого низкого ранга не боялись подниматься против потомков Чингисхана. Этот упрек был направ­лен, конечно, против сторонников Байду, которые бо­ролись, по мнению Газана, против законных наследни­ков престола⁸. Все же в начале своего правления Газан настолько был угнетен своими внутренними врагами, что последовал совету перейти в ислам, чтобы «мусульма­не оценили его правление и считали своим долгом поддерживать его»⁹. Газану в его щекотливом положении была ясна выгода такого шага; сразу же после присо­единения он разыскал могилы суфийских святых, что­бы обеспечить себе их неземную помощь¹⁰. Но Газан-хан не совершил ошибку, не стремился к соглашению с мусульманскими султанами ¹¹. Наоборот, как только укрепил свою власть, он перешел к нападению. В кон­це 1299 года он стоял перед Дамаском, который капи­тулировал 30 сентября. Многие жители города встали под защиту Газана, и Рашид-ад-дин рассказывает, как монгол спрашивал их о своем родословном дереве — он был потомком Чингисхана в пятом поколении, — и после того, как он получил удовлетворяющий его от­вет, он хотел знать: «А кто отец (мамлюкского султа­на) ан-Насира?» — «Аль-Алфи», — отвечали они. «А кто его отец?» — продолжал спрашивать Газан, на что жители Дамаска смущенно молчали, так как они долж­ны были признать, что правление ан-Насира не леги-тимно в сравнении с родом Чингисидов¹².

Легитимность, основанная на фактическом матери­але власти, какой она уже давно была принята в ис­ламе, в высшей степени по необходимости приукра­шенная актом подтверждения мнимым Халифом¹³, была еще чужда мышлению Газана. Для суннитов предпосылки легитимного правления были выполне­ны, если властитель давал клятву сделать все возмож­ное для осуществления шариата. Такой структурой, действующей независимо от личностей, Яса еще не была. Она была законом Чингисидов, который никто другой не мог выставить в выгодном свете. Поэтому легитимность может быть только легитимностью на­следника Чингисхана — мысль, которая в этом отно­шении кажется родственной шиитской, так как и она связывает законность власти с условием генеалогии, а именно происхождением от Пророка. Поэтому на­прашивается мысль, что Газан-хан скоро обнаружил свою склонность к шиизму, конечно, не признавая его учение во всей последовательности, что было бы рав­носильно признанию нелигитимности собственного правления. Но он покровительствовал «семье Пророка», ходил на богомолье к могилам мусульманских ру­ководителей, давал там обет, делал скромные пожер­твования в пользу алидов, как до того это делали для правоведов и суфий. Рашид-ад-дин оценивает эти дея­ния следующим образом: без сомнения, Пророк дваж­ды явился Газану во сне, сопровождаемый Али, Хаса-ном и Хусейном, долго с ним говорил, затем повелел: «Вы должны быть братьями!» и приказал ильхану об­нять мусульманских руководителей. Особого достоин­ства спутников Пророка, почитаемых суннитами, он не видит, объяснил Газан, но так как он должен по же­ланию Мухаммеда побрататься с теми тремя, он дает клятву оставаться связанным с их потомками. Тимуриды требовали даже для самих себя, чтобы Алан Кува, легендарная прабабка Чингисидов и Тимура, забеременела от чистого воздуха сыном Али¹⁴. В ши­итском понимании легитимности исламское мышление было близко монгольскому; здесь была сфера, над которой могло начаться вовлечение ильханов в ислам­скую культуру — развитие, которое со своей стороны должно было оказать на ислам обратную реакцию¹⁵.

Ильханы в остальном еще не были непоколебимы в признании себя сторонниками ислама, так как он казался им устройством, расколотым глубокими ссо­рами. Визирь Рашид-ад-дин, бывший иудей, покро­вительствовал шафиитской правовой школе и разжег снова ссору с ханафитами, тлеющую уже столетиями в Иране¹⁶. Те мстили тем, что проклинали в пропове­дях с церковных кафедр иудейство и настраивали на погромы. Ввиду очень простого образа мышления, по которому человечество делилось на спутников и вра­гов Чингисидов, такие раздоры могли вызвать отвра­щение правителя.

Наследник Газана Олджайту (прав. 1304-1317) стал свидетелем пошлых казуистических свар между шафиитами и ханафитами; его эмиры ворчали, что, пожа­луй, было неправильным отказаться от чистой Ясы и нравов Чингисхана в пользу «старой религии арабов», которая распадается из-за предполагаемого слова Про­рока более чем на семьдесят направлений. Когда Олджайту немного позже чуть не убило молнией во вре­мя пирушки, это не могло быть истолковано иначе, как убедительное предостережение пренебрегать чем угод­но, только не Ясой¹⁷. Олджайту колебался в своей вер­ности новой вере. Теперь шиитские ученые оказывали на него более сильное влияние. Споры между суннит­скими правовыми школами были для них доказатель­ством того, что суннизм основывается на предании, фальсифицированном последователями Пророка, ши­изм же, напротив, обладал истинным учением, за ко­торое поручились имамы из наследников Мухаммеда. Пристрастие Олджайту к шариату росло. Предостере­жения Рашида-ад-дина, пытавшегося удержать его от це­ленаправленной политики шиитизации¹⁸, которая должна была вызвать тяжелые внутренние конфликты, теперь он оставил без внимания. Он выбрал шиитского уче­ного Джемал ад-дин Мутахар ал-Хилли (1250-1325) своим постоянным спутником и позволял сообщать себе его взгляды на веру и историю ислама¹³. Вскоре он по­чувствовал себя настолько тесно связанным с богатст­вом шиитских идей, что Рашид-ад-дин смог использо­вать это обстоятельство коварным образом для унич­тожения соперника²⁰. Покровительство шиизму могло способствовать тому, что на территории Ирана суннит­ская ученость, носители которой во время вторжения монголов понесли большие потери, никогда больше сно­ва не достигла ее былого расцвета²¹.