Господин счастливых обстоятельств

Тильман Нагель

ТИМУР – ЗАВОЕВАТЕЛЬ

И ИСЛАМСКИЙ МИР ПОЗДНЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Ростов-на-Дону

«Феникс»

Год

ББК 63.3 (03) Н 16

Перевод с немецкого Ясинской Л.И.

Тильман Нагель

Н 16Тимур-завоеватель и исламский мир позднего средневековья. Серия «След в истории». Ростов-на-Дону, «Феникс», 1997 — 640 с.

Читателя этой книги ждут немалые потрясения. Тимур? Это же хрестоматийно: разбой, насилие, груды черепов, средневековая ди­кость... Стоп-стоп! А если — за державу обидно? Если на твоих глазах рушится славная, могучая империя, созданная величайшим вождем всех времен Чингисханом? Если за пределы империи уплы­вают не только берега Индийского океана, в котором некогда омыли свои салоги ее доблестные воины, но даже берега уж совсем бесспор­но принадлежащего ей Крыма? Если, наконец, поддавшись неизвестно чьему тлетворному влиянию, подданные империи заразились зло­вредным плюрализмом и норовят молиться Аллаху каждый на свой лад? Что остается истинному патриоту, истинному борцу за веру? Конечно, только одно: поднять меч справедливости и порядка.

Тimur der Eroberer und die islamische Welt des spaten Mittelalters

© С.Н. Весk'sche Verlagsbush – handlung, Munchen, 1993

© Перевод: Ясинская Л. И., 1997

© Оформление: изд-во «Феникс», 1997

_____________________________

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Великий Тимур

Господин счастливых обстоятельств

Рассказ о Тимуре

ПЕРВАЯ КНИГА. ПРИБЛИЖЕНИЕ К ЭПОХЕ

Багдад

Приметы и их значение

Падение Багдада

Поиски причин

Обманчивая самоуверенность

Парализующий ужас

Отрар

Опасное соседство

Вторжение монгольских войск

Разорение и восстановление

Чагатай

Раздел империи Чингисхана

Начало распада

Основание улуса Чагатая

Внутренняя раздробленность

Господство как личное право распоряжаться

Династия как мирный союз

Мавераннахр в четырнадцатом столетии

Баязид Бистами

Исламизация ильханов

Сверхъестественные силы Чингисидов

Провозвестники сокровенного

Родство душ

Двоякий ислам

ВТОРАЯ КНИГА. СОБЫТИЯ И ИХ ОТРАЖЕНИЕ

Махан

Конокрад

Начало пути. Борьба за выживание

Реставрация султаната?

Конец эмира Хусейна

«Зять»

Действовать по обстоятельствам

Иран

Враги внутренние и внешние

Признаки перемен

Война против Хорезма и породнение с Чингисидами

Война с Моголистаном и новый заговор

Уничтожение Хорезма

Герат и Тус

Мазендеран и Систан

Тиран в Иране

Иран и Туран

Кипчак

Белая Орда

Золотая Орда

Кризис 1388 года

Война на севере

Конец Музаффаридов

Завоевание Багдада

Вторая победа над Тохтамышем

Охота и война

Событие и их отражение

ТРЕТЬЯ КНИГА. ХАОС И КОСМОС

Сивас

Летописец и его покровитель

«Господин счастливых обстоятельств»

Проявление великого всемирного закона

Дервиш как духовный вождь

Восхождение на трон

Борьба и пир

Приход Тимура

Утешительная весть

Каир

Франки в Александрии

Кризис империи мамлюков

Новые и старые политические цели

Успехи в области внешней политики

Начало черкесского султаната

Ненадежное положение ученых

Религиозные причины ненадежного положения ученых

Заговор против Баркука

Суфизм дервишей

Дамаск

Тень Тимура

Неизбежность войны

Анатолийское предполье

Новая угроза Сирии

Смена власти в Каире

Начало семилетней кампании

В рядах чагатаидов устали от войн

Падение Алеппо

Страдания Дамаска

Сближение Тимура с Фараджем

Встреча с Тимуром

Явное и сокровенное

Анкара

Предложение заключить союз

Война приближается

Тактика обеих сторон

Битва под Анкарой

Баязид и Тимур

Хаос и космос

ЧЕТВЕРТАЯ КНИГА. ВЛАСТЬ НАД МИРОМ

Дели

Борец за веру

Война в Индии

Обратный путь из Индии

Распоряжаться земной жизнью

Самарканд

Поездка в Самарканд

Соборная мечеть

Гнев и великодушие

Аудиенция у Тимура

Центр мира

Свадьба

На пути в Китай

Связи с Китаем

Инцидент

Дальнейшие приготовления

Болезнь и смерть

Борьба за Самарканд

Конец Халила Султана

Гур-Эмир

Возможность распоряжаться миром

Перечень важных понятий

Хронологические таблицы

Генеалогические таблицы

Примечания

ВВЕДЕНИЕ

ВЕЛИКИЙ ТИМУР

Уничтожающим выглядит мнение современных истори­ков о Тимурленге (1328-1405), полководце монгольского происхождения, которого в Европе знают как Тамерлана. По их свидетельствам, он был самым жестоким палачом всех времен, еще хуже Чингисхана; ужас и смерть сеял он по всему миру, от России до Индии, от Малой Азии до границ Китая, не оставляя ничего кроме руин. Никогда нельзя бу­дет соизмерить страдания, которые причинил Тимур бесчис­ленному количеству людей, с превращением Самарканда в блестящую столицу, тем превращением, которое осуществили угнанные ремесленники и мастера¹.

Никто не собирается отрицать факты, на которые опирает­ся это мнение. Но разве не удивительно, что четыреста лет назад как раз с осознанием этих фактов было совершенно другое мнение о Тимуре, именно на этих фактах основанное. Генуэзцу Батисте Фрегозо, который с 1479 до 1488 года был дожем в своем родном городе, а потом жил в изгнании во Франции², принадлежит краткое жизнеописание Тимура, по­лучившее широкое распространение в Европе в XVI веке: юно­ша благородного происхождения, но из обедневшей семьи, влачил жалкое существование, работая пастухом. Его товари­щи провозгласили его во время игр повелителем, и он воспри­нимает это серьезно и заставляет их принести клятву вернос­ти, так как он желает добиться великих свершений. Они про­дают оюй скот, создают общество заговорщиков, которое жи­вет ра.;6оямн. Искусной ловкостью и суровой справедливостью он сплачивает спою банду, привлекает на свою сторону войс­ка, которые султан посылает против него, становится, нако­нец, властелином в своем отечестве, которое освобождает от чужеземного господства «сарацин и персидского короля». Он знает, как лучше всего управлять своим народом; ему стоит только кивнуть и любой выполняет свой долг. Еще никогда ни один полководец более остроумно, чем он, не организовывал и не руководил своим войском. Ничего удивительного, что он победоносно шел по всему миру! Своего величайшего три­умфа он достиг в борьбе с османским султаном Баязидом, который как раз намеревался завоевать Константинополь³.

Победа над грозным Баязидом, которого европейцы без­успешно пытались поставить на место, была, конечно, пово­дом благоприятно судить о Тимуре⁴. Но было бы ошибочным считать, что это суждение исчерпывающее. В поединке меж­ду Баязидом и Тимуром противопоставлены (для Батисты Фрегозо и придерживающихся этой точки зрения других ав­торов) унаследованное господство и завоеванное своими си­лами. И мораль этой истории такова: не следует полагаться на то, что досталось по наследству, так как поражение мо­жет быть ужасным! Тимур запер Баязида в клетку, прика­зывал ему во время обеда занимать место под столом, как собаке, для того чтобы он питался жалкими крохами; и всег­да, когда полководец садился на своего коня, побежденный должен был становиться на четвереньки, чтобы быть для по­бедителя опорой⁵. Без сомнения, обласканный фортуной, но прежде всего благодаря умелому и целеустремленному при­менению собственных способностей, мужских достоинств, Ти­мур добивается власти, идет от триумфа к триумфу, совер­шает поступки, подобные поступкам Дария, Александра, Цезаря, или даже затмевает их. Тимур подчинил скифов до далекой Волги, а ведь попытка укротить их до него никому не удавалась. Этот вывод, сделанный из широко распростра­ненного сравнения всех великих личностей в мировой исто­рии, появился в печати в 1577 году в Париже⁶.

Здесь Тимур выступает как выдающаяся историческая фи­гура, наилучшим образом объединившая фортуну и возмож­ности. Эти два дара создают удачливого правителя⁷. Поэтому Тимур может выступать как символический образ эпохи, в которой открывается мир, предоставленный в распоряжение человека дела, — будь то маленькое итальянское государство, которое стоит организовать так, чтобы оно лучше всего слу­жило поддержанию власти правителя (нередко узурпатора), или далекие страны, куда проникают не только первооткры­ватели, но и конкистадоры. Это тот Тимур, о котором Марло (1564-1593) в 1587 году написал трагедию. Вплоть до XVII сто­летия она выдержала бесчисленное количество постановок, даже стала почти народной пьесой, которую больше не связывали с ее автором ⁸. Даже в далекой Москве, где в 1672 году по при­казу царя было создано театральное общество, пьеса о Тимуре и Баязиде была первой, которую поставили на сцене ⁹. То, что Георг Фридрих Гендель в 1724 году развлекал английскую публику оперой «Тамерлан», показывает нам, каким долговеч­ным было внимание к этой фигуре.

ГОСПОДИН СЧАСТЛИВЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ

Однако Тимуру отведена в истории роль лишь на ее ев­ропейских задворках. Его родина по ту сторону Окса*. Туда он всегда возвращался из своих походов. Дело всей его жиз­ни, подчинение почти всего исламского мира не было прочным, его сыновья и внуки едва ли были в состоянии сохранить свое наследство, не говоря уже о том, чтобы умножить его ¹⁰. Ос­нователь индийской династии Моголов Бабур (прав. 1526-1530) происходил по отцовской линии в пятом поколе­нии от Тимура. Только при могольском императоре Тимур был назван основателем. Из переработанных источников для него создали «Автобиографию» ¹¹, явно составленную по об­ращу автобиографии Бабура ¹², а также собрали его подлин­ные или мнимые приказы и указания, чтобы таким образом упарить себя и сведениях о ведении войн и искусстве управ­лять государством, которое ценили так же высоко, как и в Короне ¹³. Ценность этих произведений для исторического ис­следования сомнительна; они сопоставимы с высказывания­ми, вложенными в уста Мухаммеда, которые скорее меша­ют, чем помогают создать портрет исторического пророка.

Но кем же был Тимур и как он вписывается в исламскую историк» конца XIV столетия? Книга посвящена именно это­му вопросу. Оказывается, присущее эпохе Ренессанса воспри­ятие Тимура в качестве олицетворения нового человека, при­званного владеть миром, не так уж ложно. Конечно, это пред­ставление на фоне исламской культуры XIII и XIV столетий выглядело иначе, чем в Европе нового времени.

Но как там, так и здесь это требования войны и контроля над завоеванными странами, которые заставляют действовать, а это вытекает из убеждения, что мир может бьггь использован и целях властителя. И войне нужно уметь организовать большое количество людей, заставить их выступить в определенное время и подготовить все необходимое! Воспоминания о действиях Чингисхана, глубоко затрагивающих судьбу каждого вернопод­данного, не стерлись из памяти до появления Тимура в Мавераннахре. Но Яса, созданная великим монголом, не стала пра­вилом, при помощи которого могли управлять страной в мир­ное время обыкновенные князья без харизмы завоевателя мира, избранного на небесах. Хотя в исламской культуре средневековья имеется абстрактное понятие государства, оно касается только цели всей мусульманской государственности: объединение все­го человечества в одной-единственной, устроенной по Божьему закону коммуне. Таким образом, мечтали, как и раньше, об уни­версальной империи, но четких представлений, как должна вы­глядеть жизнь в этой коммуне, не было. Вся власть была свя­зана с личностями; их интересам были фактически подчинены в XIV веке все институты ¹⁴, на исламском Востоке еще больше, чем в Египте и Сирии, так как по другую сторону Евфрата зна­чительно уменьшился слой образованных горожан, представи­телей исламских учреждений из-за вторжения монголов ¹⁵. Лю­бая узурпация была оправданна, поскольку она происходила ис­ключительно для осуществления всеобщей государственной цели ¹⁶. Как могли бы муфтии помешать тому, кто, считаясь рес­тавратором наследия Чингисхана и борцом за веру, увеличивая универсальную империю ислама, берется за оружие? Когда же в Европе с удивлением узнали о великом Тимуре, развитие со­временного государства здесь уже шло полным ходом. Богатые традициями династии работали уже давно над расширением своих территорий. Рождение новой власти, общественное устрой­ство было сравнительно стабильным. Это важнейшие предпо­сылки для того, чтобы зародилась новая, буржуазная культура власти, признаком которой является стремление к разумной ор­ганизации государства ¹⁷ и в которой поэтому ценится убежден­ность в том, что мужские достоинства, осмотрительность и сме­лость, будут вознаграждены.

Но крепнущая и стремящаяся к власти буржуазия как раз не является фоном, на котором можно рассматривать биогра­фию Тимура. Деятельность исторического Тимура больше от­мечена непрочностью политических отношений, крахом поряд­ки, основанного не на личных связях. Но не только это. Больше не испытывали безграничного уважения к нормам повсед­невных поступков, которые, согласно теории, Бог установил как обязательные в шариате раз и навсегда и которые настолько глубоко проникли в жизнь, что современный европеец пред­ставить себе это не может. Идеалы аскетов, которым так на­стоятельно приписывалось движение за смирение в XI и XII столетиях, оказались теперь затасканными и больше не соот­ветствующими времени. Скрупулезное следование закону боль­ше не было тем правильным путем, которым можно было при­близиться к творцу и хранителю миров. Согласно новому суфийскому учению, которое с начала монгольского периода при­влекло к себе верующих, богоискатель мог предаваться пьянству, чтобы проникнуть в сферу «сокровенного» в пери­од отключения интеллекта, ту область собственного бытия, в которой проявляется наглядно господство единого Бога. Ма­гия, искусство предсказания, священный культ проникали в жизненно важные центры многих мусульман и образовывали стойкими элементами своеобразную мешанину.

Шариат сказал человеку, как он должен строить челове­ческую жизнь и мир. В то же время — и к тому же в рез­ком противоречии — суннитская теология учила с X столе­тия, что движение мира можно понять не из этих (прису­щих ей) критериев, а что это зависит в каждое мгновение от непостижимой воли Бога; сам мир, а следовательно, и человек в нем существуют без собственной жизненной силы. Как он должен выполнять этот закон? На этот вопрос сун­нитская теология не знала никакого ответа.

Не теология, а новый суфизм ХШ-ХIV столетия, пронизан­ный богатством мыслей, снова осуществлял рациональную связь между человеком и миром, связь, в которую шариат никак не хотел вписываться, так как исходную точку умозрения представ­лял мир не как данность, которая должна быть создана по меркам божьего закона, а как сплетение влияющих друг на друга сил природы. Так понос мышление объявило снова мир подда­ющимся объяснению и выхватило его из неразгаданного реше­нии Бога. Однако магические представления о причинности раз­личных уровнен происходившего -- движение звезд, рождение и исчезновение в природе, поступки человека — связаны друг с другом. Для такого толкования мира, которое было господ­ствующим но времена Тимура в исламской культуре, необыч­ная судьба этого человека вытекала из того, что он был «госпо­дином счастливых обстоятельств»¹⁸, но лучше сказать — он до­лжен был появиться для своих величайших дел.

РАССКАЗ О ТИМУРЕ

Чтобы понять взлет Тимура, недостаточно только передать и перечислить точно установленные факты. Так называемые факты в конце концов банальны; и они останутся таковыми, если их связать с тенденциями развития общества и мировой политикой, если им подставить определенные «менталитета» или «действенные структуры». Конечно, все это относится и к анализу личности на фоне ее времени, но историческое опи­сание этим не исчерпывается. Так как оно, в сущности, име­ет дело с явлениями, которые частично молено объяснить с научной точки зрения, оно не может избежать повествования еще и потому, что говорит не столько об отдельных действу­ющих лицах, сколько о структурах и тенденциях. История без личности содержит противоречие в самой себе.

Прежде всего, однако, такое обращение с прошлым застав­ляет пожалеть об отсутствии уважения к присущему ему до­стоинству, уважения к тем, кто жил в условиях отличных от наших. Мир им представлялся так, как это дошло до нас в первоисточниках. Поэтому я буду рассказывать постоянно о Тимуре и его времени так, как в то время сообщали друг дру­гу о чем-то необычном, свидетелем которого стали. Имеет смысл сделать понятной манеру летописца выражать свои мысли, чтобы увидеть в ней путеводитель, который наряду с фактами и их толкованием приведет нас к пониманию лич­ности Тимура, его сущности. Но заинтересованный читатель должен испытывать и наслаждение, открывая далекий чуж­дый мир. В первой книге изложены в сжатой форме истори­ческие предпосылки появления Тимура; советуем при чтении поль­зоваться приложениями, особенно к главе «Чагатай». Войны Ти­мура и его политика в отношении других исламских государств — все это образует в следующих книгах первый слой, слон повествования. Над ним лежит слой общих религиозных и политических представлений той эпохи, и читатель узнает, как люди, которые становились свидетелями страшных времен, объясняли себе мир, чтобы суметь его вообще вынести. Все это звучит уже в первой книге, но объясняется в более поз­дних частях. Особенно выделенные курсивом переводы и за­ключительные главы в конце второй, третьей и четвертой книг должны открыть читателю тот, второй слой.

ПЕРВАЯ КНИГА

ПРИБЛИЖЕНИЕ К ЭПОХЕ

БАГДАД

О несчастливая звезда, никто не избежал твоего гнева,

Перед тобою все равны, рабы и господа!

Могущественные, которых мы любили, —

захвачены врагами, которые не щадили ничью жизнь!

О, если бы я мог освободить несчастных,

я бы это сделал со всем жаром.

Отдал бы все свое имущество!

Осиротел гордый дворец правосудия!

Мертвы они! Пролита кровь ислама!

Где они, те, что господствовали над людьми?

Где они, и где их наемники и слуги?

В пустом замке я стоял и спрашивал о халифах,

об их имуществе.

А ответ давали разрушившиеся обломки:

«Да, здесь они жили, а теперь они уничтожены!»

Шалс-ад-дин аль-Куфи (1226-1276)¹

ПРИМЕТЫ И ИХ ЗНАЧЕНИЕ

12 августа 1256 года багдадский летописец Ибн ас-Сейи (1197-1276) находился у визиря Ибн ал-Алка­ми с аудиенцией. Тут прибыл посланник из Медины и передал письмо. Оно содержало ошеломляющие новости. В нем сообщалось, что 27 июня земля за­дрожала и далее купольный свод над могилой Про­рока дрогнул; на расстоянии четырех парасангов вспыхнул огонь; искры величиной с горную верши­ну взметнулись в небо; огонь двигался все дальше на восток, пожирая все на своем пути, и еще 15 дней после отъезда посланника его не могли потушить; обломки скалы таяли в расплавленной массе, двигаю­щейся к городу. Он показал присутствующим кусок «сгоревшего камня». Он был легким и черным как древесный уголь. В панике жители Медины ринулись в святилище, молили Бога о прощении; наместник от­пустил всех своих рабов на свободу — покаяние, рекомендованное законом. В письме, которое увидел Ибн ас-Сейфи, старейшина святилища писал: «Этот огонь, который вспыхнул в Хиджазе*, плохое пред­знаменование. Это неопровержимое указание на при­ближение последнего часа. Счастлив тот, кто перед смертью воспользовался возможностью покаяться и выяснил свои отношения с Богом»².

Предзнаменование, о котором узнали жители Баг­дада от посланника, увидели жители Дамаска за не­сколько недель до этого в тревожном явлении при­роды. Однажды ночью луна была окутана дымкой; на следующее утро солнце взошло над горизонтом необычно красным, а вечером снова потеряло яр­кость. В течение нескольких дней оно светило очень слабо. Обычно при таких небесных явлениях астро­логи говорили о «вторичных звездах»; но эти явле­ния, как и положение планет, указывали на скры­тую связь с изменениями во Вселенной³. Абу Шама (1203-1268), дамасский летописец, сделал записи в своем дневнике об удивительном феномене. Но, что­бы предохранить себя от невероятно растущей веры в звезды, согласно которой можно было увидеть в таких знаках только грядущее несчастье, он добавил «научное» объяснение. Это покраснение неба (о ко­тором не сообщили звездочеты) противоречит неоп­ровержимому утверждению некоторых шиитов и во­льнодумцев, что можно заранее вычислить календарь исламских праздников. Хорошим суннитом был Абу Шама и поэтому был убежден, что ничто в сотворе­нии, даже происходящее на небосводе, не подвласт­но независимой от Бога мере, закону природы. Не могли быть правильными какие-либо причинные свя­зи между положением звезд и происходящим на зем­ле, т.к. все было определено решением Бога, кото­рое нельзя вычислить. Однако разве не могли быть звезды знаками именно такого решения? Не закры­вались ли однажды облаками солнце и луна, когда умер Авраам?⁴

Через два месяца Абу Шама должен был признать, что он хотел своим ученым толкованием рассказать о достойном внимания феномене, так как и в Дамаск прибыли письма из Медины, которые сообщали об ужасах: гром сотрясал воздух, сильные подземные толчки содрогали город начиная с 28 июня в течение двух дней и повредили сильно мечеть пророка; затем столб огня взметнулся вверх, расплавленные потоки прорвались через долину и совершенно, загородили дорогу паломников в Ирак; даже камни проглатыва­ло пламя. Разве Коран не говорит об аде: «Он вы­плевывает искры величиной с дворец, похожие на блеклых верблюдов?»⁵ «Еще целый месяц после зем­летрясения и извержения лавы жар не погасал», — говорится в другом письме. «У Бога, о братья, мы живем сейчас в глубоких притеснениях! Вся Медина покаялась; не слышно больше звучания тамбурина, ни один бокал больше не осушается. Мы должны были бояться, чтобы поток огня не полился на нас. Тогда собрались люди в усыпальнице Пророка и продемон­стрировали свое раскаяние, и божественная сила по­гасила огонь на противоположной стороне реки. Но еще и сейчас люди боятся пламени. С того дня, ког­да вспыхнул огонь, при восходе и закате солнце и луна закрыты дымкой. Мы молим Бога сохранить нам жизнь»⁶.

Затмение солнца и луны, которое наблюдалось в Дамаске, было, таким образом, вестником несчастья! В Медине земля разверзлась и выплюнула огонь, Абу Шама знал переданные слова Пророка: «Пос­ледний час не придет прежде, чем вспыхнет огонь в Хиджазе, свет которого озарит лучами шеи верблюдов в Босре». Еще через несколько лет один дамасский кади* писал, как в 1256 году это ужасное видение стало действительностью; один бедуин уверял его, что в те ночи в Басре за несколько сотен миль мож­но было действительно увидеть шеи верблюдов при отблеске пожара ⁷.

Едва только Медина оправилась от величайшего страха, как город постигло новое несчастье. Невни­мательность одного слуги стала причиной того, что мечеть Пророка начала гореть; добычей пламени стала крыша — пылающая лава перед городскими воротами, разрушение святыни в его стенах — все это показалось позже Абу Шама предостерегающим знамением того, что вскоре после этого действитель­но разразилось над исламским миром. Таким обра­зом, он должен был наконец предположить, что, по-видимому, существует связь между явлениями в небе, катастрофами в природе и случившимся здесь, на земле. Его первое успокаивающее толкование оказалось поспешным и необдуманным. Слишком скоро раскрылся смысл этих случаев — они объяв­ляли о крахе исламского строя. Теперь Абу Шама писал:

После бегства Пророка прошло 654 года:

Пожары в Хиджазе, в пламени мечеть,

И потоками совсем опустошен город мира!

И прошел год, потом еще полгода,

И Багдад стал жертвой татарских орд.

Горе тебе, ислам! Кто поможет жителям Багдада?

Это неверие, которому нужна сейчас помощь срочная!

Уничтожен был халифат,

И его наследие нигде не нашло убежища.

О Господи, дай защиту другим городам,

Великодушный благодетель, всевышний Бог!⁸

Багдад тоже был опустошен уже весной 1256 года во время природной катастрофы — и она теперь считается предсказанием. Необычно сильные наводнения разрушили 350 зданий; вода дошла до дворца хали­фа; арсенал был разрушен, имеющееся оружие и сна­ряжение пропало почти полностью⁹. Кто стал бы от­рицать, что тяжелые несчастья в исламском мире на­капливались? Покраснение неба было предупрежде­нием, потом появились предвестники несчастья 1258 года.

ПАДЕНИЕ БАГДАДА

Военное бедствие начало отчетливо вырисовы­ваться с 1256 года. Хулагу (ум. 1265), брат велико­го монгольского хана Мункэ (прав. 1251-1260), пересек с войском Оке и вторгся в Иран. Ранней осенью того же года его части продвинулись в гор­ную страну к югу от Каспийского моря. Их первой целью было уничтожение маленького государства Исмаилитов, крепости которого занимали ключевую позицию на пути с востока в Кипчакскую степь, ле­жавшую севернее Кавказа. Среди этих крепостей был и Аламут, резиденция правителя. А он мешал обширным стратегическим планам монгольского властителя, препятствуя важнейшей связи с воена­чальниками, воюющими на теперешнем юге России. Путь с юга Каспийского моря хотя и был обход­ным, но представлял определенное преимущество, так как вел через богатую, культурную страну и, сле­довательно, открывал перспективу награбить роскош­ные трофеи.

Как это уже у монголов вошло в привычку, Хула­гу потребовал у исмаилитского правителя в письмах с угрозами сдачи его крепостей. Не получив удовлет­ворительного ответа, он приказал окружить крепос­ти¹⁰. По-видимому, начинающаяся зима могла бы за­труднить снабжение осажденных войск, но Хулагу хо­тел показать Исмаилитам свою решительность. Рукн-ад-дин, их последний властитель, понял, что дальнейшее промедление повлечет за собой полное опустошение его страны мародерствующими врагами, и сдался уже 19 ноября 1256 года. Со своей дружиной он спустился с горной крепости и подчинился Хулагу, который от­правил его в плен в Казвин. Исмаилитские города были снесены. Когда Хулагу в начале 1257 года вер­нулся в свой зимний лагерь под Хамаданом, Рукн-ад-дин обязан был его сопровождать. Он надеялся, несмотря на безвыходное положение спасти свое кня­жество и попросил разрешения поехать к хану Мункэ в Каракорум, чтобы получить обратно в знак ми­лости из руки великого хана власть, унаследованную отцами.

Хулагу дал согласие на поездку, конечно, при ус­ловии, что Рукн-ад-дин также заставит сдаться своих последних сторонников, которые то тут, то там еще оказывали сопротивление. Рукн-ад-дин не смог или не захотел сдержать это обещание; так он попал в не­милость к великому хану. На обратном пути послед­ний правитель Аламута был злодейски убит во время пирушки. Оккупационное войско получило приказ убивать всех исмаилитов, вплоть до «младенцев в ко­лыбели», чтобы «никто из их рода не остался в жи­вых!»¹¹

Таков был конец последних значительных союз­ников халифа аль-Мустасима (прав. 1246-1258). Авангард монголов подошел к Багдаду в декабре 1257 г., через год после падения Аламута. Князь Мосула уже давно служил завоевателям и поспешил на помощь Хулагу¹². Еще в зимнем лагере под Ха­маданом Хулагу, этот неверный, для которого досто­инство, воплощенное в халифе аль-Мустасиме, не могло иметь большого значения, потребовал, чтобы халиф прислал к нему трех названных по имени вли­ятельных людей из его ближайшего окружения. Тюркским наемникам халифа состряпали письмо, со­чиненное одним оставшимся в живых представите­лем тюркской династии хорезмийцев, которого Ху­лагу привел с собой в своем войске: «Мы же при­надлежим одному народу... Я стал «сподвижником» Хулагу, и он обращается со мной хорошо. Станете тоже «сподвижниками» и спасетесь!» Один офицер аль-Мустасима велел передать татарам: «Как может Хулагу осмелиться посягнуть на дом Аббаса. Дом по­видал уже многих ему подобных. Если бы Хулагу говорил о мире, он бы не пришел и не разорил бы империю халифа. Пусть Хулагу по доброй воле вер­нется в Хамадан, тогда можно постараться смягчить гнев халифа»¹³.

Над такой оценкой ситуации внук Чингисхана рас­хохотался. Он двинулся на Багдад со своими глав­ными силами и достиг города 20 января 1258 года. Аль-Мустасим намеревался еще в последний момент с помощью подарков предотвратить несчастье. Но на­прасно! 29 января Хулагу велел трубить сигнал к штурму¹⁴. Татары обрушились на город и взяли его через неделю. Они убивали всех, кого встречали, мужчин и женщин, молодых и старых. В колодцах, в отхожих местах, в водосточных каналах прятались люди, искали убежища в мечетях, на крышах своих домов — и все равно их доставали и вырезали, и «по водосточным кровельным желобам текла кровь на улочки». Только в домах визиря Ибн ал-Алками и некоторых зажиточных торговцев, которые отку­пились, чувствовали себя в безопасности — у хрис­тиан и у евреев (так говорят). Багдад, многолюдный город превратился в развалины¹⁵.

Дворец халифа Хулагу осматривал лично. Аль-Мустасима вытащили в тот момент, когда он спеш­но собирал некоторые ценные вещи. Как рассказы­вают, Хулагу не обратил внимания на эти подарки, передал их своим офицерам, поставил потом чашу с золотыми монетами перед халифом и приказал: «Жри!» — «Это нельзя есть!» — «Почему ты тогда это копил, вместо того чтобы отдать своим воинам? Почему ты не приказал выковать из этих железных дверей острия копий? Почему ты не отправился на берег Окса, чтобы помешать мне переправиться че­рез него?» — «Это было предназначение Бога», — ответил аль-Мустасим. «То, что тебе сейчас предсто­ит, тоже предназначение Божье!» — сказал Хулагу.

Жены, любовницы, слуги халифа были распределе­ны мелсду воинами победоносного войска. Пример­но через 10 дней татары ушли из города. Хулагу при­звал халифа к себе, и в одной деревне недалеко от города «встретил свой конец аббасид», как пишет один из свидетелей, близкий к полководцу шиитс­кий ученый Насир-ад-дин ат-Туси (1200-1274)¹⁶. Предположительно, Хулагу позволил применить к своей жертве такой вид казни, который монголы применяли к лицам, чья кровь, если она не капает на землю, остается неотомщенной: жертву засовыва­ли в мешок или закатывали в войлок и забивали ногами до смерти¹⁷.

ПОИСКИ ПРИЧИН

Почему пал Багдад? Как он мог прийти к этой ка­тастрофе? Летописцы, жившие в то время, а позже и мусульманские летописцы искали причины, виновных. Визирь ал-Алками должен ответить за все, говорили сунниты, так как он был шиитом (в 1257 году в Баг­даде началась жестокая гражданская война между суннитами и шиитами). От таких разногласий стра­дал «город мира» уже в течение нескольких столе­тий. В 1257 году шиитский квартал ал-Кар был раз­граблен, не пощадили даже дома близких родствен­ников визиря ¹⁸. У войска халифа, которое большей частью состояло из тюркских наемников, отняли — в связи с этими беспорядками? — военные ленные по­местья. Повсюду в Багдаде с тех пор можно было на­толкнуться на нищенствующих солдат. Народные по­эты сожалели о гибели войска, оплакивали «ослабле­ние ислама и мусульман». Визирь разрушил жизнен­ные устои наемников и таким образом коварно отдал в руки татар царство халифа¹⁹.

Совсем иначе думает багдадский шиит Ибн ат-Тик­така (писал в 1302 году). Он называет халифа аль-Мустасима мягкосердечным идиотом, который про­водил время с певцами и паяцами, изучал книги, конечно, не извлекая из этого никакой пользы. Он не имел вообще никаких способностей государственно­го деятеля; даже собственных сыновей не сумел обуз­дать. До аль-Мустасима (прав. 1226-1242) действо­вал хороший обычай: халиф своих собственных де­тей и ближайших родственников сажал в тюрьму. Аль-Мустасим простил своему старшему отпрыску Абуль-Аббасу то, что он был в большом почете у черни под именем Абу Бакр, затем организовал гра­бежи 1257 года²⁰. Когда в Багдаде распространилась весть, что монгольское войско движется на восток, аль-Мустасим ничего не предпринял. Ибн ал-Алками все время заставлял пассивного медлительного халифа готовиться к войне, все было напрасно. На­конец, из Хамадана в Багдад много раз прибывали с предложениями посланники. Только тогда халиф снизошел до того, чтобы послать ответ, сдержанный и неоднозначный. Поэтому Хулагу решился идти войной на Ирак²¹. Ибн ат-Тиктака защищает визиря от об­винения в предательстве халифа и в том, что он отдал империю татарам, жаждавшим крови. Все предостережения и советы визиря не нашли откли­ка, так как аль-Мустасим, хотя и был расположен к своему визирю, допустил, что придворная клика от­странила Ибн ал-Алками от всех решений. Когда Ху­лагу стоял перед воротами Багдада, визирь первым должен был засвидетельствовать почтение хитрому завоевателю. Именно это толковали превратно сун­ниты как косвенное доказательство предательства²². Но Ибн ат-Тиктака уверяет: как раз то обстоятель­ство, что Ибн ал-Алками, которому содействовали ученый Насир-ад-дин ат-Туси, после этого быстро получил повышение по службе у Хулагу и был на­значен правителем Багдада, доказывает, что визирь не был предателем, так как предателю Хулагу ни­когда бы не доверял²³.

Подобные обоснования, составленные из анекдо­тов и слухов, вряд ли могут нас убедить. Они сле­дуют из событий, происходивших непосредственно перед катастрофой, и отбираются в зависимости от того, рассказывает ли их шиит или суннит. Насир-ад-дин ат-Туси рассказывает дальше. Свое сообще­ние он начинает с размышлений, которые позволя­ют оправдать нападение. Хулагу даже считал, что на­падение было вынужденным: монгол придерживался мнения, что Аббасиду нужно предъявить определенные претензии. Это позволило также Ибн ат-Тиктаке от­метить, что аль-Мустасим сдерживал Хулагу. Конеч­но, ат-Туси и Ибн ат-Тиктака, будучи шиитами, осуждали аббасидского халифа и склонны были ви­деть в завоевателях своих покровителей²⁴. А трагизм аль-Мустасима в том, что он, очевидно, не смог сде­лать правильные выводы.