Какие же существуют другие, более успешные способы приближения к объективной истине в исторической науке?

Нас чаще всего будет интересовать значение этого слова в двух смыслах: история как процесс и история как наука.

Существует еще термин «историография». Раньше историографией называли саму историческую науку (от буквального перевода слова «историография» – описание истории). В настоящее время термин имеет более точное значение. Он обозначает историю исторической науки.

Например, если мы говорим об истории 1917 года, то речь должна идти о том, какие события произошли в этом году, как их можно объяснить, каковы были их причины и последствия и т.п. Если мы говорим об историографии 1917 года, то она предполагает рассказ о том, как история 1917 года освещалась в исторической литературе разных лет, разных стран, написанных с разных позиций и т.п., то есть, как развивалась история изучения истории 1917 года.

В то же время термин «историография» может встречаться и в смысле «историческая литература». К примеру, когда употребляется выражение «историография таких-то годов» или «историография такого-то вопроса», то имеется в виду историография в смысле историческая литература.

Выяснив, что означает термин «история», зададимся вопросом, чем история, гуманитарная наука, отличается от других гуманитарных наук?

История изучает человеческое общество. Но общество изучают и другие науки, например, социология, политология, экономические науки и др. Для того, чтобы понять отличие истории от других разделов обществоведения, необходимо ввести понятия «объект» и «предмет» науки.

Объектом изучения общественных наук является общество. Предметом изучения является та часть, та сторона общества, которая изучается непосредственно данной наукой. Так, социология изучает общие закономерности функционирования общества, политология – функционирование политической системы общества, но при этом и та, и другая науки предусматривают некое абстрактное и статичное общество. История же изучает особенности экономической, социальной, политической, культурной и других сфер общества, но все это – применительно к конкретному обществу в прошлом и в развитии.

Проблема достижения объективной истины в исторической науке.

Как обстоит дело с достижением объективной истины в исторической науке? Эта проблема, актуальная для любой науки, для истории является особенно сложной.

В чем причины этого?

Во-первых, это связано с особенностями взаимоотношения исторической науки и характера общества, в котором она функционирует. История, как и все науки об обществе, зависит от общества. По этому поводу даже существует выражение: «Каково общество, таково и обществоведение». Можно выделить, по крайней мере, два типа отношений общества и науки об обществе. Если общество демократическое, исповедующее либеральную политическую культуру, то оно позволяет существовать различным точкам зрения, в том числе и в науке. В таком обществе отсутствует государственная идеология, под которую должны подгоняться все данные научных исследований, отсутствует монополия на истину. Собственно говоря, только в таких условиях, предполагающих широкий спектр мнений и научный, а не идеологический спор между различными точками зрения и можно говорить о существовании истории как науки. Что же касается тоталитарного общества, предполагающего контроль правящей элиты над всеми сферами жизни, включая духовную, то история будет чувствовать себя в нем совсем по-другому.

Классический пример функционирования истории в тоталитарном обществе обрисовал в своем знаменитом романе-антиутопии «1984» писатель Джордж Оруэлл. В романе выведено настолько законченное тоталитарное общество, что он с полным правом может служить учебником по тоталитаризму. Главный герой романа, Уинстон Смит, служит в учреждении, именуемом Министерством правды. (Оруэлл показывает, как тоталитарный режим извращает сущность понятий: «Министерство правды» в его романе фабрикует ложь и фальсифицирует историю, «Министерство любви» – не что иное, как карательный орган политического сыска). Придя на работу, Смит обнаруживает сообщение, что такой-то политический деятель распылен. Этим жутковатым термином обозначалось то, что у нас называлось репрессирован. Но в романе от распыленного персонажа вообще не должно остаться никаких следов – словно он и не существовал никогда. И вот главный герой по долгу службы разыскивает все газеты, книги и другую печатную продукцию, где упоминается имя несуществующего теперь человека. Вместо публикацией с его упоминанием он придумывает другие, где данного лица уже нет. Затем старые газеты и книги уничтожаются, а вместо них печатаются новые «старые» газеты и книги, которые затем вставляются в подшивки и водружаются на полки библиотек. Все. Прежнего героя больше нет, история приведена в полное соответствие с требованиями текущего момента. То же происходит и в других ситуациях. Например, описанная в романе страна попеременно воевала то с одним своим соседом в союзе с другим, то наоборот. В зависимости от изменения внешнеполитической и военной ситуации вся история переписывалась таким образом, чтобы люди считали, что сегодняшний союзник был союзником всегда, а война всегда велась с тем противником, с которым она ведется в настоящее время.

В тоталитарном обществе история становится пропагандой, служанкой идеологии, всем, чем угодно – только не наукой. О существовании истории как науки в тоталитарном обществе говорить нельзя, потому что нельзя говорить об исторической науке в ситуации, когда история постоянно переписывается в связи с изменением политической конъюнктуры, когда она подгоняет фактический материал под заранее подготовленные концепции, когда существование разных точек зрения объявляется вредным, а считающаяся правильной единственная точка зрения становится таковой не в результате споров в ученом сообществе и весомой аргументации, а по решению «сверху».

В 30-е годы в СССР вышла в свет книга «История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс». Для многих поколений советских людей эта книга стала единственным учебником по истории в вузах, школах, сети политического просвещения и т.п. Отступления от оценок, данных в «Кратком курсе», были невозможны. Одновременно с выходом этой книги было издано постановление ЦК ВКП(б) об организационных и пропагандистских мероприятиях в связи с публикацией краткого курса истории ВКП(б). В нем, в частности, говорилось, что наконец-то множественность точек зрения на историю сменилось единственно правильным взглядом. Выход подобной книги, подкрепленной всей мощью государственной идеологической машины, и подобного постановления означали конец истории как науки в нашей стране. Об этом свидетельствует признание различных взглядов в науке аномалией и стремление сверху установить некую истину, под которую теперь нужно было подгонять все исторические исследования. Отступление от этой «истины» жестоко каралось. В этой ситуации история уже не должна была решать научные проблемы, а была призвана всего лишь иллюстрировать заранее известные выводы. Понятно, что в такой ситуации говорить об истории как о науке не приходится.

В нашей стране правящий режим также постоянно репрессировал государственных деятелей и стремился стереть из памяти людей память о них. Вот пример из реальной педагогической практики. Получено известие о том, что, к примеру, какой-нибудь очередной герой революции и гражданской войны оказался «врагом народа». В класс входит учительница. «Дети, – говорит она, – откройте учебник истории, найдите портрет такого-то и зачеркните (или вырежьте, или заклейте). Он враг народа». И дети зачеркивали, вырезали, заклеивали. Еще один пример подобного рода. После разоблачения Берии подписчики Большой Советской Энциклопедии получили от издательства письмо с просьбой вырезать из тома на букву «Б» статью о нем и на ее место вклеить другую, дополнительную статью, которую издательство любезно разослало подписчикам. Нельзя не отметить существование так называемого «спецхрана», куда попадали все архивные материалы и вся литература, которая по политическим и идеологическим причинам считалась вредной и опасной для рядового гражданина. Масштабы засекречивания информации достигали гигантских размеров. Даже академики или доктора исторических наук не могли получить доступ ко многим архивным материалам, попавшим в «спецхран».

Итак, во-первых, сложность достижения объективной истины в исторической науке объясняется ее зависимостью от общества, от характера общественно-политического строя, от политического режима. Во-вторых, отмеченная сложность объясняется спецификой самой исторической науки.

История отличается от других наук очень сложным предметом исследования.

Кроме того, в истории присутствует сильно развитый субъективный фактор. Рассмотрим это подробнее. Если схематически представить процесс воссоздания истории, то можно выделить следующие три уровня:

· история как процесс, происходящий каждую секунду и каждую секунду уходящий в прошлое;

· исторические источники как своеобразный «мостик» между прошлым и будущим. Историческими источниками называется все, что может дать представление о жизни людей в прошлом. Познание прошлого всегда не прямое, а опосредованное, то есть осуществляемое посредством чего-либо, чем и являются исторические источники;

· деятельность самого историка, приводящая к воссозданию истории как процесса, то есть историческая наука.

Нетрудно убедиться, что на каждом из этих трех уровней история представляет собой сложное сочетание объективного и субъективного факторов. Например, большинство исследователей исходят из того, что история как процесс развивается по своим собственным, не зависящим от человека, то есть объективным законам. В то же время реально в истории действуют только люди, следовательно, объективные законы истории могут реализоваться только через действия людей. Иными словами, объективные законы истории действуют как тенденции, и люди могут либо затормозить, либо ускорить эти тенденции. Исторические источники несут на себе печать эпохи, и в этом смысле они носят объективный характер. В то же время они не являются истиной в последней инстанции, а создаются людьми, которые вольно или невольно вкладывают в исторический источник свои взгляды, пристрастия, а часто вполне сознательно создают их для определенных целей (это касается письменных источников). В этом смысле источники несут на себе отпечаток сильного субъективного фактора. Наконец, историк, как не стремится он к беспристрастности, не может быть полностью свободным от своего мировоззрения, ценностных и иных установок. Так что и деятельность историка – это сочетание объективного и субъективного факторов.

Таким образом, в каждом из отмеченных выше трех уровней – в истории как процессе, в исторических источниках и в деятельности историка мы видим присутствие значительной доли субъективного фактора. Условно это можно назвать «тройным субъективированием».

В этой связи возникает вопрос: можно ли в принципе достичь объективной истины в исторической науке или хотя бы приблизиться к этому? является ли история наукой? Если ответ будет положительным, тогда об истории можно говорить как о науке. Если нет, тогда история будет всем, чем угодно, только не наукой. Тогда не будет объективных критериев для истинности того или иного вывода, любая, самая произвольная точка зрения, с полным правом будет считать себя истинной.

Как отвечают на этот вопрос специалисты? Подавляющее большинство из них считает, что история – это наука. Следовательно, логично предположить, что приблизиться к истине в ней хоть и очень трудно, по перечисленным выше причинам, но возможно. Возьмем эту точку зрения в качестве отправной в наших рассуждениях и поставим следующие вопросы: какие способы приближения к объективной истине существуют в исторической науке? Каким образом можно минимизировать субъективный фактор?

На эти вопросы есть, казалось бы, простой ответ: субъективность в исторической науке во многом проистекает из различных толкований, интерпретаций исторических событий. Следовательно, чтобы избежать субъективности, историческая наука должна взять пример с древних летописцев и просто регистрировать факты.

Но такая точка зрения, при кажущейся очевидности, не может привести к поставленной цели, а именно – к минимизации субъективного фактора. Почему? Для того чтобы ответить на данный вопрос нужно задуматься над более конкретными вопросами. Все ли факты современной им истории регистрировали летописцы? Чем руководствовались летописцы, отбирая факты для отражения в летописи? Можно ли в наше время ограничиться простой регистрацией фактов, не производя их отбор по какому-либо принципу? Предполагает ли простая регистрация факта его название? Если да, не содержит ли название элементы оценки, интерпретации, а, значит, и субъективного фактора?

Подумав над этими вопросами, нетрудно убедиться, что приближение к истине путем простой регистрации фактов невозможно. Регистрация фактов предполагает их отбор, их название, а, значит, и интерпретацию. Невозможно отразить в историческом исследовании абсолютно все факты, имеющие отношение к теме. Это значит, что встает проблема отбора и обобщения фактов, а это уже влияние субъективного фактора. Регистрация факта предполагает его название, а в нем уже содержится если не оценка, то определенная трактовка, а это опять тот самый субъективный фактор, которого никак не удается избежать. Это легко продемонстрировать на следующем примере: как назвать происшедшее в нашей истории в октябре 1917 года? В августе 1991 года? В октябре 1993 года? Зависит ли от названий объяснение сущности этих событий? Ответы очевидны.

Неудачная попытка найти легкий способ минимизации субъективного фактора в исторической науке путем простой регистрации фактов тем не мене приводит нас к важному выводу: история как наука – это не только регистрация фактов, но и их неизбежная интерпретация, не только фактография, но и историография.

Какие же существуют другие, более успешные способы приближения к объективной истине в исторической науке?

Представляется, что одним из таких способов является применение в историческом исследовании принципов гносеологического плюрализма. Что же означает это понятие?

В философии, к изучению которой студенты приступают, как правило, позже истории, существуют понятия гносеология и онтология. Гносеология – учение о познании, онтология – учение о бытии. Плюрализмом принято называть множественность. Хотя последнее время в массовом сознании термин «плюрализм» ассоциируется преимущественно с политикой и подразумевает в этом смысле многопартийность, свободное столкновение мнений по различным вопросам и т. п., на самом деле он означает множественность применительно к разным сферам. Следовательно, онтологический плюрализм – это учение о множественности бытия, а гносеологический плюрализм – учение о множественности в процессе познания. Это может быть множественностью исходных позиций в процессе познаний, множественностью методов (способов) познания и многое другое.

Принцип познавательного (гносеологического) плюрализма имеет давнюю, многовековую историю. Его появление связано с убеждением, что истина, в силу своего божественного происхождения, недоступна отдельному человеческому уму. Поэтому приближение к истине может дать лишь совокупность мнений.

По этому поводу существует древняя поучительная притча о слоне и четырех слепых мудрецах. Те попытались определить на ощупь, что такое слон. Один провел рукой по хоботу и решил, что слон – животное, похожее на змею. Другой прикоснулся к ноге и сказал, что слон – это огромное дерево. Тот, кто потрогал бивень, объявил, что слон – это копье, а прикоснувшийся к брюху сообщил, что это напоминает ему чем-нибудь набитый огромный мешок. Был ли каждый из них не прав? Нет, каждый точно передал то, что подсказывали ему органы чувств. Но был ли каждый прав? Тоже нет, ибо слон – животное, хоть и похожее своими отдельными частями и на змею, и на дерево, и на копье, – но это все-таки слон, и для правильного описания его нужна не одна точка зрения, а их совокупность.

В науке идут споры между сторонниками плюрализма и сторонниками монизма, т.е. подхода, при котором правильной считается только одна из существующих точек зрения.

Сравним аргументы сторонников гносеологического плюрализма и монизма.

Сторонники монизма (математики, физики и т.п.) исходят из того, что истина одна, а множественность точек зрения – признак слабости, а не силы науки. Всякое противоречие в их глазах – не другой подход к истине, а ее извращение, ересь. Вот характерное высказывание математика по образованию, знаменитого русского писателя А.И.Солженицына, который крайне скептически относится к плюрализму. «Может ли плюрализм фигурировать отдельным принципом, и притом среди высших? Странно, что простое множественное число возвысилось в такой сан. Плюрализм может быть лишь напоминанием о множественности форм – да, охотно признаем, – однако цельного движения человечества? Во всех науках строгих, то есть опертых [так у Солженицына – В. Г.] на математику, истина одна – и этот всеобщий естественный порядок никого не оскорбляет… . А множественность истин в общественных науках есть показатель нашего несовершенства, а вовсе не нашего избыточного богатства, и зачем из того несовершенства делать культ “плюрализма”?..».

Сторонники плюрализма исходят из того, что общественные науки имеют дело с бесконечно глубоким – с человеческой душой, и поэтому однозначно здесь ничего нельзя доказать. Знаменитый философ М.Хайдеггер писал по этому поводу: «Все гуманитарные науки, да и науки о живом существе, именно для того, чтобы оказаться строгими, должны непременно быть неточными… Неточность исторических, гуманитарных наук не порок, а лишь исполнение важнейшего для этого рода исследований требования». Хайдеггер имел в виду следующее. Точность – это функция операций с однозначными терминами. Чем однозначнее термин, тем мысль точнее. Можно однозначно высказаться о бензоле, но нельзя однозначно высказаться о Николае II, и никакая математика здесь не поможет: неизвестно, что именно считать. От историка требуется не точность, а беспристрастность.

Знаменитый физик Нильс Бор (представитель точных наук!) отмечал множественность истин. «Поверхностной истине, – писал он, – противостоит ложь; глубокой – другая истина, также глубокая».

Споры между сторонниками монизма и сторонниками плюрализма продолжаются и по сей день. Многие историки до сих пор считают, что может существовать единственно правильный взгляд на историю и единственно правильная теория, объясняющая ход исторического процесса. Во всяком случае, ясно одно: аргументы сторонников монизма, призванные доказать, что точность в математике, физике, химии – показатель научности, а плюрализм в истории – якобы свидетельство ее слабости, весьма уязвимы. Преимущество плюралистического подхода к истории заключается в том, что он не переносит на гуманитарную науку методологию наук, именуемых точными. Он учитывает специфику истории. Историческая наука имеет дело с самым сложным предметом исследования – человеком и человеческими отношениями. Истина в истории такова, что только совокупность разных точек зрения, каждая из которых освещает лишь часть истины, позволяет приблизиться к ней в целом. Следовательно, плюралистический подход – необходимое условие, вызванноеспецификой предмета исследования исторической науки.

Здесь мы сталкиваемся с серьезной проблемой: как совместить гносеологический плюрализм с тем, что каждый конкретный исследователь придерживается определенной научной школы? Может ли один исследователь быть вышеупомянутыми четырьмя мудрецами сразу?

В этой связи сторонники монизма прибегают к грубоватой поговорке, что «плюрализм мнений в одной голове – это шизофрения». Но этот аргумент критиков плюрализма некорректен, ибо он подменяет понятия.

Разумеется, каждый отдельный историк не может изложить исторический процесс, одновременно исходя из разных подходов и применяя разные интерпретации. Речь о плюрализме идет применительно к историографии в целом. Плюрализм же для отдельного историка – это не сочетание принципиально несовместимых взглядов, а привычка не выдавать свое мнение за единственное, тем более – за истину в последней инстанции. Это строгое следование правилу – излагать свои взгляды, упоминая и о других, показывать место своей точки зрения в контексте всех существующих позиций по тому или иному вопросу. Таким образом, объективность историка – это честно выраженная субъективность.

Еще один способ приближения к объективной истине в историческом исследовании – это применение принципов аксиологического плюрализма, учет аксиологического фактора.

Аксиология– наука о ценностях. Хотим мы того или нет, но история – это наука, формирующая определенную систему ценностей. При всем стремлении к объективности историк не может быть полностью свободным от своих мировоззренческих установок, своей ценностной системы координат. Избавиться от этого, да и то не полностью, можно лишь занимаясь историей исторической науки, то есть историографией. При изучении конкретной истории разные авторы, помещая одни и те же события в различные системы ценностных координат (социалистическую, либеральную, национал-государственную), неизбежно придут к разным выводам. Попытка минимизировать эту субъективность путем простой регистрации фактов бесперспективна по причинам, названным выше.

Существуют многочисленные системы ценностей. Наиболее распространенные из них были уже названы выше – это либеральная, социалистическая, национал-государственная. Когда в основе системы ценностных координат находится человек, его права и свободы, а государство, общество, классовая, национальная, религиозная и иная принадлежность являются вторичными, такая система ценностей называется либеральной. Человек здесь цель, все остальное – средство для реализации прав человека (разумеется, в рамках закона). Если в основе ценностной системы координат лежит идея социальной справедливости, если главным является ликвидация несправедливости в жизни общества (другой вопрос, насколько реальной является такая задача), то такая система ценностей называется социалистической. В политике социализм, а также коммунизм как политические доктрины и как ценностные системы принято называть левыми. Формально социализм как система ценностей провозглашает, что общественная справедливость устанавливается для человека, на деле же попытки построения социализма в мировой истории приводили к тому, что человек оказывался не целью, а средством для построения общества социальной справедливости. Противоречие здесь кажущееся. Социальная справедливость понимается как возможность равной реализации на практике тех прав, которые принадлежат человеку по праву рождения. Но, сделав акцент на равенстве, социалисты тем самым вольно или невольно поступились свободой. Свобода и равенство являются синонимами только в красивых лозунгах. На деле, если в обществе устанавливается равенство, то свобода уходит на второй план. Если человек уравнен с другими людьми, он не свободен. И наоборот, если люди свободны, то они не равны. Наконец, если в основу ценностной системы координат положены такие понятия, как государство, держава, нация (национальные ценности, национальный дух, национальное государство), то такая аксиологическая система называется национал-государственной (или национал-этатистской, что означает то же самое). В политике такие взгляды принято называть правыми.

Для того чтобы осознать, каким образом одни и те же исторические факты в различных системах ценностных координат приводят к разным выводам, достаточно одного примера. Зададимся вопросом: какую оценку реформам М.С.Горбачева, именуемым перестройкой, дадут историки, придерживающиеся различных систем ценностей? При изучении данного вопроса выясняется, что историки, придерживающиеся либеральной системы ценностей, в целом дадут положительную оценку перестройке. Это связано с тем, что при всей половинчатости перестроечных реформ, их вектор был направлен в сторону большего уважения прав и свобод человека – экономических, политических, идеологических и других. Историки, которые по своему мировоззрению являются сторонниками социалистической доктрины, разумеется, оценят перестройку отрицательно. Для них она является разрушением самого передового (с их точки зрения) общественного строя. Историки, симпатизирующие национал-государственным ценностям, также относятся к перестройке отрицательно. Не потому, что в ходе ее был разрушен социализм (до социализма национал-государственникам дела нет), а потому, что в ходе перестройки, по их мнению, была разрушена великая держава. Таким образом, оценка одних и тех же реформ при применении разных систем ценностных координат будет различной.

Выяснив, что такое аксиология, вернемся к главным для нас вопросам. Что означает учет аксиологического фактора в исторической науке? Каким образом аксиологический фактор может способствовать минимизации субъективности и приближению к объективной истине?

Учет аксиологического фактора вовсе не предполагает того, чтобы каждый конкретный историк проявлял мировоззренческую всеядность. Это невозможно, да и не нужно. Нужно, чтобы исследователь, пришедший к определенным результатам под влиянием собственной системе ценностей, не скрывал эту систему и не выдавал свои выводы за единственно правильную интерпретацию исторического процесса. Иначе будет не столько наука, сколько пропаганда. Надо, чтобы историк, имея право на собственные убеждения, не умалчивал о других выводах и трактовках, которые существуют в иных ценностных координатах.

Так же, как и в случае с гносеологическим плюрализмом, аксиологический плюрализм дает возможность каждому исследователю реализовать кажущиеся ему перспективными подходы. Одновременно он препятствует умолчанию о других точках зрения, что позволяет увидеть весь комплекс взглядов по сложнейшим вопросам, в результате чего только и можно приблизиться к истине.

Понятно, что принцип плюрализма в познании истории предполагает не только множественность точек зрения, но и множественность способов исторического исследования. Учение о способах (методах) исторического исследования называется методологией истории (как науки). Следовательно, еще одним способом приближения к объективной истине в истории является методологический плюрализм.

Для рассмотрения методологических проблем следует перейти ко второй главе учебного пособия.