Миграция в одну сторону и гендерные перекосы: здравствуй, ЕГЭ

Честный разговор об итогах реформы образования

Анна Данилова, Владимир Миронов | 20 октября 2015 г.

"Правмир" продолжает серию бесед с ведущими отечественными учеными о реформе образования. Декан философского факультета МГУ, профессор, член-корреспондент РАН Владимир Миронов рассказывает о реформе Академии наук, «вылупившихся» из ЕГЭ абитуриентах и контркультурности сексуальной революции – в интервью Анне Даниловой.

Владимир Миронов. Фото: Анна Данилова

• Владимир Миронов: Протесты не дают полностью проигнорировать мнение ученых в реформе РАН
• Владимир Миронов: Необходимо создать атмосферу нетерпимости к плагиату в науке
• Владимир Миронов: Как нужно реформировать Академию Наук?
• Владимир Миронов: Почему продолжают уезжать ученые?

Миграция в одну сторону и гендерные перекосы: здравствуй, ЕГЭ

– Владимир Васильевич, вы были оппонентом введения Болонской системы в России. Сейчас, когда переход на Болонскую систему в том или ином виде состоялся, как вы оцениваете этот процесс? Есть ли тут положительные моменты, и что вызывает наибольшее беспокойство?

– Только что у нас были немецкие коллеги из Гейдельберга, и мы вспоминали начало нулевых. Тогда была эйфория по поводу происходящих процессов, все говорили о мобильности, возможности для студентов выбирать собственные траектории обучения и пр. Лет через пять после этого, находясь в кабинете декана философского факультета, я обратил внимание на гору бумаг, которые оказались различного рода бланками. Бланки должен был заполнять преподаватель. И декан оценивал уже болонский процесс иначе, он сказал мне, что в результате всего этого в университете царствует не профессор, а инспектор.

В это же время в Карлсруэ, где университет слили с научным центром, и он перестал существовать именно как университет, – я стал свидетелем демонстрации с лозунгами «Вернем фундаментальное образование!» Основу этой демонстрации составляли студенты и школьники-гимназисты, то есть те, кому предстояло поступать в университет.

В конце концов, по многим параметрам на Западе произошел «откат», теперь Болонская система там реализуется в достаточно мягкой форме, сохраняются и традиционные формы обучения. Например, в Германии (там земельное управление, поэтому все нововведения носят не совсем одинаковый характер: каждая земля вносит свои коррективы) существуют такие программы – бакалавр, мастер, магистр. И классический магистр у них – это наш специалист. То есть как это было в России до того, как мы вошли в болонский процесс.

Документы болонского процесса, в принципе, предоставляют достаточно большую самостоятельность при реализации и уж, конечно, никак не связаны ни с наращиванием доли платного образования, ни с введением экзаменов, подобных ЕГЭ. Мы же стали не просто выполнять принципы «вхождения» в этот процесс, а добавили туда такую специфику, которой просто нет в большинстве стран Европы.

Это всё выдумки наших министров, что ЕГЭ – мировой опыт. ЕГЭ в виде единственной формы отбора абитуриентов в вузы есть в очень немногих странах. В частности, в Египте, откуда наши министры образования его и заимствовали. В США в некоторых штатах была схожая форма оценки качества выпуска в школах, но от нее тоже отказались. Ведущие университеты никогда не шли по такому упрощенному критерию отбора абитуриентов. И даже если где-то присутствует подобный экзамен, то он обязательно дополняется еще какими-то формами испытаний.

Думаю, не случайно, в том числе и благодаря жесткой позиции руководства Московского университета, в Петербургском университете и еще ряде других позже были введены дополнительные профильные экзамены. И понятно, почему! Без этого вообще невозможно обеспечить мотивацию выбора специальности. Когда всё решает набор баллов, процесс приобретает стихийный и непредсказуемый характер.

В этом контексте можно отметить еще и проблему платного образования. Нам в процессе реформ очень долго преподносили это чуть ли не как основной тренд развития мирового образования. Но это было, мягко говоря, неточностью. В тот период платного образования не было в Скандинавии, в Финляндии его до сих пор нет – это закреплено конституцией и рассматривается как достижение государства. В Швеции платное образование ввели весьма недавно и таким образом, что сумма платы не превышает 1000 евро, при этом государство компенсирует проживание в общежитии и т.д. В Германии начали вводить, но лишь в некоторых землях.

Около двух лет назад под давлением населения последние две земли Германии – Бавария и Баден-Вюртемберг – полностью отказались от платного образования. И это мгновенно дало результат: во всём мире резко повысился интерес к немецкому языку, который до этого так же резко упал. Даже у нас на факультете возросло количество студентов, которые стали факультативным образом изучать немецкий язык. Вот вам пример стратегически правильного решения, которое обязательно позже даст и финансовый эффект за счет привлечения специалистов из других стран. Согласитесь, есть о чем задуматься, ведь у нас именно высокая цена обучения, особенно в мегаполисах, уже привела к резкому сокращению количества иностранных студентов. А опустить порог оплаты вузы не могут: «стоимость» бюджетного студента высока, и ниже ее плата за образование быть не может.

Кстати, о проблеме языка. Язык – системообразующая часть национальной культуры. Тенденция всё переводить на английский язык не безобидна, даже когда прикрываются тем, что это язык научного общения. Нам говорят, что если мы будем издавать статьи на английском языке, то их будут больше цитировать, и это станет критерием эффективности работы ученого и преподавателя. Но ведь это просто глупость. Тогда проще запретить в своей стране говорить по-русски – и лет через двадцать гарантированно цитирование будет выше.

Схожие процессы есть и в других странах, но там опять же ученые, особенно гуманитарии, протестуют. Гуманитарная наука, по определению, исследует человека в том или ином аспекте, – человека говорящего, и говорящего в том числе на своем языке. Именно это и обеспечивает диалог культур – раскрытие кодов и символов другого языка. При этом иногда исторически ссылаются на введение латыни в старые времена. Так действительно было, но одновременно это породило и ряд серьезных проблем. И после этого произошел отказ от латыни и становление национальных языков, что в свою очередь дало толчок к развитию литературы, культуры в целом. Вспомните, что борьба против латыни была одним из лозунгов Лютера в период Реформации.

Это не значит, что не надо учить другие языки, но это значит, что не надо разрушать национальный язык, собственную культуру, – напротив, надо это поддерживать. В Германии года три назад был скандал, когда два ведущих философских журнала заняли низкое место в рейтинге, так как не было их английских инвариантов. Причем один журнал был посвящен наследию Гегеля, другой – наследию Канта. Кант и Гегель – при чем тут английский язык? В результате было опубликовано письмо издателей философской литературы Германии с протестом против того, что на таких рейтингах основывают финансирование, тем самым разрушая собственную культуру. Кстати, это письмо было переведено у нас и опубликовано в «Вопросах философии». Было бы полезно чиновникам от образования с ним ознакомиться.

Только что у нас выступал с лекциями декан философского факультета Гейдельбергского университета и директор института философии профессор Антон Кох. Беседуя с нашей профессурой на ученом совете, он сказал любопытную вещь. Все говорят о глобализации и английском языке как средстве интеграции, а по его мнению именно установка на английский язык в настоящее время, неожиданно, стала фактором, мешающим интеграции, ибо сократила контакт, в том числе, с учеными из России. Масса людей отдаляется, обособляется, – не в силу того, что они не знают язык (в конце концов, его можно изучить), а в силу того, что пропадает интерес к другим культурам. Надо отметить, что в Гейдельберге самая мощная немецкая школа славистики.

– Хорошо, это некая преамбула. А что у нас сейчас в результате происходит?

– Нашего ректора Виктора Антоновича Садовничего сегодня упрекают, что он часто говорит: надо совершенствовать ЕГЭ. Но при этом как-то забыли, что в свое время именно наш ректор остался чуть ли не в одиночестве последним, выступая против ЕГЭ. Сегодня легко упрекать, когда уже приняты законы, когда в эту новую систему уже втянулись и школы, и вузы. Образно говоря, мы оказались в ЕГЭ как в бурном потоке, и сегодня наша задача – выплыть и сохранить то лучшее в образовании, что пока еще есть. Поэтому действительно ЕГЭ нужно совершенствовать. Более того, я согласен со многими новациями в этой сфере.

Однако есть одно «но». Этих мер и предложений уже так много, что можно сделать вывод: введение ЕГЭ не было необходимым шагом и, вполне вероятно, принесло гораздо больше плохого, чем хорошего. Думаю, что те деньги, которые были на него затрачены, можно было бы спокойно вложить в совершенствование традиционной системы отбора в вузы, в том числе и в той части, которая вызывала тогда наибольшие упреки, связанные с необъективностью оценок и отбора. Мне как обывателю не очень понятно, зачем вкладывать кучу денег, а потом переделывать и доделывать?

Приведу в пример и другие сюжеты, которые отражают наши реформы.

Первый пример. Грустный. Говорят о необходимости знать язык, а в рамках ЕГЭ сдают его таким образом, что знать его хорошо вовсе не обязательно. Сейчас предлагают какую-то дикую форму типа записи ответа на диктофон с последующим прослушиванием комиссией. Якобы это гарантирует защиту от коррупции. Но ведь язык предполагает общение, глаза в глаза, здесь нужно слышать и слушать, и видеть говорящего. И тогда это превращается в обычный экзамен, чего допустить нельзя. Я уж не говорю, что возможных коррупционных составляющих при записи и расшифровке гораздо больше.

Пример второй. Смешной. В первый год приема было объявлено о льготах по медицинским справкам, которые предоставляет сам абитуриент. Проверять их подлинность должен был сам вуз, что сделать нереально. Я в свое время предупреждал, что к началу приема страна заболеет почти полностью. Так и произошло. Количество справок и претендующих на льготы было так велико, что между ними пришлось организовывать свой конкурс. Потом всё это упорядочили. Но ведь кто-то ввел эту систему изначально. Спрашивается, о чём думали?

Пример третий. Гендерный. Вдруг обнаружилось, что стало гораздо больше девушек-студентов. Но ведь ЕГЭ так устроен, что набор осуществляется по результатам тестирования. А девушки и лучше учатся в школе, и лучше сдают экзамены. А значит, у них возможность выбирать лучшие вузы. В этом, естественно, нет ничего плохого, но думать-то об этом тоже надо было заранее.

Пример четвертый. Социальный. Один из тезисов: ЕГЭ расширит возможность притока иногородних студентов, которые раньше не могли поступить в Москве. Во-первых, например, в МГУ, говорю это как бывший проректор по академической политике, всегда доля иногородних была очень высокой, в районе 60%, и она не намного увеличилась с введением ЕГЭ. Ведь еще есть и всегда был фактор достаточно дорогого проживания в Москве.

Во-вторых, у нас большая страна с разными традициями качества преподавания в разных регионах. Это вещь объективная. Я даже здесь не имею в виду возможную коррупцию, просто преподают по-разному, а значит, и оценки, которые математически выглядят одинаковыми, отражают разные уровни освоения знаний. Посмотрите результаты ЕГЭ по русскому языку. Самые слабые показатели много лет были в Москве, Петербурге и… Чечне, за счет жесткой и правильной позиции Рамзана Кадырова, который взял процесс под свой контроль в тот момент, когда результаты стали резко улучшаться.

Стоит задуматься: а действительно ли с введением ЕГЭ была открыта дорога для лучших и наиболее сильных абитуриентов?.. Более того, это привело к своеобразным миграционным потокам в ту же Москву. Ведь люди сюда приезжали, оканчивали престижный вуз, получали престижное образование и… не уезжали из Москвы. Работы по специальности, естественно, не хватало, и они оседали в офисах, причем на хороших зарплатах. Не это ли стало источником того самого «офисного планктона» в переполненной офисами Москве?

А ведь многих подобных следствий можно было бы избежать, если действительно всё это обсуждать заранее экспертным образом. Но был проведен весьма не чистый эксперимент по введению ЕГЭ, в котором участвовало три региона и немногие вузы, причем среди них ни одного ведущего, и на основании этого было принято решение относительно всей системы образования. Понятно, что включение сюда ведущих вузов кардинальным образом изменило бы результаты эксперимента. Впрочем, обо всём этом я уже и писал, и говорил неоднократно.

Наконец, в результате реформ образование перестало выполнять свою важнейшую функцию – быть социальным лифтом. Старая система образования дифференцировала потоки школьников. Кто-то учился лучше, кто-то хуже. Кто-то кончал школу в восьмом классе и шел в ПТУ, получая еще и профессиональное образование. Кто-то, проучившись в школе, поступал в техникум и там получал техническое образование, затем мог осознанно и мотивированно продолжать образование в вузе. Кто-то не очень хорошо учился в школе (как, например, я в силу определенных обстоятельств), но потом одумался, захотел учиться, поступил в университет, поработав на производстве, послужив в армии, и реализовал себя.

Сегодня такой дифференциации нет, просто все хотят поступать в вузы. Желающие составляют более 92% по стране. А, например, в Германии таковых только 30%, это те, кто получил абитуру, то есть окончил гимназию. Остальные по схожей нашей прежней схеме окачивали реальную или общую школу и получали профессиональное образование.

Наш президент Владимир Путин, который получал образование в советские времена, после последнего вступления в должность очень правильно отметил, что, например, человек, прослуживший в армии, должен получать некий сертификат, дающий ему право поступать без экзаменов в любой вуз. И это действительно должен быть, как мне кажется, именно любой вуз. Ибо государство здесь не проиграет. Если человек будет плохо учиться – его отчислят, а если хорошо – то тем лучше и человеку, и государству.

Нынешнее образование сфокусировано на молодых выпускников школ и только. А человек, который надумает поступать в более позднем возрасте, в том числе после армии, просто в большинстве случаев не сможет этого осуществить. И, по-моему, идея президента так и не реализована. А ведь это еще бы решало и некоторые проблемы социальной дифференциации. Например, человек после школы понимает, что вряд ли он сможет выдержать конкурс на бюджет, а на платное образование денег нет. Он мог бы пойти в армию и таким образом после нее попасть в вуз. Одновременно тем самым повысился бы и сам статус службы в армии, и образование стало бы действительно социальным лифтом.

В этом случае, думаю, правомерно было бы определить, что бюджетное образование как право должно предоставляться человеку лишь один раз. Учится плохо – будет отчислен и сможет учиться лишь на платной форме. Тем самым освободит бюджетное место для хорошо учащихся на платной форме. Тогда громкие заявления, прозвучавшие в свое время, о возможности перехода с платного на бесплатное образование, не были бы столь нереализуемыми. А сейчас они малореализуемы, ибо для этого должны быть вакантные места.

Еще одна актуальная проблема – уровень подготовки нормативных документов. Такое ощущение, что их никто из специалистов не читает. Например, новый закон об образовании фактически допускает, что человек одновременно может обучаться на бюджетном месте в двух местах: аспирантуре и магистратуре. То есть получать две стипендии. А ведь стипендия – это фактически государственное пособие, образовательная пенсия. Я даже не говорю, что не очень понятно, как можно обучаться качественно, одновременно присутствуя на лекциях в двух образовательных структурах. Это провоцирует нарушения и иного рода. Например, человек может иметь два места в общежитии и одно сдавать, компенсируя уровень стипендии. Ну и так далее, я мог бы без конца множить эти примеры.

– Но одновременно же, наверное, невозможно учиться?

– Если вы физик или биолог – да, а у гуманитариев мы уже знаем случаи, когда люди одновременно являются магистрами у нас и аспирантами на другом факультете. И там, и там на дневном. Официальное разъяснение юристов – да, закон это не запрещает. Конечно, это просто-напросто непродуманность закона.

Ну и, наконец, совершенно убийственное продолжение реформы: аспирантура стала образовательным уровнем. И так люди защищались недостаточно, а сегодня аспирантура вообще не предусматривает защиту диссертаций. Она дает некий сертификат, который является основанием для защиты. Причем это опять вывернутый наизнанку принцип, который якобы взят из США. Но там совсем по-другому! Там аспиранту составляют индивидуальный план, и он посещает занятия, которые нужны ему по специальности для диссертации. Например, если он занимается философскими проблемами биологии, ему так и ставят: биологический факультет, философский, еще что-то. И без всяких послаблений он должен получить там оценки, что логично.

А у нас аспирантура просто превратилась в образовательный уровень, и тут возникает масса коллизий. Во-первых, не готовы преподаватели. Те же самые преподаватели будут в аспирантуре читать, я надеюсь, не то же самое, но опасность такая есть. И чисто даже по-человечески: один и тот же предмет, это же надоедает! Представьте себе, бакалавратура – четыре года, плюс магистратура – два, это шесть, и еще два года (а у некоторых – четыре) аспирантуры. Девять-десять лет внутри одного факультета! Это психологическая нагрузка! Вместо того чтобы, наоборот, дать возможным аспирантам заниматься научной деятельностью и подходить очень жестко к обсуждению диссертаций, при подготовке которых люди действительно занимаются наукой, а не школярством «высшего уровня». Достаточно посмотреть даже в старой системе, сколько человек даже не защищается, а обсуждается после аспирантуры – не более 30%. Это еще одна проблема.

Опять буду ностальгировать. Абсолютно верно в старой системе аспирантура не относилась к обычному образованию. При разных министерствах науки и образования она относилась к уровню науки, ибо в нее поступали люди, уже имеющие диплом о высшем образовании. И всегда была отделена от образовательной структуры. Есть образование, и есть наука. Вся система была заточена на науку: научный руководитель, аспирант, имеющий диплом преподавателя, имеющий право преподавать и так далее. То есть это коллега. Коллега, который включен в работу кафедры. А сейчас он в работе кафедры физически не сможет участвовать. Я даже не знаю, какой смысл к нему сейчас прикреплять научного руководителя, для чего?

То есть мы подходим к чему? Помните, мы с вами в предыдущем интервью предсказывали, что начнут закрывать факультеты, начнут закрывать кафедры. Посмотрите, что происходит. Сплошной процесс слияний и объединений, без особого обоснования, что это будет более эффективно для науки или образования. Просто такой технологический подход. Важным становится не качество или особенности системы, а принципы управления ею. Логика такая, что хороший менеджер вытянет и образование, и науку. Что есть законы управления, и надо им следовать. Но думаю, что это не так, и мы можем потерять не просто качественных специалистов, которые по тем или иным причинам уходят из системы, в том числе и по возрасту, но разрушить саму систему их подготовки, что гораздо важнее.

Вы филолог и наверняка знаете, как сегодня в стране трудно найти настоящего преподавателя латинского языка. Нужна индивидуальная работа по его подготовке. И здесь ориентация на рынок и мнение работодателя не сработает. Не нужен нынешнему работодателю преподаватель латыни, филолог-классик или историк философии. Этот тезис легко подтвердить: достаточно проанализировать коммерческие вузы. Много ли среди них открывается направлений по фундаментальной науке: биологии или физике? Нет, в основном – юристы и экономисты.

Таким образом, идет процесс массовизации образования с неизбежной потерей качества. А в образовании должно быть и то, и другое. И массовость, и элитность. Понятно, зачем эти процессы массовизации и стандартизации нужны Европе: огромные миграционные процессы, огромное количество людей на улицах, их надо занять. Занять в элитных вузах нельзя, поэтому надо образование спустить в массы. Однако остаются и иные вузы. Кембридж остался Кембриджем, Оксфорд остался Оксфордом, Гейдельберг остался Гейдельбергом. И, кстати, у нас это осознали. Ведь признание особого статуса Московского и Петербургского университетов – это косвенное признание необходимости наличия элитных вузов с собственной системой отбора. Я бы вообще дал полную самостоятельность, я считаю, что Московскому и Петербургскому университетам надо самим формировать учебные планы, полностью не зависящие от стандартов. Стандарт – это вообще беда нашей страны.

– Что будет, если ничего не поменяется, всё будет двигаться в том же направлении?

– Вот это очень сложный вопрос. Ведь, понимаете, у нас элита своих детей посылает за рубеж, они получают хорошее образование, у них хорошее медицинское обслуживание. Если мы общие процессы не приостановим, будет происходить дальнейшее размежевание, элита будет отрываться от среднего уровня образования, их дети будут знать языки, они будут хорошо разбираться в предмете, может быть, даже будут возвращаться обратно на родину и занимать соответствующие посты. Ведь первые бандитские годы прошли, да, кто-то резко и не всегда праведно стал олигархом, но мы же понимаем, что их внуки уже не будут бандитами. Они действительно могут стать высокообразованными людьми, объективно – по знаниям, по всем параметрам – занимающими высокие должности. И это расслоение будет усугубляться.

– Есть ли надежда на какое-то прозрение в этой области?

– Думаю, да, если в это будут втягиваться люди, которые тоже могут сказать свое слово, если будут создаваться нормальные экспертные сообщества, и там будут высказываться и учитываться критические замечания, – всё это возможно.