В рядах чагатаидов устали от войн

Тимуровские хроники создают впечатление, что тогда Тимур снова был воодушевлен в стремлении к завоеваниям, в желании выполнить наконец завет Чингисхана. В его самом близком окружении, веро­ятно, также в кругу принцев, однако, больше не были готовы к тому, чтобы все снова и снова выступать в один поход за другим. Постепенно зрело сопротивле­ние. В тимуридских источниках — это изменившийся характер Мираншаха и нашептывания его друзей, ко­торые привели к ссоре с отцом. Ибн Арабшах, кото­рый, должно быть, в своем жизнеописании Тимура не обращает внимания ни на какую чувствительность тимуридов, рассказывает об одном письме Миранша­ха к отцу, где осуждалась жажда Тимура к новым за­воеваниям; совершенно откровенно сын говорил о том, что Тимур достиг старческого возраста; ему следует от­казаться от руководства правительственными делами⁸¹. Это письмо было, вероятно, доставлено Тимуру во время похода в Индию.

Не только Мираншах, но и Пир Мухаммед в Ширазе, видимо, ополчился против господства неуто­мимого Тимура. Тот требовал от него, чтобы он под­готовился с находящимися в его подчинении войска­ми к будущим походам. Однако Пир Мухаммед ссы­лался на болезнь и оставался в Ширазе. Он якобы даже планировал при помощи яда убрать с дороги неприятных людей, напоминающих ему о его обязан­ностях. Во всяком случае он был арестован предан­ными Тимуру эмирами и летом 1400 года привезен к его деду, который в то время воевал на территории Эрзерума. Снова были казнены ближайшие спутни­ки непослушного принца, в то время как он отделал­ся наказанием палками⁸².

Немного позже Тимур завоевал город Сивас; сво­ему союзнику Мутаххартену дал он затем поручение охранять северные области Анатолии. Он сам повер­нул на юг и занял Эльбистан: ему чуть не удалось захватить беглых князей Кара Юсуфа и Ахмада Увай-са, когда он собирался брать штурмом крепость Ба-хасну недалеко от Аинтаба⁸³; он стоял всего пример­но в ста километрах севернее Алеппо. Казалось, на­падение на Сирию пройдет без заминки. Но тут про­изошло нечто неслыханное; военачальники пришли к Тимуру и попросили временно прекратить военные по­ходы! Нужно срочно набраться сил; едва успев вер­нуться из Индии, выступили на запад, теперь гото­вятся напасть на Сирию. Это совсем нелегкая борь­ба, так как страна защищена многочисленными, хорошо оборудованными крепостями. Мамлюкские вой­ска, как известно любому, превосходно вооружены и испытаны в боях. Короче говоря, борьбу с мамлюкс-кой империей нельзя начинать, прежде чем воины до­статочно не отдохнут и не устранят недостаток сна­ряжения и продовольствия. Здесь, на чужбине, это­го не может произойти; чагатаидов нужно на продол­жительное время отпустить на родину.

Мы не знаем, как Тимур усмирил недовольство своих военачальников и убедил их в правильности его целей. Тимуридские хроники сообщают, что он сослал­ся на поддержку Бога, которая все еще выпадает на его долю; не от выдающегося военного снаряжения и не от хорошего физического состояния армии зави­сит это, а от духа, который ее вдохновляет, от жела­ния победить .

ПАДЕНИЕ АЛЕППО

На мамлюкской стороне, вероятно, ничего не зна­ли об этих событиях во вражеском войске. С ужасом услышали в Каире о кажущемся неудержимым про­движении Тимура. В середине сентября, говорят, Аинтаб пал; из города и прилегающих имений согна­ли людей и часть из них заживо сожгли, часть стол­кнули в ямы, которые до этого должны были вырыть сами жертвы. Вскоре после этого в Алеппо прибыла миссия Тимура, которая принесла обычное требова­ние подчиниться. Наместник Алеппо велел убить пос­лов и все силы приложил к тому, чтобы подготовить город к предстоящей осаде. Между тем в Каире за­кончились достаточно известные ссоры из-за необхо­димого количества денег, без которых нельзя было направить войско в Сирию. В ноябре посланник Ча­гатаидов добрался до Каира⁸⁵. Послание Тимура, ко­торое он должен был вручить, содержало подробное изложение политических целей завоевателя: после того как он однажды привел в порядок запутанные отно­шения в Мавераннахре и Хорасане, Иран тоже был умиротворен; мелких династий, которые причинили так много вреда той стране, больше не существует. Дружеские, благоприятные для торговли связи он хотел завязать после этого с Баркуком, но тот не по­шел на такое предложение. Наоборот, тем убийством (вероятно, имеется в виду преступление в Ар-Рахбе) — Баркук спровоцировал военный поход, организо­ванный с целью мести, который был отложен пото­му, что нужно было окончательно уничтожить небла­годарного Тохтамыша. Затем Тимур получил извес­тие, что его внук Пир Мухаммед, во время наместни­чества которого пали Газни и Кабул, в Индустане и даже в Гуджарате одержал победу. Это обстоятель­ство требовало личного принятия решительных мер в Индии. Вернувшись, он начал строить необыкно­венную великолепную мечеть в Самарканде, а затем предпринял поход на запад, который должен был смыть тот позор, который навлек на него Баркук. Под Реем он узнал о смерти Баркука и поэтому сначала прервал наступление, так как первая причина для военного похода, месть за смерть посла, со смертью султана отпала. Нельзя ли с легкостью устранить и вторую причину, плен Атламиса, благодаря чему из­бежали бы большого кровопролития? Фарадж не следует плохому примеру своего отца, а принимает совет Тимура отпустить пленного и приобрести веч­ную дружбу с Чагатаидами⁸⁶.

В Алеппо, между тем, были собраны сирийские мамлюкские эмиры с их военными частями, всего око­ло трех тысяч конников, из которых Дамаск при его наместнике Судумс поставил немногим более четвер­ти конников. Вожди мамлюков не могли согласовать, какие шаги следует теперь предпринять, а Тимур этим воспользовался, раздувая ссору. Ловко сеял он сре­ди них недоверие к алеппинцу Демирдасу; тот сам позвал его, Чагатаида, потому что страна была не за­щищена; если он хочет сохранить свой пост, он дол­жен арестовать наместника Дамаска Судуна. Послан­ник Тимура, который вручил это послание, так ком­прометирующее Демирдаса, был убит Судуном, но хитрый Тимур внес смуту и недоверие в ряды своих врагов⁸⁷.

Двадцать восьмого октября 1400 года войско Ти­мура начало смыкать кольцо вокруг Алеппо. Медлен­но, как бы робкими шагами и полные сомнений, под­ступали чагатаиды; сначала они окапывались за рвом, как будто боялись расположившихся в городе войск. Эти войска, вдохновленные колебанием врагов, со своей стороны заняли позицию перед воротами Алеп­по. Несколько дней прошли в небольших стычках: даже население отваживалось подойти к стенам, что­бы понаблюдать за перестрелкой. Вдруг Тимур при­казал дать сигнал к атаке. В панике все бросились обратно в город, всадники и пешие, солдаты и зева­ки. У ворот, в узких переулках сотни людей затоп­тали насмерть, раздавили напиравшие сзади. Улицы были завалены горами трупов в человеческий рост. В неописуемой сумятице некоторые мамлюкские час­ти разбежались, некоторые воины спаслись в крепос­ти, среди них Демирдас и Судун. Город был брошен на произвол грабящих чагатаидов⁸⁸.

Крепость Алеппо, настоящий шедевр, окружал ши­рокий ров; склоны горы, на которой стояла крепость, были покрыты громадными каменными блоками; са­перы нигде не могли начать свою работу. Тимур при­казал осыпать гарнизон беспрерывно градом стрел, так что никто не отваживался выглянуть из-за стены. Этим он создал возможность спустить воду из рва и в удобном месте форсировать создание минного ко­ридора. «Я, ничтожный», — рассказывает Шами⁸⁹, — на пути в Хидшаз добрался до Алеппо и был взят в плен несколькими чагатаидами. Я наблюдал особен­ное зрелище, о котором хотел бы здесь сообщить. Я стоял на крыше напротив крепости и рассматривал господство создателя и смелость тех людей, как вдруг отворились ворота крепости, пять вооруженных му­жественных воинов вышли и бросились на саперов. Когда те осознали опасность, они помчались на от­крытое пространство и уложили тех пять конников стрелами, стреляя снизу. Гарнизон крепости издал скорбный крик. Пять смельчаков обвязали себя ка­натами, концы которых держали мужчины в крепос­ти. Они дернули теперь за канаты и подняли наверх тех пятерых, живых или мертвых, я не знаю. После этого никто больше не отваживался смотреть через отверстие башни, не говоря уже о том, чтобы выйти⁹⁰. Наконец гарнизон крепости сдался, повинуясь требо­ванию Тимура.

Судуна заковали в цепи, с Демирдасом, напротив, обращались предупредительно. Громадное количест­во ценного имущества, которое принесло туда насе­ление с начала боев для сохранности, попало в руки врагов. Пятнадцать дней, по другим источникам, в течение целого месяца, позволил Тимур своим обни­щавшим войскам грабить Алеппо и окрестности; со­общается об их отвратительных зверствах. В конце он закрепил свой триумф пирамидами из черепов, которые велел складывать так, чтобы лица мертвых смотрели на проходящих мимо⁹¹. Хотя чагатаидам дали возможность отдохнуть в Алеппо недели — впер­вые после долгого перерыва была разбита палатка Ти­мура для аудиенции — и награбленным добром были заткнуты самые зияющие дыры в обеспечении, эми­ры снова пошли к своему полководцу и указали на совершенно недостаточное снаряжение войска; они на­стоятельно советовали отступить к побережью Сре­диземного моря и провести там зиму, чтобы будущей весной отдохнувшими и укрепившимися частями начать битву с мамлюками. Тимур не дал ввести себя в за­блуждение такими просьбами. Он приказал отойти в Хомс. Оттуда он взял курс не на Дамаск, ведущий через бесплодную страну, а двинулся с севера к рав­нине Бекаа и занял Баалбек. С удивлением описывает хронист Хафиз Абру, который находился в войске Ти­мура, гигантские каменные блоки античного города; без сомнения, это все могло быть только делом царя и пророка Соломона, которому служили джины⁹².

СТРАДАНИЯ ДАМАСКА

Двадцатого декабря 1400 года Тимур выступил из Баалбека на Дамаск. Его первой остановкой была могила, в которой, говорили, нашел вечный покои Нои . Султан Фарадж и его советники, между тем, пришли после долгой борьбы к мнению, что нужно в Сирии занять позицию для оборонительного боя. Уже в но­ябре мамлюкские сановники вместе с верховными судьями и шейхом аль-Исламом на лошадях прошли через Каир и объявили священную войну Тимуру, «так как он завоевывал страны и добрался до Алеп­по. Он убивал грудных детей у груди матерей, разо­рял дома, молитвенные места, мечети для молитв по пятницам, осквернял их, превращая в конюшни. А те­перь он выступает против вас, чтобы разрушить вашу страну, убить ваших мужей и детей, угнать ваших женщин!» Под причитания населения был произведен смотр войскам, отряжаемым на войну. Еще больше, чем в Каире, люди в Дамаске были охвачены пани­кой, когда услышали о судьбе Алеппо. Они тащили все свое имущество в город, где, как они предпола­гали, будет безопасно; крепость была подготовлена к оборонительному бою; были устроены катапульты, уложены снаряды. Из Хамы прибывали с ужасающи­ми известиями беженцы-мамлюки. Многие солдаты Дамаска хотели, подобно им, искать спасения в бег­стве. Поэтому вышел указ: кто побежит, имущество его будет отдано на разграбление. Таковы были об­стоятельства, в которых велись работы по улучшению укреплений в городе! Затем печальная весть, что кре­пость в Алеппо капитулировала! И одновременно — посланник Тимура, который призвал мамлюков Да­маска сдаться! Тогда заместитель коменданта — Су-дун же был в плену у Тимура — посчитал разумным оставить город. Но возбужденная толпа людей поме­шала ему в этом. «Никто не обнажит свое оружие! Город сдается Тимуру!» — выкрикивали в переулках. Главнокомандующий же крепости хотел выждать. Наконец спасительная весть из Каира: приближается султан со своими вооруженными силами! Прекрати­лись разговоры о бегстве⁹⁴.

Примерно за две недели до того, как Тимур вы­ступил из Баалбека, египетское войско под командо­ванием султана Фараджа уже дошло до Газы, ворот в Палестину. Там Фарадж посовещался с офицерами по вопросу тактики, которой нужно следовать. Один из них, Таджрибирди, отец летописца Юсуфа Таджри-бирди, порекомендовал султану оставаться в войсках под Газой. Дамаск — хорошо укрепленный город с достаточным количеством продуктов. Жителей и мес­тные мамлюкские части нужно приободрить, чтобы они смогли терпеливо выждать. Даже если Тимур окружит город, он не сможет его взять. В его гро­мадном войске слишком скоро почувствуют ощутимый недостаток во всем необходимом, и потом Тимур бу­дет стоять перед выбором из двух зол: или он броса­ется со своими изнуренными войсками на отдохнув­ших солдат султана и терпит поражение, или снизой­дет до позорного отступления. На Евфрате Фарадж сможет потом его догнать и уничтожить. Сам Тимур, когда узнал об этих планах после взятия Дамаска, вы­сказался об этом вскользь⁹⁵.

Но все это было слишком поздно для мамлюков, пре.жде всего для населения Дамаска, которому пред­стояли ужасные мучения, так как предложенная так­тика не соблюдалась; эмира Таджрибирди оклевета­ли, будто он был сторонником Танама, и обвинили в предательских связях с Тимуром. Все же Фарадж назначил его наместником Дамаска, куда он незамед­лительно отправился, чтобы руководить мероприяти­ями по защите города. Султан, напротив, совершен­но спокойно продвигался вперед и добрался до Да­маска только двадцать третьего декабря; «его вступ­ление в город было ужасным днем, потому что люди кричали в панике, плакали и молили бога о победе». Через несколько дней палаточный лагерь султана за городом был готов, ожидали нападения чагатаидов. Конная головная походная застава нападающих поя­вилась внезапно, но была уничтожена мамлюками. Не­сколько врагов перебежали к султану и предупреди­ли его о коварном и подлом ведении войны Тимуром. Кроме того, Фараджу сообщили, что тимуридский гарнизон Алеппо был разбит и уничтожен; затем тимуридское объединение под Триполи попало в ловуш­ку и было забито населением камнями; впрочем, пол­овина войск Тимура готова дезертировать. Очевидно, султан поверил всему этому и стал чувствовать себя в безопасности.

Но потом вдруг войско Тимура оказалось совсем близко от Дамаска, заняло позицию под деревней Катана и вынудило вскоре после этого султана начать битву, в которой левый фланг египетских войск был обращен в бегство. В следующие дни война ограничи­лась несколькими боями; большинство соединений обеих армий не покидали своих квартир. Кроме того, Тимур неоднократно предлагал султану переговоры об обмене пленными; он также снова потребовал выдачи Атламиса и обнадежил перспективой освобождения эмиров, которые попали в его руки в Алеппо. Серьез­ные переговоры, однако, не начинались, и, кажется, за это упущение должны были нести ответственность султан и его окружение, так как там были больше озабочены внутренними напряженными отношениями среди соперничающих клик, чем требованиями войны с Тимуром; победа Фараджа над Танамом, очевидно, еще долго не способствовала урегулированию размол­вок среди мамлюкскнх руководителей. Чем дольше безрезультатно велись бои, тем больше разваливалось египетское войско. Двадцать девятого декабря исчез­ла большая группа высших офицеров: поговаривали, что они поспешили обратно в Каир, чтобы там возвес­ти на престол другого султана. Девятью днями поз­же, в кочь на седьмое января 1401 года, Фарадж тоже исчез; более того, кажется, его даже вынудили уехать в Каир эмиры, которые оставались с ним. Офицеры и высокие сановники из управления сломя головубросили на произвол судьбы армию; некоторые вы­сокопоставленные личности из Египта, судьи и эми­ры, поспешили за ними, но в пути на них напали бе­дуины и ограбили. Свидетели сообщают, что повсю­ду валялось выброшенное оружие и оставленное сна­ряжение, так что было трудно прокладывать путь верхом через этот хаос, чтобы догнать султана. Этот неожиданный развал мамлюкской армии, естественно, заметили чагатаиды. Они нападали на спасавшихся бегством и многих взяли в плен; беспорядок достиг почти немыслимых размеров. Совершенно оборванные, изголодавшиеся, часто вообще раздетые, говорят, при­были позже одиночные мамлюки султана в Каир, и вы­сокие эмиры лишились своих воинских частей почти до последнего человека⁹⁶. Поистине постыдное пораже­ние, и это совершенно без серьезной борьбы!

А ведь мамлюки были хорошо информированы че­рез перебежчиков о безнадежном положении у врагов со снабжением. Среди этих перебежчиков был Султан Хусейн, тимуридский принц. Эмиссару Тимура, кото­рый потребовал выдачи Султана Хусейна, продемон­стрировали современное огнестрельное оружие, в над­ежде, что это произведет на него впечатление. Во вре­мя ответного визита мамлюкского посланника Тимур говорил о мире. Ему ничего другого не оставалось, так как в той области, где стояло его войско, уже давно все заросло травой. Чтобы дело не дошло до катастро­фы, ему нужно было поменять месторасположение ла­геря. Эту возможность решительной атаки мамлюки ос­тавили неиспользованной⁹⁷. Все это указывает на то, что в войске султана в те дни считали важнее нечто другое, а не войну против чагатаидов.

Итак, Дамаск с массой оставшихся в стенах горо­да мамлюков низшего сословия был предоставлен самому себе. Беженцы из Алеппо, Хамы и Хомса пополняли ряды этих мамлюков. Как только насту­пил день того несчастливого седьмого января, войс­ко Тимура двинулось в город, и разгорелась ожесто­ченная борьба, в которой защитники добились успе­ха; они не могли помешать тому, чтоб чагатаиды заняли и разграбили пригороды, знаменитые своим при­быльным садоводством. Тимур не преминул в это вре­мя посетить почитаемые там могилы двух жен Про­рока и его чтеца молитв, абиссинца Билама. Затем он стал на постой в Аль-Каср-аль-Аблак, увеселительном замке султана⁹⁸.

Что потом произошло и какая судьба постигла Да­маск, описывается в летописях по-разному. Тимуридские источники пишут, что жители были так запуга­ны случившимся за пределами города, что послали делегацию к Тимуру, которая должна была просить о мире⁹⁹. Иначе в арабских сообщениях: чагатаиды просили назвать двух уполномоченных; эти уполно­моченные пришли к Тимуру и должны были вести пе­реговоры о перемирии. В этом предложении летопи­сец Ибн Таджрибирди видит подтверждение планов его отца, отставленных египтянами в сторону¹⁰⁰, и, по­жалуй, поэтому настаивает на том, чтобы инициати­ва переговоров исходила от осаждающих. Ибн Халь-дун, свидетель, блокированный в Дамаске, пишет, на­против, о собрании судей и ученых-правоведов в мед­ресе Адилия, в котором он сам принимал участие; там пришла в голову мысль попросить Тимура пощадить город и его жителей — предложение, которое не на­шло одобрения у коменданта крепости. Неприятную миссию поручили ханбалиту Бурхан-ад-дин Муфлиху¹⁰¹, честолюбивому человеку, который владел язы­ками персидским и тюркским¹⁰².

Тимур встретил его чрезвычайно предупредитель­но. Дамаск — город пророков и сподвижников Му­хаммеда: как можно разрушать такой город? Нет, он его пощадит и жертвует деньги и товары, которые от него ускользнули из-за отказа грабить город, как ми­лостыню от него и его сыновей. Причиной нападения на Сирию было будто бы только преступление алеп-пинского наместника. Он, как помнится, убил послан­ника Тимура¹⁰³. Наместник теперь его пленник, и, таким образом, он, удовлетворенный, может пойти на уступку. По обычаю: жители стран, через которые он проезжает после заключения мира, преподносят ему подарки из девяти предметов¹⁰⁴; именно этого он ждет и от жителей Дамаска перед своим уходом.

Результат переговоров с Тимуром был ужасающе многозначным. Безопасность только имелась в виду; его обещание, что он будет рассматривать добычу, от которой отказались он и его сыновья, как милостыню, было очень неопределенным и связывало только его и его родственников, но не многочисленных эмиров и их изголодавшиеся войска. Даже если у Тимура были честные намерения, будет ли он вообще в состоянии сдержать их страсть к грабежу, разжигаемую непри­крытой нищетой? И двусмысленной была также демон­страция уважения к «городу пророков и сподвижни­ков». Тимур придерживается мнения, что сирийцы на заре ислама сильно провинились, потому что позволя­ли себе не оказывать необходимое уважение Мухам­меду и его родственникам. Уже в Алеппо в одной бесе­де, на которую Тимур пригласил к себе местных уче­ных, он упрекнул присутствующих, говоря, что непра­вильно почитать всех сподвижников Пророка; ведь это значит и тех, кто выступал против Али и его потом­ков. Когда один ученый позволил себе льстиво заме­тить, что он как-то читал в заметках на полях одной книги, что обоих первых халифов Омейядов, пожалуй, нужно проклинать, Тимур впал в ярость из-за такой отвратительной недобросовестности.

Легкомысленно подойти к вопросу об Алидах Ти­муру было нельзя! Если ильхану Газану во сне яв­лялся кузен и зять Пророка, чтобы побрататься с ним, то Тимуриды были убеждены в том, что Али сверхъ­естественным образом стал их предком! Как святой дух появился перед Мариеп в образе «красивого че­ловека» (благочестивого?) и предсказал ей рождение Иисуса, так и Алап Кува, прародительница Чингисидов и линии Тимура, однажды забеременела от про­зрачного «чистого света» сыном Али — «и она не была распутницей!» Это провозглашает надпись на саркофаге Тимура с намеком на рассказ о божьей ма­тери в Коране (сура 19, стих 17 и 28)¹⁰⁵. Дамаск, быв­шая резиденция Омейядов, которые преследовали Алидов, имел все основания дрожать перед «госпо­дином счастливых обстоятельств». Замышлял ли он запоздавшую месть? Могилы Умм Хабибы и Умм Салямы, двух жен Пророка, находившиеся возле го­рода, он нашел в плачевном состоянии во время сво­его посещения, состоявшегося несколько дней назад. Могилы не были так огорожены и не ухожены, как, по его мнению, они заслуживали; поэтому он сам дал приказ соорудить достойный памятник¹⁰⁶. Ссылку на ранг города Дамаска поэтому нельзя было понимать как угрозу в адрес жителей, которые должны были вложить свою судьбу в его руки пересылкой подар­ков из девяти предметов по всей форме.

В Дамаске очень хорошо понимали, как тревожно было то, что должен был сообщить им Бурхан-ад-дин Ибн Муфлих. Но он закрывал глаза на опасности и направил все свое красноречие на то, чтобы убедить недоверчивых колеблющихся в мирной воле и добрых намерениях Тимура, и наконец склонил большинство к желаемому мышлению. Каждый, кто противился пре­кращению перемирия, выторгованного Ибн Муфлихом, достоин смерти, объявили жителям. Между тем к го­родской стене прибыл посланник Тимура, который пот­ребовал передать подарки из девяти предметов. Вопре­ки возражению коменданта крепости Ибн Муфлих и некоторые сановники отправились в лагерь Тимура. Там их приветливо встретили и оставили на ночь. На следующий день они вернулись с письмом, в котором жителям Дамаска была гарантирована пощада. Воро­та были окрыты для движения; тимуридский эмир занял там пост, чтобы воспрепятствовать проникнове­нию в крепость не имеющих на то права чагатаидов. Партия, выступающая с Ибн Муфлихом за мир, ли­ковала и восхваляла Тимура и его благородные качес­тва; наконец Тимур выбрал из их среды также пред­ставителей власти, которые отныне должны были не­сти ответственность за Дамаск. Ибн Муфлих с боль­шим усердием взялся за задачу взыскать тот миллион динаров, которые потребовал Тимур в качестве возна­граждения за пощаду. Уже скоро ученый-правовед смогвручить эту громадную сумму завоевателю. Тот удос­тоил подношение лишь коротким взглядом, а затем дал волю своему гневу. Тысяча туманов, значит тысячу раз по десять тысяч динаров была договоренность! Ибн Муфлиха схватили и выставили из палатки для ауди­енций; к нему приставили несколько эмиров, которые следили за его отчаянными усилиями собрать недоста­ющие девять десятых.

От каждого жителя потребовали десять дирхамов; все владельцы земельных участков кроме этого долж­ны были выплатить сумму, которая соответствовала доходам за трехмесячную аренду их участка. Была нужна грубая сила, чтобы собрать требуемую сумму. Из-за принудительных мер хозяйство в городе при­шло в упадок; поэтому продукты едва доставлялись, так что цены неизмеримо росли. Кроме того, теперь чагатайские военные были передислоцированы в го­род; богослужение по пятницам должно было прово­диться от имени привезенного Тимуром марионеточ­ного хана. При взятии крепости разгорелись жесто­кие бои, в ходе которых были уничтожены целые кварталы. Когда наконец в одном из туннелей, соору­женных саперами, вспыхнул огонь, рухнули распо­ложенные над ним стены к башни. Гарнизон не ви­дел другого выхода, как передать ключи завоевате­лям. Сокровища, накопленные годами внутри крепос­ти, попали в руки Тимура; войска, которые так долго оборонялись от могущественного врага, были распре­делены как пленные в победоносном войске.

Жадность чагатаидов к добыче была ненасытна. До самых убогих приборов заставляли они отдавать все оборудование, от которого отказались египтяне; все оружие, которое находилось в руках жителей Дамас­ка, было тоже собрано. После того как Ибн Муфлих и его помощники оказали и эту услугу, Тимур их арес­товал и заставил нарисовать точный план города, пос­редством которого он распределил отдельные кварта­лы между своими эмирами. Со своими единомышлен­никами они напали на население, чтобы забрать у них последнее. Они избивали и пытали, подвешивали людей за ноги, «засовывали людям в нос куски ткани, заполненные мягкой глиной — каждый раз, когда истязаемый издавал стон, кляп проникал все дальше, почти до удушья! И если их жертва уже почти уми­рала, они убирали кляп, чтобы она немного отдохну­ла. А потом они начинали применять другие виды пыток, так что истязаемый завидовал товарищам, ко­торые уже умерли... К тому же они хватали и жен, дочерей и сыновей и делили их... между собой. Затем истязаемый должен был смотреть, как они насилуют его жену или дочь, занимаются гомосексуализмом с его сыном. Истязаемый ревел от боли, сын и дочь крича­ли от стыда за то, что их изнасиловали. И все это днем на глазах у всех!»¹⁰⁸. Давайте прекратим описывать зверства, которые были предвидимым результатом без­ответственного миролюбия Ибн Муфлиха!