Предложение заключить союз

С 1335 года Анатолия больше не наслаждалась «тенью ильханидского султана, дающею прохладу». И здесь гибель династии, основанной Хулагу, представи­ла авантюристам и бывшим вассалам возможность воз­выситься до ранга мелких князей — например, в Кай­сери Эретне и его потомкам. Однако самое позднее с 1381 года они мирились с властью кади Бурхан-ад-дина, который без всякого стеснения и постоянно в союзе со счастьем до середины девяностых годов держал нити анатолийской политики в руках. Его самыми опасны­ми соперниками, видимо, были князья Карамана; их намерения, конечно, совпадали в одном пункте с наме­рениями Бурхан-ад-дина: речь шла о том, чтобы выма­нить Османа Баязида из Анатолии. До середины четыр­надцатого столетия Османы владели лишь сравнитель­но маленькой территорией, расположенной на западной окраине. Потом были захватывающие дух успехи на Балканах, увенчанные победой на Косовом поле. Но там султан Мурад пал в конце битвы, в то время как его войска торжествовали — благоприятное стечение обсто­ятельств для мелких князей Западной Анатолии, кото­рые стремились под руководством Ала-ад-Дина из Ка­рамана сразу урезать власть Османов, от которой ис­ходила угроза. Но напрасно! Сын и наследник Мурада понимал эту опасность; уже в 1390 году он предпри­нял поход на юго-запад и насильственно присоединил княжества Айдин, Сарухан и Ментесе. Весной 1392 года онвыступил в Среднюю Анатолию, завоевал почти всю страну Кандароджуллари и этим ощутимо помешал ок­ружению кади Бурхан-ад-дина. О том, какая значитель­ная военная сила была тогда в распоряжении Бурхан-ад-дина, свидетельствует тяжелое поражение, которое он нанес через несколько месяцев османскому султану². Нам становится понятным, что Бурхан-ад-дин чувство­вал себя достаточно сильным после этой победы, что­бы в последующие годы проводить описанную хитрую политику проволочек в отношении Тимура, и что тот также не пытался во что бы то ни стало дать решаю­щий бой правителю Сиваса³.

Только что кратко описанные обстоятельства опреде­ляют угол зрения, под которым Тимур впервые воспри­нял Османа Баязида — как нежелательного оккупанта, вторгшегося в ту часть Анатолии, которой когда-то вла­дели ильханы; как несовершеннолетнего сорвиголову, который осложнил завершение великой задачи реставра­ции монгольского господства. И это именно теперь, когда Тимур пожинал там первые плоды своих усилий: уже в 1387 году, во время трехлетней кампании, Мутаххартен, князь Эрзинджана и постоянный враг Бурхан-ад-дина, заверил Чагатаида в своей преданности. Когда в 1394 году Тимур после взятия Багдада во второй раз вступил в Анатолию, Мутаххартен снова быстро под­чинился ему и обеспечил себе господство в своем кня­жестве⁴. Тогда Тимур получил этим в свои руки бога­тый перспективный опорный пункт для захвата новых земель. Разве не было бы лучше всего выставить снова из Анатолии Баязида и Османов, которым завоевания на Балканах принесли славу храбрых борцов за веру, — как раз ссылаясь на то, что султан может умножать свои заслуги перед религией только в Европе, а не здесь, на земле, уже давно ставшей мусульманской?

Приблизительно в апреле 1395 года, после победы над Тохтамышем на Тереке, Тимур приказал сочинить подробное послание Баязиду, содержание которого передано в собрании писем. Как следует из одного замечания, это уже вторая попытка Чагатаида завязать дружеские отношения с Баязидом; миссия, раньше отправленная Мираншахом, не дошла до Османа, так как тот отдавался тогда борьбе за религию на запа­де. Тимур тоже попытался держать Баязида в курсе всех предприятий, когда он с конца лета 1394 года вел войну против христиан в Грузии, стремясь укре­пить плацдарм для борьбы с Тохтамышем⁵.

До сих пор между ним, Тимуром, и Баязидом, блестящим примером всех борцов за истинную веру, еще не было никакой дружбы. Но слышали, что как на самом востоке вели войну с целью уничтожения заблуждающихся, так и Баязид на западе боролся с отрекающимися от шариата, и триумф ислама стал для него делом, которому он отдавался всей душой. Это в высшей степени похвально, и в той степени, как Баязид боролся за распространение ислама «в западных странах», Бог позволил выпасть на его долю «всякого рода счастья и доказательств милости» — другими словами: «Будь умным и довольствуйся за­падом!», так как «твоему светлейшему духу откры­вается следующее: когда Чингисхан стал правителем Ирана и Турана по предназначению не имеющего начала вечно (в бытие) выступающего (космоса), и солнце его счастья взошло на вершину господства, он поделил империи между своими сыновьями. Весь Иран он передал своему сыну Чагатаю, и по его при­казам уполномоченные управляли некоторое время страной самым лучшим образом. Однако когда Мункэ взошел на престол... мог свободно решать судьбы империи, послал своего брата Хулагу... в Иран и передал ему ту страну, то он и его потомки царство­вали там... и мы долго спорили с ними из-за Ирана, вели часто войны с ильханами. Когда наконец та стра­на лишилась украшений рода Чингисхана», она оказа­лась в хаосе, жизнь разрушилась. Это обстоятельст­во, уверяет Тимур, после долгого совещания заставило чагатайского хана решиться на очередной поход в (только что об этом говорилось) области, первоначаль­но выделенные Чагатаю. Но поход должен был пре­рваться, когда в 1388 году Тохтамыш напал на стра­ну по ту сторону Окса.

Тимур коротко упоминает о своем большом походе в империю кипчаков; с тех пор к востоку от Волги правил Темир-Кутлуй⁶, который враждовал с Тохтамы­шем. Этот Темир-Кутлуй много лет жил в окружении чагатайского хана. Теперь наступил момент завершить то, что должны были отложить в 1388 году, — возвра­щение Ирана Чингисидам. Владение всем Ираном и несколькими горными странами позволило собрать та­кое громадное войско, что Тохтамыш и его соратники спасались бегством. Здесь Тимур начинает хвастаться; победа, одержанная в середине апреля 1395 года на Тереке, вовсе не была блестящей⁷. Очевидно, Тохтамыш пытался, продолжает Тимур, утвердиться на той сто­роне Днепра, поддерживал же он связи с неверными франками — подразумеваются русские и литовцы ⁸. Если бы это известие оказалось правильным, то было бы желательно, чтобы чагатаиды продвинулись с востока, а османы с запада в страны севернее Черного моря.

Ловко связал Тимур оправдание своих войн — они должны отвоевать наследие Чингисидов, предназна­ченное вечным Небом, — с долгом борьбы за веру⁹; возлагались надежды на совместную выгоду, которая досталась бы Баязиду, только если бы он покинул Анатолию. — И этим он должен утешиться! — Ти­мур вкрадывается в доверие к султану, раскрывая ему свои планы на ближайшее будущее: как только бу­дет улажено неприятное дело с Тохтамышем, он хо­чет преподать надлежащий урок тому черкесскому вы­скочке, похитителю трона Баркуку, который не по­боялся взять в плен халифа, а также тому кади из Сиваса, который объединился с черкесом. Повторным приглашением вступить друг с другом в дружеские связи заканчивается письмо Тимура к Баязиду ¹⁰.

ВОЙНА ПРИБЛИЖАЕТСЯ

Осман, правда, не стал поступать на службу к Тиму­ру. Чагатаиды должны были сами бродить по странам севернее Черного моря, но они не схватили Тохтамыша ¹¹. Несолоно хлебавши, возвратились из Кипчакских сте­пей. Пятилетняя кампания близилась к концу, а у Тимура и его войск больше не было сил осуществить объявленный поход против Баркука¹². Но отложить — не значит отменить! В 1399 году Тимур снова высту­пил на запад. И в этот раз, должно быть, дело дошло до столкновения с Баязидом, так как османы исполь­зовали время, чтобы значительно расширить свое вли­яние в Анатолии. Они осмелились продвинуться дале­ко вперед в область, которая когда-то принадлежала ильханам. В 1397 году Бурхан-ад-дин пал жертвой покушения — событие, которое Тимур воспринял с радостью¹³. Но последствия могли ему не понравить­ся. Нотабли Сиваса, которые уже при Бурхан-ад-дине заставили заговорить о себе как о самостоятельной по­литической силе ¹⁴, обратились к Баязиду, который рас­ширил свои владения в Анатолии за счет значитель­ных частей княжества Караман и за счет области Амасья. В нем они увидели могущественного князя, ко­торый мог защитить их город в бесконечных войнах эмиров. Баязид послал своего сына Сулеймана в Сивас. Однако Осман этим не удовлетворился. Смерть Баркука и последующее ослабление мамлюкской им­перии соблазнили его продвинуться в 1399 году до верхнего Евфрата и занять Малатью, Эльбистан и другие форпосты каирского султаната. Этим он серь­езно расстроил планы приближающегося Тимура.

Но семилетняя кампания, которая началась через несколько месяцев после окончания индийской экспе­диции, не сразу была нацелена против Баязида: ско­рее Тимур взял под прицел еще раз Грузию. Лишь год назад он вел войну в Индии, а сейчас покорил со своими войсками так далеко расположенный Кавказ — достижение, па которое вряд ли был способен сам Александр, говорит Шами¹⁵. Зиму 1399-1400 годов Тимур провел, как уже было не раз, в области Кара­баха. Как только ослабли суровые морозы, на собра­нии совета решили напасть на грузинского князя, который предоставил убежище сыну Ахмада Увайса. Для Тимура речь шла, как и раньше, об исключении техвозможных претендентов, которые могли бы помешать его делу восстановления чингисидского господства. Казалось, он еще не хочет померяться силой с Баязидом. Впрочем, он принял Мутаххартена изЭрзинджана, который заверил его в своей неизменной верности¹⁶. Анатолийские дела, должно быть, Тимур тоже в то время не выпускал из поля зрения. Они развивались совсем не так, как ему хотелось бы. Баязид теперь совершенно открыто объединился с теми, кто больше всего мешал планам Тимура: с Ахмадом Увайсом, Джелаиридом, который не хотел терять кня­жество, взятое его отцом из наследства ильханов, и с Кара Юсуфом, предводителем туркменов «Черного ба­рана», которые заняли Тебриз в первый раз, когда Тимур в 1388 году неожиданно поспешил назад в Ма-вераннахр. Именно Кара Юсуф летом 1395 года побе­дил того самого Атламиса, чагатайского коменданта Авника, которого взяли в плен и выслали в Каир¹⁷, — как раз в то время, когда «господин счастливых обсто­ятельств» безрезультатно преследовал спасающегося бег­ством Тохтамыша! Теперь, четыре года спустя, Кара Юсуф сообщил османскому султану, что «проклятый Тимур» снова прибыл из Турана в Иран и присвоил себе ханат, основанный Хулагу; пусть Баязид поручит эми­рам на своей границе быть очень бдительными; он, Кара Юсуф, хочет остановить чагатаидов; война против Ти­мура важнее борьбы против неверных. Баязид велел от­ветить, что нужно разбить ту «злую собаку»; Кара Юсуф должен привлечь к себе в союзники князей Ширвана, Гиляна, Курдистана и Луристана¹⁸.

Собственно, Ахмад Увайс и Кара Юсуф были сопер­никами, но то, что Тимур теперь в третий раз вторгся в Западный Иран и на Кавказ, свело их вместе. Кара Юсуф и его туркмены кочевали в начале лета 1400 года под Диярбакыром. Там распространилась весть, что воины Мавераннахра разбили свой лагерь в горах Бингола южнее Эрзерума после последних успехов в боях против грузин. Ахмад, который не сомневался в упорстве, с которым Тимур преследовал Джелаиридов, предполагая, что предстоит атака, двинулся на север с силами, какие он смог мобилизовать, и под Мосулом натолкнулся на Кара Юсуфа. Оба признали, что сами они не смогут отразить нападение Тимура. Они реши­ли двигаться со своими сторонниками к Баязиду, но до­полнительно просить помощи у каирского султана Фа-раджа, сына Баркука. Когда они проходили через об­ласть Алеппо, мамлюкский наместник Вовлек их в дол­гие бои; ответ на просьбу обоих спасающихся бегством князей, очевидно, еще не был объявлен¹⁹.

Между тем Мутаххартен привел к своему защитни­ку Тимуру несколько отрядов туркменов ²⁰ и, таким образом, сделал все, чтобы только скорее выполнить желание Баязида присоединить Эрзинджан к своей им­перии²¹. Когда Мутаххартен весной 1400 года появил­ся перед Тимуром, очевидно, прежде всего, говорили о походе на Анатолию, который, как правильно пред­положил Ахмад Увайс, начался с продвижения в Бингола. Несмотря на предостережения, которые Кара Юсуф велел передать султану османов, тот уделил мало внимания в те месяцы Анатолии. В четвертый раз он осаждал Константинополь, и казалось, в этот раз успех был близок²². Тимур, сваливая вину за начина­ющуюся войну на своего противника, еще раз передал Баязиду предупреждение не нарушать установленные им границы — это, должно быть, был намек на угро­зу Эрзинджану со стороны Османов. Конечно, тиму-ридская летопись возмущается высокомерием, с кото­рым султан отвел то предупреждение, в котором сно­ва говорилось о большом значении войны с франками и о возможном ущербе от иных действий. Уже в ав­густе войска Тимура окружили Сивас, завоевали кре­пость и перебили защитников самым жестоким спосо­бом²³. В то время как осадные орудия и саперы дела­ли свою разрушительную работу, сообщили, что Кара Юсуф и Ахмад Увайс были на пути к Баязиду. Ча­гатайский отряд выследил их, схватил и доставил вмес­те с частью гарема Джелаирида к Тимуру ²⁴. Тимур вскоре после этого уехал из Сиваса и отправился на юг, захватив крепости Эльбнстан и Малатыо, которые лишь недавно Баязид присоединил к своей империи. Осенью 1400 года чагатаиды стояли перед Алеппо, зимойДамаск пережил описанные недели ужаса²⁵.

ТАКТИКА ОБЕИХ СТОРОН

Известие о нападении на Кара Юсуфа и Ахмада Увайса настигло Баязида у Константинополя. Ахмад Увайс велел ему передать, что южнее Мурата на него и на Кара Юсуфа напал сторожевой отряд Тимура; но против ожидания сохранили ему жизнь. — О не­приятной потере части гарема Ахмад умолчал. — Вскоре Тимур перейдет к нападению — в этом уве­рены в Сирии и Египте. Баязид ответил, с гордостью указывая на то, что он одержал большие победы как борец за веру — в 1394 году взятие Салоник; в 1396 году победа над королем Сигизмундом Венгерским и его союзниками, французами, Немецким рыцарским орденом и Иоаннитами, выступление которых благос­ловил папа как крестовый поход. И теперь, в момент решающего удара по Константинополю, этот прокля­тый Тимур! К перемирию с византийцами он относил­ся слишком беззаботно, сообщает Баязид Джелаириду, подтвердив, что нужно для отпора Тимуру пре­рвать войну против неверных²⁶.

Война против чагатаидов Баязиду была совсем не­кстати. Но он не мог оставить Сивас для разграбления. Так он вошел в Анатолию, в то время как войско Ти­мура продвинулось на юг, в Алеппо, и, очевидно, сно­ва взяло Сивас, так как Ахмад Увайс, брошенный, меж­ду тем, на произвол судьбы Кара Юсуфом, поехал че­рез Сивас и Анкару в Аксарай, где его приветствовал Баязид. Султан предоставил в распоряжение своего гос­тя область Кютахья, для того чтобы он мог вести соот­ветствующую его рангу жизнь во время пребывания у Османов. Немного позже вступил и Кара Юсуф на османскую землю и был пожалован лепным поместьем Аксараем ²⁷. Войско Тимура — как мы знаем, уставшее от войны ²⁸, — вторглось, между тем, в Сирию. Возмож­но, Баязид ожидал, что в борьбе против мамлюков оно измотается? Предостерегающее известие Тимура с тре­бованием незамедлительно выдать ему Кара Юсуфа и Джелаирида, а султану посвятить себя священной борьбе против франков²⁹ не произвело, очевидно, впечатления. До весны 1401 года свирепствовали чагатаиды в Си­рии; богатые трофеи, которые они раздобыли жесто­костью и презрением к людям, возможно, казались им справедливой компенсацией за пережитые лишения. Таким истощенным, какими они были перед нападе­нием на Сирию, не хватило бы сил для отступления и полного лишений похода через Анатолию. Но этот переход стал теперь неизбежен, так как Баязид ни в коей мере не дал себя запугать победой над Сивасом и решил укрепить свою власть в Центральной Анато­лии. Летом 1401 года он появился перед Эрзинджа-ном и заставил Мутаххартена, надежного союзника Ти­мура, покориться. Область, приобретенную таким об­разом, он доверил управлять Кара Юсуфу. Только ког­да местное население слишком громко стало роптать, он отобрал у Мутаххартена княжество; его жителей, однако, он приказал угнать в Бурсу³⁰.

В это время Тимур со своими главными вооружен­ными силами стоял на севере Двуречья, безуспешно стараясь занять крепость Мардина; потом он узнал, что Ахмад Увайс вернулся в Багдад и пытался возобно­вить там свое господство. Это была чрезвычайно не­приятная неожиданность, показавшая, что чагатаидов теснили с севера и с юга. Почти просительно звучит теперь письмо, которое просит вручить Осману Тимур и в котором он снова предлагает ему дружеские отно­шения. Он хочет информировать султана обо всех шагах; тот должен знать, что в Багдаде восстала чернь против тимуридскон оккупационной власти и что он, Тимур, теперь, несмотря на летний зной, выступает (в поход), чтобы подашггь восстание; потом войска вер­нутся в летний лагерь на альпийские пастбища Ала-даджа. Теперь, действительно, наступило такое время, что и Баязид посылает к нему высокопоставленное лицо с пожеланием победы над мамлюками; для быстрого продвижения сил против неверных — Тимур ссылаетсяна свои успехи в борьбе с грузинами и абхазами — необходима дружба между ним и Баязидом³¹. В следующем послании Тимур сожалеет, что между Ним и султаном османов испортились отношения; султан, по-видимому, ему не доверяет, и поэтому он тор­жественно заверяет, что у него честные намерения. Тимур намекает на то, что Баязид лелеял мысль быть посредником между ним и мамлюками при отношени­ях дружеского доверия. Но, как уведомляет Тимур адресата, возможности посредничества совсем не было, так как в этом деле Чагатаиды были правы с точек зрения «божьего закона, разума и чести». Убийство посланника под Ар-Рахба и взятие в плен Атламиса сделали неизбежным нападение на Сирию. Впрочем, Баязид, династия которого уже такое долгое время владела султанатом, намного превосходил по достоин­ству выскочку Баркука и с полным правом отнял не­сколько провинций в Анатолии. Как он мог обращать­ся к Фараджу, отпрыску такого жалкого раба, в офи­циальных письмах со словами «сын» и «султан обоих священных городов»? Ахмад Увайс сеет смуту из Баг­дада; если Джелаирид снова будет искать убежища у Османов, то Баязид ни в коем случае не должен его принимать; Ахмад — правитель, от которого отверну­лось счастье. Но что угрожает отравить зарождающую­ся дружбу Тимура с Баязидом — это нападение на Эрзинджан, на которое, очевидно, подстрекал Османа Кара Юсуф. Этот Кара Юсуф должен быть выдан. Однако Тимур сам не хотел в этот момент выступать со своим войском в Эрзинджан³², а только в Алададж, так как «не хотел несчастья...».

И это письмо вместе с ответом Баязида вошло в со­брание образцов дипломатических документов и поэто­му передано потомкам. Баязид указал Тимуру на то, что он предпринял достойные порицания попытки пос­редничества только в пользу мусульман, как раз в Мекке и Медине; его образ действия нельзя истолковывать в этом отношении так, что он начал дружить с мамлюка­ми; он продолжает оставаться их врагом. С Ахмадом Увайсом, напротив, его связывает долгая дружба и поэтому он его не выдаст. Даже Хулагу, основатель империи ильханов, не требовал от мамлюка Бейбарса, чтобы тот отправил назад потомка последнего аббасидского халифа. Из некоторых намеков Баязида ясно, что Тимур, очевидно, намеревался устроить суд над Ахма-дом и Кара Юсуфом на «ильханском собрании совета»³³. Наконец Тимур представил османскому султану значи­тельное предложение по урегулированию ссор в Цен­тральной Анатолии: Баязид должен отступить из облас­ти, которая принадлежит Мутаххартену, и освободить лежащую там крепость Камах; при этих условиях Ча-гатаиды намеревались в будущем воздержаться от лю­бого посягательства на Сивас, Малатью и Эльбистан³⁴. Итак, Баязид без борьбы получил назад район сосре­доточения войск против мамлюков, врагом которых он себя считал, по собственному признанию.

В середине лета 1401 года Тимур превратил Баг­дад в развалины и приказал вырезать большую часть населения. Теперь пока нельзя было и думать о том, чтобы открыть против него второй фронт. Не в пос­леднюю очередь это причина того, что Баязид вдруг стал стараться улучшить отношения с Тимуром. Он отправил послов в зимний лагерь чагатаидов, попы­тался использовать и Мутаххартена. Однако упорный отказ Баязида изгнать Кара Юсуфа привел, по опи­санию тимуридских источников, все хлопоты о ком­промиссе к провалу. Тимур настаивал на своем тре­бовании и велел передать, что в следующем году вес­ной он подойдет к границам Османской империи и будет ждать ответа султана.

В середине марта 1402 года Тимур осуществил свою угрозу: он двинулся от зимнего лагеря на запад, прав­да, еще раз передав Баязиду свою точку зрения и к тому же настоятельно требуя освобождения крепости Камах, важнейшего замка в княжестве Мутаххартена³⁵. Слух, что Кара Юсуф теперь больше не с Баязидом, не смог поколебать теперь Тимура в его решении. Он завоевал Камах и продвинулся потом в Сивас. Посоль­ство Баязида, которое должно было переубедить его в последнюю минуту подарками, ничего не добилось.

Перед Сивасом он устроил смотр войскам — спектакль, который должен был запугать османских послов. «И мысли омрачились, и их разум пришел в замешательство». С требованием Тимура сопроводить к нему всех родственников Мутаххартена, угнанных Баязидом в Бурсу, а султану дать одного из своих сыновей в заложинки, отправились они домой³⁶.

БИТВА ПОД АНКАРОЙ

Снова удалось Тимуру нарисовать перед своим вра­гом картину необыкновенной сплоченности. Причины, Которые прежде побуждали его добиваться дружбы Ба­язида, были устранены в его глазах; возможная угро­за с юга была ликвидирована. И это для Тимура было, очевидно, самым решающим, а не моральное состоя­ние его войск, о котором уже давно ничего хорошего нельзя было сказать. На собрании эмиров и князей, которое в конце зимы 1402 года должно было решить вопрос о будущих военных походах, Тимур перечис­лил все, что было за войну против Баязида. Осталь­ные присутствующие назначили одного из их среды, который должен был доложить «господину счастливых обстоятельств» их опасения. В данный момент не вы­годно наступать на империю Османов. Более того, ас­трологи узнали, что царь чагатаидов во время похода в страну Рум погибнет; «конечно, полководец должен сам распоряжаться!» Разозленный Тимур спросил о до­казательстве истинности этого предсказания, но не по­лучил ответа.Тогда один из эмиров предложил:

«Если полководец считает это -правильным, мы до­лжны предпринять этот поход несмотря па недоста­точную подготовку эмиров и вопреки решению астро­логов, Мы надеемся па поддержку Бога, на побежда-югцую счастливою силу, и так завоеван будет. Рум, а Баязид Молниеносный... закован в кандалы, так как он был чрезмерно еысокомерен,- и настал конец его господству. Господин счастливых обстоятельств позвал своего астролога и приказал: «Скажи мне от­кровенно, что тебе стало известно из положения звезд?» Тот ответил: «Астрологический календарь, ко­торый я составил на этот год, я доложил, С вели­чайшей осторожностью я истолковал приметы и за­писал их значения. Восходящая звезда твоей власти чрезвычайно сильна, восходящая звезда власти врагов очень слаба». Теперь в созвездии Овна появилась ко­мета, от вечерней молитвы до исчезновения сумерек; позже она стала видима и на западе, потом исчезла. Через несколько дней ее можно было увидеть на вос­токе. Астролог прочитал господину счастливых обсто­ятельств из книги Мухъи-ад-дина алъ-Магриби, что, если комета появляется в созвездии Овна, правитель с востока завладеет страной Рум, а правитель Рума будет взят в плен. Господин счастливых обстоя­тельств велел принести ему ту книгу, выказав свое недоверие. Почти сто лет прошло со времени написа­ния этой книги (а теперь появилась комета)! Ее сло­ва принесли Тимуру облегчение и он подтвердил свое решение выступить походом на Рум³⁷.

Предсказание, которое несмотря на давность не мог­ло относиться к уже происшедшему событию, рассеяло последние сомнения. Теперь уже стояли под Сивасом, следовательно, вступили на землю, на которую претен­довал Баязид. Часть чагатайского войска через Кайсе­ри продвинулась к Анкаре; Тимур следовал на некото­ром расстоянии. Под Анкарой он узнал, что Баязид со своей армией уже близко. Тимуридские источники по­вествуют, что ряды чагатаидов охватывало все большее беспокойство, далее уныние; они опасались, что изну­ренные лишениями дальнего похода уступят противни­ку на его собственной территории; однако Тимур про­вел ночь перед битвой в молитве и утром уверенно рас­положил свои войска для боя. Сведения о ходе после­довавших боев противоречивы; даже точная дата неизвестна, вероятно, она выпадает на последние дни июля 1402 года. Битва закончилась сокрушительным поражением Баязида, которому не удалось подстеречь Тимура за пределами османской территории. Вместо этого он был вынужден гнаться за агрессорами, так что вступил в решающий бой с истощенными силами. Кроме того, чагатаиды внедрили многочисленных шпионов в османские войска. Им удалось уговорить дезертировать татарский контингент, который находился под командованием Баязида. Более того, чагатаиды превосхо­дили его армию численностью³⁸. Несомненно только то, что бегущие османские войска не смогли защитить своего султана: его окружили и взяли в плен³⁹.

Одним ударом было уничтожено дело всей жизни аязида: самая большая часть его анатолийских завоеваний снова была потеряна, о штурме Константинополя нечего было и думать; империя оказалась в кри­зисе, из которого ее вывел только Мехмед II (прав. 1444-1446 и 1451-1481). Византийцы же, наоборот, могли торжествовать. Император Мануил II (прав. 1391-1425) посетил в это время важные европейские дворы, чтобы вымолить поддержку против Османов. Его наместник в Константинополе, после того как по­лучил победную весть, послал большую сумму денег и многочисленные подарки; Тимур дал ему знать, что согласен с тем, чтобы принимать ту же самую дань, которую византийцы должны были вносить до сих пор Баязиду. Шами делает из этого поспешный вывод, что в Константинополе — подобно тому, что и в Трапезунде — согласились на введение подушной подати и тем самым, на признание мусульманского суверените­та. В этом нет ничего, кроме лести, которой Тимур, должно быть, возвышался до исполнителя самого го­рячего желания всех борцов за веру.

Французский король Карл VI (прав. 1380-1422), усердный вдохновитель крестового похода против Ос­манов, потерпевшего неудачу несколько лет назад, ви­димо, давно возлагал надежды на того удивительного завоевателя и захотел установить с ним контакт. Те­перь Тимур удостоил его ответом, который он доверил одному доминиканцу итальянского происхождения, за­нимавшему пост епископа Султании; Тимур победил общего врага, было написано в послании, и в остальном счастлив узнать о здоровье «великого князя» и наде­ется, что в будущем между обеими странами будут ездить туда и обратно купцы, деятельность которых приведет «мир к расцвету». О слишком глубоком ува­жении эти строчки, которые Тимур велел передать лишь через монаха, а не эмира, не говорят. И в Кас­тилию и Англию, в Геную и Венецию сообщил Тимур о своей победе над Баязидом. Такие подробности Шами не выболтал бы, даже если бы он их знал, если бы Тимур сам не заговорил о предосудительном заинте­ресованном объединении с «франками»⁴⁰.

Как раз после победы над Баязидом Тимур должен был доказать на глазах у мусульман серьезность сво­их намерений в борьбе за веру. Он притворился, что отныне будет сражаться с «франками» за распростра­нение ислама, как до этого делал его пленный враг. Но чагатаиды не укоренились глубоко в Малой Азии, и поэтому завоевание некоторых крепостей, например, Измира⁴¹, было не чем иным, как мимолетным обоз­начением притязаний, не рассчитанных на продолжи­тельное время. Наряду с византийцами самую большую выгоду из поражения Баязида извлекли мамлюки. Опа­сения Ибн Хальдуна, что Осман распространит свое господство на юг, были теперь беспредметными. Но, как и в случае с Константинополем, здесь тоже отло­жено — не означает отменено ⁴².

Вскоре после своего триумфа Тимур снова обратил­ся к Востоку, к странам Кавказа. Там мы находим его в 1403 году с усердием предающимся войне с грузина­ми, абхазами и армянами так, как будто он хотел еще задним числом лишить Баязида венца самого удачного борца за веру того времени. Однако слух, что Ахмад Увайс был схвачен в Сирии переодетым в дервиша, а мамлюки захватили в плен Кара Юсуфа, вероятно, напомнил Тимуру о том, что все его громадные усилия, которые требовали не один раз его войска, в конце концов не привели к удовлетворительным результатам. На всякий случай он отправил миссию, которая, как мы догадываемся, должна была потребовать от мамлюкского султана выдачи тех двоих⁴³. Тимур не смог претворитьидею реставрации наследия Чингисхана в длительный политический строй. Существовали только он его сыновья и внуки, его доверенные, и существовали его враги, которых нужно было устранить с тя боя. Мысль о постоянном воздействии с помощью иститутов, каким бы фрагментарным оно ни было, ему приходила в голову. Евразия была для него его любимой шахматной доской, где он переставлял фигуры, Пока однажды всем врагам не был объявлен мат ⁴⁴. Не только Анатолию и Кавказ он оставил без мирного по­рядка; и в Иране он должен был снова и снова принимать меры против бунтовщиков. 1404 год, обратный путь в Самарканд больше нельзя было откладывать; ему пришлось хотя бы формально обеспечить господство над основными исламскими областями. Умару Бахадуру, сыну Мираншаха, с позором свергнутого с «трона Хулагу»⁴⁵, должно быть, теперь, когда импе­рия стала непобедимой, можно доверить некоторые страны, являющиеся — по представлению Тимура — чингисидской территорией. Документ, составленный для этой цели, называет Мидию от Рея до Азербай­джана, Кавказ до Дербента, включая Грузию и стра­ну абхазов, а также Диярбакиры и Ирак до Хидшаза, страну Рум до Истанбула, страну франков — вероятно, Трапезундскую империю⁴⁶, — а также Сирию до Александрии и до Нила⁴⁷. Документ датирован концом месяца шабана 806 года⁴⁸, значит, был написан в пер­вой половине марта 1404 года. В середине лета того же года Тимур, наконец, добрался до своего любимо­го Самарканда⁴⁹. Семилетняя кампания закончилась.

БАЯЗИД И ТИМУР

Баязид и Тимур. Столкновение этих двоих великих завоевателей вдохновляло фантазию людей не только на исламском Востоке, но и в Европе. Рассматривая рет­роспективу, можно сказать, что именно высокомерие Баязида привело к катастрофе под Анкарой, и поэто­му катастрофа явилась справедливым наказанием⁵⁰. Да, ужасным, страшным напоминанием является падение Баязида. Он много раз хотел бежать из плена и, нако­нец, был заперт Тимуром в клетку с железными решет­ками, и, подобно дикому зверю, его возили за Тиму­ром⁵¹. Кое-что другое, худшее, могут сообщить тимуридские источники. С Баязида сняли оковы и вели­кодушно допустили к целованию ковра. Тимур упрекал своего поверженного врага в недостойных, эгоистичных действиях, восстающих против постанов­ления судьбы. «Если бы ты думал и на примере дру­гих поостерегся, то это было бы лучше, чем теперь другие остерегаются на твоем примере!» Загнанный до полной подавленности, Баязид унизился до пол­ожения раба Тимура и в ответ на это был одет им в почетную одежду⁵². Побежденному врагу в шаблоне монгольского мышления, который признает право на жизнь только для членов «мирного сообщества», не остается ничего кроме морального самоуничтожения. Только как нищий раб может он, пока это нравится охраняемому небом «господину счастливых обстоя­тельств», быть наделен из его руки новым существо­ванием. Кого удивит то, что Шами сообщает о тяже­лом душевном заболевании, которое поразило Баязи­да. Все искусство врачей оказалось бесполезным.

Напрасно он надеялся и на утешение звезд. Тимур утверждает, что исход битвы за Анкару был заранее предопределен «благодаря воздействию неба и предна­значению Бога». Баязид попросил о беседе с астроло­гом Тимура. Просьба была удовлетворена, и тимурид-ский летописец Хафиз-и Абру, говорят, был свидете­лем разговора между пленным султаном и астрологом. «Да, в той книге так. написано!» — поучали Баязида. У него было еще много других вопросов, и он попро­сил астролога время от времени его посещать. «Иссле­дуй мой гороскоп! С такими людьми, как ты, я на короткой ноге. Как только я с ними поговорю, моя душа находит облегчение!»⁵³ Продолжительным это облегчение не могло быть. Как проявлялось страдание Баязида, источники умалчивают. Он скончался от этих страданий девятого марта 1403 года под Акшехиром⁵⁴.

ХАОС И КОСМОС

«Возвышенный создатель причин — полны благос­ловения его имена! — по своей воле, которая не зна­ет причин, связал исполнение любого события... с на­личием посредника, связующего члена, чтобы в дви­жении мира... проявились тайны его чудесной всеох­ватывающей мудрости. У кого есть разум, тот видит, что ничто в этом мире не происходит без мудрости Бога, хотя создатель мог бы действовать произволь­но. Божественное послушание¹, единственное, что вы­зывает все события, есть, таким образом, одно-един­ственное, что превосходит эту исключительность... привязывает, в свою очередь, к этой исключительности процветание того мыслимого многообразия, и много­образие (мира) никоим образом не могло бы быть упо­рядочено без этой единственности; так следует устрой­ство дворца калифа² человеческому телу, которое яв­ляется микрокосмосом, следует указаниям единствен­ной души, без которой в нем не было бы постоянно излучающегося внимания и ничто бы не осуществи­лось. Точно так же существование многообразия мак­рокосмоса зависит от полноты власти и повелевающей силы превосходящего всех суверена...»³

Эти слова летописец Жазди находит для вступле­ния к своему сообщению о противоборстве Тимура с Баязидом. Многообразие человеческого тела благодаря душе становится органичным целым; всемирный пра­витель Тимур заставляет необозримое многообразие человеческих устремлений объединиться в остроумной гармонии; весь ход вещей в конце концов проникает­ся словом Бога, его мудростью, является только ог­раниченному числу наблюдателей как гибельный беспорядок, хаос. Скрытым за запутанной несовмес­тимостью всего существующего лежит единое строе­ние, и поэтому кажущееся неуправляемым является познанным разумом. Весь космос наполнен влиянием Бога, и Бог всегда действует мудро, хотя мог бы, являясь таким всемогущим, поступать самовольно, во­преки всей мудрости.

Как это мировоззрение отражается в языке лето­писи, превращая кажущуюся страшной путаницу со­бытий в растолкованное сообщение и раскрывая этим ее целебный характер, мы уже разбирали. Микрокос­мос отдельного человека, доступная нашим действи­ям земля, наконец, Вселенная — эти три области бы­тия, в которых аналогичным образом вплетаются друг в друга единственность и многообразие, определены на долгое время мудростью Бога. Неисчисляющим творцом добра и зла, как учила суннитская теология, которая господствовала с одиннадцатого века, не мог быть этот мудрый Бог. Вопрос, что такое добро и зло, оказался под углом зрения все пронизывающего, всем управляющего строения Бога, мнимой проблемой, вы­текающей из недостатка возможности восприятия ши­роких масс, которая не пронизывает поверхность яв­ления, а запутывается в многообразии. Ибн аль-Ара-би, великий проповедник новой и, как он полагал, превосходящей суннизм формы ислама, в 1190 году увидел в Кордове толпу всех пророков от Адама до Мухаммеда, и они раскрыли ему смысл подлинной веры: «Нет ни одного зверя, которого бы Бог не дер­жал за вихры! Мой господин на верном пути!» — на­писано в суре 11, 56. Каким радостным посланием были эти сло