Рабство и жизнь на юге
Несмотря на широкое распространение системы рабства на довоенном Юге, сказать то же самое о рабовладении никак нельзя. В 1860 году в южных штатах проживали 12,25 млн человек, из них 8 млн белых, 250 тыс. свободных чернокожих и 4 млн рабов. Число рабовладельцев составляло примерно 400 тыс. человек, то есть всего лишь 5 % белого населения. Если попытаться исчислить «уровень» рабовладения не в индивидуальных, а, так сказать, в семейных категориях, то получается, что 25 % южных семейств содержали чернокожих невольников. При любом раскладе выходит, что совсем небольшая группа белых южан владела рабами и совсем уж маленькая часть этого меньшинства владела ими в особо крупных размерах. Вот точные цифры: лишь 12 % всех рабовладельцев могли похвастаться имуществом в 20 и более рабов, и они составляли всего 0,5 % белого населения Юга.
А как жили остальные 75 % южан, не относившиеся к числу рабовладельцев? Большая часть из них являлась свободными фермерами. Собственными силами (и силами своей семьи) они обрабатывали скромные земельные участки, на которых выращивали кукурузу и картофель, разводили кур и свиней. Денег было мало, но, в общем-то, с голоду не умирали. Эти фермеры и не мечтали о далеких национальных рынках, вся их деятельность протекала в пределах скромной сельской общины. А посему их гораздо больше интересовало состояние местных дорог и в каком настроении сегодня проснулся начальник местной легислатуры, чем международное положение и прения в Конгрессе. К удаленной централизованной власти они испытывали традиционное недоверие. Если судить по фактам их жизни и цифрам официальной статистики, то создается впечатление, что рабовладельческая система не имела никакого отношения к данной прослойке населения. Однако цифры говорят одно, а исторический опыт – совсем другое.
Хотя, как мы выяснили, лишь меньшая часть южан составляла класс рабовладельцев, но сама система рабства являлась определяющим фактором в жизни южных штатов. Ведь речь не о способе инвестирования личных средств, не о системе труда или форме производства; рабство определяло сам стиль жизни американского Юга. Причем это в равной степени относилось и к чернокожим невольникам, и к белым рабовладельцам, и к тем, кто не обладал таким статусом.
Система рабовладения диктовала условия капитальных вложений в регионе. В 1860 году 4 млн рабов стоили 34 млрд долларов, и они приносили неплохие прибыли. Хозяин-рабовладелец мог рассчитывать на 10-процентную прибыль от своих рабов – больше, чем получали капиталисты-северяне со своих предприятий. К 1850 году цены на рабов выросли, что еще больше повысило рентабельность капиталовложений. Рабовладельцы получали прибыль в виде новых земель и дополнительных негров; к чему же менять столь выгодную форму вложений? На Юге рабовладение являлось источником богатства. Подсчитано, что средний рабовладелец был примерно в 10 раз богаче своего соседа-нерабовладельца. В 1860 году 25 % южных семей, составлявших класс рабовладельцев, контролировали 90 % всех активов Юга, его сельскохозяйственного богатства. В этом регионе, который не мог похвастаться таким экономическим разнообразием, как Север, существовало не слишком много путей разбогатеть, и рабовладение являлось одним из самых надежных.
Рабство определяло также тип общественных отношений в южных штатах. Традиционно здесь сложилось кастовое общество, в котором высший класс на протяжении столетий господствовал над низшим. Цвет кожи определял социальный ранг южанина, а существующая система рабовладения являлась гарантией незыблемости этого ранга. Ни один чернокожий (будь он рабом или свободным) не мог подняться выше отведенного ему места. Точно так же никакой белый – бедный или богатый, глупый или умный, добродетельный или злодей – не мог опуститься до уровня, отведенного чернокожим. Все белые южане существовали выше черты бедности, а тяжелый, непрестижный труд оставался уделом низов. Сенатор Хаммонд как-то заметил, что «в любом обществе должен существовать класс людей, выполняющих черную, самую неблагодарную работу и лакейские обязанности… это своеобразный человеческий отстойник… и великое счастье для южан, что сама природа создала для них расу, великолепно подходящую для подобной цели». На Юге все белые, относились они к классу рабовладельцев или нет, получали выгоду от существования системы рабского труда.
Если расширение системы кому и навредило, то свободным неграм и их порабощенным братьям. Накануне 1810 года свободные чернокожие американцы составляли наиболее быстро растущую прослойку населения южных штатов. Некоторым из них удалось выкупить свободу за деньги, другие получили ее в признание военных заслуг. Были и такие, кто получил вольную от хозяев. После 1810 года, с развитием хлопкового земледелия и, соответственно, системы рабского труда, положение вещей коренным образом поменялось. Белые южане все более косо посматривали в сторону свободных черных, видя в них угрозу подстрекательства для послушных «домашних» негров. Получившие свободу цветные самим фактом своего существования размывали необходимую границу между «высшим» классом независимых белых хозяев и «низшим» классом чернокожих рабов. Чтобы приостановить этот пугающий процесс, южные штаты максимально усложнили процедуру освобождения (или «отпускания на волю») рабов. Одновременно местные легислатуры провели ужесточенный «Черный кодекс» – свод законов, регулирующий жизнь (в основном ограничивавший гражданские права) свободных афроамериканцев. В конце 1850-х годов Арканзас даже предпринял попытку законодательным путем очистить территорию штата от этих «нежелательных граждан».
В социальном плане плантаторская элита – со всем ее богатством, престижем и политической властью – являлась ненадежным и шатким классом. В 1860 году на Юге насчитывалось примерно 10 тыс. семейств, чье имущество включало 50 и более рабов. Эти люди находились в привилегированном положении по отношению к остальному населению и не стеснялись демонстрировать этот факт. Они жили на широкую ногу: строили великолепные особняки, устраивали роскошные приемы и вообще вели себя как хозяева жизни. Плантаторы ощущали себя законодателями мод и вкусов как в политике, так и в экономике. Архитектурными свидетельствами их амбициозных устремлений являются южные городки, подобные Натчезу в штате Миссисипи, где до сих пор сохранились прекрасные дворцы довоенной поры, свидетельствующие о том, что в 1850 году это был богатейший округ Америки. Не ограничиваясь внешними проявлениями своего превосходства, плантаторы стремились создать идеальный образ плантаторской аристократии, сочетающий такие черты, как величие, изящество и хорошие манеры. Южным джентльменам были не чужды патриархальные понятия долга и ответственности за младших, зависимых от них членов общины.
Рабовладельцы, диктующие свои требования в обществе и на рынке, в значительной степени влияли на политику региона. Им принадлежало от 50 до 85 % мест в легислатурах южных штатов, а также они имели солидное представительство в Конгрессе. У них были все возможности формировать местную политику в собственных интересах, всемерно защищая и укрепляя институт рабства.
Именно из института рабства вытекало то, что историк Уильям Дж. Купер определил как «особую политику» Юга. Как ни парадоксально, но в основе ее лежала концепция «свободы», напрямую связанная с рабовладением. Белые южане прекрасно знали, чем грозит человеку лишение свободы: перед глазами у них были многочисленные примеры несправедливости и тирании по отношению к чернокожим рабам. Подобный опыт делал южан исключительно щепетильными и бдительными во всем, что касалось их собственной свободы и независимости. А своим основным правом – так сказать, краеугольным камнем их свободы – плантаторы почитали право на порабощение черных. Если белые американцы оказывались лишенными права держать в рабстве чернокожих, если их лишали свободы выбора в этом «местном» вопросе, тогда получалось, что они и не свободны вовсе. Порабощение негров служило символом свободы белых.
Институт рабства в значительной мере формировал и культуру Юга. В доказательство вспомним словосочетание, которым именовали его сами южане – «особый институт». Для современного слуха это определение звучит несколько непонятно, ведь словом «особый» мы обычно обозначаем нечто странное, чужеродное. Южане же вкладывали в него совершенно иное значение: таким образом они характеризовали рабство как отличительную особенность своей жизни. И действительно, система рабского труда – то, что отличало южные штаты от остальной нации. В XIX веке регион оставался сельским и совершенно неиндустриальным, аграрным и некоммерческим; основными чертами плантаторского общества являлись незыблемость уклада и почтение к традиционным, чисто южным ценностям. Политики, священники, журналисты и литераторы воспевали редкостную уравновешенность и уникальное своеобразие Юга.
Система рабского труда сформировала особый мир не только для самих рабовладельцев, но и для всех белых членов общества. Институт рабства являлся источником богатства Юга, определял его роль в стране, формировал общественные отношения и политические предпочтения. Считалось, что представления о людях, естественных ресурсах и производственных процессах отражают мир и гармонию, царящие в природе. Каждая группа населения занимала свое, строго определенное место, каждая из них вносила свой вклад в процесс приумножения богатства, обеспечение безопасности и стабильности общества в целом. При таком идеальном раскладе просто не возникало надобности в каких-либо переменах и улучшениях. Южане верили, что создали лучший из возможных миров.
Конечно, чтобы прийти к такому заключению, требовалось закрывать глаза на целый ряд проблем. Если рассматривать моральный аспект, следует отметить нараставшую изоляцию Юга именно благодаря его особому образу жизни: каждый третий из здешних жителей являлся рабом. В экономическом отношении следует признать: рабство, приносившее несомненную выгоду отдельным индивидам, самым пагубным образом сказывалось на долговременном развитии региона. Беспрестанное возделывание хлопчатника истощало южные почвы, а получаемые прибыли подталкивали плантаторов к расширению засеянных площадей и покупке все новых рабов. В то же время во всем, что касалось развития мануфактур, транспорта и урбанизации, южные штаты намного отставали от продвинутого Севера. Все, чем могли торговать южане, относилось к категории «сырье». Британия и северные штаты с радостью скупали урожай практически целиком и производили у себя на фабриках готовые промышленные товары, которые продавали южанам. Другими словами, очень скоро Юг оказался в фактической колониальной зависимости от более развитых регионов.
В политике южане добивались территориальной экспансии с целью компенсировать истощение почв, распространить на другие территории свою традиционную систему труда и обрести большую власть (путем создания новых рабовладельческих штатов) в палате представителей, сенате и коллегии выборщиков. Здесь, однако, южане столкнулись с мощной оппозицией. Политики-северяне терпели институт рабства в уже существующих южных штатах и даже защищали его при помощи различных конституционных средств. Но когда дело коснулось западных территорий, они заняли совершенно непоколебимую позицию: новые необжитые земли предназначались только для свободных (понимай, белых) тружеников. Другими словами, Север боролся против рабства там, где оно могло существовать, но не там, где оно уже устоялось. Таким образом, антагонистические интересы двух регионов – Севера и Юга – неминуемо должны были столкнуться самым решительным и трагичным образом. Покуда южане тешили себя надеждой, что им удалось построить самый лучший из миров, на деле они создавали основу для ужасающего конфликта, которому предстояло до основания разрушить их идеализированные представления.
Мир рабов
Согласно законодательным уложениям всех без исключения южных штатов, рабы представляли собой не что иное, как движимое имущество, и на этом основании полностью подчинялись воле своего хозяина. Рабы воспринимались как вещи. А раз так, за ними не признавали ни прав, ни желаний, ни, собственно, человеческой сущности. Если выражаться в сугубо юридических терминах, то рабы являлись созданиями, лишенными всяческой индивидуальности – попросту собственностью своего хозяина. Однако, что бы ни утверждала юридическая фикция, все рабовладельцы (кроме, может, совсем уж закоренелых злодеев) сознавали, что имеют дело с человеческими существами. Несмотря на существенные различия между миром «хозяев» и миром «рабов», следует признать: во-первых, эти рабы обладали изрядным здравым смыслом и способностью выбирать; во-вторых, невзирая на целенаправленные и согласованные запреты рабовладельцев, рабы умудрялись создавать собственные сообщества. Черные невольники, которых белые теоретики изображали как абсолютно пассивный элемент, на самом деле играли активную роль в жизни региона.
Семья была, пожалуй, наиболее важным социальным институтом, созданным рабами. И это при том, что по официальному законодательству браки между рабами признавались недействительными. Зато сами чернокожие супруги относились к ним очень серьезно, создавая прочные моногамные семьи. Как правило, рабовладельцы поощряли подобные союзы, ибо, с одной стороны, они способствовали миру и порядку в хозяйствах, а с другой – обещали неплохой доход в виде потомства, то есть приумножение богатства плантатора. В отличие от своих хозяев, подходивших к подобным бракам с экономической точки зрения, сами рабы находили в институте семьи совершенно иное: семья дарила им осознание собственной личности, чувство единения с другими такими же несчастными и возможность сохранять общее культурное наследие.
«Разве я не женщина и не сестра?» Скованная женщина-рабыня. Гравюра Патрика Ризона, чернокожего художника (1835 г.)
«Семьи» рабов представляли собой нечто большее, чем просто проживавших вместе мужчин, женщин и их детей. Под семьей обычно понималась куда более широкая группа людей, включавшая многочисленных «родственников», не связанных между собой кровными узами. Традиция обращаться к старикам как к «дядюшкам» и «тетушкам», именовать равных себе «сестрой» или «братом» лишний раз доказывает: рабы расширяли понятие семьи, упрочивая чувство единения и долга перед всей негритянской общиной. Такие расширенные семейные связи помогали им справиться с нестабильностью рабской жизни, когда бездушные хозяева в любой момент могли тебя продать, купить, перебросить с одной плантации на другую. Обширные негритянские «семьи» – пусть и фиктивные, но такие драгоценные – служили рабам прибежищем в окружающем их враждебном мире.
Не менее важным источником утешения и самоуважения для рабов стали религиозные общины. В конце 1790-х годов белые хозяева, вдохновленные евангельским учением, вдруг вознамерились приобщить чернокожих невольников к христианству. Но и здесь благие намерения оказались с двойным дном: плантаторы рассчитывали не только спасти заблудшие души рабов, но и при помощи христианской морали укрепить дисциплину в рядах работников. Посему хозяева взяли за правило приводить рабов в церковь на воскресные службы, где белые священники втолковывали «неразумным дикарям» евангельские истины. Конечно, даже здесь, в Божьем доме, речь не шла о том, чтобы рабы сидели бок о бок с хозяевами. Им отводилось специально отгороженное пространство в церкви, откуда они могли слушать проповеди. Рабы по-прежнему оставались людьми второго сорта. Но после этих священных церемоний, возвратясь домой, рабы собирались на собственные службы, куда белые вовсе не допускались. Как правило, они устраивались по ночам и за пределами плантации, где-нибудь в лесу или на болоте. Здесь, в стороне от хозяйского глаза, рабы могли позволить себе озвучить свои духовные устремления. Догматы этого «невидимого института» (как окрестил его Альберт Работо) весьма существенно отличались от того, чему учили белые хозяева. Это была причудливая смесь африканской и христианской традиций: рабы плясали, беседовали, распевали гимны своему Богу, который учил любить, а не ненавидеть. Они молились Спасителю, другу всех нищих и угнетенных, и верили, что грядет день торжества, когда они, подобно древним израильтянам, будут избавлены от фараонова плена. Религия чернокожих рабов хоть и не спасала от повседневных страданий, но дарила чувство персональной значимости и коллективной стойкости, которую рабы противопоставляли злым умыслам хозяев.
Немаловажным условием выживания американских негров являлся их талант манипулировать белыми, а также умение находить лазейки в жестокой рабочей дисциплине на ферме или плантации. В представлении хозяев все обстояло просто: они командовали, а послушные, исполнительные слуги повиновались. Увы, на деле процесс выглядел несколько иначе. Плантаторы заставляли рабов трудиться от восхода до заката – по 14 часов летом и по 10 в зимнее время. Тех, кто не подчинялся, секли кнутом или подвергали другим наказаниям. Казалось, у рабов, трудившихся под недремлющим оком хозяина или надсмотрщика, не было возможности влиять на потогонную систему. И все-таки различными хитрыми путями они умудрялись хоть в какой-то степени регулировать темп и интенсивность труда. То инструмент сломается, то приключится внезапная болезнь; бывало, что рабочий скот исчезал, а машины выходили из строя; порой и здания горели, а то – вот чудо! – удавалось настроить надсмотрщика против хозяина. При помощи таких уловок рабам удавалось снижать рабочие нагрузки до приемлемых и как-то обходить хозяйские требования.
Что негры могли противопоставить тяжелым условиям жизни и самому факту порабощения? Только круговую поруку, намеренное укрывательство, хитрость и обман за фальшивыми (но такими подобострастными) улыбками. Бывший раб Фредерик Дуглас комментирует эту вынужденную борьбу в автобиографической книге, которая называется «Повесть о жизни Фредерика Дугласа, американского раба». Он сетует на то, что честные, бесхитростные рабы скорее нарывались на наказание, чем получали награду. «Жизнь столь часто преподавала подобные уроки, что среди рабов прижилась поговорка: "Тихий язык – мудрая голова". Уж лучше замолчать правду, чем затем расхлебывать последствия». Рабство извращало нормальный ход вещей и превращало лживость в необходимую добродетель.
Еще одной формой сопротивления хозяевам стали побеги. Обычно беглецами становились молодые здоровые негры, которые на свой страх и риск пускались в подобную авантюру. Что толкало их на это? Возможно, боязнь наказания или стремление воссоединиться со своей любовью. или просто отчаянное желание испытать, каково быть свободным. Как правило, беглых рабов ловили и возвращали хозяину. Только тысяча попыток (или около того) в год завершалась успешно. И это на весь Юг! Уж больно далеким выглядел путь к свободе из южной глубинки. На пути у беглецов вставали белые патрули, уйти от них было бы невозможно, если б не поддержка со стороны. Неоценимую помощь беглым рабам в южных городах оказывали свободные чернокожие и активисты-аболиционисты, создавшие целую сеть укрытий, получившую название «подземной железной дороги». Беглецов прятали на «станциях» – законспирированных квартирах, а затем с помощью проводников-«кондукторов» переправляли в северные штаты или Канаду. Жительница Мэриленда Гарриет Табман, сама в прошлом рабыня, 19 раз выезжала на Юг в качестве «кондуктора», триста человек обрели с ее помощью свободу.
Как ни странно, но из всех форм противостояния системе рабского труда реже всего американские негры прибегали к открытому восстанию. Нет, слухи о негритянских мятежах постоянно циркулировали в среде белых плантаторов, но они, как правило, оказывались сильно преувеличенными. В первой половине XIX века случилось лишь три серьезных выступления чернокожих рабов. В 1800 году в Ричмонде (штат Виргиния) был раскрыт заговор Габриэля Проссера, в котором участвовало до тысячи негров с окрестных плантаций. Предполагалось, что они стянутся со всех сторон в город, захватят арсенал и, перебив белых хозяев, освободят рабов. В 1822 году в Южной Каролине произошло восстание под предводительством свободного чернокожего Денмарка Веси. Он намеревался объединить рабов и повести их на Чарлстон. В планах Веси было все то же: захват оружия, а затем и города, и месть белым хозяевам. После этого он собирался воспользоваться захваченными кораблями, чтобы вывезти свою армию за пределы Соединенных Штатов. В обоих случаях выступления рабов были подавлены, что называется, на корню: среди заговорщиков нашлись предатели, которые оповестили хозяев. Восставших чернокожих окружили, схватили и бросили в тюрьму; кого-то казнили, кого-то выслали из страны. Зато в 1831 году в округе Саутгемптон, штат Виргиния разгорелось настоящее кровавое восстание. Во главе его встал раб по имени Нат Тернер, у которого случались мистические видения. Таинственные голоса призывали его наказать белых за все те страдания и притеснения, которые они причиняли чернокожим. В августе того же года Тернер сколотил группу единомышленников и начал совершать набеги на различные плантации. Результатом стала смерть 55 белых южан. Банду Тернера в конце концов разгромили, сто человек казнили.
Тот факт, что мятежи чернокожих возникали нечасто, белые южане трактовали как доказательство вполне приемлемого качества жизни рабов: раз не бунтуют, значит, всем довольны. Однако на самом деле нежелание негров участвовать в мятежах объяснялось, скорее, простым здравым смыслом, чем природной пассивностью. Как тут побунтуешь, когда со всех сторон тебя окружают превосходящие по числу враги? Оружия у рабов не имелось, необходимых политических и географических знаний тоже. Рабы вообще в массе своей были неграмотными, поскольку законы южных штатов запрещали обучать их грамоте. И даже если бы удалось бежать с плантации, куда двигаться дальше? На всех дорогах полиция и белые патрули. Не только местные власти, но и федеральное правительство обязано было – согласно букве конституции – подавлять мятежи чернокожих. В таких условиях шансы на успех у рабов были, прямо скажем, призрачными, и они это понимали.
В то время как условия рабовладения были четко установлены, сказать то же самое о поведении самих рабов никак нельзя. Формально закон отрицал человеческую сущность рабов, но на практике чернокожие исподволь, но весьма настойчиво утверждали свою самоценность и значимость. Их повседневная тактика сочетала уклончивость, приспособленчество, тихий, неприметный вызов и неявный саботаж. Рабы постепенно присваивали себе некую меру контроля над условиями собственного существования. Они приобретали частичную власть над ходом событий – власть, тем более выгодную, чем менее заметно было их присутствие.
«Главенство» рабовладельцев никак не являлось абсолютным, скорее его следовало характеризовать как несовершенное. Одновременно и «подчиненность» рабов присутствовала лишь отчасти, в значительной мере она включала в себя элемент гуманности, не предусмотренный системой рабского труда.
«Особость», на которой так настаивали южане, носила ограниченный характер: по своему языку, религии, культурному наследию и революционным традициям они являлись сильными партнерами американской нации. И все же с течением времени стало заметно, что южные штаты неуклонно отдаляются от остальной страны. Они выработали собственный набор ценностей. Стиль их жизни все больше отличался от такового у северян. На протяжении десятилетий два региона сохраняли (и усугубляли) свою непохожесть и в конце концов дошли до той степени различия, когда столкновение конкурирующих интересов сделалось неизбежным.
Глава 6