Подраздел 1. Классификация аналогов раннего государства. Демократические ранние государства
1. Теоретические проблемы подраздела
1.1. Раннее государство и общество
Напомню, что раннее государстворассматривается в данной работе прежде всего как особая политическая организация общества (система политических и административных институтов). Однако в каких-то моментах государство и общество трудно отделить друг от друга, поскольку государство очень часто выступает от имени всего общества и тем самым все сильнее вовлекает его в круг собственных интересов. Но с другой стороны, оно, в свою очередь, начинает отвечать по многим обязательствам общества. Поэтому следует учитывать, что термин «раннее государство» может иметь два значения:
а) узкое, то есть собственно политическая организация общества;
б) широкое, то есть общество, которое имеет особую политическую форму (в этом случае точнее было бы даже говорить не раннее государство, а общество с раннегосударственной политической формой)[245]. Это широкое значение лучше использовать при анализе отношений какого-либо государства с другими государствами, ибо здесь общество и государство чаще всего выступают как целое.
Хотя эти значения не всегда легко разграничить, тем не менее разделение указанных смыслов не только возможно, но и крайне важно, поскольку помогает лучше понять принципиальные различия между ранним и сформировавшимся государством. В зрелом государстве государственные институты и само общество сильнее (теснее) связаны друг с другом. В раннем – намного слабее. Поэтому для раннего государства чаще используется первое значение слова «государство». Это связано с тем, что в раннем государстве, тем более в крупном и разноэтничном, государственная организация не представляет собой еще единственно возможную форму жизни общества. Раннегосударственные политические институты вырастают из старого общества, чтобы встать над ним. Но эта политическая сфера образует лишь некоторую надстройку, а собственный ее фундамент пока слаб[246].
Говоря образно, фактически имеется лишь некое государственное ядро, которое, благодаря силе своего влияния, объединяет общество и создает своего рода оболочку, отгораживающую социум от прямого внешнего воздействия. Но государственные начала еще не проникают в глубь жизни населения, не перестраивают многие институты, сложившиеся до государства. Иными словами, форма (политические институты) и содержание (общество) еще плохо притерлись друг к другу.
Поэтому центральная власть во многом еще опирается на догосударственные институты. Взять те же Гавайи или Таити: и после образования государств на этих архипелагах представление об особой сакральности верховного вождя оставалось важнейшим в их политической идеологии (так же, вероятно, было и в ранней истории Египта). Другой пример – Киевская Русь: славянские племена платили дань Олегу или Игорю так же, как они платили ее аварам или хазарам. Неудивительно, что они рассматривали киевского князя еще не столько как их истинного государя, сколько как верховного сборщика дани.
Только постепенно центральная власть формирует политическую сферу и перестраивает общество уже под себя (насколько это, конечно, бывает возможным) с помощью различных методов, о которых шла речь (реформ, поиска новых методов регулирования жизни общества, насилия, собственной идеологии, редистрибуции власти). Чем глубже государственное воздействие, тем сильнее подгоняются общество и политическая форма друг к другу.
Таким образом, в раннем государстве государственная система еще слаба и ее не хватает для решения всех тех задач, которые становятся позже совершенно обязательными для нее. И это тоже показывает принципиальные различия между ранним и сформировавшимся государством. Эрнст Геллнер говорил, что государство – это институт или ряд институтов, основная задача которых (независимо от всех прочих задач) – охрана порядка. Государство существует там, где специализированные органы поддержания порядка, как, например, полиция и суд, выделились из стихии общественной жизни[247]. Я еще вернусь к этой его мысли, которая более верна именно для зрелого, правильного государства, чем для раннего. Здесь же только подчеркну следующее. С самого своего появления государство неизбежно все сильнее начинает вмешиваться в жизнь общества, изменять и перестраивать ее. И все же, мне думается, главная функция раннего государства (по крайней мере, на стадии государства зачаточного) не столько поддержание порядка внутри общества, сколько обеспечение суверенитета и внешней безопасности. Если государство завоевательное, то это органически дополняется необходимостью держать завоеванные территории в повиновении. Во всяком случае очевидно: внутренний порядок ранние государства регулировали только частично, оставляя многое в руках местного самоуправления. А вот внешние военные задачи изначально монополизируют[248].
1.2. Задачи и проблемы подраздела
Мы говорили, что раннее государство возникает лишь в обществе определенной сложности, которое достигло необходимого уровня развития, и в частности имеет определенный уровень социокультурной и политической сложности, объем прибавочного продукта и богатства, размер территории, численности населения. Но, как мы видели, и в таких социумах государство появляется не всегда, а лишь при определенных условиях. Многие же общества, достигая этих параметров, не образовывали государства, а развивались по иным траекториям[249]. Такие общества я называл аналогами раннего государства. Общее представление о таких обществах читатель уже имеет. А в данном подразделе я хочу дать некоторую их классификацию, а также обратить внимание на те черты сходства и отличия аналогов раннего государства от государств, которым было уделено недостаточное внимание. Это первая задача подраздела.
Другая задача заключается в том, чтобы выполнить обещание, которое давалось ранее, то есть основательно разобрать вопрос: являются ли античные демократические политии ранними государствами или его аналогами. Обе задачи теоретически связаны между собой. Если Афины и Римская республика – все же ранние государства, тогда надо найти такие определения раннего государства, которые бы относились в равной мере как к монархическим (иерархическим), так и к демократическим; как к бюрократическим, так и небюрократическим государствам. Соответственно возникает вопрос и о типологии ранних государств.
Если же Афины и Римская республика – это аналоги раннего государства, значит, они должны быть включены в классификацию аналогов. Но это означает, что на каком-то этапе социальной эволюции развитие аналогов надо трактовать уже не как боковую, а как генеральную линию эволюции, а государственные ветви – соответственно как боковые. Ибо, разве не являлось развитие республиканского Рима с какого-то времени, скажем, с победы над Ганнибалом, ведущей линией исторического процесса? Следовательно, тогда правомерно считать, что некоторые аналоги могли превосходить некоторые ранние государства не только по уровню социального развития и развития отдельных направлений культуры, ремесла и торговли, но и в политическом и даже в эволюционном плане.
В самом деле, Римская республика дает нам весьма редкий пример политии, которая в течение сотен лет ни разу не распалась. А ведь даже такие классические и крепкие и к тому же этнически однородные государства, как Египет и Китай, периодически распадались. Напомню, что устойчивость к распаду выдвигалась (Коэном, Карнейро и другими) как важный признак государства. Есть и еще одно очень важное преимущество Рима перед множеством ранних государств: почти общепризнанно, что большинство из них не в состоянии стать зрелыми государствами. Рим же оказался способным к подобной трансформации.
Таким образом, вопрос о том, как классифицировать Афины (и другие античные полисы) и Римскую республику: в качестве ли ранних государств особого типа или аналогов раннего государства – приобретает большое теоретическое значение[250].
2. Еще раз об аналогах раннего государства
2.1. Эволюционные альтернативы стейтогенеза
Взгляд на государство как на единственно возможный и потому безальтернативный итог развития догосударственных политий все еще доминирует. И это усиливает и без того большие методологические трудности, с которыми столкнулись многие отечественные и зарубежные исследователи при анализе сложных негосударственных обществ и ранних государств[251].
Однако, как уже не раз говорилось, многие проблемы будет легче решать, если отказаться от идеи, что государство было единственной и универсальной возможностью развития для усложнившихся постпервобытных обществ, и признать, что были и иные, альтернативные пути для развития подобных обществ, помимо превращения в раннее государство.
Эти альтернативные раннему государству пути заключались, как мы уже знаем, в том, что с уровня, с которого уже потенциально открывался путь к раннему государству, собственно государствами становилась только часть политий. Другие же (и их могло быть большинство) достигали указанного уровня и часто существенно перерастали его, но тем не менее в раннее государство не превращались. Однако их развитие не прекращалось, просто оно шло как бы параллельным стейтогенезу курсом. Такие общества, которые уже достигли или переросли уровень развития и сложности, позволяющий трансформироваться хотя бы в небольшое и примитивное (зачаточное) раннее государство, были названы мной аналогами раннего государства.
Подчеркиваю, что, говоря о некоем уровне потенциальной возможности трансформироваться в государство, я не имею в виду обязательно фактическую (конкретно-историческую) способность стать государством. Особенности географического положения, производственная база, принципы организации общества, историческая ситуация и прочее могли препятствовать такой трансформации. Речь идет о том, что объективные данные: размер, численность населения, уровень социокультурной и / или политической сложности, которых эти общества достигли, – в других ситуациях при наличии конкретных благоприятных условий уже дают возможность начать трансформацию в государство. Это подтверждает тот вывод, который был сделан нами раньше: структурно-функционально ранние государства отличаются от аналогов не столько уровнем развития, сколько, прежде всего, некоторыми особенностями политического устройства и «техникой» управления, а исторически – тем, что первые имели определенное, удачное для образования именно государства сочетание особых условий, а вторые – не имели их.
Таким образом, до обретения обществом указанных выше объективных условий (показателей, параметров) ни при каких благоприятных условиях государство образоваться не может. После обретения обществом таких объективных условий оно уже может стать государством – но только при благоприятных условиях[252]. При их отсутствии потенциально раннегосударственные общества продолжают развиваться, но только как аналоги раннего государства.
Таким образом, по достижению постпервобытными обществами определенного объема и уровня сложности в них начинался тот или иной процесс качественных изменений. Но направлений таких трансформаций было много. Ретроспективно это множество путей имеет смысл разделить на два главных:
– непосредственное преобразование в раннее государство (более редкий путь, по крайней мере, до тех пор, пока государственность не стала широко распространенной);
– трансформация в аналог государства.
В свою очередь, пути развития аналогов также различны. Одни оказываются вовсе не способными стать государством, как по самой своей природе, так и из-за того, что их политогенез был насильственно прерван (в нижеприведенных примерах это ирокезы, туареги, хунну, галлы и другие). Другие аналоги превращаются в государство. Однако такой переход осуществляется по достижению уже весьма высокого уровня развития и сложности, вполне сравнимого с уровнем многих государственных обществ. Причем уровень, с которого разные аналоги превращаются в государство, сильно варьирует. Одни аналоги трансформируются в государство, имея население 10–15 тыс. человек, другие – уже много десятков тысяч, а третьи – сотни тысяч. Фактически некоторые аналоговые общества до преобразования в государство делают еще одну-две трансформации, превращаясь в еще более сложный и крупный аналог (примеры мы увидим далее).
Всеэто значит, что переход к государству в разных обществах осуществляется не с одного и того же, как обычно полагают, а с очень разных уровней социокультурной и политической сложности.Если этого не учитывать, то невозможно понять, ни какие условия требуются для образования раннего государства, ни какова его специфика по сравнению с другими типами политий, а значит, и не получится дать удачную дефиницию раннего государства.
Однако другая сторона вопроса заключается в том, что общество, которое позже (по отношению к периоду, в котором мы его рассматриваем) должно превратиться в государство (с какого бы высокого этапа развития это ни происходило) все равно является догосударственным. И это, на первый взгляд, означает как бы противоречие в моей теории аналогов раннего государства. В самом деле, как аналоги могут одновременно быть и догосударственными, и равными государству политиями? Однако никакого противоречия тут нет. Дело в том, что можно вести речь о стадиально догосударственных и исторически догосударственных обществах. А это большая разница. Аналоги выступают только как исторически догосударственные, но не как стадиально догосударственные.
Другими словами, стадиально аналоги раннего государства были равны ранним государствам (и те и другие находились на одной – раннегосударственной – стадии политогенеза), но исторически оставались догосударственными.
Для лучшего понимания такого разграничения можно провести следующую аналогию. Скотоводство может исторически предшествовать земледелию, но стадиально – это равные виды производства[253]. Можно привести и более близкую россиянам аналогию. Если считать капитализмом господство негосударственного капитала в промышленности, то сегодня Россию в этом смысле уже можно назвать капиталистическим обществом. Но тогда социализм неожиданно оказывается докапиталистическим строем. Однако, очевидно, что он не равен докапиталистическому феодальному строю. Феодализм был и стадиально, и исторически докапиталистическим, а социализм был индустриальным обществом и выступал как аналог капиталистического индустриального хозяйства.
Таким образом, я предложил разделить все догосударственные общества на две группы: стадиально (принципиально) догосударственные, и стадиально равные раннему государству. Первые – при наличном уровне сложности и размеров не могутобразовать раннее государство. Вторые – объективно уже способныобразовать государство. Они и есть аналоги раннего государства[254]. При этом многие аналоги, находясь на одной стадии эволюции с ранними государствами, исторически были догосударственными политиями.
И еще одно принципиальное замечание. Стадиальное равенство означает только нахождение в объеме одной стадии развития. Но оно не означает равенства и по всем остальным параметрам. Одни социальные организмы и явления в рамках стадии выступают более развитыми, прогрессивными, универсальными, перспективными, чем другие. Именно так и обстоит дело в отношении ранних государств и аналогов. Иначе раньше или позже аналоги не стали бы трансформироваться в государства.
2.2. Аналоги раннего государства: классификация
Следует учитывать, что приведенные ниже в примерах аналоги сильно отличаются друг от друга по развитости и размерам. Однако во всех случаях речь идет либо об унитарных политиях, либо о прочных политических союзах с институционализированными механизмами объединения. Последние имели какие-то общие верховные органы и механизмы, поддерживающие политическую устойчивость, и представляли, по крайней мере, с точки зрения иных обществ, некое постоянное единство. Народы, имеющие только культурное единство, а политически способные объединяться лишь кратковременно для определенных действий (вроде нуэров или берберов[255]), нельзя считать аналогами раннего государства.
Все приведенные ниже примеры – это общества, население которых достигает, по крайней мере, несколько тысяч человек. Однако население многих описанных ниже аналогов составляет десятки, сотни тысяч, а то и миллионы человек. Вопрос о роли размеров обществ и численности населения в политогенезе будет рассмотрен сразу после классификации аналогов.
Все аналоги отличаются от ранних государств особенностями политического устройства и управления. Однако, как мы видели, в каждом типе аналогов это проявляется по-разному. Например, в самоуправляющихся общинах недостаточно прослеживается отделение власти от населения; в конфедерациях – налицо слабость централизации власти и т. п. Поэтому я старался классифицировать аналоги по особенностям их политической формы, хотя полностью провести этот принцип достаточно трудно. Можно выделить следующие типы и подтипы аналогов.
Во-первых, некоторые самоуправляющиеся общины и территории.
А) городские и полисные, особенно при наличии развитой торговли. Примерами таких самоуправляющихся городских общин являются города этрусков (о них еще будет сказано далее) и некоторые (но, конечно, далеко-далеко не все) греческие полисы[256]; храмово-городские общины Аравии (Северо-восточный Йемен II–III вв. н. э)[257], возможно, некоторые города Галлии, где в целом насчитывалось до тысячи «подлинных городов», население некоторых из них достигало десятков тысяч человек[258].
Б) достаточно крупные самоуправляющиеся переселенческие территории (вроде Исландии X–XIII вв.)[259]. Исландия дает нам интересный пример превращения малого аналога в более крупный, а также того, как рост объемов и сложности общества постепенно все же склоняет развитие аналогов к государственности. В конце XI века в Исландии насчитывалось примерно 4500 сельскохозяйственных дворов[260], а население, вероятно, составляло где-то 20–30 тыс. человек. Оно затем сильно увеличилось и в XIII в. достигло 70–80 тыс. человек[261]. Соответственно изменилась и социальная структура общества. В начале XI в. было принято решение о разделе крупных земельных хозяйств знати (хавдингов) между фермерами (бондами), который завершился в середине XI столетия[262]. Таким образом, Исландия превратилась в общество фермеров-середняков. Однако через некоторое время вследствие роста населения число арендаторов («держателей») земли вновь стало увеличиваться, и в конце концов они начали составлять большинство населения. В результате уже в XII столетии имущественное и социальное неравенство вновь так усилилось, что стало влиять на трансформацию основных институтов исландского общества[263].
Необычайно ожесточились и кровавые раздоры, хотя ранее военные действия не были ни столь жестокими, ни столь массовыми. В столкновениях подчас принимали участие не единицы или десятки людей, а сотни и даже тысячи. Причинами междоусобиц среди хавдингов все чаще были жажда добычи и власти[264]. Таким образом, необходимый элемент насилия, прежде в Исландии почти отсутствующий, стал усиливаться, что, несомненно, способствовало движению общества именно к государственности.
В) территории, на которых жили крупные группы различного рода изгоев, имеющие свои органы самоуправления и представляющие собой организованную и грозную военную силу, например, донские и запорожские казаки[265] и, если Гумилев прав, возможно, и жужани[266].
Во-вторых, это некоторые большие племенные союзы, с достаточно сильной властью верховного вождя («короля», хана и т. п.).
А) Более или менее устойчивые союзы племен, этнически однородные или имеющие крепкое моноэтническое ядро. Примером могут служить некоторые германские племенные объединения периода великого переселения народов (бургунды, салические франки, вестготы, остготы и другие), которые насчитывали 80–150 тыс. населения[267]; союзы племен некоторых галльских народов, в частности в Бельгике и Аквитании[268].
Б) Очень крупные политии, возникшие в результате успешных войн (вроде гуннского союза Аттилы V в. н. э. [269], аварского каганата хана Баяна второй половины VI в. н. э.), но непрочные и этнически разнородные. Близким к такому типу был союз во главе с готским вождем Германарихом в Северном Причерноморье в IV в. н. э., который состоял из многих разноязычных, чуждых друг другу племен, в том числе кочевых и земледельческих[270].
В) Промежуточным типом между аналогами, описанными в пп. А и Б могут служить союзы племен под руковод-
ством того или иного выдающегося лидера, состоящие из этнически близких народов, но не очень прочные, обычно распадающиеся после смерти лидера или даже при его жизни (как это случилось с союзом Маробода). В I до н. э. –
II в. н. э., например, у германцев возникали крупные союзы: свевский союз Ариовиста, союз херусков Арминия, маркоманский союз Маробода, батавский союз Цивилиса и другие[271]. О масштабах некоторых образований можно судить по союзу Маробода (конец I в. до н. э.– начало I века н. э.). Маробод объединил маркоманов с лугиями, мугилонами, готами и другими народами, и создал крупную армию по римскому образцу, насчитывающую 70 тысяч пехоты и 4 тысячи конницы[272]. Маробод был разбит вождем херусского союза Арминием[273]. Другими примерами подобных аналогов являются гето-дакский союз Буребисты[274] и объединение славянских племен Богемии и Моравии (так называемое государство Само)[275]. Весьма интересно, что его глава Само, по свидетельству хроники Фредегара и, по мнению ряда ученых, был не славянином, а франкским купцом[276].
К подобному типу следует отнести и различные (средних размеров) объединения кочевников под руководством одного лидера, иногда не переживающие смерти вождя, иногда имеющие короткие династии. Таким был, например, восточный (донской) союз половцев под руководством хана Кончака и его сына Юрия Кончаковича[277].
Г) Крупные образования, которые удерживались в единстве в основном силой авторитета вождей, а не силой принуждения. Например, доинкское вождество Лупака (XV в.) в Перу имело население более 150 тыс. человек и им управляли два верховных вождя без института принудительной силы, а специализированный и принудительный труд имел место, по сути, на основе взаимного согласия[278].
В-третьих, большие племенные союзы и конфедерации, в которых королевская власть отсутствовала.
А) Примерами таких племенных союзов без королевской власти могут служить саксы в Саксонии; эдуи, арверны, гельветы в Галлии. Причем необходимо особо подчеркнуть, что процессы социального и имущественного расслоения у них (особенно у галлов) зашли весьма далеко и опережали политическое развитие.
У саксов (в Саксонии) до их завоевания Карлом Великим королевская власть отсутствовала, но во главе племенных подразделений стояли герцоги. Общее военное командование осуществлял герцог, избранный по жребию[279]. Политическая организация всей территории осуществлялась в форме своеобразной федерации отдельных областей. Общие дела решались на собрании представителей областей в Маркло на Везере[280]. Саксы делились на три социальных слоя (за исключением рабов): родовую знать (эделингов-нобилей), свободных (фрилингов-liberi) и полусвобод-
ных литов. При этом существовали резкие различия в правовом статусе между нобилями и фрилингами[281], что было юридически закреплено в Саксонской правде. В первых двадцати статьях этого кодекса нобили выступают единственными носителями правовых норм[282].
Галлия времен завоевания Юлием Цезарем была очень богатой территорией с огромным населением, по разным подсчетам, от 5 до 10 и более млн человек[283] с большим количеством городов, развитыми торговлей и ремеслами. Социальное расслоение было велико[284]. По свидетельству Цезаря, простой народ жил на положении рабов[285]. В то же время знатные галлы имели по несколько сот, а самые знатные по несколько (до десяти) тысяч клиентов, из которых они формировали конное войско, заменявшее всеобщее ополчение и тем самым противостоящее основной массе галлов[286]. В аристократических без королевской власти civitas, (так римляне называли территорию племенных объединений в Галлии) имелось отчетливое военное единство, а механизмы принятия политических и иных решений реализовывались через посредство одного или нескольких выборных магистратов – вергобретов[287]. Численность отдельных племенных союзов и конфедераций была очень большой. Например, число гельветов, которые под давлением свевов стремились в 58 до н. э. переселиться в Западную Галлию, по разным данным составляла от 250 тыс. до 400 тыс.[288]
Б) конфедерации различных по форме обществ, порой образующие весьма устойчивые и сильные с военной точки зрения политические образования. Например, конфедерации племен, вроде ирокезов[289], туарегов[290], печенегов[291]. Правда, тут уместно процитировать Хазанова, что большинство «федераций» и «конфедераций» (по крайней мере, у кочевников) создавалось отнюдь не на добровольной основе[292].
В) конфедерации городов, подобно этрусской конфедерации[293]. Сами этрусские города, в которых было олигархическое правление военно-служивой знати[294], скорее всего не являлись государствами (насколько можно судить по скудным данным), а представляли собой аналоги малого государства. А их федерация представляла собой аналог уже среднего государства[295]. В известной мере аналогом среднего государства выступал и союз немецких городов – Ганза в XIII–XV вв. Этот союз в период своего расцвета объединял около 160 городов[296] и был способен выигрывать войны у Дании.
Д) Автономные сельские территории, представляющие собой федерацию (или конфедерацию) сельских политически независимых общин, например, у горцев[297].
Примером может служить Нагорный Дагестан[298]. Общины (джамааты), входившие в федерацию (т. н. «вольное общество»), иногда и сами по себе представляли весьма крупные поселения. Некоторые общины насчитывали до 1500 и более домов[299], то есть были размером в небольшой полис, и имели многоуровневую (до пяти уровней) систему самоуправления[300]. А федерация, иногда объединявшая по 13 и более сел, представляла собой политическую единицу в десятки тысяч человек, с еще более сложной организацией. Между семейными группами (тухумами) существовало социальное неравенство и различие в рангах[301]. Другим примером служат группы деревень (village groups) в юго-восточной Нигерии, объединяющие нередко десятки деревень с общим населением в десятки (до 75) тысяч человек. Каждая такая группа деревень имеет собственное название, внутреннюю организацию и центральный рынок[302].
В-четвертых, это сверхкрупные объединения кочевников, таких, как хунну, внешне напоминавшие крупные государства, которые Крадин называет «кочевыми империями» и определяет как суперсложные вождества. «Кочевые империи» внутренней Азии, по мнению Крадина, имели население до 1–1,5 млн. чел[303].
Мне думается, что суперсложным вождеством можно считать и Скифию VI–V вв. до н. э. Это было крупное иерархическое многоуровневое объединение с идеологией родового единства всего общества, с редистрибуцией (дань и повинности), обладающее военным единством. Скифия делилась на три царства во главе с царями, один из которых, по-видимому, был верховным правителем. Имеется также мнение, что в целом Скифия управлялась обособленным царским родом, который правил по принципам улусной системы[304]. Цари имели собственные военные дружины. У скифов выделялись сословие жрецов и аристократия. Последняя имела частные дружины воинов и большие богатства. Методы управления в Скифии, однако, оставались еще в основном традиционными, поэтому ранним государством ее считать нельзя, но и на обычное догосударственное общество она никак не походит. В конце V – первой половине IV века до н. э. при царе Атее в Скифии происходит переход к раннему государству[305]. Этот царь устранил других царей, узурпировал власть и объединил всю страну от Меотиды (Азовского моря) до низовьев Дуная и даже стал продвигаться на запад за Дунай[306].
В-пятых, в связи с вышесказанным, становится очевидно, что многие (и уж тем более очень крупные) сложные вождества можно считать аналогами раннего государства, поскольку по размерам, населенности и сложности они не уступают малым и даже средним государствам. Некоторые примеры таких сложных вождеств уже приводились выше. Но стоит взять еще пример гавайцев.
Как известно, гавайцы достигли значительных хозяйственных успехов, в частности в ирригации[307], очень высокого уровня стратификации и аккумуляции прибавочного продукта элитой[308], основательного идеологического обоснования привилегий высшего слоя. К моменту открытия их Джеймсом Куком здесь сложилась политическая система, когда сосуществовало несколько крупных вождеств. Хотя войны были обычным явлением, за тридцать лет до прибытия Кука был заключен мирный договор между вождествами[309]. Число жителей отдельных вождеств колебалось от 30 до 100 тыс. человек[310]. Вождества делились на районы от 4 до 25 тыс. человек[311]. Таким образом, все условия для образования раннего государства в этих вождествах были: достаточная территория с разделением на районы и большое население, высокая степень социальной стратификации и значительный прибавочный продукт, сильная власть верховного вождя и жесткая иерархия власти, развитая идеология и территориальное деление, а также и другое. Однако государства не было.
В то же время величина и развитость гавайских вождеств и тем более вождества непосредственно на самом о. Гавайи дают основания считать их аналогами ранних государств. Для доказательства этого утверждения стоит сделать некоторые сравнения. Население этого самого крупного вождества гавайского архипелага составляло сто тысяч человек[312], что в сто раз превосходит численность населения типичного простого вождества, такого, например, какие были на тробриандских островах[313]. По мнению Джонсона и Ёрла, только число вождей на о. Гавайи могло доходить до тысячи человек,то есть равнялось всему количеству жителей одного тробриандского вождества[314]. Такова разница между принципиально догосударственной политией и аналоговой раннему государству! Если же прибавить к числу вождей на о. Гавайи других представителей элиты (управляющих землями, жрецов, дружинников) и членов их семей, то, думается, численность элиты превысила бы число всех жителей самых мелких государств на Таити, население которых, согласно Классену, составляло 5000 человек[315]. Таким образом, гавайские политии вполне сравнимы с ранними государствами и даже превосходят некоторые из них по размерам, населенности, социокультурной сложности, степени социальной стратификации и централизации власти. Все это доказывает, что гавайские сложные вождества можно считать аналогами малых и средних ранних государств.
Я думаю, что близким к размерам (в десятки тысяч) и уровню развития не самых крупных гавайских вождеств было и сложное вождество на островах Тонга, где население делилось на три ранга (касты). Представители высшей касты эги (благородные) были вождями, которые имели свои дружины, большие богатства, много клиентов и зависимых людей. Во главе тонгайского общества стояли два верховных правителя: светский (профанный), имеющий основную власть, и сакральный[316]. Заимствование новых видов оружия и новых военных методов сначала у фиджийцев, а затем и у европейцев усилило междоусобные войны среди тонгайских вождей. Это, в конце концов, привело в 1845 году к объединению островов под властью короля-христианина Тубоу I[317], что и ознаменовало образование раннего государства в тонгайском обществе.
Следует указать, что некоторые авторы относят к альтернативным раннему государству формам и другие типы обществ. В частности, Д. М. Бондаренко считает, что Бенин XIII–XIX веков следует рассматривать не как раннее государство, а как особый тип комплексного негосударственного иерархического социополитического организованного общества. Такое общество он называет «мегаобщиной», поскольку оно было сверху донизу охвачено общинными и квазиобщинными отношениями и понятиями и в целом представляло как бы одну гигантскую «мегаобщину»[318].
Еще один пример – конфедерация Ашанти в XVIII в. В. А. Попов определяет ее как «союз племен, аналогичный Лиге ирокезов, Конфедерации криков, Союзу гуронов» и т. п. надплеменным образованиям[319]. Правда, по тем характеристикам, которые дает Попов, ашантийская конфедерация все же более похожа на примитивное государство, чем на аналог (наличие определенных административных органов управления, тенденция к замене родоплеменной знати служивой знатью; начало налогообложения; проведения ряда реформ в управлении, особенно реформ Осея Коджо, и т. п.)[320]. Не случайно сам Попов говорит о том, что у ашанти имелся некий «синдром государства», но вот в марксистском понимании государства не было[321].
2.3. Аналоги раннего государства: размеры и некоторые характеристики
Вопрос о размерах аналогов раннего государства приобретает очень важное значение, поскольку есть прямая зависимость: чем больше населения в политии, тем выше (при прочих равных условиях) сложность устройства общества, поскольку новые объемы населения и территории могут требовать новых уровней иерархии и управления[322]. Но раз аналоги сравниваются с ранним государством, то необходимо посмотреть, какие размеры считаются минимально необходимыми для ранних государств. Однако по данному вопросу единого мнения нет.
Иногда выстраивают такую шкалу: простое вождество – население тысячи человек; сложное вождество – десятки тысяч человек; государство – сотни тысяч и миллионы человек[323]. При этом получается внешне стройная и безупречная линия уровней культурной эволюции: семья (семейная группа), локальная группа, коллективы во главе с бигменами, вождество, сложное вождество, архаическое государство, национальное государство[324].
Для построения схемы эволюции в целом такая линия является продуктивным приемом, но для наших целей она не годится. Ведь в ней полностью проигнорированы государства размерами от нескольких тысяч до 100 тысяч, которые есть даже и сегодня (например, Науру, Кирибати), а в древности и средневековье было гораздо больше. В то же время высказывается также мнение, если и не бесспорное, то заслуживающее внимания, что первые государства (имеется в виду первичные, по определению Фрида, государства) всегда и всюду бывают мелкими, охватывая одну территориальную общину или несколько связанных между собой общин[325]. Следовательно, в этом плане ранние государства размером от нескольких тысяч до 100–200 тыс. чел. имеют особый интерес для исследователей стейтогенеза. Мне также представляется оправданной точка зрения Классена, который считает, что для образования государства в политии должно быть не менее нескольких тысяч человек. Классен добавляет, что самые малые государства на Таити имели население не менее 5000 человек[326]. Но это, конечно, самый нижний предел для раннего государства. Это пограничная зона, поскольку и стадиально догосударственные политии могут иметь такое и даже большее население. Особенно если речь идет о переходном периоде, когда догосударственное общество уже почти созрело к тому, чтобы перейти этот рубеж.
Дьяконов приводит интересные данные о предполагаемом населении городов-государств Двуречья («номовых» государств, как он их называет) в III тыс. до н. э. Население всей округи Ура (площадью 90 кв. км.) в XXVIII–XXVII вв. до н. э. составляло предположительно 6 тыс. человек, из них 2/3 в самом Уре. Население «нома» Шуруппак в XXVII–XXVI вв. до н. э. могло составлять 15–20 тыс. Население Лагаша в XXV–XXIV вв. до н. э. приближалось к 100 тыс. чел.[327]
Можно привести и другие примеры. Население в 10–20 или даже более тысяч человек каждое, в