Присоединение Сибири и освоение американских земель
(до создания РАК)
Одним из первых историков, уделившим специальное внимание проблеме заселения Сибири в XVII в., стал С.В. Бахрушин[120]. Он начал заниматься историей Сибири еще в 1916 г., а в 1920-е –1940-е гг. стал научным лидером советского сибиреведения. С.В. Бахрушин исключительно подробно описал маршруты в Сибирь через Уральский хребет, использовавшиеся русскими первопроходцами. При этом он отмечал особые усилия государства, направленные на освоение Сибири на раннем этапе, и считал, что, по крайней мере, до 1620-х гг. «общее направление политики остается почти всецело в руках центральных правительственных органов».
Вместе с тем именно С.В. Бахрушин первым выступил с идеями о главной роли не в колонизации Сибири торговых и промышленных людей Поморья, опровергая преобладавший в дореволюционной историографии взгляд, согласно которому имело место военно-правительственное присоединение Сибири. Эти выводы получили в дальнейшем свое подтверждение. Огромный фактический материал, содержащийся в исследованиях С.В. Бахрушина, и скрупулезное изучение каждой избранной темы заставляют историков вновь и вновь обращаться к его научному наследию. Так, в Новосибирске на протяжении более чем 30 лет (1966–1998) организовывались «Бахрушинские чтения», всего было проведено 27 таких совещаний. В 30–50-х годах XX в. советскими историками активно исследовался начальный этап русского полярного мореплавания. Ими была проделана основная работа по исследованию плаваний поморов в устье Оби, открытий островов Северного Ледовитого океана, экспедиций русских землепроходцев на северо-востоке Азии. Помимо хронологического описания полярных экспедиций, исследователи в ряде случаев с марксистских позиций рассматривают также социально-экономические и политические предпосылки их снаряжения.
В послевоенные годы в советском историческом сибиреведении определилось новое направление, объектом изучения которого стали аграрные отношения. Его родоначальник В.И. Шунков исследовал систему взаимоотношений сибирской воеводской администрации с земледельческим населением региона, процесс создания слобод, проследил эволюцию форм государственной стимуляции развития земледелия в Сибири, переход от десятины к оброку, подробно рассмотрел опыт русского земледелия за Уралом от его становления до возникновения крупных земледельческих очагов[121]. Он определил границы и населенность четырех основных сельскохозяйственных районов Сибири XVII в., причины их возникновения и географического положения, выявил особенности каждого из них.
Многие исторические процессы и явления рассматривались В.И. Шунковым преимущественно сквозь призму классовой борьбы, что скрывало другие причины и следствия рассматриваемых явлений. В 1950-х годах XX века появляется несколько работ по истории колонизации Сибири XVII столетия, авторы которых пытались определить роль государства, населения и отдельных личностей в этом процессе. Плодотворным для изучения истории Сибири эпохи феодализма стал период второй половины 1950–70-х годов, что было связано с созданием Института истории, филологии и философии СО АН СССР, активизировавшего научно-исследовательскую работу ученых-сибиреведов. Они выявили преобладание выходцев из Поморья практически во всех сферах деятельности, существовавших в Сибири конца XVII – начала XVIII в. Было установлено, что поморцы не только заселили и хозяйственно освоили Сибирь, но также во многом способствовали складыванию там своеобразных, отвечающих местным условиям черт хозяйственной и бытовой жизни. Одновременно с историками вопрос о местах выхода первых русских жителей Западной Сибири разрабатывали языковеды, изучавшие сибирские говоры и диалекты. Их работы подтвердили вывод о преобладании среди всех категорий первопоселенцев Западной Сибири выходцев с Русского Севера, преимущественно из его северо-восточных районов.
Первые наблюдения о решающей роли выходцев с Русского Севера в освоении Сибири были сделаны уже в дореволюционной историографии. Так, еще А.А. Дмитриев показал, что во второй половине XVI – первой половине XVII в. Западная Сибирь заселялась преимущественно выходцами с Русского Севера, а также с Волги, Камы и в меньшей степени из Центральной России[122]. П.Н. Буцинский был одним из немногих дореволюционных историков, который не рассматривал присоединение Сибири исключительно как завоевание[123]. Изучая государственные мероприятия по заселению Западной Сибири, он пришел к выводу, что «Московское правительство при этом, прежде всего, преследовало экономические цели, стремилось развить земледелие по ту сторону Уральского хребта, чтобы Сибирь могла иметь свой хлеб». Он полагал, что в колонизации преобладала торгово-промышленная составляющая, и в целом она носила мирный характер. Относительно состава переселенцев он также придерживался мнения о доминировании представителей Русского Севера. Именно он впервые высказал идею об установлении крепостного права как о главном факторе миграции крестьянского населения в Сибирь, а также о поощрении этой миграции государством. В дальнейшем эти тезисы были поддержаны советской историографией.
Наиболее значительные работы о колонизации Приуралья и Западной Сибири созданы А.А. Преображенским[124]. Он исследовал миграцию населения и сыск беглых, наемный труд в крестьянском хозяйстве и другие стороны жизни уральских крестьян. В отличие от своих предшественников, историк показал ведущую роль поморского черносошного крестьянства в заселении и освоении Урала и Западной Сибири. Он установил, что заселение этих территорий активизировалось в XVI в., когда колонизационный поток русских крестьян и промышленников из районов ранней колонизации (Заонежские погосты, Подвинье, Вологда, Устюг Великий) еще энергичнее стал продвигаться на новые, необжитые земли Приуралья, а затем выплеснулся на просторы Сибири, куда жителями Поморья переносился и внедрялся свой опыт в XVII – середине XIX в.
А.А. Преображенский пришел к заключению, что Урал и Западная Сибирь стали областью государственного феодализма (в смягченной форме) и приобрели социальную окраску, сходную с Поморьем. Эти регионы в изучаемый период были «не только резервом феодально-крепостнического режима, но также средой вызревания первичных форм буржуазных отношений в области промышленности, сельского хозяйства и рыночных связей».
В целом самой крупной проблемой, которая активно разрабатывается в современной историографии истории Сибири XVII–XVIII вв., является проблема присоединения Сибири к России. В этом вопросе наблюдалось серьезное изменение подходов уже в советский период. Так, в работах 1920– 1930-х гг. преобладала концепция завоевания Сибири. Это объяснялось, во-первых, традиционностью такого взгляда, поскольку дореволюционная историография трактовала присоединение Сибири к России как завоевание, а, во-вторых, способствовала утверждению разоблачительных оценок колониальной политики царизма. Эта точка зрения была отражена в работах С.В. Бахрушина, С.Б. Окуня и др. Затем начинается смягчение оценок этого процесса, который характеризовался если не как «добровольное вхождение», то, как минимум, как «присоединение».
Начиная с 1960-х гг. усилиями наиболее крупного на тот момент историка-сибириведа В.И. Шункова нейтральный термин «присоединение» стал получать широкое распространение. Правда, В.И. Шунков имел в виду, что присоединение – термин, который включает в себя «явления различного порядка – от прямого завоевания до добровольного вхождения», что «факты добровольного вхождения пока что установлены лишь по отношению к отдельным народностям» и что «отрицать наличие в этом процессе элементов прямого завоевания, сопровождавшегося грубым насилием, значит игнорировать факты».
Основная претензия, которую современные исследователи выдвигают сторонникам понятия «присоединение» заключаются в том, что те фактически использовали его для возрождения идеи о «мирном» или даже «добровольном» вхождении сибирских народов в состав России. Элементы завоевания в рамках этого подхода признавались только на раннем этапе, например, в период походов Ермака, причем постепенно этими походами и территорией Сибирского ханства эти элементы и были ограничены.
В результате это привело к тому, что к 1970-м гг. концепция преимущественно мирного и добровольного присоединения Сибири к России в целом стала доминирующей. Этот взгляд был крайне зависим от идеологических установок советского государства с его идеями «формирования советского человека» и «дружбой народов». Когда идеологические установки под влиянием перестройки и начавшегося распада СССР стали рушиться, то и сама концепция присоединения стала уходить в прошлое.
С конца 1980-х гг. уже и официальная власть стала призывать к тому, чтобы в исторических сочинениях была показана «неискаженная, полная правда о реальных процессах развития межнациональных отношений в СССР, о том, какие причины привели к возникновению острых коллизий в межнациональных делах. И здесь не должно оставаться «белых пятен». Это дало толчок для дискуссии о природе процессов формирования России как многонационального государства.
С начала 1990-х гг. усилиями историков – представителей бывших союзных или автономных республик СССР – фактически обще-
употребимыми стали термины «завоевание», «колониальная политика», «экспансия».
В этой политико-идеологической ситуации началось формирование новой историографии присоединения Сибири к России. Для нее характерны следующие черты. Во-первых, при общем изменении самых общих теоретических установок, работ, вводивших в научный оборот новый конкретный материал по этой проблематике, появилось совсем немного. Как писал А.С. Зуев, «складывается впечатление, что историки с большой осторожностью относятся к данной проблеме, поскольку не без основания опасаются, что ее широкое обсуждение может вызвать обострение межнациональных отношений в Сибири. … На сегодняшний день редко кто из сибиреведов прямо ставит вопрос о характере присоединения Сибири к России»[125].
На данный момент можно выделить три взгляда на характер присоединения Сибири.
1. Концепция преимущественно мирного вхождения Сибири в состав России. Представители этого направления, критикуя советскую историографию за идеализацию процесса присоединения Сибири и соглашаясь с тем, что этот процесс имел сложный и противоречивый характер и сопровождался порой насилием, но в то же время полагают, что вооруженные столкновения между русскими и аборигенами были только на первых порах и носили локальный характер. В дальнейшем насильственные методы сочетались с мирными, причем последние явно преобладали и были основными. В целом же «довольно частые военные конфронтации пришлых иноземцев и туземного населения не изменили в целом мирного вхождения необъятных территорий Сибири в состав Русского государства». Однако упоминание «добровольного вхождения» Сибири в состав России из этой концепции полностью исчезло, что является главным отличием от текстов
70–80-х гг.
2. Концепция присоединения в трактовке В.И. Шункова. Она содержится в работах таких историков, как А.Ю. Огурцов, В. И. Дьяченко, Н.И. Никитин[126] и других. В их работах большое внимание обращено на военно-насильственный элемент в присоединении Сибири, хотя есть указания и на факты мирного и отчасти добровольного вхождения отдельных народов в состав России.
3. Концепция завоевания, содержащая обновленную версию тех взглядов, которые господствовали в отечественной историографии до 1940-х годов (а в зарубежной историографии доминируют до сих пор). Ее придерживаются такие историки, как И. Измайлов, Б.П. Полевой, В.Н. Кузьминых, А.В. Головнев, Е.П. Кандаракова[127] и др. При этом сторонники этой точки зрения демонстрируют огромный диапазон оценок этого завоевания. Так, если для Измайлова русские казаки оказались «бродягами», то Б.П. Полевой подчеркивал, что вооруженных конфликтов было «относительно не так уж много» и продвижение русских по Сибири носило в целом мирный характер.
Остановимся подробнее на некоторых современных исследованиях, показывающих особенности русской колонизации Сибири.
Крупным событием в изучении проблемы присоединения Сибири стала докторская диссертация В.Д. Пузанова, в которой исследуются военные факторы русской колонизации Западной Сибири в конце XVI – начале XVIII в.[128] По мнению автора, «колонизация Сибири – это сложный процесс, в котором действовали различные силы: государство и его институты, служилые люди, промышленники, крестьяне, ссыльные люди, монастыри». Тем не менее, «главное значение в русской колонизации Сибири в конце XVI–XVII вв. имела деятельность государства, которое проводило политику присоединения края силами служилых людей». Автор полагает, что формирование «русской Сибири» закончилось к началу XVIII в., что было закреплено тяжелыми условиями Нерчинского договора 1689 г. Это позволило в XVIII в. реализовать в этом огромном регионе общероссийскую модель управления (губернские реформы и т.п.).
Основные этапы процесса присоединения автору видятся следующим образом. Уже к середине XVI в. торговые и даннические отношения между русскими и сибирскими татарами были нормой. Однако гораздо более прочным было влияние в Западной Сибири волжских татарских ханств, поэтому присоединение этой территории стало возможно только после покорения Казани и Астрахани. После этого русская экспансия в восточном направлении, фактически не встречая серьезного сопротивления, продолжалась в течение столетия, пока не натолкнулась на естественную границу – Тихий океан. «Необходимо отметить, что это продвижение могло быть успешным только при условии соблюдения русскими второй естественной границы Сибири – менее заметной, но оттого совсем не менее определенной – азиатской половины Великой степи. Эта Великая степь до XVI в. играла роль сердцевины политической жизни Евразии, откуда кочевники сметали государства, находящиеся на периферии материка, и образовывали на их развалинах непрочные кочевые империи». Именно это обстоятельство сделало необходимым подключение чисто военных рычагов в колонизационном процессе. В начале XVII в. доминирующей силой в этой борьбе кочевых народов за контроль над южной Сибирью стали после победы над ногаями ойраты. Фактор «ойратской угрозы» привел к тому, что в первой половине XVII в. русское население Сибири сосредоточилось исключительно в городах, которые не покидало даже если в городской округе уже были первые сельские поселения. Даже крестьяне в это время жили в городах – под защитой крепостных стен. В свою очередь, первые сибирские города эти имели исключительно военный характер, а их население почти целиком состояло из служилых людей вплоть до конца XVII в. Поэтому так называемая «народная» колонизация Сибири стала возможна только после складывания целой сети городов-острогов со служилым населением. Но и тогда она шла медленно, потому что районы Сибири, относительно благоприятные для развития земледелия, были заняты пастбищными угодьями кочевников. Основной причиной конфликтов с местным населением служила постепенная колонизация даже минимальной части этих земель. Между тем именно правительство было заинтересовано в их недопущении, так как это срывало уплату ясака. В этих условиях, как заключает автор, «без участия Русского государства в лучшем случае вольная колонизация могла бы привести к образованию нескольких русских поселений на севере Сибири, имеющих торговое и промысловое значение. Южные и центральные части Западной Сибири остались бы в этом случае совершенно без русского влияния».
С таким подходом полемизирует новаторское исследование В.В. Пестерева[129]. Автор скептически оценивает попытки разобраться с терминологическим обозначением процесса вхождения Сибири в состав России. Он называет малоубедительным предложение
А.С. Зуева о замене термина «присоединение», использовавшегося советскими историками для характеристики вхождения Сибири в состав Московского государства, термином «завоевание» и отмечает возрождение подхода дореволюционной концепции колонизации, понимаемой как заселение, сопряженное с хозяйственным освоением. Представляется убедительным его вывод, что «терминологическая неразбериха» является «фактором, препятствующим созданию «работающей» модели колонизационного процесса». При этом сам автор, как следует из текста его работы, понимает Сибирь как «колонию», воспринимавшуюся администрацией «метрополии» в целом достаточно враждебно.
На этом фоне представляется интересным вывод автора о том, что именно административно-правовое освоение Сибири явилось самым быстрым и едва ли не самым эффективным: «Уже к концу XVI столетия практически вся территория Зауралья рассматривалась в качестве «государевой». В том числе и незаселенная русскими южная его часть».
Успешному экономическому освоению препятствовал целый ряд факторов, в том числе и определенные стереотипы, принесенные представителями метрополии. Например, только в начале XVIII в. горный Урал был связан в представлениях русских с возможностью обнаружения руды. «Информационная система ищет искомое не там, где оно есть, а там, где надеется его найти». Поскольку в Европейской России железо извлекали по преимуществу из болотных руд, встречавшихся повсеместно, то и в Зауралье руду искали на равнине.
Политика укрепления обороноспособности сибирской колонии автору представляется гипертрофированной и рационально не объяснимой вплоть до башкирских восстаний. Военную угрозу для русских в Зауралье автор называет «мифической», а меры по ее предотвращению – «военной истерией». Вплоть до конца XVII в. он насчитал всего около 20 набегов, большая часть которых была нацелена на инородческие же ясачные поселения. Массовых крупных выступлений инородцев, способных, например, привести к потере русскими опорных городов-острогов или массовому изгнанию колонистов, не зафиксировано вообще. В этой связи меры по строительству крепостей-острогов выглядят как упреждающие, нацеленные на потенциальную, а не реальную угрозу. Объем этой угрозы (до конца XVII в. в значительной мере – мнимой, по мнению автора) можно измерить следующим образом: из примерно 70-ти «вестей» (фактически – слухов), предупреждавших об «одноконечно» (несомненно) готовящихся набегах кочевников, лишь 12 подтвердились и составили всего половину от реально состоявшихся. Вывод, который напрашивается в этой связи, заключается в том, что русская администрация в XVII в. управляла гораздо более безопасной Сибирью, чем ей это казалось, однако в ситуации плохой информированности о территории и населении она принимала массу упреждающих мер, некоторые из которых (например, практика взятия заложников-«аманатов» и искоренение «шатости» и «измены» туземцев) сами провоцировали недовольство местного населения и увеличивали риск военных столкновений.
Крупным событием стал выход обобщающей монографии одного из наиболее известных специалистов по истории Сибири Д.Я. Резуна и М.В. Шиловского[130]. Представляют интерес те общетеоретические позиции, с которых выполнено данное исследование. По мнению авторов, хотя «нередко можно слышать, что Россия издавна была страной, лежащей на стыке Европы и Азии, это далеко не так. Древняя Киевская Русь была сугубо европейской державой, и все экономические и социальные отношения, происходившие в ней, были отголоском европейского феодализма». В дальнейшем и Московское государство было сугубо европейским, располагавшимся в междуречье верхневолжского бассейна, при этом основные усилия его были направлены на запад – войны и дипломатия в отношении Твери, Новгорода, Великого княжества Литовского. Даже эпоха Ивана Грозного доказывает, что Московскую Русь Запад интересует больше, чем Восток: по мнению авторов, тяжелая Ливонская война представляла собой часть определенной стратегии, в то время как быстрое завоевание Казани и Астрахани было результатом не интереса к Востоку, а усмирением вышедших из-под контроля вассалов. С последним тезисом можно согласиться лишь отчасти: борьба с татарскими ханствами носила абсолютно «проектный», а не разовый или случайный характер, в ее основе было полное понимание тех огромных людских потерь и материальных убытков, которые несла Россия при таком соседстве. Как известно, само введение опричнины многими историками и объясняется столкновением двух этих проектов: Ивана Грозного, ориентированного на борьбу за выход в Балтийское море, и А. Адашева, предполагавшего дальнейшую борьбу с татарами, в данном случае – с крымскими. Однако, действительно стоит согласиться с авторами в том отношении, что этот второй проект не ставил своей главной целью продвижение на восток как таковое с целью защиты неких гипотетических интересов России в этой стороне света. Скорее, это был чисто оборонительный по идеологии замысел, выраженный в том числе и наступательными действиями.
Только благодаря тому, что в конце XVI в. началось присоединение Сибири, Россия начала превращаться в Евразийскую державу. Причем сначала московское правительство не знало, что делать с Сибирью, о чем свидетельствует отправка плохо экипированной и слабо вооруженной военной экспедиции князя С.Д. Болховского на помощь к Ермаку, в период Смуты также не могло быть какой-то последовательной политики в этом направлении. Отсюда напрашивается вывод о том, что государственная колонизация и вообще какой-то государственный интерес в отношении Сибири – явление довольно позднее. Судя по легкости, с которой был заключен невыгодный для России Нерчинский мир, даже к концу XVII в. оно не вполне оформилось.
Большую роль играла и природная, социальная и этнокультурная схожесть «колонии» и «метрополии»: «…что же нового увидели русские люди, перевалив за Урал? Почти такая же природа, те же татары, те же остяки и вогулы, знакомые русским и по Казани и западным предгорьям Урала! Все знакомое, все привычное... Поэтому у русского человека, переселившегося в Сибирь, и не возникало чувства нового и он продолжал себя считать частью того, что оставил где-то в Вологодском уезде».