Воля и волеизъявление в юридической сделке

Как всякое действие, так и юридическая сделка имеют свой субъективный и объективный момент: первый называют волей, второй - изъявлением воли. Различие этих моментов получает особое значение в случаях противоречия между подлинным содержанием данной воли и его внешним выражением, или так наз. волеизъявлением. В основании этого противоречия лежит то, что субъективное представление о данном волеизъявлении его автора может уклониться от объективного факта понимания этого волеизъявления в том смысле, какой придается ему не только другими участниками сделки, но и вообще всеми или, точнее, гражданским оборотом. Однако это противоречие не имеет общего значения для всех сделок, или, по крайней мере, для большинства сделок оно не сопровождается теми последствиями, которые наступают лишь для известных и сравнительно небольших групп сделок. Объяснить это относительное безразличие противоречия между субъективным и объективным моментами сделки при значительной массе юридических сделок можно следующими соображениями.

Воля как психический феномен внутренней жизни человека не имеет для права никакого значения. Она вступает в его область как действие, обнаруживающееся вовне и распознаваемое в форме волеизъявления. Поэтому воля и волеизъявление в юридическом смысле нераздельны. Где есть воля, там есть и волеизъявление, где нет воли, там нет и волеизъявления. Как сделка в сфере юридических отношений есть почти то же, что закон в сфере юридических норм (lex contractus - по римской терминологии), так и волеизъявление для сделки - то же, что публикация для закона. Как до публикации нет закона, так и до волеизъявления нет сделки, и как публикация решает вопрос о наличности закона, если порядок его возникновения не возбуждает сомнений, так и волеизъявление, если оно не оспаривается сторонами, устанавливает наличность воли и не допускает, в виде общего правила, изыскания предшествующих ему волевых процессов. Поэтому волеизъявление и есть не простое свидетельство или доказательство того или другого содержания воли, а такой же конститутивный или установительный элемент для сделки, каким публикация служит для закона. И судья, имея дело с тем или другим волеизъявлением, не входит от себя (ex officio) в поверку его соответствия с подлинным содержанием воли, а обсуждает это волеизъявлением как объективный факт, принятый гражданским оборотом и адекватный самому содержанию воли. Дювернуа в своих "Чтениях по гражданскому праву" удачно называет это явление "внутренним формализмом воли", в отличие от "внешнего формализма", в смысле юридической обрядности, и справедливо указывает на особое развитие этого формализма в сделках современного оборотного права, вся сила которых основана на соображении одного результата предшествующих им волевых процессов. Этот результат и выражается в волеизъявлении, которое делает ненужным в сделках оборотного права изыскание о соответствии их внутреннего момента с внешним и вполне отвечает миру делового обмена, привычному к "беспроверочному и бесповоротному решению сложных проблем направления сделок к ясно сознанной и определенно намеченной цели"*(581).

Таким образом, теория, опирающаяся на этот "внутренний формализм воли", придает юридическое значение не той "действительной воле" авторов сделки, которая есть их только субъективное достояние, а той действительной воле, которая воспринимается лицами, подвергающимися ее воздействию, и гражданским оборотом. Другими словами, эта теория видит решающий момент юридической сделки в волеизъявлении и носит поэтому название "теории волеизъявления" (Erklдrungstheorie). Ее разделяют лучшие юристы Нового времени: Иеринг, Бер, Лотмар, Леонгард, Ленель, Hцlder и др.*(582).

Другая господствовавшая до последнего времени теория, окрещенная названием "теории воли" (Willenstheorie), исходит из того положения, что волеизъявление есть тело, а воля - дух, и что волеизъявление без воли имеет так же мало значения, как и воля без волеизъявления. Волеизъявление и воля должны покрываться, иначе первое не имеет никакой силы, так как каждый в области сделок автономен и сам определяет свою юридическую судьбу: его воля решает все, и то, что противоречит ей, само собой недействительно. Эта теория, развитая Савиньи*(583), считает в своих рядах многих и ближе стоящих к нам юристов, напр., Виндшейда, Вехтера, Цительмана, Энекцеруса и др.*(584). Она опирается на позднейшее развитие римского права, которое, начав, как это нам уже известно, со строгого формализма и неограниченной веры в объективную силу слов ("uti lingua nuncapassit, ita jus esto"), кончило оценкой внутренних моментов права и признанием в более или менее скрытых формах таких институтов, которые сначала оно же совсем отрицало, напр., представительства, передачи обязательств, договоров в пользу третьих лиц и т. д. Но римские юристы были слишком практичны, чтобы упускать из виду, при разрешении отдельных случаев противоречия между волей и ее изъявлением, интересы обеспеченности права и доброй совести в отношениях гражданского оборота. Они были далеки от всякого догматизма при разрешении этих случаев, которые не подгонялись ими под один и тот же принцип, а регулировались в зависимости от различия как сделок, так и совокупности сопровождающих их обстоятельств*(585).

Новая юриспруденция, исповедующая "теорию воли", пошла в этом отношении следом за римской только отчасти, так как, приняв, в общем, толкование всех волеизъявлений по совокупности обстоятельств и установив решающее значение внутреннего момента этих волеизъявлений более всего для сделок на случай смерти, она впала в догматизм и подчинила тому же принципу решающей роли воли если не все, то значительное большинство и прижизненных сделок. В отношении к сделкам на случай смерти "теория воли" принимается с достаточным основанием и некоторыми из ее противников*(586), но в отношении к сделкам "между живыми", составляющим главный нерв гражданского оборота, она ограничивается во многих направлениях и своими сторонниками, напр., Дернбургом*(587). В этой области "теория воли" должна быть решительно отвергнута, так как мы уже видели, что волеизъявление есть не только обнаружение воли, но и конститутивный элемент сделки, и это обстоятельство особенно важно для прижизненных сделок, где волеизъявление делается только для того, чтобы воздействовать на другое лицо, вызвать у него представление о наличности данного волеизъявления и этим самым побудить его во многих случаях и к встречным действиям. Это же воздействие на другое лицо, это возбуждение надежды на сделку и этот вызов на встречные действия не имели бы никакой санкции и оставляли бы без защиты всех затронутых данным волеизъявлением лиц, если бы это волеизъявление толковалось исключительно с точки зрения сделавшего его лица. За прикрытой под этим волеизъявлением волей была бы обеспечена полная безответственность ввиду оставленной ей возможности ссылаться на то, что ее не поняли. Поэтому уже переставлять решающий момент прижизненных сделок от волеизъявления на волю значило бы уничтожать гражданский оборот, который требует, прежде всего, обеспеченности прав и уверенности как участников сделки, так и третьих лиц в том, что соответствие между изъявленной и подлинной волей составляет - по крайней мере, до доказательства противного - общее правило.

Таково основное положение теории "изъявления воли", и оно находит ежедневно подтверждение в практике жизни. Изъявленная воля принимается здесь, по общему правилу, за подлинную, и от того, кто утверждает недостатки этой воли, требуется доказательство его утверждения. Эта практика должна быть, очевидно, усвоена и, действительно, усваивается как объективным правом, так и судами. Если мы присоединим сюда и приведенное выше наблюдение, что люди заключают постоянно сделки и подвергают себя их действию, часто не сознавая и не желая тех юридических последствий, которые этими сделками вызываются, то сделается понятным, почему большинство современных юристов относится так скептически к воле, которая производит не то, чего она хочет, и почему центр тяжести всего учения о сделке переносится теперь от субъективного на объективный момент, от воли на как бы независимое от нее волеизъявление.

Но и такая объективная теория, отвлеченная от воли, ведет к столь же несправедливым и непригодным на практике последствиям, как и односторонне проведенная "теория воли". Прежде всего применение этой теории не только к сделкам на случай смерти, но и ко всем вообще сделкам, не имеющим отношения к меновому обороту, не может быть оправдано теми соображениями, которые приводились выше в пользу ее действия в отношении к прижизненным и оборотным сделкам. При браке, разводе, эмансипации, прощении долга, вступлении в наследство, дарении и т. д. обязательность каждого волеизъявления обусловлена соответствием его воле того, от кого это волеизъявление исходит, куда при договорной форме присоединяется еще требование согласия всех лиц, участвующих в договоре. В свою очередь, и в отношении к оборотным сделкам необходимо различать их виды и, особенно - сделки абстрактные, формальные, материальные и бесформенные. "Внутренний формализм воли" проявляется с несравненно большей силой при сделках абстрактных и формальных, чем при сделках материальных и бесформенных: эти последние допускают в большей степени приспособление к обстоятельствам каждого данного случая, к различиям лиц, отношений и целей. Затем, насколько "теория воли" преувеличивает защиту того, кому принадлежит данное волеизъявление, настолько противная ей теория преувеличенно покровительствует тому, кто воспринимает это волеизъявление. Там упускаются из виду интересы гражданского оборота, здесь - интересы высшей культуры, которые не могут стоять в соответствии с тем, чтобы люди ловились на слове, когда все говорит за противоречие этого слова подлинной воле. Во всяком обществе существуют целые категории лиц, которым не по плечу "внутренний формализм воли", бесповоротно решающий судьбу их интересов. Число случаев, в которых необходимо идти на помощь слабой, заблуждающейся или совсем отсутствующей воле, растет в каждом развивающемся обществе и "теория волеизъявления", отвлеченная от воли, оставляет все эти случаи во имя обеспечения "доброй совести" в отношениях гражданского оборота, без защиты и этим самым ведет скорее к разрушению, чем обеспечению начала доброй совести в договорных отношениях. Вот почему и следует признать, что не абстрактная воля, а конкретное содержание воли в каждой отдельной сделке, со всеми субъективными и объективными условиями его действия, составляет существенный, хотя и не единственно принимаемый в расчет элемент юридической сделки. Иначе нельзя было бы обосновать и общее требование дееспособности, предъявляемое к участникам всех сделок. Но, с другой стороны, мы не можем не допустить подчинения и такого содержания воли принципу "теория волеизъявления" - по крайней мере, в области значительного числа оборотных сделок, которые в иных условиях были бы стеснены в свободном развитии и едва ли могли бы исполнить свое назначение.

В результате мы получаем опять синтез обеих теорий, к которому подходит, отчасти, и защищаемая Hermann'ом, Беккером и др. "теория доверия" (Vertrauenstheorie). Она находит в необходимом для гражданского оборота принципе доверия к сделкам и масштаб, которым должно измеряться соответствие или несоответствие каждого выступающего нормально волеизъявления с предполагаемой им волей. Но Регельсбергер ставит справедливо в упрек этой теории ее неопределенность и упущение при конфликте различных интересов всех других точек зрения, кроме точки зрения "доброй совести". Поэтому Регельсбергер и отказывается от объединения всех относящихся сюда случаев в один принцип и отдает предпочтение римской точке зрения приспособления права к жизни как единственно способной удовлетворить всем запросам гражданского оборота*(588).

Указанные элементы юридического строения сделки можно найти и в нашем законодательстве. Сюда принадлежат, главным образом, цитированные выше ст. 699 и 700 т. Х ч. I. Последняя из этих статей говорит: "Все способы приобретения прав (мы уже знаем, что под этим названием наш закон разумеет юридические сделки) тогда только признаются действительными, когда они утверждаются на непринужденном произволе и согласии". Это же требование "непринужденного произвола" выражено и по отношению к браку (ст. 12, там же), и по отношению к договорам (ст. 1528), дарению (ст. 967) и завещанию (ст. 1010). Непринужденность воли гарантируется, кроме того, обрядностями, указанными в Положении о нотариальной части (ст. 89, 96, 107 и др.), равно как и многочисленными нормами уголовного закона, угрожающими тяжкими наказаниями за покушение на свободу волеизъявления при совершении сделок. Но что непринужденный произвол и согласие (при договорах) не возводятся нашими гражданскими законами на степень единственного и исключительного основания юридической силы сделок, это можно видеть из ст. 699 того же т. Х, по силе которой "права на имущества приобретаются не иначе, как способами, в законах определенными". Таким образом, наш закон сочетает субъективный и объективный моменты сделки. В статьях, следующих за ст. 700 т. Х, указывается и на обстоятельства, исключающие "непринужденный произвол" и вызывающие недействительность сделок, заключенных при этих обстоятельствах. Но прежде, чем разбирать эти постановления нашего законодательства, мы остановимся некоторое время еще на следующих вопросах: что следует понимать под содержанием юридической сделки и что такое ее недействительность?

Содержание юридической сделки

Содержание сделки слагается из трех элементов: один из них должен быть всегда налицо - иначе не будет сделки, или не будет, по крайней мере, той сделки, которая имелась в виду ее участниками; два других элемента могут в отдельных случаях и отсутствовать. Элемент, без которого сделка не может существовать, называют essentialia negotii, т. е. существенным составом сделки, в которой автономия сторон находит свою границу. Этот необходимый minimum требований, которым должна удовлетворять каждая сделка, нормируется объективным правом, распределяющим сделки на известные типы и сообщающим каждому из этих типов сделок такие черты, от которых стороны не должны отступать при совершаемых ими актах, если только они хотят, чтобы эти акты производили ожидаемые ими последствия. Эти черты различаются, конечно, по отдельным типам сделок: напр., купля-продажа невозможна без указания на продаваемую вещь и ее цену, заем предполагает непременно генерические или заместимые вещи, ипотека - недвижимость, товарищество - общую цель, осуществляемую в той или другой мере каждым из его участников, и т. д. Для законного состава сделок необходимы и, вместе с тем, достаточны только эти типические черты, обобщенные гражданским оборотом и зафиксированные объективным правом.

Другие определения частной воли, не затрагивающие типа сделки и имеющие дело только со способами его осуществления или подробностями исполнения - напр., условие об "очистке" и ответственности продавца за скрытые пороки вещи или условие о ведении дел товарищества уполномоченным на это органом данного товарищества и т. д. - не входят в необходимый состав сделки. Отсутствие таких определений, как бы они ни были важны для сделки, не вызывает ее недействительности, так как здесь вступает в силу восполнительная функция диспозитивных норм объективного права, соответствующих отсутствующим определениям частной воли. И те части сделки, которые регулируются этими диспозитивными нормами в случае отсутствия соответственных определений в самой сделке, называют naturalia negotii, или естественным составом сделок.

Эти naturalia negotii, составляющие второй элемент содержания сделки, могут быть регулированы в ней и иначе, чем это предписано диспозитивными нормами объективного права, и в этих случаях диспозитивные нормы не действуют, заменяясь определениями частной воли, насколько ими не нарушается тип или род сделки. Этот последний получает здесь содержание, которое изменяет только его видовой, но не родовой характер, определяемый не "естественным", а "существенным" составом сделки, не naturalia, а essentialia negotii. Такое же видовое значение может быть дано сделке и совершенно произвольными определениями воли ее участников, не представляющими ни essentialia, ни naturalia negotii, напр., присоединяемым к ней условием, сроком и т. д., и эти свободно присоединяемые к ней части могут быть в отдельных случаях так существенны, что без них стороны не вступили бы в данную сделку.

Эту третью часть содержания сделки называют accidentalia negotii, т. е. ее случайным составом, и некоторые юристы, как., напр., Дернбург, относят ее даже к essentialia negotii, разделяя эти последние на такие, которые определяют род, и такие, которыми определяется только вид сделки*(589). Но мы не считаем возможным присоединиться к этому взгляду, так как, во-первых, эта третья часть содержания сделки может в ней отсутствовать или вовсе не играть решающей роли, и, во-вторых, не она, во всяком случае, сообщает сделке ее юридический характер, определяемый тем типом, которому она принадлежит независимо от своих добавочных или случайных определений. Но если нам представится сделка, для которой объективное право не выработало еще определенного типа, то ее существенный состав определит воззрения гражданского оборота, наукой права и теми распоряжениями этой сделки, из-за которых она заключена*(590).

Из сказанного видно, что две последние части содержания сделки более свободны и эластичны, чем его первая часть: они приспособляются к индивидуальным целям, преследуемым сторонами, и предоставляют достаточный простор частной автономии. Не говоря об accidentalia negotii, случайно привходящих к сделке и никогда не предписываемых и не предполагаемых объективным правом, и naturalia negotii, предполагаемые объективным правом наличными в сделке, всегда могут быть исключены или ограничены противоположными определениями частной воли.

Исторически naturalia negotii должны были возникнуть из accidentalia, и essentialia - из naturalia. На первоначальных ступенях развития права стороны выговаривают точно все частности заключаемых ими сделок и лишь впоследствии переходят к практике формуляров, носивших в Риме однозвучное с законом название leges и содержавших в себе схематические определения для различных типов сделок. Эти формуляры сберегают участникам сделки сознательное повторение в каждом отдельном случае того процесса мысли, без которого нельзя было обойтись при первоначальном заключении той или другой сделки. Вместо того, чтобы воспроизводить каждый раз этот процесс мысли, довольно сослаться на обычный, установленный оборотом формуляр, или lex. То, что было сначала индивидуальным, стало потом схематичным - accidentalia negotii превратились в naturalia. Наконец, известная часть этих naturalia negotii, признанная с течением времени необходимой для тех или других типов сделок, возводится в essentialia negotii, переходя этим путем в твердый и не изменяемый определениями частной воли состав сделки. Этот состав и представляет нам то содержание сделки, которому должна соответствовать воля сторон, если она направлена на заключение сделки, предусмотренной ее essentialia negotii.

В гражданском обороте повторяется явление, известное психологии под именем превращения или конденсирования представлений, первоначально сознательных, в представления, если не целиком, то отчасти - бессознательные. Объективное право сберегает сторонам излишнюю работу мысли и разрешает им совершение сделок, так сказать, in blanco, т. е. путем простой подписи под готовым уже содержанием. Но решающее значение оно придает при этом не ошибочному часто обозначению сделки, а действительному представлению сторон об ее существенном составе, так что, если, напр., договор, содержащий в себе все essentialia купли-продажи, назван сторонами наймом или дарение названо куплей-продажей, это будет не уничтожающей сделку ошибкой в ее содержании (error in negotio), а только ошибкой в названии (error in nomine negotii), не влекущей за собой иного последствия, как только удержание в силе той сделки, которой essentialia соответствуют воле сторон.

Таким образом, essentialia negotii являются не столько ограничением частной автономии, сколько указанием, направляющим ее на испытанный и охраняемый объективным правом путь; они имеют поэтому значение не только юридическое, о также логическое и регулятивное. Но в известных случаях, и либо по государствено-полицейским, либо по нравственным соображениям, essentialia negotii делаются и настоящим ограничением личной автономии. Таким ограничением является, напр., требование известной формы как необходимого элемента сделки или запрещение при всех сделках безнравственных определений воли и т. д. В других случаях объективное право ставит границы личной автономии в ее собственном интересе. Сюда можно отнести действующее как в пандектном, так и во многих новых законодательствах ограничение предиальных, или сельских, сервитутов определенным содержанием; запрещение societas leonina, т. е. товарищества, которым одному из его участников предоставляется львиная доля ожидаемых от него выгод, недействительность отказа от права обратного получения по востребованию вещи, переданной другому в форме precarium'а, т. е. такого безмездного пользования, которое рассчитано на возможность постоянной его отмены со стороны собственника, и т. д. Такие ограничения автономии имеют в виду предупредить угрожающее свободе личности или законодательному мотиву данного института извращение тех полезных и разумных целей, которым юридические сделки служат в гражданском обороте*(591).

2. Труднее разграничить содержание сделки от ее мотивов. Каждый акт воли есть результат целой цепи представлений, и каждое из этих представлений, насколько им условливается данный акт воли, может называться его мотивом. Так наз. "представление цели" есть в этом смысле тот же мотив, и строгое разграничение мотива и цели в психологическом смысле едва ли возможно: эти понятия соотносительны, и как каждый мотив может сделаться целью, так и каждая цель - мотивом. Тем не менее "представление цели" выдвигается из ряда других мотивов, и юрист не может обойтись без объективного критерия для разграничения, с одной стороны, цели юридической сделки от ее гораздо далее идущих мотивов и, с другой - тех же понятий от содержания сделки.

Всякая сделка вызывается к жизни влиянием каких-либо мотивов, и, с точки зрения психологии и этики, ни одно действие не могло бы быть ни объяснено, ни оценено без отношения к его мотивам. Отсюда можно было бы заключить, что мотивы входят и в содержание сделки, если бы только точка зрения права не расходилась здесь, как и во многих других случаях, с психологическим и этическим рассмотрением человеческих действий. Правда, мотивы имеют большое значение при недозволенных действиях, но и тут ими определяется только мера вины и наказания, но не ответственность за эти действия. При сделках же решающую роль играет то, что выражено, а не то, почему это выражено. Признать здесь за мотивами такое значение, которым обусловливалась бы действительность сделки, значило бы нанести непоправимый ущерб обеспеченности гражданского оборота. И это уже потому, что мотивы остаются, по общему правилу, внутри сознания, не обнаруживаясь вовне, нераспознаваемые ни для других участников сделки, ни для третьих лиц, и разыскание их заставило бы судью играть роль инквизитора. Вот почему мотивы и не входят в юридический состав сделки, и право относится, в принципе, безразлично к тому, почему совершается, напр., тот или другой акт купли-продажи или дарения: мотивы этих актов, если даже они вносятся в сделку без того, чтобы стороны желали ими обусловить ее юридический эффект, не составляют части содержания сделки и не оказывают влияния ни на ее квалификацию, ни на производимые ею последствия.

Но если мотивы сделки попадают в нее в виде условия, от которого ставится в зависимость юридический эффект этой сделки, или они облекаются в форму оговорки об отступлении от сделки в случае неосуществления ее мотива, или в форму возложения какой-нибудь обязанности (modus) на лицо, имеющее получить что-либо по данной сделке, то в подобных случаях мотивы получают юридическое значение не как мотивы, а как добавочные определения воли (accidentalia negotii), вводимые в самый состав сделки. Однако и это условие, и эта оговорка об отступлении от сделки, и это возложение обязанности - должны быть распознаваемы и приняты теми лицами, которых эти акты касаются: иначе за ними опять нельзя было бы признать юридической силы даже в том случае, если бы они как мотивы и стали известны заинтересованным в них лицам*(592). Поэтому еще римское право объявляло безразличие мотива (causa, ratio) для юридической квалификации, или последствий сделки, и признавало юридическое значение лишь за целью сделки (justa causa), насколько эта цель выступала в самой сделке и указывала на ее определенный хозяйственный или юридический характер. Эту цель сделки римские юристы называли также юридическим основанием сделки и подразделяли ее на causa credendi, solvendi, donandi, т. е. цели кредитования, исполнения обязательства и дарения. Но это перечисление - примерное, так как существуют цели - напр., наделение приданым, исполнение условия сделки и т. д., - которые не могут быть подведены под указанные в римском праве категории иначе, как с большими натяжками. И все эти цели отличаются от мотивов сделки тем, что они стоят в непосредственной и выраженной в самой сделке связи с ее юридическими последствиями. Они только и сообщают сделке юридический характер купли-продажи, дарения и т. д., и без них не было бы возможности определить, какую именно сделку имеют в виду ее участники: есть ли это купля-продажа, заем, дарение или что-либо иное. Если такой цели нет, то нет и сделки, и это верно даже для абстрактных сделок, поставленных независимо от своей цели, так как мы уже знаем, что цель не отсутствует и в этих сделках, находя свое осуществление в личных исках, направленных на пороки сделки, обогащение одной стороны за счет другой и т. д. Вот почему и надо признать, что цель сделки входит в ее содержание, в отличие от ее же мотива, который не входит в это содержание именно потому, что, выступая даже целью, он не стоит в непосредственной связи с юридическим эффектом сделки и не выражен или недостаточно выражен в этой сделке. Возьмем, напр., дарение и заем, которые юридически отличаются друг от друга по цели, а не по мотиву. Дарение может быть совершено по чувству благодарности, тщеславия и т. д., так же, как и заем может быть выдан ввиду особой кредитоспособности должника, ожидания от него в будущем какой-либо услуги и т. д. Но объективное право отличает эти сделки только по их цели, признавая юридическим основанием сделки в первом случае выраженную в ней дарственную волю, во втором - так же выраженную волю кредитовать должника. Что же касается мотивов обеих сделок: чувства благодарности, тщеславия, выгодного помещения капитала, ожидания услуги и т. д., то они оставляются, по соображениям об обеспеченности права, без внимания.

Но таково только общее правило, которое во многих случаях подвергается значительным ограничениям вследствие тесной связи между мотивами, целью и содержанием сделок. И эти ограничения особенно часты при сделках на случай смерти, мало затрагивающих, благодаря своей безмездности, гражданский оборот. И уже римское право, а за ним и новые законодательства, в числе которых мы находим также Немецкое уложение (§ 2079, 2281, 2301 и др.), считают здесь ошибку в мотиве достаточным основанием для уничтожения сделки. Точно так же вызванные обманом мотивы опорочивают и прижизненные сделки, а при своей безнравственности лишают их всякой силы.

Таким образом, есть мотивы, которые влияют на действительность сделок, но такие случаи единичны и принадлежат специальной части системы гражданского права, где они могут быть рассмотрены в связи с теми сделками, на которые они оказывают такое влияние. Общее значение может быть приписано только ошибке, обману и принуждению как мотивам оспоримости сделок, но мы увидим ниже, что влияние и этих мотивов различается по различию сделок.

В общем, можно еще сказать, что, выступая наружу при переговорах о заключении сделок и открывая во многих случаях, а особенно при так наз. молчаливых волеизъявлениях, путь к объяснению и самого содержания сделок, мотивы служат важным подспорьем для их толкования.