Детство ивана грозного

В конце XX века в России нередко вспоминали смутное время начала ХVII века. Несравненно меньше известен и меньше освещен период 1538-1547 годов. Он приходится на период детства Ивана IV, или боярского правления. Тогда завязались некоторые важные узлы последующих событий.

Отец и дед Ивана IV сделали все для того, чтобы страна преодолела пережитки феодальной раздробленности. Только это могло служить залогом безопасности России от ее западных, восточных и южных соседей. И все-таки местные князья и бояре не желали лишаться своей власти, ожидая благоприятного момента для того, чтобы заявить о себе во весь голос.

Уже своим появлением на свет будущий царь Иван Грозный был обязан… беззаконию. Василий III после долгого брака с Соломонией Сабуровой развелся, обвинив ее в бесплодии, плетьми сломив ее сопротивление, и насильно постриг в монахини. По церковным законам и тогдашним обычаям разведенному мужу полагалось тоже последовать в монастырь. Но этого не произошло.

Василий III вступил в новый брак. Его избранницей стала красавица Елена Глинская, дочь выходца из Литвы, представителя русско-литовской знати. До 1385 года, когда по Кревской унии было создано польско-литовское государство, Великое княжество Литовское было по составу населения литовско-русским, в котором преобладало православие и сохранялось язычество.

После заключения Кревской унии католическая Польша – ударный кулак Ватикана, нацеленный на Восток (что сохранилось и в последующие века), – стала проводить активную политику полонизации и перевода в католичество Литвы, в которую входили западнорусские, белорусские, украинские земли. Это встретило отпор со стороны местного населения, в частности феодалов, приезжавших на службу в Московскую Русь. Одним из них был отец Елены Глинской.

Скудость источников не позволяет судить, было ли и в какой степени влияние католичества на Елену. Возможно, не обошлось без этого. Во всяком случае, так или иначе Ватикан имел определенное отношение к большинству русских смут.

Вторая женитьба Василия III состоялась в 1526 году, но только через 4 года родился будущий грозный повелитель всея Руси. Согласно преданию, в этот день – 25 (12) августа 1530 года – на Руси гремели грозы, сверкали молнии, сотрясалась земля, бушевала непогода. Это дало основание одному из юродивых (которых считали наделенными даром пророчества) провозгласить, что родился великий ум.

Обрадованный отец воздвиг в честь новорожденного церковь Усечения главы Иоанна Крестителя. И это тоже стало суровым предзнаменованием. В русскую историю Иван IV вошел не только как один из крупнейших монархов, но и как невиданный до него вдохновитель «усечения» многих голов.

Но вот что привлекает внимание. Развод Василия III сопряжен с одной исторической тайной, заставляющей подозревать, что у его сына Ивана был старший брат (по отцу). Через некоторое время после второй свадьбы Василия III поползли слухи, что насильно постриженная Соломония беременна. Одну из женщин, говоривших об этом при дворе, великий князь приказал высечь, но в то же время отправил своих дьяков в монастырь к бывшей жене, дабы навести справки.

Каков был результат сыска, нам неизвестно. Однако Василий III вскоре после развода сделал своей первой супруге щедрый подарок – целое село, а в 1526 году заложил церковь Святого Георгия. То ли по этой причине, то ли потому, что у великого князя действительно родился втайне сын, по Москве пошли слухи, будто Соломония родила сына Георгия.

Не исключено, что преемником Василия III мог бы стать именно Георгий. Тем более что после рождения Ивана прокатился слушок, что настоящим отцом его был Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский. И это тоже весьма вероятно. Близость его к Елене Глинской была, можно сказать, у всех на виду.

Молодой Иван Федорович был с великокняжеской четой с первой их брачной ночи. Ему следовало наутро после брачной ночи «колпак держать, с князем в мыльне мыться и у постели с князем спать». Доводилось ему, как считается, «спать» и с княгиней.

Согласно завещанию Василия III, власть переходила опекунскому совету при малолетнем Иване, в который не входила его жена. Это ее ни в коей мере не устраивало. Вместе с И. Ф. Овчиной она возглавила оппозицию, совершив по сути дела государственный переворот. Она ликвидировала опекунский совет.

Нарушение завещания великого князя положило начало череде придворных переворотов и острой борьбе фракций правящего класса. В этой обстановке прошло все детство Ивана IV.

Какова была судьба предполагаемого его старшего брата?

Согласно преданию, он исчез из Суздальского Покровского женского монастыря, где пребывала инокиня Софья (в миру великая княгиня Соломония). Ее сыну нельзя было ждать пощады от Елены Глинской.

По-видимому, Георгий был спрятан в одной из боярских семей. Его судьба остается загадочной (впрочем, и о его существовании достоверных сведений нет). Инокиня Софья умерла в 1542 году. Елена Глинская и ее любовник ликвидировали братьев Василия III. Один из них, Андрей Старицкий, был заточен в тюрьму. Там на него надели «шляпу железную» (русский вариант «железной маски») и вскоре уморили.

В 1538 году последовала внезапная смерть Елены Глинской. Причины ее смерти не выяснены. Вполне возможно, что ее отравили. Затем оказался в тюрьме и ее любовник Иван Телепнев-Овчина, где он не задержался: был умерщвлен.

Власть попеременно переходила от одной боярской группы (партии) к другой. Острое соперничество Шуйских, Бельских, Глинских, Воронцовых вело к ослаблению государства, растущему недовольству в обществе.

В этот период складывались черты характера Ивана IV, некоторые его убеждения и предубеждения. До поры до времени он вынужден был скрывать свои чувства. «Остались мы сиротами, – вспоминал он, – а мать наша, благочестивая царица Елена, – столь же несчастной вдовой, и оказались словно среди пламени: со всех сторон на нас двинулись войной иноплеменные народы – литовцы, поляки, крымские татары. Нагаи, казанцы…»

Особенно большую смуту вносили, по словам Ивана Грозного, изменники-бояре. Они даже решились отдать великому князю литовскому царские вотчины: Рагодошь, Стародуб, Гомель. После смерти матери Иван и его младший брат Юрий (Георгий) ощутили себя брошенными на произвол судьбы. Вот как он писал об этом князю Андрею Курбскому:

«Никто нам не помогал; осталась нам надежда только на Бога, Пречистую Богородицу, на всех святых и родительское благословение. Было мне в то время восемь лет; подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя, об нас, государях своих, заботиться не стали, бросились добывать богатство и славу и напали при этом друг на друга. И чего только они не наделали! Сколько бояр и воевод, доброжелателей нашего отца перебили! Дворы, села и имения наших дядей взяли себе и водворились в них!..»

Конечно, таков субъективный взгляд на происходящее. Иван не упоминает о том, что во всех этих беспорядках была отчасти повинна и его мать. И с ее смертью они не завершились, а разгорелись с новой силой. Иванова душа была полна ненавистью к боярам, но он старался не показывать это, поскольку боялся за свою жизнь. Этот комплекс ненависти и страха породил, пожалуй, ту жестокость, которая стала свойственна ему в период самовластья.

«Нас же с покойным братом Георгием, – писал Иван Грозный, – начали воспитывать, как иностранцев или как нищих. Какой только нужды не натерпелись мы в одежде и пище! Ни в чем нам воли не было; ни в чем не поступали с нами, как следует поступать с детьми. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, оперши локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас и не смотрит – ни как родитель, ни как властелин, ни как слуга на своих господ. Кто же может перенести такую гордыню? Как исчислить подобные тяжелые страдания, перенесенные мною в юности? Сколько раз мне и поесть не давали вовремя. Что же сказать о доставшейся мне казне родительской? Все расхитили коварным образом… Взяли себе бесчисленную казну деда и отца нашего. О казне наших дядей и говорить нечего: все себе взяли. Потом они напали на наши города, и села, и имения, а в них живущих без милости пограбили…»

Вряд ли все в детстве и юности Ивана было так беспросветно. Однако именно эти унижения и обиды запали ему в душу. А детские впечатления, как известно, определяют многие черты характера и склад ума. На всю жизнь осталась в нем бессильная ярость, смешанная с испугом: вокруг враги лютые, беспощадные, глумливые; бояре готовы унизить, погубить, отравить его. Как противостоять им? Как отомстить недругам? Как укрепить свою власть?

Присяга. Гравюра XVI в.

Курбский на свой лад описал юные годы царя (да, Ивана IV, в отличие от его предшественников, венчали именно на царство; до него правители Руси назывались царями лишь иногда). Вот свидетельство Курбского:

«Воспитывали его великие, гордые бояре на свою и своих детей беду; они соперничали друг с другом, лаская всякой его страсти, угождая ему во всяком наслаждении. Когда же он стал приходить в возраст, лет около двенадцати, то прежде всего начал проливать кровь бессловесных животных, бросая их с крыльца на пагубу. На пятнадцатом же году стал он и над людьми тешиться. Собравши около себя молодых юношей и сродников названных бояр, скакал он с ними на конях по улицам и рынкам, бил и грабил простых людей… Поистине творил он самые разбойнические дела и много всякого другого зла… Когда же достиг он семнадцатого года, то те же прегордые бояре стали подущать его на своих собратий…»

Возможно, недруг царя, опальный князь кое в чем сгустил краски. Но вполне допустимо, что и он, и сам Иван Васильевич сказали правду. Они показали две стороны одной медали: мальчика и баловали, и запугивали; приучали к распущенности, своеволию, непоследовательности и несамостоятельности в действиях, чтобы сделать послушной игрушкой в руках придворных.

Он быстро осознал, что рассчитывать надо прежде всего на самого себя, никому полностью не доверяя. Научился скрывать свои чувства и мысли, наблюдать за окружающими с подозрением; остерегаться измены и карать врагов беспощадно. И еще одно его убеждение: не следует давать возвышаться ни одному роду боярскому, дабы не поднялся он над самим государем.

16 января 1547 года в Успенском соборе ему возложили на голову царский венец, присланный, согласно преданию, византийским императором Константином Мономахом внуку своему Владимиру как знак высшей власти.

Вскоре состоялось то, что в наши дни можно было бы считать конкурсом «Русская красавица». Ставка была исключительно высока: победительницу царь выбирал в супруги; награда – титул царицы! Иван Васильевич выбрал из многих царских невест Анастасию, дочь умершего окольничего Романа Захарьина.

А в Москве было дурное предзнаменование: перед вечерней упал колокол. 21 июня этого же года в церкви Воздвижения на Арбате вспыхнул пожар. Было сухо и ветрено. Огонь быстро распространился по деревянным строениям. Выгорали целые кварталы. Пламя перекинулось на Кремль. В церкви Благовещения сгорел иконостас работы Андрея Рублева.

Страшный пожар унес тысячи жизней, в основном детей. Погорельцы, оставшиеся без крова, одежды и пищи, с отчаяния стали искать виноватых. Тут-то и был пущен слух, что Глинские – колдуны, что вынимали они сердца человеческие, держали в воде, а той водой кропили московские улицы – вот и выгорел город дотла.

Толпы обезумевших москвичей принялись убивать всех подозреваемых в колдовстве, прежде всего служивших у Глинских. Заколотили до смерти одного из братьев покойной царицы Елены. Подстрекаемые боярами, двинулись на село Воробьево, где находился царь. Хотели убить княгиню Анну Глинскую – бабушку царя и сына ее Михаила. Узнав об этом, молодой царь пришел в ужас. Угроза народного бунта особенно ясно показала, насколько он слаб и беспомощен.

Тут предстал перед ним монах Сильвестр и произнес гневную проповедь. Ссылался на знамения земные и небесные, предрекающие смертельную опасность для царя и всей Московской земли. Божья кара неминуемо грянет, и свергнет народ царскую власть, если не покается Иван Васильевич в грехах своих тяжких, ибо всему виной его пороки.

Юный царь был ошеломлен и растерян. Детские страхи нахлынули на него. Зарыдав, он стал истово каяться, прося у Бога прощения за свои грехи.

Толпа приблизилась к царской усадьбе. Верная стража дала залп из пищалей. Нападавшие в панике разбежались, оставив несколько убитых и раненых.

С этого момента царь во всем стал послушен монаху. Да и юная царица, имея характер мягкий и ровный, могла смирять порывы его гнева.

В это время царь Иван сблизился с незнатным и просвещенным Алексеем Адашевым. Вокруг них сложилась группа молодых образованных вельмож: князья Курлятов, Курбский, Воротынский, Одоевский, Серебряный, Шереметевы, Горбатый… Тогда же впервые была созвана земская дума из выборных людей всей Руси.

Наступала пора нового правления, при котором самодержец имел опору на круг аристократов, не забывая при этом о существовании народной массы, того самого люда, который в конечном счете определяет, каким станет государство. И вот однажды после обедни молодой царь вышел на площадь, заполненную народом, низко поклонился, покаялся и произнес:

«…Знаю, что нельзя уже исправить тех обид и разорений, которые вы понесли во время моей юности от пустоты ибеспомоществамоего, от неправедных властей, неправосудия, лихоимства и сребролюбия; но умоляю вас: оставьте друг к другу вражды и взаимные неудовольствия, кроме самых больших дел…»

Увы, даже самыми прекрасными речами и призывами, пусть даже на главной площади державы, общественную жизнь не наладишь. Но главное в данном случае – доброе устремление царя. Он не лукавил.

Царь и царица на бракосочетании. Гравюра XVI в.

Пока была жива царица Анастасия (она скончалась в 1560 году), Иван Васильевич правил разумно и успешно. Завоевал Казань, присоединил к своему царству новые земли, и хотя бывал порой жесток, не злоупотреблял казнями.

Во время тяжелой болезни написал завещание и потребовал от бояр присягнуть на верность младенцу Дмитрию, его сыну. Но несмотря на недомогание, он бдительности не терял, присматриваясь к поведению бояр. И убедился, что не все они ему верны.

Он все более тяготился постоянной опекой и советами вельможных друзей. Да и среди них, по-видимому, не было согласия. Политику царь Иван IV проводил прежнюю: расширял границы державы на востоке и юге, пользуясь развалом Орды; развивал торговые отношения с западноевропейскими странами. И хотя Прибалтика оставалась вне его влияния, по северным морям был открыт путь в Англию. Безуспешная война с ливонцами в Прибалтике компенсировалась тем, что, покорив Астраханское ханство, Иван смог пойти на Крым.

Неограниченная власть, как это обычно бывает всегда и во всех государствах (и в отношениях между государствами тоже), способствовала развитию в нем самодурства, развращенности и жестокости, вере в свое особое, возвышенное над всеми положение среди людей. В то же время он с младенчества прочувствовал боль и скорбь своих близких, рано осознал неизбежность смерти и скоротечность бытия. Это пробуждало в нем темные злые силы; хотелось ему забыться в пьянстве и разгуле. Он словно сам поощрял свои безумные порывы, пытаясь выплеснуть накопленный с годами груз страха, ненависти, подозрений.

А вот что писал о нем академик Д.С. Лихачев: «Смелый новатор, изумительный мастер языка, то гневный, то лирически приподнятый, мастер «кусательного» стиля, самодержец всея Руси, любивший игру в смирение, изображавший себя обиженным или приниженным, пренебрегавший многими литературными традициями ради единой цели: убедить и высмеять своего противника, – таков Грозный в своих произведениях».

Этот царь был одним из самых талантливых, страстных, мудрых и остроумных писателей своего времени, обладал неповторимым блестящим стилем. А ведь стиль – это человек.

ЛИЧНОСТЬ В ИСТОРИИ

Есть искушение считать «бунташный», как называли современники, XVII век тяжелым наследием правления жестокого царя Ивана Грозного. Однако тот XVI век, в который ему довелось править, был одним из самых кровавых в Европе.

Общественно-политические катаклизмы начались в Германии. Раскол Реформации, потрясший католическую церковь, перешел в крестьянскую войну. Во Франции пролились реки крови в междоусобных гугенотских войнах. Испания была подавлена террором инквизиции; сатрап Филиппа II герцог Альба зверствовал в Нидерландах, подавляя освободительную революцию.

На фоне подобных событий жестокости Ивана Грозного бледнеют. Хотя только у нас его по справедливости назвали не Жестоким, а Грозным. Кстати, на Западе его называют иначе. Например, в Англии – Terrible, что означает «ужасный», «страшный» (от латинского «terror», ставшего синонимом тирании, угнетения и уничтожения людей). Так же его величают во Франции, Испании, Германии.

В книжке Р. Конквиста «Большой террор» сопоставляются злодеяния Ивана Грозного и Иосифа Сталина. Как видим, западные авторы актуализируют события далекого прошлого, придавая им современное звучание и, добавим, делая это на свой лад, ради утверждения своих политических целей, а вовсе не для поиска истины.

В России происходит нечто подобное. Перекликаясь с западными коллегами, профессор А.М. Сахаров в учебнике для ВУЗов («История СССР…», М., 1983) сделал вывод-приговор: «На века имя Грозного оказалось связанным с представлением о диком разгуле террора. Опричнина стала нарицательным обозначением крайнего беззакония, произвола, массового истребления неповинных людей».

За 120 лет до выхода этого учебника в Великом Новгороде был воздвигнут памятник Тысячелетия России. На нем запечатлены образы ста девяти крупнейших деятелей страны. Иоанну IV, одному из создателей великой державы, места среди них не нашлось. Причина проста: потомки-гуманисты не пожелали чтить великого злодея. (Тут впору еще раз подчеркнуть: в русском народе он остался как Грозный, а не Жестокий или Злодейский.)

Некоторые дореволюционные авторы не скупились на самые мрачные краски, когда речь заходила об этом царе. Н.И. Костомаров писал: «Кровь разлакомила самовластителя; он долго лил ее с наслаждением… напрасно старались бы мы объяснить его злодеяния какими-нибудь руководящими целями и желанием ограничить произвол высшего сословия; напрасно мы пытались бы создать для него образ демократического государя».

Странно звучит ссылка на «демократического государя» применительно к царю конца Средневековья. Где же в ту пору можно было найти пример такого правителя-демократа? Даже в тогдашней Швейцарии в период духовной власти Кальвина практиковались жесточайшие и порой ничем не оправданные казни, царил террор.

Вот современники нашего Грозного самодержца: французский король Карл IХ, английский – Генрих VIII, испанский – Филипп II. Не с них ли следовало брать пример «варварской» России?

Сравнительный анализ показывает, что по части массовых убийств и террора западные государи значительно превзошли нашего отечественного царя.

При опричнине за 8 лет было убито 3-4 тысячи человек. Цифра внушительная. Но как скромно выглядит она по сравнению с теми жертвами, которые приходятся на страны Запада.

Карл IX лично участвовал в Варфоломеевской резне, когда за двое-трое суток было убито в одном Париже вдвое больше людей, чем за всю опричнину в России! И что же, содрогнулся французский король, ужаснулся содеянным, раскаялся? Как бы не так! В последующие две недели во Франции было уничтожено около 30 тысяч человек, виновных лишь в том, что они были христианами-гугенотами (протестантами), не признававшими папу римского наместником Бога на земле.

При Генрихе VIII в Англии крестьянские угодья ради выгоды имущих власть и деньги превращали в овечьи пастбища. Тысячи английских крестьян, потерявших свои наделы, вынуждены были бедствовать и скитаться. Тогда Генрих постановил казнить всех бродяг. Вдоль дорог поставили виселицы, на которых было повешено 72 тысячи бедняков. Это ли не террор?

Испанский король Филипп II в завоеванных Нидерландах казнил более 100 тысяч человек. Примерно столько же крестьян погибло в Германии во время восстаний бедноты. Ну, а что касается еретиков и ведьм, то их в Западной Европе вешали, топили и сжигали заживо, порой десятками в день. Общее число казненных таким образом оценить трудно. Считается, что были погублены сотни тысяч человек.

Резня в Варфоломеевскую ночь

«И все же, – писал известный историк и литературовед В.В. Кожинов, – как это ни странно и даже поразительно, и в русском, и в равной мере западном сознании Иван Грозный предстает как ни с чем не сравнимый, уникальный тиран и палач… Сей приговор почему-то никак не колеблет тот факт, что количество западноевропейских казней тех времен превышает русские НА ДВА ПОРЯДКА, В СТО РАЗ ; при таком превышении зловещий лик Ивана Грозного должен был вроде бы совершенно померкнуть рядом с чудовищными ликами Филиппа II, Генриха VIII и Карла IX».

Представителей Западной Европы (к ним добавилась и Америка), хулящих Ивана Грозного, понять нетрудно: их цель – максимально унизить Россию, представить ее «империей зла», при этом замалчивая собственные значительно более тяжкие грехи и преступления.

Трудней понять наших соотечественников. Некоторые из них стараются быть или казаться радетелями за демократию и гуманизм. Конечно, очень важно подмечать недостатки своей страны. Но не менее важно быть справедливым. Недопустимо невольно или умышленно лгать о числе жертв террора в России (так же как и ее преемнике – СССР). Не случайно же эти люди в 5, а то и 10 или 20 раз преувеличивают количество репрессированных и расстрелянных при Сталине, да еще ссылаются на «традицию», якобы идущую со времен Ивана Грозного.

Так дела давно минувших дней, свершавшиеся на исторической арене, превращаются в средство современной политической борьбы.

В сборнике биографий «Все обо всех» (Центр гуманитарных исследований при факультете журналистики МГУ, 1996) сказано: «Иван Грозный оставил по себе недобрую память, несмотря на то, что при нем положение России укрепилось, а границы ее расширились». (То же самое можно сказать и о Сталине!) Не в этом ли одна из главных причин упорного очернения образа первого царя всея Руси? Приведенную фразу следовало бы чуть изменить: Иван Грозный оставил по себе недобрую память у недоброжелателей и врагов России, ибо при нем положение державы укрепилось, а границы ее расширились. Однако это вовсе не служит оправданием его жестокости и самодурства. Он яростно сражался за единство и величие России, но при этом нередко проявлял ничем не оправданную свирепость, кровожадность. Возможно, их породили те психологические «комплексы», которые сформировались в нем в детские годы. Однако нельзя забывать и о том, в какую эпоху он правил.

Личность государя не только проявляет себя в истории, отчасти – в некоторые периоды существенно – влияя на исторический процесс. Сама эта личность – продукт соответствующей исторической обстановки и складывается в зависимости от окружающей среды.

Надо иметь в виду, что последний период Средневековья, так называемое Возрождение, в Европе (включая, конечно, и Россию, которая тогда была сугубо европейской, а не евразийской страной, да во многом такой и осталась) был временем не столько даже просветления, сколько брожения умов и всяческих смут. Можно сказать, что страны мучительно преодолевали сковывавшую их скорлупу Средневековья. Начался переход к так называемому Новому времени.

Если уж мы имеем основания полагать, что в истории России роковую роль сыграл маленький прыщ, вскочивший на ноге Василия III, перешедший в язву, преждевременно сведшую его в могилу, то почему бы нам не учесть и всеевропейские масштабы, особенности XVI и ХVII веков в самом общем виде?

Трагический узел русской истории, приведший к великой смуте, завязался еще при малолетнем царе Иване IV. Уже тогда началась малая смута. Россия попала фактически под власть, как теперь принято говорить, олигархов (в период большой смуты это было оформлено и юридически – крестоцеловальной грамотой царя В.И. Шуйского).

Упрощая, можно сказать, что в борьбе за власть вольно или невольно столкнулись две основные позиции: централизованная и децентрализованная. Одних заботило прежде всего (и не без личного интереса) укрепление Русского государства под самодержавным управлением. Другим была выгодна разобщенная Русь под властью местных государей, продолжающая средневековые традиции.

Иван IV

Существует и проблема средств. Каким образом следует добиваться своей цели? На этот вопрос во времена Ивана Грозного для самодержца едва ли не во всех странах мира ответ был очевиден: любыми способами, когда речь идет о существовании своего государства. Жизнь человеческая при этом считалась средством, а не целью, как стали доказывать мыслители-гуманисты более поздних времен.

Многие историки XIX и XX веков не принимали это во внимание. Для них категорический императив Канта стал действительно критерием для всех времен, народов и даже для жителей иных планет (как считал сам великий философ). Хуже всего, когда это превращается в пропагандистскую защиту «прав человека» и применение категорического императива для самых низменных политических целей, по отношению только к своим противникам, но не к сторонникам и не к собственным странам. Оценивая события русской истории XVI века по этому критерию, историки словно и не ведают, что в ту пору творилось в государствах Западной Европы.

Такой подход стал традиционным едва ли не для всех «демократически-либерально» настроенных историков. Даже такой уважаемый специалист как американский профессор, сын В.И. Вернадского, Георгий Владимирович Вернадский счел, что Иван IV в 1549 году прочитал две петиции Пересветова, которые доказывали благо самодержавия и сильного централизованного правительства, и они произвели на него сильное впечатление. А потому, «когда одиннадцать лет спустя он освободился от влияния Сильвестра и Адашева, то действительно превратился в ужасного самодержца в духе Пересветова».

Судя по всему, для Г.В. Вернадского (он покинул Крым вместе с белогвардейцами, «демократами», хотя в Гражданской войне участия не принимал) самодержавие само по себе, вне исторического контекста представлялось злом (вспоминаются аналогичные убеждения Костомарова). Вдобавок историк явно преувеличивал воздействие идей Пересветова на царя. Правители слишком редко прислушиваются к мыслителям.

Логичней предположить, что царь Иван и Пересветов были единомышленниками, а идея самодержавия была актуальна для той эпохи в России.

УМОНАСТРОЕНИЯ

Долгий период феодальной раздробленности и власти многочисленных местных владык завершился кризисом, междоусобицами, остро поставившими вопрос о сильном государстве. Пример такой общественной структуры России показала завоевавшая ее Орда: она легко овладела разобщенными русскими княжествами, но столь же легко лишилась приобретений, разделившись на обособленные ханства. Однако идея сильного государства под владычеством самодержца пришла в Россию с Запада. И писал об этом Ивану IV мелкопоместный дворянин, находившийся на воинской службе в Молдавии, Венгрии, Польше и приблизительно в 1539 году прибывший в Москву из Литвы, Иван Семенович Пересветов. Идеи его созвучны представлениям о государстве и государе Никколо Макиавелли. Такое сходство нельзя считать случайным. Даже если Пересветов не читал трудов Макиавелли, он должен был знать о них от своих друзей или знакомых.

Макиавелли, умерший в 1527 году, был современником возвышения и падения Флорентийской республики, постоянных конфликтов множества мелких итальянских государств, нашествий иноземцев. Он ясно осознал, что в трудное для страны время спасти ее способна только сильная централизованная вла сть.

Его общий вывод можно, пожалуй, считать одной из важнейших закономерностей в жизни общества: республиканское правление (демократическое) наиболее целесообразно в периоды социального благополучия, развития торговли, мирного существования, когда отдельные мелкие княжества могут соревноваться между собой в области культуры, взаимовыгодно сотрудничать.

В трудные же времена, при серьезных угрозах извне или войнах, а тем более – внутренних неурядицах и конфликтах, когда требуется консолидация сил, наиболее целесообразно единовластное управление. Это особенно ясно видно при ведении боевых действий. Тогда единое руководство совершенно необходимо. То же относится и к мирному времени в кризисных ситуациях.

В конце Средневековья во многих странах сложилась ситуация, требовавшая единовластного управления государством. При этом, как подчеркивал Макиавелли, предпочтительнее преемственность власти, которая «заставляет забыть о бывших некогда переворотах и вызвавших их причинах, тогда как всякая перемена прокладывает путь другим переменам».

Справедливость этого суждения полностью подтвердилась в период «большой смуты» на Руси.

Но создать единое государство – еще полдела. Надо удержать единовластие. Для этого проницательный прагматик Макиавелли предлагал использовать любые средства: «Пусть государи не боятся навлечь на себя обвинения в тех пороках, без которых трудно удержаться у власти, ибо, вдумавшись, мы найдем немало такого, что на первый взгляд кажется добродетелью, а в действительности пагубно для государя, и наоборот; выглядит как порок, а на деле доставляет государю благополучие и безопасность».

И дальше: «Государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в жестокости». Это, конечно, не призыв к жестокости, а реалистический взгляд на вещи. Макиавелли выступает здесь не как моралист или лицемер, а как последовательный и трезвый государственник, прекрасно знакомый с нравами своего времени.

«Излишне говорить, – пишет он, – сколь похвальна в государе верность данному слову, прямодушие и неуклонная честность. Однако мы знаем по опыту, что в наше время великие дела удавались лишь тем, кто не старался сдержать данное слово и умел, когда нужно, обвести вокруг пальца; такие государи в конечном счете преуспели куда больше, чем те, кто ставил на че стн ость».

Вот тут и начинаются расхождения Пересветова с флорентийским мыслителем. У Пересветова образ самодержца идеализирован. По его мнению, разумное государственное правление строится так: гласный суд, достойное жалование судьям из казны, смертная казнь провинившимся судьям; все доходы царства должны идти в государственную казну, а уж оттуда раздаваться достойным людям. «Царь на престоле своем – благодать Божья и мудрость великая, а к воинам своим щедр, как отец к детям». Как видим, речь идет о крепком централизованном государстве, военизированном, с «национализированной», как мы сейчас говорим, экономикой при строгом контроле и справедливом суде.

Понятие о правде-справедливости стоит у Пересветова на первом месте. «Вельможи русского царя богатеют и в лени пребывают, – писал он, – а царство его в скудость приводят. Потому называются они слугами его, что прибывают к нему в нарядах, на конях и с людьми, но за веру христианскую некрепко стоят и без отваги с врагом смертную игру ведут, потому что Богу лгут и государю».

Однако для Пересветова ясно, что не следует держать людей в рабском повиновении: «Порабощенный человек срама не боится, а чести себе не добывает, хотя силен или не силен, а речет так: однако если холоп, иного мне имени не прибудет…»

Мысль верная. Рабы могут стать хорошими гладиаторами, но не воинами, ибо не станут отдавать жизнь за поработившее их государство. В связи с этим следовало бы задуматься о том, как ныне, в конце XX – начале XXI века, нередко толкуется победа советского народа в Великой Отечественной войне: мол, порабощен был русский народ сталинским режимом, подавлен большевистским террором, оттого и пошел (заставили силой!) сражаться с фашистами, жизней своих не жалея… И самое удивительное и страшно е, что в новых поколениях эта омерзительно лживая иде йка находит по рой благодатную почву. Вспомним, как воюет американское наемное войско. Оно избегает встречаться с противником лицом к лицу. Тот, кто сражается ради денег, кто порабощен экономически, более всего страшится потерять жизнь, для которой и требуются деньги. И если при монархиях господствует политический тоталитаризм, то в демократиях царит жесткий тоталитаризм экономический. Один, как говорится, другого стоит.

Иван Грозный. Реконструкция М.Герасимова

Пересветов высказывался на этот счет определенно, хотя и в идиллической надежде на то, что в государстве будут созданы такие условия, чтобы люди служили справедливому царю не за страх и не из выгоды, а за совесть: «Которая земля порабощена, в той земле все злое сотворяется, татьбы (кражи, грабежи), и разбой, и убийство, и обида, и всему царству оскудение великое».

Обращаясь к Грозному царю, Пересветов задает опасный вопрос: «Таковое царство великое, сильное и славное и всеми богатое, царство Московское, а есть ли в том царстве правда?» Ответ следует отчаянный: «Вера христианская добра, всем сполна, и красота церковная велика, а правды нет».

Пересветов имел в виду справедливое устройство общества, где творится честный суд и пресекаются злодейства и злоупотребления местных властей, где государь награждает подданных по заслугам, где не богатство и праздность, а честь и доблесть руководят людьми, где нет рабов. Такова, можно сказать, русская мечта и надежда. «В каком царстве правда, там и Бог пребывает, и не поднимается Божий гнев на это царство. Ничего нет сильнее правды в божественном Писании. Богу правда – сердечная радость, а царю – великая мудрость и сила».

Мечта о справедливости достигает у Пересветова предельной высоты: «Коли правды нет, то всего нет!»

Трудно судить, в какой мере подобные взгляды могли повлиять на молодого Ивана IV. Для нас важно то, что они существовали в обществе и, скорее всего, пользовались популярностью среди тех молодых просвещенных вельмож, которые окружали в ту пору царя. А в народе идея самодержавия, крепкой государственной власти была прочно связана с представлениями о справедливости.

Но почему же Иван IV стал не только Грозным, но и чрезмерно жестоким, несправедливым? Неужели по той причине, о которой афористично высказался Ключевский: всякая власть развращает, а власть абсолютная развращает абсолютно? Но ведь и при абсолютизме встречались государи просвещенные и гуманные. Кстати сказать, если Грозного нельзя назвать самым гуманным, то он определенно был одним из наиболее просвещенных монархов своего времени. Что же заставило его отступить от тех принципов, которыми он руководствовался в первые годы своего славного правления?

По нашему мнению, его сильно потрясла смерть молодой жены. Эта причина очевидна, хотя и не все историки принимают ее в расчет. Так, Н.И. Костомаров отметил: «Обыкновенно думают, что Иван горячо любил свою первую супругу; действительно, на ее погребении он казался вне себя от горести и, спустя многие годы после ее кончины, вспоминал о ней с нежностью… А между тем, как бы освободившись от семейных обязанностей, предался необузданному разврату: так не поступают действительно любящие люди».

Нет, конечно же, так вполне могут поступать истинно любящие. Бывают, они кончают жизнь самоубийством. Но в других случаях они завершают один период своей жизни и переходят в другой – либо чрезмерно смиренный, либо чересчур свирепый, буйный. Потому что они теряют веру в справедливость высшую, а значит и земную, испытывают сомнения в смысле жизни, а тем более благодетельной. Ведь постигла их несправедливая кара судьбы…

Наши рекомендации