Политипизм или полиморфизм? 8 страница
Все эти, хотя еще очень неясные, связи гоминоида с окружающей его дикой фауной по всей вероятности сыграли свою роль в выработке одного из тех его отличительных свойств, которое как раз можно отнести к наиболее бесспорным: его сумеречно-ночного образа жизни. Этой чертой он вполне сходен со значительной частью крупных обитателей горных и нагорно-пустынных областей. Его суточная активность так сказать пригнана и приспособлена к их суточной активности.
Термин “ночной человек” (Homo nocturnus) вполне оправдывается всем имеющимся в наших руках описательным материалом и количественной группировкой данных о времени встреч и наблюдений. Тут есть и немало обобщающих констатации населения: “ведут ночной образ жизни”, “днем появляются только тогда, когда их спугнут из убежища”, “днем спит, с наступлением сумерек оставляет убежище”. Но еще важнее именно количественная группировка единичных наблюдений. В немногочисленных случаях наблюдений спящего реликтового гоминоида, это всегда было днем, причем спал он ничком, отвернувшись от света (ИМ, III, с.73, 121; IV, с. 124). В большой серии описаний встреч бодрствующего реликтового гоминоида, где отмечено время суток, на дневное время приходится менее 15%, на ранее утро и поздний вечер — более 40%, остальные — на ночь (ИМ, I, с. 33, 35, 38, 40, 47, 43, 7, 10, 71, 72, 70, 45, 78, 88, 81, 92, 93, 83; II, с. 18, 34, 58, 65, 76, 80, 82, 83, 85, 111; III, с. 28, 30. 38, 67, 70, 72, 74, 75, 78, 82, 84, 106, 113, 53, 73; IV, с. 94, 97, 100, а также другие данные по разным областям). Этот итог можно выразить также и словами В.А. Хахлова: “Мне почти не приходилось слышать рассказов о встрече с “диким человеком” днем. Подавляющее большинство встреч имело место в сумерках или в ночное время. По-видимому, как и всякий зверь, “ксы-гыик” днем отдыхает, лежит где-то, а на ночь отправляется на промысел, когда охота более добычлива, но это не значит, что весь день он проводит во сне. Он бодрствует главным образом ночью и этим сходен о подавляющим большинством зверей” (ИМ, IV, с. 73). Однако надо вспомнить, что среди всех высших и низших обезьян (за исключением одного подсемейства из американских широконосых обезьян), в том числе — антропоидов, нет видов, ведущих ночной образ жизни. Все они — дневные существа, как и человек. Это значит, что их органы чувств и физиология имеют глубочайшую эволюционную приспособленность к дневному образу жизни, а следовательно, “ночному человеку” (“снежному человеку”) пришлось проявить и в этом отношении необычайную биологическую пластичность, пойдя, так сказать, против эволюционного наследия, характеризующего весь подотряд Pithecoidea-Anthropoidea, к которому он принадлежит. Возникает даже вопрос: мыслимо ли это с физиологической точки зрения? Конечно, мы не можем предполагать у реликтового гоминоида очень глубоких отклонений в строении органов зрения. Но функциональная адаптация к весьма слабому освещению вполне мыслима. Поэтому существенно, что появления реликтового гоминоида приурочивают не к полной темноте, а к сумеркам, рассвету и к лунным ночам.
Наряду с суточным циклом большой интерес представляет вопрос о годовом цикле активности рассматриваемого нами вида реликтовых гоминоидов. Выше отмечалось, что в ряде случаев можно с известной уверенностью предполагать сезонные вертикальные миграции. Но в других географических районах сопряженная фауна не совершает такого рода миграций, в частности в лесных, таежных условиях. Для исследователей вопроса о реликтовых регрессивных гоминоидах остается поэтому едва ли не самой загадочной проблемой “исчезновение” их в зимних условиях во многих географических районах, где рассказы о наблюдениях весной, летом и осенью достаточно обильны. Невольно приходит на память представление русского фольклора о том, что некоторые персонажи “нечистой силы” с первым снегом проваливаются под землю, чтобы выйти вновь ранней весной. Однако всякая мысль о зимней спячке у реликтовых гоминоидов отвергается большинством ученых, поскольку она не наблюдается ни у одного семейства или вида отряда приматов. Но вдумаемся в этот аргумент. Во-первых, следует различать явление зимней спячки от зимнего сна — нередко прерывистого и весьма лабильного. При наличии зимних запасов пищи, хотя бы незначительных, наблюдается уже не спячка, а лишь зимний сон, с периодическими пробуждениями. Во-вторых, спячка или зимний сон установлены зоологами у отдельных видов самых разнообразных отрядов млекопитающих, — этот признак отнюдь не характеризует какое-либо семейство или какой-либо отряд. В-третьих, не поспешно ли утверждение, что ни у одного представителя отряда приматов это явление вовсе не наблюдается и, следовательно, отсутствует соответствующий биохимический и физиологический механизм? Подавляющее большинство приматов обитает в теплых зонах, где никакой биологической потребности в зимней спячке или зимнем сне нет. Однако у одного представителя этого отряда, предки которого жили и в холодных условиях, патологические следы такого механизма наблюдаются и хорошо изучены: у человека. Мы имеем в виду явления так называемой летаргии. При летаргическом сне налицо весь характерный для зимнего сна комплекс снижения жизненных процессов до предельного минимума, сводящий до самой незначительной величины обмен веществ. Если у современного человека летаргический сон может продолжаться неделю и более, то легко представить себе, что у его эволюционных предков, для которых это было не атавизмом или патологическим нарушением, а нормальным биологически целесообразным приспособлением, периоды зимнего сна могли быть много более длительными, хотя, очевидно, и прерываемыми временным бодрствованием для принятия пищи. Местом зимней спячки могли являться выкопанные в земле ямы, лёжки с разрыхленной почвой, может быть с кое-какой подстилкой, или же естественные укрытия от ветра и заносов — скальные углубления, пещеры. Все это пока — только гипотеза. Но в пользу нее есть уже и некоторые косвенные, неточные указания из северных районов Азии и Америки.
Мы не будем здесь специально останавливаться на характеристике цикла размножения реликтового гоминоида, ибо основные его элементы уже выявились в ходе предшествующего изложения. Но необходимо добавить некоторые подробности, относящиеся к периоду, когда взрослые особи, уже прожившие некоторое время самостоятельно от родителей, побродив к одиночку, окончательно созрев и развившись, начинают соединяться в пары. Для многих видов живых существ этот этап биологического цикла представляет большие трудности и требует специальных приспособлений. Бабочки-самцы находят самок по неуловимейшему запаху на расстоянии до километра. Трудности в общем тем выше, чем более “дисперсен” данный вид. Поскольку реликтовый гоминоид представляет собою вид, ведущий бродячий образ жизни, мигрирующий, покрывающий большие дистанции, разрывы контактов с подобными себе должны были иметь место даже в эпоху наибольшего изобилия кормовой базы. Ныне же, как отмечалось, “дисперсность” этого вида так предельно велика, что уже грозит части особей невозможностью найти себе пару.
Специальными биологическими приспособлениями, служащими у этого вида для разыскивания и привлечения себе подобных, в частности, для нахождения пары, являются, по-видимому, во-первых, особые далеко разносящиеся в горах крики, во-вторых, специфический сильный запах. Среди многих разных звуков, которые, судя по описаниям, может при разных обстоятельствах издавать реликтовый гоминоид, многочисленные свидетели выделяют один слышный в горах на огромные расстояния, приурочиваемый как правило к вечернему времени перед наступлением темноты. Это — звучный, пронзительный, очень сильный, обычно протяжный, иногда отрывистый крик (ИМ, I, с. 33, 34, 35, 31, 32, 38, 40, 41, 44, 45, 47, 73, 78; II, с. 32, 54, 69; III, с. 28, 73, 107, 117 – 118; IV, с. 97). Трудно сомневаться в том, что этот крик, приспособленный к горному эхо, имеет сигнализационное значение, т.е. призывает другую особь, как наблюдается и у иных видов; по утверждению всех рассказчиков, крик реликтового гоминоида нельзя смешать с голосом ни одного животного. Может быть другим вариантом этого же призыва является упоминаемый многими звук, который характеризуется не как крик, а как свист, напоминающий человеческий свист, только более сильный (ИМ, I, с. 22, 23, 63, 64, 66, а также кавказские и другие данные).
Многие животные имеют специальные железы и выделения, издающие специфический запах, и благодаря этому приспособлению находят себе подобных. Естественно возникает вопрос, не выполняет ли такой функции и тот сильный неприятный запах, который бесчисленное множество раз отмечен у реликтового гоминоида (ИМ, I, с. 39, 88; II, с. 33, 81, 82, 105; III, с. 74, 76, 77, 78 и многие другие) и некоторыми авторами объясняется просто его “нечистоплотностью” или “потливостью”. Резкий нестерпимый запах, ощущаемый на значительном расстоянии, является в представлениях населения настолько характерной чертой реликтового гоминоида, что существует даже поговорка на арабском языке: “воняет как гуль (гуль-биябан)” (Розенфельд А.З. Op. cit., с. 58). С биологической точки зрения недостаточно объяснить это какой-то “нечистоплотностью”. Напротив, сигнализационное значение такого сильного запаха (какова бы ни была его физиологическая природа) вполне вероятна. Если местные жители, по их словам, могут найти логово “снежного человека” по исходящему от него запаху, то, очевидно, тем более это может сделать другой экземпляр “снежного человека”. Однако, резкий запах упоминается далеко не во всех рассказах даже о близких встречах реликтовым гоминоидом, что заставляет допустить временный характер этой физиологической функции, может быть наблюдающейся только или преимущественно в периоды поисков пары одинокими особями.
Призывные крики и запах все же при современном уровне “дисперсности” не могут обеспечить всем одиноким особям нахождение пары. Может быть этим следует объяснить имеющуюся серию сообщений о том, что свой инстинкт размножения они подчас обращали на людей: самцы реликтового гоминоида похищали для сожительства девочек и женщин, и в гораздо меньшем числе случаев, самки — мужчин. Тем же перенесением инстинкта с себе подобных на “двоюродных братьев”, на людей, может быть объясняется и серия рассказов о “борьбе” одиноких самцов реликтового гоминоида с сильными людьми — мужчинами, причем гоминоид, подчас “вызывает на бой” типичной манерой самца-гориллы — ударяя себя кулаками в грудь; все эти рукопашные схватки, ставшие сюжетом народных преданий, биолог может объяснить как — практически в данном случае бессмысленные, аномальные — проявления обыкновенного инстинкта, неумолимо повелевающего самцам многих видов животных вступать в борьбу с другими самцами, — и чем труднее им найти самку, тем неудержимее этот позыв к борьбе. Однако, навряд ли было бы правильно придавать сколько-нибудь широкое значение всем такого рода единичным явлениям, когда трудности указанного этапа цикла размножения реликтового гоминоида задевали и жизнь людей. То же можно сказать и о серии сообщений о похищениях реликтовым гоминоидом человеческих детей: может быть, это — проявления инстинкта выращивания потомства в тех условиях, когда рождение или сохранение своих детенышей оказывается невозможным. Но пока что наше предварительное описание реликтового гоминоида, как самостоятельного вида, не следует усложнять аномалиями, хотя в целом отношениям этого вида с людьми и должно быть отведено важное место.
Возвращаясь к вопросу о поисках пары, остается заметить, что соединившиеся, наконец, две особи реликтового гоминоида (а иногда и более чем две, например, один самец и две самки) затем, по-видимому, очень тесно и цепко держатся вместе. Очевидно, они вместе выкармливают и детенышей. Однако вполне вероятно, что суровая бродячая жизнь в постоянных поисках пищи может приводить и к потере ими друг друга, и тогда рано или поздно должно возобновиться состояние поисков пары.
Суммируем теперь некоторые сведения, которые могут характеризовать высшую нервную деятельность реликтового гоминоида. Из рецепторов у него безусловно сильнее всего развиты зрение и слух, как, впрочем, и вообще у приматов. В горах он, по-видимому, способен видеть и слышать очень далеко, значительно дальше, чем человек, что, кстати, служит одной из причин трудности его поисков: он замечает людей значительно раньше, чем те его. Обоняние у приматов в общем редуцировано, однако серия показаний говорит за то, что у реликтового гоминоида оно все же относительно высоко развито. Шерпы подчеркивают, что он чутко реагирует на появление незнакомых запахов, которые могут его отпугнуть. Запах мяса, поджариваемого на костре, напротив, согласно сообщениям из разных географических областей, способен привлечь его издалека. Что касается контактной рецепции и кинестетики, то разумеется, мы пока о них ничего не знаем. Значительная серия показаний характеризует реликтового гоминоида как в высшей степени чуткое, осторожное, скрытное существо. Его называют “хитрым”, “сообразительным”, “очень неглупым”, подчеркивают, что он “гораздо умнее обезьяны”, “по разумности стоит выше всех других существ, кроме человека” (ИМ, I, с. 27, 33, 54, 56, 88; II, с. 66, 107; III, с. 52, 88, 100; IV, с. 71). Но при сопоставлении с человеком подчеркивается, напротив, его “бестолковость”: например, не смог развязать веревку, на которую был привязан, и убежать, подчас не понимает опасности выстрелов, если расстояние значительно, и т.п. Реакции реликтового гоминоида по быстроте, ловкости и силе значительно превосходят человеческие. Эти свойства подчеркиваются в серии сообщений, в частности, огромная сила (ИМ, I, с. 67, 79, 88; II, с. 77, 80, 109; III, с. 51, 54, 101, 107; IV, с. 103, а также другие данные). В общем высшую нервную деятельность реликтового гоминоида весьма образно охарактеризовал один киргиз в таких словах: “бегает этот человек — как архар, видит — как беркут, слышит — как барс: сильнее его никого нет в горах” (ИМ, III, с. 80 – 81).
Весьма богато представлены в имеющихся записях сведения о различных звуках и криках, которые при тех или иных обстоятельствах издавал реликтовый гоминоид — о его вокализации. К сожалению, однако, именно эти сведения труднее всего поддаются объективной обработке. Дело в том, что для характеристики различных звуков в распоряжении свидетелей нет четких средств, приходится прибегать либо к звукоподражанию, которое невозможно письменно транскрибировать, либо к расплывчатым описаниям и сравнениям. Поэтому навряд ли целесообразно воспроизводить здесь наличные информационные материалы и сопоставлять их между собой, — различия подчас могут объясняться субъективностью восприятия, описания, пришедших в голову аналогий. Но все же, сопоставляя все эти имеющиеся данные, можно сказать, что, кроме двух упомянутых выше очень громких сигнализационных звуков, реликтовый гоминоид способен издавать огромное множество других, от громкого визга и крика в момент опасности или пугая других животных, до шипения, рычания, пищания, мяукания, ворчания, тихого мурлыкания, мычания и т.д. (ИМ, I, с. 38, 31, 32, 44, 45, 73, 78; II, с. 9, 20, 32, 54, 69, 72, 86, 100; III, с. 33, 42, 52, 73, 84, 89, 28, 72, 107, 117 – 118; IV, с. 63, 92, 97, 104, 131, а также кавказские и др. данные). Можно с большой долей уверенности утверждать, что разнообразие его вокализации при разных обстоятельствах значительно превосходит таковое даже у шимпанзе и прочих антропоморфных, хотя у них, как известно, оно очень велико. Но все же все показания сходятся на том, что эти звуки, издаваемые реликтовым гоминоидом, в том числе и те, которыми он непосредственно общается с себе подобными, являются звуками “нечленораздельными”. Иными словами, они ни в коем случае не могут быть названы речью, хотя бы зачаточной. Выше упоминалось о случае, когда один выловленный экземпляр путем дрессировки был научен воспроизводить небольшое количество самых простых слов (ИМ, II, с. 25), однако это отнюдь не стало осмысленной человеческой речью.
Для изучения поведения и эволюционного уровня реликтового гоминоида выдающийся интерес представляет серия разнообразных сведений об употреблении им для тех или иных целей камней, а также, в некотором числе сообщений, палок и дубин, и в одном — большой бедренной или берцовой кости животного. Почти полное освобождение передних конечностей от функций локомоции открыло этому животному широкие возможности манипулирования камнями, в изобилии имеющимися в горном ландшафте. Разнообразие способов использования им камней, фиксируемое разными наблюдениями, производит внушительное впечатление по сравнению с имеющимися научными данными о соответствующих возможностях высших обезьян. Довольно много имеется совпадающих показаний об умении реликтового гоминоида бросать камни на значительное расстояние. Так, мы цитировали сообщение Ся Ти-дина (полученное через Синьцзянский филиал Академии Наук Китая) о том, что обезьяноподобный человек, обитающий юго-восточнее г. Ташкургана, “руками способен схватывать и далеко бросать сравнительно большие камни”. Приводились сообщения охотников-киргизов из Тянь-Шаня, что оружием диких волосатых людей “служили камни, которые они бросали рукой на довольно большие расстояния”, при этом они употребляли камни в стычках с киргизами, так что, по словам отцов и дедов рассказчиков, “много киргизов было убито камнями”; в некоторых местах по левому склону р. Кара-Балты якобы и сейчас дикие люди бросают в пришельцев со скал камни (ИМ, I, с. 96 – 97). Цитировано было и из книг Рокхиля сообщение паломника о том, что во время следования каравана через Северный Тибет дикие волосатые люди бросали в них камни. На Памире говорили, что дикий волосатый человек ни огня, ни орудий не знает, “но может швырять камни и палки” (ИМ, I, с. 77). Жители кишлака Хакими в Гиссарском хребте говорили Г.К. Синявскому, что “лет сорок назад дикие волосатые акваны с гор спускали по склонам каменные глыбы, бросали камни и заставили жителей покинуть эти места” (ИМ, III, с. 58 – 59). В районе Ферганского хребта, согласно рассказам, в одном из ущелий дикие волосатые люди забрасывали всякого пришельца камнями (ИМ, III, с. 86). Выше приведено сообщение и из Якутии, из района Момских гор, о том как подобные существа швыряли камнями в чум и в людей.
Однако среди наших информационных материалов имеются свидетельства об использовании камней отнюдь не только в качестве оружия против людей: “дикий волосатый человек” убивает камнями животных; на глазах охотника он, бросая камни в пробегающих по ущелью коз, убил одну из них; как рассказывают, может убить камнем зайца, сурка (ИМ, II, с. 72, 80; I, с. 77). Другая серия показаний говорит об умении реликтового гоминоида использовать камни для различных сооружений: то он выложил и укрепил камнями вырытую яму-нору; то сложил из камней небольшое укрытие от ветра; то зачем-то выложил родник галькой (ИМ, IV, с. 98, 125). Его навыки оперирования камнями заметно отличают его от других животных. “В ущелье Абла — пишет А.М. Уразовский — в 1951 г. я видел три разрытых сурчины. По-видимому, они были разрыты дикими людьми, так как при разрывании сурчиных колоний попадавшиеся камни не выбрасывались куда попало, как это бывает, когда роют волки или медведи, а камни были аккуратно положены с нижней стороны разрытой сурчины один на другой, причем камни были весом по центнеру” (ИМ, II, с. 98). Описывается, что в поисках лягушек, крупных насекомых и пр. реликтовый гоминоид переворачивает и сдвигает с места камни подчас колоссальной тяжести. Есть несколько упоминаний и о перетаскивании им камней; например: “тащил два больших камня подмышками” (ИМ, III, с. 37). Наконец, едва ли не самое интересное ¾ это сведения об его умении раскалывать камни: разбил на мельнице камень для растирания зерна (ИМ, I, с. 69); взял в руку камень величиной в кулак, стая бить о камень, на котором сидел, и разбил на мелкие куски (См. выше, гл. 9).
Как видим, перед нами хотя и не “каменная культура”, но все же весьма высокое и многообразное умение реликтового гоминоида обращаться с камнем: бросать его, складывать, носить, раскалывать. Возможно, в будущем мы узнаем еще и другие, более сложные приемы его оперирования и манипулирования камнями, в частности, раскалывание камня, ударяя одним по другому, может быть окажется не бесполезным развлечением и не проявлением раздражения, а биологически целесообразным действием, дающим каменные осколки с острыми режущими краями, весьма полезные для освоения туш мертвых животных. Однако от всего этого очень далеко даже до самых примитивных, но уже искусственно обработанных по определенной схеме палеолитических каменных орудий. Что касается пользования палками, то выше мы встречали упоминания об их швырянии в противника или животных; о ношении с собой чего то вроде примитивной дубины; об использовании палки для раскапывания сурчин (ИМ. I, с. 77; II, с. 109; III, с. 38, 46). В сумме все это показывает довольное широкие возможности использования реликтовым гоминоидом предметов природы, возможности, естественно сопутствующие его вертикальному способу передвижения, т.е. освобождению передних конечностей от функций локомоции.
Относительное богатство вокализации и не меньшее богатство способов употребления камней и палок — две черты реликтового гоминоида, представляющие как бы некоторые биологические предпосылки для развития у вышестоящих гоминид речи и труда, или, вернее ¾ две черты, ставящие в этом отношении реликтового гоминоида эволюционно выше человекообразных обезьян. Интересно, что эти черты во всех случаях наблюдались у него вне всякого воздействия людей или подражания им, просто как его собственные видовые свойства.
К сожалению, его эмотивное состояния и некоторые особенности психики нам известны пока, наоборот, только в обстановке контактов с человеком, как реакции на человека. Вообще говоря, высшая нервная деятельность реликтового гоминоида отличается, видимо, пластичностью, подвижностью нервных процессов: “легко приноравливается к новой обстановке” (ИМ, IV, с. 71). Но в условиях контакта с человеком отмечен ряд примечательных нервно-психических состояний, которые в некоторых случаях могут быть названы срывными реакциями, крайним возбуждением или, напротив, полной подавленностью.
Прежде всего следует отметить довольно обширную серию свидетельств о том, что при встрече с человеком реликтовый гоминоид подчас издает звуки, напоминающие смех, или производит мимические движения, соответствующие человеческой улыбке (ИМ, II, с. 13, 14, 21, 22, 26; III, с. 17, а также ряд других записей). Веркор заметил, что если смеяться — отличительное свойство человека, то “тропи” такой же человек, как мы с вами. Навряд ли этот силлогизм убедителен, но существенно то, что улыбка и смех у реликтового гоминоида — не только внешнее совпадение его мимики и вокализации с человеческими, а, судя по описаниям, они возникают у него, по-видимому, в момент нервной “сшибки” (по выражению И.П. Павлова), как очень своеобразная, если можно так выразиться, невротическая реакция; для психолога интересно отметить, что и у человека улыбка подчас возникает при растерянности, как и смех является результатом столкновения двух противоположных стимулов или ситуаций. В двух сообщениях указывается, что реликтовый гоминоид может также плакать (ИМ, II, с. 13; III, с. 92). Встречаются и указания на его очень своеобразную нервно-двигательную реакцию при встрече с человеком в необычных условиях, (дважды — при встрече с автомобилем): он судорожно прыгает на месте, “пляшет”. Эмоция гнева, ярости имеет у реликтового гоминоида целую гамму выражений от оскаливания зубов с шипением и рычанием до настоящих приступов звериного бешенства, описываемых, например, в таких словах: “йе-ти стал бегать вокруг хижины, дрожа от бешенства, вырывая мелкие кусты и выворачивая камни из земли” (ИМ, II, с. 28); “когда хун-хара приходит в бешенство, горе тому человеку, который встретит его в эту минуту: хун-хара вырывает из земли с корнем деревья, и колотит ими по чему попало” (ИМ, III, с. 16). Напротив, реликтовый гоминоид, попавший в неволю, описывается в нескольких случаях, как находящийся в глубочайшей нервной подавленности и апатии: он бездеятельно жалобно скулит или мычит, “взгляд тусклый, пустой”, не проявляет никакой активности, не ест (ИМ, II с. 115; III, с. 89, 92, а также кавказские данные).
Heoбxoдимo сказать еще о двух чертах психики реликтового гоминоида, которые, судя по рассказам, остро проявляются при контактах с людьми: подражательности и любопытстве (обе эти черты, конечно, очень интересны для сопоставления с соответствующими чертами высших обезьян). О подражательности реликтового гоминоида мы знаем только из рассказов полусказочного и легендарного характера, однако эта особенность поведения реликтового гоминоида подчеркивается в них так настойчиво, что невозможно было бы объяснить ее появление иначе как наблюдениями, имевшими когда-то место, поразившими воображение и потому вошедшими в фольклор. Подражание реликтового гоминоида различным действиям человека выступает в этих рассказах как бессмысленный и непреодолимый импульс. Последний то разорителен для людей, так как эти существа пытаются по ночам имитировать работу людей среди их огородов и строений, то он хитроумно используется людьми во вред гоминоиду: например, когда тот непрошеный подсел к костру, его провоцируют имитировать такие действия, которые безвредны для людей, но от которых загорается покрывающая его руки и тело шерсть, или люди разыгрывают сражение деревянными ножами, а оставляют настоящие острые ножи, которыми подсмотревшие гоминоиды перерезают друг друга. Все это, конечно, сказочные фабулы, однако вполне вероятно, что в них преувеличена и высмеяна подлинная схваченная из природы особенность, характерная для реликтового гоминоида.
Гораздо более обширен и реалистичен материал о различных проявлениях “любопытства” реликтового гоминоида по отношению к людям. В сущности это явление возвращает нас к вопросу о коренной черте биологии реликтового гоминоида — его “размежеванию” с людьми. Реликтовый гоминоид миз-антропичен. Он обитает в наиболее безлюдных и недоступных людям местностях, приспосабливаясь к любым самым суровым условиям, лишь бы они удовлетворяли требованию наименьшего контакта с людьми. Но это и не просто удаление от людей, как от хищников, а именно постоянный антагонизм, постоянное активное размежевание. Отсюда — в высшей степени обостренная ориентировочная реакция в отношении людей, т.е. та реакция, которую И.П. Павлов называл рефлексом “что такое?” или исследовательским рефлексом. Большая серия сведений, на этот раз отнюдь не носящих фольклорного характера, рассказывает нам о приближении реликтового гоминоида к палаткам и лагерям, появившимся на необычном месте, как и к кострам — не из желания погреться, конечно, ибо огонь ему, в общем, не знаком, а отчасти от простого фототропизма, главным же образом от рефлекса “что такое?” Та же ориентировочная деятельность, явственно обостренная в отношении людей, побуждает реликтового гоминоида уносить (“воровать”) их вещи (ИМ, I, с. 9; II, с. 23, 75), чтобы затем, с чисто обезьяньим непостоянством, бросить где-нибудь в горах, проникать в пустующие строения или даже (с такой неумолимой силой гонит его на риск эта ориентировочная потребность!) разбирать крыши обитаемых хижин, залезать в жилые юрты (ИМ, II, с. 18, 29; III, с. 37), лишь бы преодолеть нестерпимую “неизвестность”, скрываемую этими стенами, и вообще проявлять во всевозможных формах свое “любопытство” к людям и их вещам (ИМ, II, с. 6, 25, 46; III, с. 13, 36, 53).
Легко себе представить, что эта же самая неустанная активная ориентировочная деятельность в отношении людей может натолкнуть реликтового гоминоида и на необитаемый пустующий кош или сарай, способный послужить ему временным логовом, и на недостаточно охраняемые посевы кукурузы или картофеля, бахчи, фруктовые сады, даже случайные отбросы и остатки пищи, которые способны помочь ему утолить голод (ИМ, I, с. 9; II, c. 118; III, с. 28, 30, 50, 104, 106 и др.). На маленьких водяных мельницах в горах, куда люди заходят редко, чтобы подсыпать зерно или забрать муку, он подчас широко пользуется и тем и другим. Так, очевидно, объясняется наблюдающееся подчас превращение миз-антропизма реликтового гоминоида в собственную противоположность — в элементы син-антропизма, даже паразитизма при человеческих поселениях. Серия такого рода показаний в общем довольно велика. Однако это все же наблюдается, по-видимому, только там, где сама территориальная теснота делает невозможным полное размежевание людей и реликтового гоминоида. Иначе последний все-таки предпочитает уйти от людей как можно подальше.
В целом вся совокупность имеющихся сведений о поведении реликтового гоминоида в отношении людей может быть разбита на три группы.
а) Подавляющую массу случаев, должно быть не менее 90%, составляют уход или бегство реликтового гоминоида при встрече с людьми. Как правило, население считает его безобидным, пугливым, физически не опасным существом. Люди в свою очередь тоже избегают встреч с ним, но не из-за реальной опасности, а из-за уверенности в бедах и болезнях, которые навлекает эта встреча — поверье, по своему укрепляемое действительными фактами: налицо большая серия данных о нервных шоках с тяжелыми последствиями и даже смертельными исходами в результате неожиданных встреч с этим слишком уж человекоподобным животным; мусульманское и буддийское духовенство эксплуатирует в целях поддержания мистических предрассудков действительные факты болезненной нервной реакции простых людей при таких встречах. Итак, в подавляющем большинстве случаев обе стороны испытывают страх, бегут друг от друга.
б) Лишь неизмеримо реже налицо “любопытство” с той или другой стороны. К сказанному о проявлениях “любопытства” и вырастающего из него син-антропизма реликтового гоминоида следует добавить, что среди населения встречаются не только более уравновешенные натуры, которые спокойно наблюдают это существо, но, согласно нескольким сообщениям, и такие, которые поддерживают, закрепляют указанные зачатки син-антропизма: подкармливают отдельные дикие экземпляры реликтового гоминоида, в частности, такие сведения поступали из Афганистана, Синьцзяна, Тянь-Шаня, Кабардино-Балкарии. Наконец, предельным случаем является полное приручение той или иной особи реликтового гоминоида. Выше было отмечено несколько имеющихся сообщений из разных географических областей о приручении реликтового гоминоида и использовании для несложных работ.
в) В очень небольшом числе случаев, но, естественно, привлекающих к себе очень большое внимание, сообщается об агрессивном поведении реликтового гоминоида по отношению к людям. Характер этой агрессивности различен. С одной стороны, мы видим некоторую серию схожих рассказов, где реликтовые гоминоиды активно атакуют всех, кто осмеивается вступить в то или иное заселенное ими ущелье или урочище, где, очевидно, можно предполагать очаг обитания самки с детенышами. Есть и не локализованные столь определенно нападения, тоже носящие активный, воинственный характер, заканчивающиеся подчас умерщвлением человека, изуродыванием его тела, а то, по-видимому, и пожиранием его. Все эти случаи агрессии навряд ли можно толковать как указание на какую-то особую разновидность реликтового гоминоида, кровожадную и воинственную, в отличие от другой, мирной и трусливой. По всей вероятности, поведение того же самого реликтового гоминоида может становиться из мирного — агрессивным, в зависимости от обстоятельств места и времени. В определенных районах, где он “хозяин” и охраняет потомство, он, очевидно, агрессивен. Наверное, как и всякое животное, его может также привести в ярость ранение, нападение, другие раздражающие факторы. Однако в общем, как уже сказано, эти случаи нападения реликтового гоминоида на людей весьма немногочисленны. С другой стороны, под категорию “нападения” попадают и все упоминавшиеся выше свидетельства о попытках захватить себе из числа людей пару для сожительства, как и все сообщения о “борьбе” самцов реликтового гоминоида с людьми — мужчинами. Представляется преждевременным входить в подробное рассмотрение этой группы явлений, в том числе и обсуждать существующие мнения о возможности или невозможности скрещивания между людьми и реликтовыми гоминоидами.
Однако поскольку все же существует некоторое число непроверенных сведений о возможности скрещивания и появления потомства, отметим, что эти сообщения приводят к представлению о безусловной доминантности большинства признаков именно человека: потомки уже в первом поколении описываются как обладающие разумом, речью и внешностью человека. Из признаков реликтового гоминоида отмечаются в этих случаях лишь отдельные черты, не образующие комплекса, не имеющие сколько-нибудь существенного значения, то есть не более существенные, чем другие второстепенные различия между разными группами людей. Следовательно, и при допущении фактов гибридизации остается непоколебленным выработанное научной антропологией представление о принципиальной равноценности и полноценности всех расовых я этнических групп людей на земле. Раз признаки реликтового гоминоида в своем основном комплексе рецессивны при скрещивании с человеком, значит, мысль о возможности такого скрещивания не ведет к чему-либо похожему на расизм, то есть к признанию каких-нибудь народов или групп населения физически и психически более “примитивными”, чем другие. Вопрос о реликтовом гоминоиде не ведет к расизму, не имеет к нему никакого логического отношения.