Happy end всех наших историй

Озеро Сирбонида

42. Озеро Сирбонида велико. Действительно, некоторые утверждают, что оно 1000 стадий в окружности. Однако в длину оно простирается вдоль побережья немного больше 200 стадий; у берегов озеро глубоко, вода его настолько тяжела, что здесь не нужно умения плавать: человек, погрузившийся в озеро до пупа, немедленно поднимается.
Страбон. "География"

Моя дорогая Илана,
мне кажется, словно сейчас я
внутри океана,
но я плыву по таинственным водам,
где даже когда умру,
то не буду лежать на дне.

Родная, я верю, ты знаешь, мне
не нужно это великое озеро,
полное слёз и соли -
оно для меня ничего не стоит.

И мне, Иланит, не важно,
всемирный потоп или грозный девятый вал,
лишь бы я тебя напоследок обнял и поцеловал.

Илана, так грустно, моя Илана,
я видел рассветы, закаты
в чужих столь далеких странах.
И я открывал их и пробовал,
как ребенок с мешком конфет.

И мне казалось, что я бессмертен. Но нет,
моя Иланит, в этом озере
нет для живого места.
И этой воде в моих легких тесно.

И даже сейчас, когда я сгусток соли,
и как магнитом, тянет меня ко дну,
я здесь, навсегда оставшись, не утону.

Puzzle - time

Иногда одиночество – не приговор,
И не то, чем тебя этот мир расстреляет в упор,
В грязном подъезде одной из панельных пятиэтажек.
Иногда одиночество тем и важно,
Что готово собрать твое сердце,
Как паззл, состоящее
Из разрозненных мелких частей,
Из различных, но безразличных тебе людей,
Из кусочков каких-то пустых идей,
От которых ночами становится страшно,
В одно целое.

В целое сердце, и годы его зальют,
Как целительный суперклей,
Только нужно подсохнуть дать,
Поэтому подожди.
Можешь в раме повесить из ребер,
Чтобы склеенный паззл
прикрывал пустоту в груди,
Чтобы гости, придя к тебе,
всегда любовались им.
Только ты, пожалуйста, сам гляди,
Чтобы паззл у тебя
Больше не разваливался.

И дай бог среди всех этих лиц,
Городов и случайных встреч
Одиночество твое приумножить и уберечь.

Террорист

Вот, казалось, во мне нет места для боли – я слишком полна любви.
Но сейчас боли вложено столько, что, Господи, не взорви,
Дай мне силы, не преврати в огромнейший фейерверк,
Тот, что выбьет в квартире все окна и даже входную дверь.

Пусть внутри прекратит часовой механизм отсчет,
В кассах не продадут билеты на поезд и самолет,
Не пропустит охранник сквозь раму в метро или на вокзал,
Только б ни один человек от взрыва не пострадал.

Лучше б это сердце, в котором сплошной тротил,
Никогда и никто не тревожил и больше не находил.
Ни один кардиолог не выслушал между ребрами или над,
Как оно вместо ритма безумно стучит «Джихад!».

И пульсирует красная кнопка – однажды сигнал придет,
Там угрюмый смертник, который приказа ждет,
Он дойдет до цели – по суше, по небу, вплавь.
Так что, Боже, будь милосердным и боль ты мою убавь.

Но когда Даритель Боли при встрече устало мне улыбается,
То приказ поступает, но нет, отчего-то совсем не взрываюсь я.
И в ответ смеется, смущенно глаза опуская вниз,
Где-то прямо под сердцем мой Внутренний Террорист.

Пламя

Мальчик мой, ты непременно будешь гореть в аду.
Вот туда-то я к тебе и приду,
С пустым ведром, знаешь, это плохая примета
Для тебя, кто горит нескончаемым светом
Без серьезного повода,
Для Всевышнего – за придуманные грехи.
Ну а я не спасу, и особенно грустно – не потушу.
Не унесу в ведре твою душу.
Молча смотрю – не кидаюсь по воду,
Ведь ее точно нет в аду,
И глубокие русла рек здесь всегда сухи.
А там, где озера влагой полны,
Люди ходят в белом и облака легки,
И нутро не болит так сильно, что нужно писать стихи,
Я без тебя зачахну и пропаду.

Мальчик мой, мы непременно будем гореть в аду.

happy end всех наших историй

Где-то с другой стороны реальности
Существует девочка с взглядом, как у меня
И в ее волосах и сердце хватает того огня,
Ни одной стихии которого не унять.

Где-то с изнанки большого города,
Под звуки будильника и утренней суеты,
Просыпается парень, и улыбается он, как ты.
И не воет от внутренней пустоты.

И они вместе варят кофе
И вместе растят детей,
Вечерами вместе ложатся в одну постель -
Как она мечтала, как он хотел.

И она так смеется,
Словно не знает, какая боль
Никогда в этом мире не быть с тобой,
Ощущать, что чьей-то и что живой

Ей побыть уже не случится.
А он чувствует, как стучится

Его сердце, колесам метро не в такт,
И он делает по привычке за шагом шаг,
Лишь бы скорее уйти в антракт,
Не дождавшись конца представления в этом мире.

И они закрывают глаза,
Каждый в съемной холодной квартире
И он крутит жизнь кинолентой,
Чтобы однажды проснуться с ней,
Чтобы хоть где-то она для него – жена.
А ей среди ночи так душно в комнате,
Будто бы в ней она не одна.

И ее внутренняя струна
туго натянута и не порвана.

(без темы)

Лет с шестнадцати до двадцати
Я сжимала весь мир в горсти
И была, как случается с взрослыми, глупой
Как бывает с детьми, слишком упрямой и злой

Все, что я делала с двадцати и до этого дня
Выращивала цветы на твоих холодных камнях,
Укрощала твое свирепое море
И спасала попавших в шторм рыбаков.
Потому что это и есть любовь.

Но однажды я ничего спасти не смогла.
Я тогда молилась с ночи и до утра,
Чтобы та пустота, та чудовищная дыра
Слева все же когда-нибудь заросла.
Чтобы я тобой не болела и не ждала.
Словно ты тогда был индульгенцией
И защитой от самого сильного зла,
И писала столько, как будто есть тот,
Кто воздаст за бумагу – не за дела.

С этих спутанных двадцати шести,
Я простила всех тех, кого стоило бы простить,
Попрощалась со всеми,
С кем нужно было попрощаться.
Перестала плакать, молиться, сходить с ума,
Сожалея, что век наш ничтожно мал,
Но спокойное море и эти цветущие камни
До конца моих дней с тобой.

Потому что это и есть любовь.

Друзьям

Бог смеется, и накатив 100 грамм,
Говорит: «Я, детка, тебе ничего не дам,
Ты уже большая и без толку мне молиться.
Ты легко проживешь без кареты и без балов,
Не случится история про любовь,
Никаких тебе белых коней и принцев.

Все, что было нужно – давно я дал,
У меня на работе итак завал,
Ты сама понимаешь, я требуюсь стольким людям.
Эй, нет повода хмуриться и грустить,
Я тебе попробую наскрести
Тех немногих (о, как же их мало будет!),

С кем ты сядешь на поезд или в вагон метро,
С кем ты будешь вместе, любым городам назло,
Кто тебя не послушает, а услышит.
Тех, кто вместо вопросов вина нальет,
Кто в ночи под гитару с тобой споет,
А соседи будут кричать «потише!»

И когда ты с ними, устав от хлопот и дел,
Очутишься там, где солнце лениво бредет к воде,
А в песке утопают натертые за день ноги,
Ты поймешь - тебя я ни капли не обделил,
Подарил весь мир, и баловал, и любил,
Хоть и был иногда непомерно строгим».

Тишина

Мама ругается и твердит,
Что я ее раздражаю:
Ведь я до сих пор не сходила замуж,
Ни внуков, ни внучек ей не рожаю,
И как я с таким недосыпом вообще жива.

Соседи в подъезде вслед
Мне кричат: «Больная!»,
Когда я их мелкую псину под дых пинаю
За то, что пытается трахать ногу. Не знаю,
Мне кажется, я права.

Друзья мне звонят, утверждают:
«Пора напиться».
Ведь пятница нынче и стынет в коробках пицца
И если я не приду, то все будут злиться
(не будет злиться на утро лишь голова).

Коллеги с работы
Так любят пустые сплетни:
Мол, сплю я с каким-то сорокалетним,
И я от него месяце на третьем,
А бизнес его – наркотики и трава.

Молчит только Бог. Пожалуй,
Единственный в этом шуме.
Но мне бы хотелось думать,
Что он подберет слова.

Красота. 1.

Поздней ночью в его квартиру,
Где смех и вечная суета,
Неожиданно вламывается Красота.
Выгоняет друзей, выключает музыку,
Гасит свет и садится в кухне на табурет.
«Слушай, парень, мы сразу начнем на «ты»,
Ничего не увидишь теперь, кроме Красоты.
Ты был слеп, а сейчас вот, считай, прозрел,
Будто после долгой болезни выздоровел.
Все слепые, что стали зрячими,
Ощущают не радость, боль.
Так что, все в порядке, не нервничай, я с тобой».

Он, схватив сигарету и выбежав на балкон,
Хочет верить, что все это страшный сон,
Весь взъерошенный, в липком ночном поту,
Курит, смотрит в небо и видит в нем Красоту.

Ранним утром, когда на работу шел через парк,
Весь дрожал, понимая – совсем пропал.
В царстве осени и в золотых листах,
Красота, Красота, Красота, Красота!
Повсюду лишь Красота!

От нее не спрячешься, не уйдешь,
Красота к его горлу подносит нож,
Так что стынет в нем все, то что есть внутри,
Красота же глумится и говорит: «Смотри!
Тебе страшно, но это пройдет, и ты
Лишь сейчас наполнен, а раньше ведь был пустым.
Ты не видел прежде, какой это чудный мир,
Как прекрасны люди в коробках своих квартир,
Как закатное солнце меняет небесный цвет,
Как шумит и смеется море луне в ответ.

Если ты посчитал, видеть – дар, не прав.
Я ограблю тебя (не поймать меня за рукав),
Я взамен заберу быть простую возможность тем,
Кто обычен, и видит ваш мир, как все.
И ты станешь пить до горячки, до тошноты,
Лишь бы снова не видеть всей этой Красоты».

И в причине смерти, на самом краю листа,
Неразборчиво будет написано «Красота».

Поговаривают, что Смерть вышивает крестом. Да с чего бы ради? Смерть вышивает гладью, вышивает зеленым и золотым. Даже если сами кресты, то она вышивает гладью. Удивительно, что у нее не заканчиваются нити и канва. И никогда не болит голова, где их взять. И ей не нужны наперстки, она не уколет палец. И это чудо, что мы здесь еще остались, и она отложила вышивку на потом. Всем внушают, что Смерть вышивает крестом, но и нас она вышьет гладью.