Повторение орфографии и пунктуации

Диктанты

«Евгений Онегин» есть самое задушевное произведе-

ние Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, и мож-

но указать слишком на немногие творения, в которых

личность поэта отразилась бы с такою полнотою, светло

и ясно, как отразилась в «Онегине» личность Пушкина.

Прежде всего в «Онегине» мы видим поэтически вос-

произведённую картину русского общества, взятого в од-

ном из интереснейших моментов его развития. С этой

точки зрения «Евгений Онегин» есть поэма историче-

екая в полном смысле этого слова, хотя в числе его героев

нет ни одного исторического лица. В ней Пушкин явля-

ется не просто поэтом только, но и представителем впер-

вые пробудившегося общественного самосознания: за-

слуга безмерная!

«Евгений Онегин» был первым национально-художе-

ственным произведением. Молодой поэт понял, что вре-

мя эпических поэм давно-давно прошло и что для изо-

бражения современного общества, в котором проза жиз-

ни так глубоко проникла в самую поэзию жизни, нужен

роман, а не эпическая поэма. Он взял ту жизнь, как она

есть, взял её со всем холодом, со всею её прозою и пош-

лостью. И такая смелость была бы менее удивительною,

если бы роман затеян был в прозе; но писать подобный

роман в стихах в такое время, когда на русском языке не

было ни одного порядочного романа и в прозе, — такая

смелость, оправданная огромным успехом, была несом-

ненным свидетельством гениальности поэта. (По В. Г.

Белинскому.)

Обломов есть лицо не совсем новое в нашей литерату-

ре; но прежде оно не выставлялось перед нами так просто

и естественно, как в романе Гончарова. Чтобы не захо-

дить слишком далеко в старину, скажем, что родовые

черты обломовского типа мы находим ещё в Онегине, а

затем несколько раз встречаем их повторение в лучших

наших литературных произведениях.

В чём заключаются главные черты обломовского ха-

рактера? В совершенной инертности, происходящей от

его апатии ко всему, что делается на свете. Причина же

апатии заключается отчасти в его внешнем положении,

отчасти же в образе его умственного и нравственного раз-

вития.

Умственное развитие Обломовых тоже, разумеется,

направляется их внешним положением. Как в первый

раз они взглянут на жизнь навыворот, так уж потом до

конца дней своих не могут достигнуть разумного пони-

мания своих отношений к миру и к людям. С детства

укоренившееся воззрение всё-таки удержится где-ни-

будь в уголку и беспрестанно выглядывает оттуда, ме-

шая всем новым понятиям и не допуская их уложиться

на дно души. И делается в голове какой-то хаос: иной раз

человеку и решимость придёт сделать что-нибудь, да не

знает он, что ему начать, куда обратиться.

И не мудрено: нормальный человек всегда хочет толь-

ко того, что может сделать; зато он немедленно и делает

всё, что захочет. А Обломов, он не привык делать что-ни-

будь, следовательно, не может хорошенько определить,

что он может сделать и чего нет, — следовательно, не

может и серьёзно, деятельно захотеть чего-нибудь.

(По Н. А. Добролюбову.)

Бульба повёл сыновей своих в светлицу, откуда про-

ворно выбежали две красивые девки-прислужницы.

Светлица была убрана во вкусе времени, о котором

живые намёки остались только в песнях да народных ду-

мах, уже не поющихся более на Украине бородатыми

старцами-слепцами; во вкусе того бранного, трудного

времени, когда начались разыгрываться схватки и бит-

вы на Украине.

Всё было чисто вымазано цветной глиной. На сте-

нах — сабли, нагайки, сетки для птиц, невода и ружья,

хитро обделанный рог для пороху, золотая уздечка на

коня и путы с серебряными бляхами. Окна были малень-

кие, с круглыми тусклыми стёклами, которые встреча-

ются ныне только в старинных церквах. Вокруг окон и

дверей были украшения из дерева. На полках по углам

стояла разная утварь: кувшины, бутылки и фляжки зе-

лёного и синего стекла, разные серебряные кубки, позо-

лоченные чарки всякой работы: венецианской, турец-

кой, черкесской, зашедшие в светлицу Бульбы всякими

путями через третьи и четвёртые руки, что было весьма

обыкновенно в те удалые времена. Берестовые скамьи

вокруг всей комнаты; огромный стол под образами в па-

радном углу; широкая печь с запечьями, уступами и вы-

ступами, покрытая пёстрыми изразцами, — всё это было

очень знакомо нашим двум молодцам, приходившим

каждый год на каникулярное время. (По Н. В. Гоголю.)

Базаров с Аркадием уезжали на другой день. С утра

уже всё в доме приуныло: у Анфисушки посуда из рук

валилась, даже Федька недоумевал и кончил тем, что

снял сапоги. Василий Иванович суетился больше, чем

когда-либо: он, видимо, храбрился, громко говорил и

стучал ногами, но лицо его осунулось, и взгляды посто-

янно скользили мимо сына. Арина Власьевна плакала,

она совсем растерялась и не совладала бы с собой, если

бы муж рано утром целые два часа её не уговаривал.

Когда же Базаров после неоднократных обещаний

вернуться никак не позже месяца вырвался, наконец, из

удерживавших его объятий и сел в тарантас, когда лоша-

ди тронулись, и колокольчик зазвенел, и колёса заверте-

лись, и вот уж глядеть вслед было незачем, и пыль улег-

лась, и Тимофеич, весь сгорбленный и шатаясь на ходу,

поплёлся назад, в свою каморку, когда старички остались

одни в своём, тоже как будто подряхлевшем доме, — Васи-

лий Иванович, ещё за несколько мгновений молодцевато

махавший платком на крыльце, опустился на стул и уро-

нил голову на грудь. «Бросил, бросил нас, — залепетал

он, — бросил, скучно ему стало с нами. Один, как перст,

теперь один!» — повторил он несколько раз и каждый

раз выносил вперёд свою руку с отделённым указатель-

ным пальцем. (По И. С. Тургеневу.)

Стояла тяжёлая июльская жара. Не остывшие после

душной ночи камни улиц, домов и железо крыш отдава-

ли своё тепло в неподвижный воздух. Поднимавшийся

изредка ветер приносил откуда-то издалека запах масля-

ной краски. Народу на улицах почти не было, а те, кто

были, старались идти в тени домов. Только мрачные по-

лицейские, уныло переминаясь, стояли посреди улиц, да

конки, запряжённые лошадьми, звеня, прокатывались

вверх и вниз.

В остроге шла усиленная работа по сдаче и приёмке

отправляемых арестантов. В отправлявшейся партии

было семьсот шестнадцать мужчин и восемьдесят пять

женщин.

«Да что же это, конца не будет! — говорил конвойный

начальник. — Откуда вы их набрали столько?» — «Ну,

что стали? Подходи!» — крикнул конвойный на ещё не

проверенных смотрителем арестантов.

В полдень за воротами послышалось бряцанье цепей,

начальственные голоса, покашливание и негромкий говор

большой толпы. С громом отворились ворота, и парами

стали выходить арестанты, волоча связанные цепями но-

ги. Когда арестантов вновь пересчитали, конвойный офи-

цер скомандовал: «Партия, марш!» Солдаты брякнули

ружьями, арестанты, сняв шапки, стали креститься, и

партия, окружённая конвойными, тронулась, подымая

пыль закованными в цепи ногами. (По Л. Н. Толстому.)

Пехотные полки, застигнутые врасплох, выбегали из

леса, и, смешиваясь друг с другом, роты уходили враз-

бивку беспорядочными толпами. Один солдат на ходу

в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное

слово «отрезали», и вслед за тем слово вместе с чувством

страха сообщилось всей массе.

— Обошли! Отрезали! Пропали! — кричали вполови-

ну приглушённые артиллерийскими раскатами голоса

бегущих.

Полковой командир в ту самую минуту, как он услы-

хал нараставшую стрельбу и крик сзади, понял, что слу-

чилось что-нибудь ужасное с его полком, и, позабыв про

опасность и чувство самосохранения, поскакал к полку

под градом пуль. Он желал одного: исправить во что бы

то ни стало ошибку, чтобы не быть виновным ему, ни

в чём не замеченному, примерному офицеру.

Счастливо проскакав между французами, он подска-

кал к некошеному лугу за лесом, через который бежали

наши и, не слушаясь команды, спускались под гору.

Несмотря на отчаянный крик поравнявшегося с ними

полкового командира, несмотря на его разъярённое, баг-

ровое от жары лицо и махание шпагой, солдаты всё бе-

жали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали

команды.

Генерал оглянулся в отчаянии. Адъютант, с простре-

ленным навылет плечом, раненный в руку, с разбегу ос-

тановил лошадь и стоял как вкопанный. На его загоре-

лом, обветренном лице был написан ужас. Всё казалось

потерянным.

Но в эту минуту французы, наступавшие на наших,

вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись,

и, сомкнувшись, в лесу показались русские стрелки. Это

была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась

в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атакова-

ла французов.

Бегущие возвратились, батальоны собрались, и фран-

цузы, разделившие было на две части войска левого

фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные

части успели соединиться, и беглецы остановились.

(По Л. Н. Толстому.)

Часть 3