В которой майор утверждает, что это обезьяны 2 страница

В провинциях Виктория, Новый Южный Уэльс и Южная Австралия насчитывается более трех тысяч ферм; на одних живут скваттеры, которые разводят скот, на других – поселенцы, главное занятие которых земледелие. До прибытия двух юных англичан самым крупным хозяйством такого рода была ферма Джеймсона, чьи земли протянулись на сто километров по берегу притока Дарлинга Пару.

Теперь же первой по величине и по размаху стала ферма Хотем. Два молодых хозяина были и скваттерами и земледельцами одновременно. Они управляли своими огромными владениями с редким умением и, что еще труднее, необыкновенно энергично.

Ферма была расположена, как гости и сами видели, в отдалении от главных городов, в пустынном, уединенном округе Муррей. Она занимала пространство между 146° 48' и 147°, то есть участок длиной и шириной в 5 лье, который ограничивали горы Баффало и гора Хотем. На севере по углам этого обширного квадрата возвышалась слева гора Эбердин, справа – вершины Хай-Барвен. Здесь протекало множество живописных извилистых речушек и ручьев – притоков Овечьей реки, которая впадает на севере в Муррей. На таких угодьях можно было с равным успехом разводить скот и засевать землю. На десяти тысячах лье прекрасно обработанной земли туземные культуры чередовались с привозными, а на зеленых лугах паслись миллионы голов скота. И недаром продукция фермы Хотем высоко ценилась на рынках Каслмейна и Мельбурна. Рассказ Майкла и Сэнда Патерсонов об их хозяйстве подходил к концу, когда в конце широкой аллеи, по сторонам которой росли казуариновые деревья, показался дом.

То был домик в швейцарском стиле, из кирпича и дерева, прятавшийся в густых эмерофилис. Вокруг шла увешанная китайскими фонариками веранда, напоминавшая галереи древнеримских зданий. Над окнами висели разноцветные маркизы, казавшиеся огромными цветами. Трудно было себе представить более уютный, ласкающий глаз, комфортабельный уголок. На лужайках и среди рощиц, раскинутых вокруг дома, высились бронзовые канделябры с изящными фонарями. С наступлением темноты весь парк освещался белым газовым светом. Газ поступал из резервуара, скрытого в чаще акаций и древовидных папоротников.

Вблизи дома не было видно ни служб, ни конюшен, ни сараев – ничего, что говорило бы о сельском хозяйстве. Все эти строения – настоящий поселок более чем в двадцать домов и хижин – находились в четверти мили от дома, в глубине маленькой долины. От хозяйского дома в поселок был проведен электрический телеграф, по которому они могли мгновенно сообщаться друг с другом. Сам же дом, удаленный от всякого шума, казался затерянным среди чащи экзотических деревьев.

В конце казуариновой аллеи через журчащий ручей был переброшен изящный железный мостик. Он вел в часть парка, прилегавшую к дому.

Когда путешественники вместе с хозяевами перешли мостик, их встретил внушительного вида управляющий. Двери хотемского дома распахнулись, и гости вступили в великолепные апартаменты, скрывавшиеся за этими скромными, увитыми цветами кирпичными стенами.

Их глазам представилась роскошная обстановка, говорившая о художественных склонностях хозяев. Из прихожей, увешанной принадлежностями верховой езды и охоты, двери вели в просторную гостиную в пять окон. Рояль, заваленный всевозможными нотами, и старинными, и современными, мольберты с начатыми полотнами, цоколи с мраморными статуями, несколько картин фламандских художников на стенах, гобелены с мифологическими сюжетами, под ногами – мягкие, словно густая трава, ковры, старинная люстра под потолком, расставленный всюду драгоценный фарфор, дорогие, со вкусом подобранные безделушки, тысяча разных изящных мелочей, которые так странно было видеть в австралийском доме, – все это являло прекрасное сочетание артистизма и комфорта. В этой сказочной гостиной, казалось, было собрано все, что могло развеять печаль добровольной ссылки и напомнить европейские обычаи. Можно было подумать, что находишься в каком-нибудь княжеском замке во Франции или в Англии.

Свет смягчался, проходя через полузатемненную веранду и тонкую ткань маркиз. Леди Элен, подойдя к одному из окон, пришла в восторг. Дом был расположен над широкой долиной, расстилавшейся на восток до самых гор. Луга сменялись лесами; среди них проглядывали большие поляны, а вдали виднелась группа плавно закругленных холмов. Все это представляло неописуемую по красоте картину. Ни один уголок на земном шаре не мог бы сравниться с этим, даже знаменитая Райская долина в Норвегии, у Телемарка. Эта огромная панорама, пересекаемая полосами света и теней, то и дело изменялась по прихоти солнца. Никакое воображение не могло бы нарисовать ничего подобного, волшебное зрелище восхищало взор.

Тем временем Сэнди Патерсон приказал дворецкому распорядиться завтраком для гостей, и не прошло и четверти часа после прибытия путешественников, как они уже садились за роскошно сервированный стол. Поданные кушанья и вина были выше всяких похвал, но гостям больше всего доставляла удовольствие та радость, с которой молодые хозяева угощали их. Узнав за завтраком о цели экспедиции, братья Патерсон горячо заинтересовались поисками Гленарвана. Они укрепили надежды детей капитана Гранта.

– Раз Гарри Грант не появлялся нигде на побережье, он, очевидно, в руках туземцев, – сказал Майкл Патерсон. – Судя по документу, капитан точно знал, где находится, и если он не добрался до какой-нибудь английской колонии, то только потому, что при высадке был захвачен в плен дикарями.

– Как раз это и случилось с его боцманом Айртоном, – заметил Джон Манглс.

– А вам, господа, никогда не случалось слышать о гибели «Британии»? – спросила леди Элен.

– Никогда, сударыня, – ответил Майкл.

– А как, по-вашему, должны были обращаться австралийцы со своим пленником?

– Австралийцы не жестоки, – ответил молодой скваттер, – и мисс Грант может не беспокоиться на этот счет. Известно немало случаев, когда проявлялась мягкость характера здешних дикарей. Некоторые европейцы подолгу жили среди них и не имели повода жаловаться на жестокость.

– В числе их Кинг, – сказал Паганель, – единственный уцелевший человек из всей экспедиции Бёрка.

– Не только этот отважный исследователь, – вмешался в разговор Сэнди Патерсон, – но и английский солдат по имени Бакли. Бакли дезертировал в 1803 году с берегов залива Порт-Филлип, попал к туземцам и прожил с ними тридцать три года.

– А в одном из последних номеров «Австралийской газеты», – добавил Майкл Патерсон, – есть сообщение о том, что какой-то Морилл вернулся на родину после шестнадцатилетнего плена. История капитана Гранта, должно быть, похожа на его историю, ибо этот Морилл был взят в плен туземцами и уведен ими в глубь материка после крушения судна «Перуанка» в 1846 году. Итак, мне кажется, вам не надо терять надежду.

Эти слова чрезвычайно обрадовали слушателей. Они подтверждали догадки Паганеля и Айртона.

Когда леди Элен и Мери Грант удалились из столовой, мужчины заговорили о каторжниках. Патерсоны знали о катастрофе на Кемденском мосту, но бродившая в окрестностях шайка беглых каторжников не внушала им никакого беспокойства. Уж конечно, злоумышленники не осмелились бы напасть на их ферму, где жило больше сотни мужчин. К тому же трудно было допустить, чтобы эти злодеи решили углубиться в пустыни, прилегающие к реке Муррею, – им там совершенно нечего делать – или рискнули бы приблизиться к колониям Нового Южного Уэльса, дороги которых хорошо охранялись. Такого же мнения придерживался Айртон.

Гленарван не мог не исполнить просьбу своих радушных хозяев провести у них весь день. Эти двенадцать часов задержки дали двенадцать часов отдыха как для путешественников, так и для их лошадей и быков, поставленных в удобные стойла.

Итак, решено было остаться до следующего утра. Молодые хозяева предложили гостям программу дня, которая была горячо одобрена.

В полдень семь породистых коней нетерпеливо били копытами землю у крыльца дома. Дамам была подана коляска, запряженная четырьмя лошадьми, которыми возница искусно управлял с помощью длинных вожжей. Всадники, вооруженные превосходными охотничьими ружьями, скакали по обеим сторонам экипажа. Доезжачие неслись верхом впереди, а своры собак оглашали леса веселым лаем.

В течение четырех часов кавалькада объезжала аллеи и дороги парка, по величине не уступавшего какому-нибудь маленькому германскому государству. Правда, здесь встречалось меньше жителей, но зато все кругом кишело овцами. Дичи же было столько, что даже целая армия загонщиков не могла бы выгнать на охотников больше. Поэтому вскоре загремели один за другим выстрелы, вспугивая мирных обитателей рощ и равнин. Юный Роберт, охотившийся рядом с Мак-Наббсом, творил чудеса. Отважный мальчуган, несмотря на наставления сестры, был всегда впереди и стрелял первым. Но Джон Манглс взялся наблюдать за Робертом, и Мери Грант успокоилась.

Во время этой облавы было убито несколько австралийских животных, которых до сего времени сам Паганель знал только по названию. Таких, например, как вомбат и бандикут.

Вомбат – это травоядное животное. Он роет норы, как сурок. Ростом он с овцу, и мясо его превкусное. Бандикут – сумчатый барсук – превосходит хитростью даже европейскую лису и мог бы поучить ее искусству выкрадывать обитателей птичьих дворов. Такое животное, довольно отталкивающего вида, фута в полтора длиной, убил Паганель и из охотничьего самолюбия нашел его прелестным.

– Очаровательное животное! – заявил географ.

Роберт ловко подстрелил одну виверру – зверька, похожего на маленькую лису, чей черный с белыми пятнышками мех не уступает куньему, и пару опоссумов, прятавшихся в густой листве больших деревьев.

Но, конечно, самым интересным из всех этих охотничьих подвигов была погоня за кенгуру. Около четырех часов дня собаки вспугнули целое стадо этих любопытных сумчатых животных. Детеныши мигом вскочили в материнские сумки, и все стадо гуськом помчалось прочь. До чего странно видеть огромные скачки кенгуру! Их задние лапы вдвое длиннее передних и распрямляются, словно пружины.

Во главе убегавшего стада несся самец футов в пять вышиной, великолепный экземпляр кенгуру-великана. Погоня продолжалась неустанно на протяжении четырех-пяти миль. Кенгуру не проявляли признаков усталости, а собаки, опасавшиеся – и не зря – могучих лап с острыми когтями, не очень-то старались к ним приблизиться. Но наконец, выбившись из сил, стадо остановилось, и кенгуру-великан, прислонясь к стволу дерева, приготовился к защите. Одна из собак в пылу погони подкатилась к самцу, но в тот же миг взлетела на воздух и свалилась на землю с распоротым брюхом. Конечно, и всей своре было бы не под силу справиться с этими могучими животными. Приходилось охотникам взяться за ружья – только пули могли прикончить их.

В эту минуту Роберт едва не пал жертвой своей неосторожности. Желая лучше прицелиться, мальчик так приблизился к кенгуру, что тот бросился на него. Роберт упал, раздался крик. Мери Грант, онемев от ужаса и едва не лишившись сознания, протягивала руки к брату. Ни один из охотников не решался стрелять, боясь попасть в мальчика, но тут Джон Манглс, рискуя жизнью, бросился с раскрытым охотничьим ножом на кенгуру и поразил его в сердце. Животное рухнуло, Роберт поднялся на ноги, целый и невредимый. Миг – и сестра прижимала его к своей груди.

– Спасибо, мистер Джон, спасибо! – сказала Мери Грант, протягивая руку молодому капитану.

– Он был на моем попечении, – отозвался Джон Манглс, пожимая дрожащую руку девушки.

Этим происшествием закончилась охота.

После смерти вожака стадо кенгуру разбежалось, а убитого кенгуру-великана охотники увезли с собой.

Домой вернулись в шесть часов вечера. Охотников ожидал великолепный обед. Гостям особенно понравился бульон из хвоста кенгуру, приготовленный по-туземному.

После десерта из мороженого и шербета все перешли в гостиную. Вечер был посвящен музыке. Леди Элен, прекрасная пианистка, взялась аккомпанировать хозяевам. Майкл и Сэнди Патерсоны с большим вкусом исполнили отрывки из новейших партитур Гуно, Фелисьена Давида и даже из сочинений Рихарда Вагнера.

В одиннадцать часов подали чай. Приготовлен он был наилучшим способом, по-английски. Но Паганель захотел попробовать австралийского чая, и ему принесли жидкость, похожую на чернила. Ничего удивительного – полфунта чая кипело в литре воды в течение четырех часов! Паганель хоть и поморщился, но объявил напиток превосходным.

В полночь гостей провели в прохладные удобные комнаты, и они погрузились в сон после полного удовольствий дня.

На другой день, на рассвете, они простились с молодыми скваттерами. Хозяева и гости благодарили друг друга и обещали по возвращении в Европу встретиться в замке Малькольм. Наконец повозка тронулась, обогнула гору Хотем, и вскоре дом исчез из глаз путешественников, словно его и не было. Но еще целых пять миль их лошади скакали по территории огромной фермы. Только в девять часов последняя изгородь осталась позади, и маленький отряд вступил на почти неизведанные земли провинции Виктория.

Глава XVIII

АВСТРАЛИЙСКИЕ АЛЬПЫ

Путь на юго-восток преграждала цепь Австралийских Альп. Это подобие гигантских крепостных стен причудливо извивается на протяжении тысячи пятисот миль и задерживает тучи на высоте четырех тысяч футов.

Небо заволакивали облака, и зной, смягченный сгустившимися парами, был не так жгуч, так что жара не особенно давала себя чувствовать, но зато делалось труднее двигаться по все более изрезанной местности. Стали появляться холмики, поросшие молодыми зелеными камедными деревьями. Дальше потянулись высокие холмы, это уже были первые отроги Альп. Дорога все время шла в гору, это особенно ясно было видно по тем усилиям, которые делали быки. Их ярмо скрипело под тяжестью громоздкой повозки, они громко пыхтели, мускулы ног напрягались так, что, казалось, готовы были лопнуть. Повозка трещала при неожиданных толчках, избежать которых не удавалось даже ловкому Айртону. Путешественницы весело с этим мирились.

Джон Манглс со своими двумя матросами, обследуя путь, ехали в нескольких стах шагах впереди. Они выбирали удобный путь – так и хочется сказать: фарватер, так похожи были все эти бугры на рифы, среди которых повозка искала проход. Такое путешествие действительно напоминало плавание по морским волнам. Задача была трудной, а подчас даже и опасной. Не раз топору Вильсона приходилось прокладывать дорогу среди густой чащи кустарников. Глинистая и влажная почва словно ускользала из-под ног. Путь удлинялся частыми объездами непреодолимых препятствий: высоких гранитных скал, глубоких оврагов, не внушающих доверия озерков. Поэтому за целый день едва преодолели полградуса. Вечером расположились лагерем у подошвы Альп, на берегу горной речки Кобонгры, в маленькой долине, поросшей кустарником футов четырех вышины, со светло-красными, веселящими взгляд листьями.

– Да, трудно будет перевалить, – проговорил Гленарван, глядя на горную цепь, очертания которой уже начинали теряться в надвигавшейся вечерней мгле. – Альпы! Одно название заставляет призадуматься.

– Не надо понимать буквально, дорогой Гленарван, – отозвался Паганель. – Не думайте, что вам предстоит пройти через целую Швейцарию. Правда, в Австралии есть, как в Европе, Пиренеи и Альпы, но все это в миниатюре. Эти названия доказывают только то, что фантазия географов ограниченна или что количество собственных имен очень невелико.

– Так эти Австралийские Альпы… – начала леди Элен.

– … карманные горы, – ответил Паганель. – Мы и не заметим, как переберемся через них.

– Говорите за себя! – сказал майор. – Только рассеянный человек может перевалить через горную цепь, не заметив этого:

– Рассеянный! – воскликнул географ. – Да я уже больше не рассеян. Спросите у наших дам. Разве с тех пор, как я ступил ногой на этот материк, я не держал своего слова? Бывал ли я хоть раз рассеян? Можно ли упрекнуть меня в каком-нибудь промахе?

– Ни в одном, господин Паганель! – заявила Мери Грант. – Теперь вы самый совершенный из смертных!

– Даже слишком совершенный! – смеясь, добавила леди Элен. – Ваша рассеянность шла вам.

– Не правда ли, сударыня, – отозвался Паганель, – ведь если у меня не будет ни одного недостатка, я стану заурядным человеком? Поэтому я в ближайшем же будущем постараюсь совершить какой-нибудь крупный промах, который всех вас насмешит. Видите ли, когда я ничего не путаю, мне кажется, что я изменяю своему призванию.

На следующий день, 9 января, вопреки уверениям самонадеянного географа, маленький отряд с самого начала перехода через Альпы стал испытывать большие трудности. Приходилось идти на авось по узким, глубоким ущельям, которые могли закончиться тупиком.

Айртон очутился бы в очень затруднительном положении, если бы после часа тяжелого пути по горной дороге им неожиданно не встретился жалкий кабачок.

– Не думаю, черт побери, чтобы кабачок в подобном месте мог обогатить своего хозяина! – воскликнул Паганель. – Какой от него здесь толк?

– Хотя бы тот, что мы сможем в нем узнать дорогу, – отозвался Гленарван. – Войдем!

Гленарван вместе с Айртоном вошел в кабачок. Хозяин «Куста» – такое название было написано на вывеске – производил впечатление человека грубого. Лицо у него было неприветливое и говорившее о том, что сам он является главным потребителем джина, бренди и виски своего трактира. Обычно его единственными посетителями были путешествующие скваттеры и пастухи, перегоняющие стада.

На вопросы кабатчик отвечал неохотно. Но все же по его ответам Айртон смог сориентироваться.

Гленарван отблагодарил кабатчика за усердие несколькими кронами и собирался было уже уходить, когда заметил наклеенное на стене объявление колониальной полиции. В нем сообщалось о бегстве каторжников из Пертской тюрьмы и была оценена голова Бена Джойса. Сто фунтов стерлингов полагалось за его выдачу.

– Несомненно, такого негодяя стоило бы повесить, – сказал Гленарван боцману.

– А главное, недурно бы поймать его! – отозвался Айртон. – Сто фунтов стерлингов – сумма немалая! Он ее не стоит.

– А этот кабатчик, хотя у него и висит объявление полиции, признаться, внушает мне мало доверия, – добавил Гленарван.

– Мне тоже, – подтвердил Айртон.

Гленарван и боцман вернулись к повозке. Отсюда отряд направился к тому месту, где дорога на Лакнау кончается и начинается узкий извилистый проход, пересекающий наискось горную цепь. Начали подниматься. Восхождение было трудным. Не раз путешественницы выходили из повозки, а их спутники спешивались. Приходилось поддерживать тяжелую повозку, подталкивать ее, удерживать на опасных спусках, распрягать быков на крутых поворотах, подкладывать клинья под колеса, когда повозка начинала катиться назад. Не раз Айртон должен был прибегать к помощи лошадей, и без того утомленных подъемом. То ли из-за этой усталости, то ли из-за чего-то другого, но в тот день одна из лошадей пала. Она вдруг рухнула на землю, хотя ничто перед тем не предвещало такого несчастья. Это была лошадь Мюльреди. Когда тот хотел поднять ее, она оказалась мертвой.

Подошел Айртон и стал осматривать лежавшее на земле животное. Видимо, он совершенно не мог понять причины его мгновенной смерти.

– Должно быть, у этой лошади лопнул какой-нибудь сосуд, – сказал Гленарван.

– Очевидно, так, – отозвался Айртон.

– Садись на мою лошадь, Мюльреди, – обратился Гленарван к матросу, – а я поеду с леди Элен в повозке.

Мюльреди повиновался, и маленький отряд, бросив труп лошади на съедение воронам, продолжал утомительный подъем.

Цепь Австралийских Альп в ширину невелика, не более восьми миль. Поэтому если проход, которого придерживался Айртон, действительно шел к восточному склону, то двумя сутками позже маленький отряд должен был бы оказаться по ту сторону хребта. А там уже до самого моря не могло встретиться никаких непреодолимых препятствий и трудных дорог.

Днем 10 января путешественники добрались до наивысшей точки перевала, на высоте двух тысяч футов. Они очутились на плоскогорье, откуда открывался обширный вид. На севере сияли спокойные воды озера Омео, изобилующего водоплавающими птицами, а за ним расстилались необъятные равнины Муррея. К югу тянулись зеленеющие пространства Гипсленда – его золотоносные земли, высокие леса. Этот край имел первобытный вид. Здесь природа еще владычествовала над своими творениями – над водами рек, над огромными деревьями, незнакомыми с топором, и скваттеры, пока, правда, редко там встречавшиеся, не решались вступать с ней в борьбу. Казалось, что Альпы эти отделяют друг от друга две различных страны, одна из которых сохранила первобытную дикость. Солнце заходило, и его лучи, прорываясь сквозь мрачные облака, оживляли краски округа Муррей. А Гипсленд, заслоненный горами, терялся в смутной мгле, и во всей заальпийской области, казалось, наступала преждевременная ночь. Зрители, стоявшие между двумя резко отличавшимися друг от друга областями, живо почувствовали этот контраст и с некоторым волнением смотрели на простиравшийся перед ними почти неведомый край, через который им предстояло пробираться до самой границы провинции Виктория.

Здесь же, на плоскогорье, был разбит лагерь, а на следующее утро начался спуск. Спускались довольно быстро. Вдруг на путешественников обрушился страшный град и принудил их забиться под скалы. Это были не градины, а настоящие куски льда величиной с ладонь, летевшие из грозовых туч с такой силой, словно они были выпущены из пращи. И несколько основательных ушибов убедили Паганеля и Роберта в необходимости поскорее укрыться. Повозка была продырявлена во многих местах. Против ударов таких острых ледяшек не устояли бы и крыши домов. Некоторые градины врезались даже в стволы деревьев. Такой град мог убить, и пришлось переждать его. На это ушел час, а затем маленький отряд снова двинулся в путь по отлогим каменистым тропам, скользким от таявшего града.

К вечеру повозка уже спускалась по последним уступам Альп, меж огромных одиноких елей. Ее остов во многих местах от сильной тряски разошелся, но все же крепко держался на своих грубых деревянных колесах. Горный проход заканчивался у равнин Гипсленда. Переход через Альпы был благополучно завершен, и отряд, как обычно, расположился на ночлег.

12-го с рассветом маленький отряд, охваченный неослабевающим воодушевлением, снова двинулся в путь. Все стремились как можно скорее достичь цели, то есть побережья Тихого океана в том месте, где разбилась «Британия». Конечно, только там можно было напасть на след потерпевших крушение, а не здесь, в этом пустынном Гипсленде. И Айртон настаивал, чтобы Гленарван поскорее отправил «Дункану» приказ идти к восточному побережью, где яхта могла быть очень полезна при поисках. По мнению боцмана, надо было воспользоваться дорогой из Лакнау в Мельбурн. Позднее послать нарочного будет трудно, ибо дальше со столицей нет прямого сообщения.

Предложение боцмана казалось целесообразным, и Паганель советовал прислушаться к нему: географ тоже думал, что яхта могла бы быть очень полезна при подобных обстоятельствах и что позднее миновав Лакнаускую дорогу, они не смогут уже сообщаться с Мельбурном.

Гленарван был в нерешительности. Быть может, он и послал бы приказ «Дункану», чего так настойчиво добивался Айртон, если бы против этого плана энергично не восстал майор. Мак-Наббс доказывал, что присутствие Айртона необходимо для экспедиции: он ведь знал местность вблизи побережья, и если отряд случайно нападет на следы Гарри Гранта, то боцман лучше всякого другого сумеет повести отряд по этим следам; наконец, только он, Айртон, сможет указать место крушения «Британии». Словом, майор стоял за то, чтобы путешествие продолжалось без изменений. Он нашел единомышленника в лице Джона Манглса. Молодой капитан указал Гленарвану на то, что его распоряжения легче будет переслать на «Дункан» из Туфоллд-Бей морским путем, чем теперь с гонцом, которому придется проехать верхом двести миль по дикому краю.

Майор и капитан одержали верх. Гленарван решил послать гонца по прибытии в Туфоллд-Бей. Майору, наблюдавшему за Айртоном, показалось, что у того был довольно разочарованный вид. Но Мак-Наббс ни с кем не поделился своими наблюдениями, а, по обыкновению, оставил их при себе.

Равнины, простиравшиеся у подножия Австралийских Альп, едва заметно понижались к востоку. Их монотонное однообразие кое-где нарушали рощи мимоз, эвкалиптов и различных пород камедных деревьев. Попадались кусты гастролобиум грандифлорум с ярко окрашенными цветами. Часто дорогу пересекали небольшие горные речки, вернее, ручьи, берега которых густо заросли мелким тростником и орхидеями. Их переходили вброд. Вдали видно было, как убегали при приближении отряда стаи дроф и эму, а через кусты прыгали кенгуру, как бумажные чертики на резинке. Но всадники не помышляли об охоте, их истомленным лошадям тоже было не до этого.

К тому же стояла удушливая жара. Воздух был насыщен электричеством. И животные и люди испытывали на себе его влияние. Сил хватало только на то, чтобы брести вперед. Тишину нарушали лишь окрики Айртона, подгонявшего измученных быков.

С полудня до двух часов отряд ехал по любопытному лесу из папоротников, который восхитил бы путников менее изнуренных. Эти древовидные растения были вышиной футов в тридцать. Не только лошади, но и всадники, не нагибаясь, проезжали под склоненными ветвями гигантских папоротников, и порой колесико чьей-нибудь шпоры позвякивало, ударяясь об их стволы. Под неподвижными зонтами зеленой листвы царила прохлада, которая всех только порадовала. Паганель, как всегда экспансивный, испустил несколько столь звучных вздохов удовольствия, что вспугнул стаи какаду. Поднялся оглушительный птичий гвалт.

Географ продолжал ликовать и восторженно вскрикивать, как вдруг на глазах у своих спутников закачался и рухнул вместе с лошадью на землю. Что с ним случилось: головокружение или припадок удушья от жары?

Все бросились к нему.

– Паганель! Паганель! Что с вами? – крикнул Гленарван.

– Со мною то, что я остался без лошади, милый друг, – ответил географ, высвобождая ноги из стремян.

– Как! Ваша лошадь…

– … пала, словно пораженная молнией, так же, как лошадь Мюльреди.

Гленарван, Джон Манглс и Вильсон осмотрели лошадь. Паганель не ошибся: она внезапно околела.

– Странно! – проговорил Джон Манглс.

– Очень странно… – пробормотал майор.

Гленарвана очень озаботило это новое злоключение. Ведь в таком пустынном крае негде взять лошадей. Так что если их поражает какая-то эпидемия, то дальнейший путь экспедиции окажется весьма затруднительным.

Еще до наступления вечера догадка об эпидемии подтвердилась: издохла третья лошадь, на которой ехал Вильсон, а за ней – что было, быть может, еще серьезнее – пал также и один из быков. Оставалось только три быка и четыре лошади.

Положение стало тяжелым. Всадники, лишившиеся лошадей, могли, на худой конец, идти пешком. Немало скваттеров до них пробиралось таким же образом через этот пустынный край. Но если придется бросить повозку, как быть с путешественницами? Смогут ли они пройти пешком оставшиеся до Туфоллд – Бей сто двадцать миль?

Встревоженные, Гленарван и Джон Манглс осмотрели уцелевших лошадей. Нельзя ли предотвратить новые жертвы? При этом осмотре не было обнаружено не только признаков какой-либо болезни, но и слабости. Лошади казались вполне здоровыми и хорошо выносили утомительное путешествие. Гленарван начал надеяться, что эта странная эпидемия ограничится четырьмя павшими животными.

Так же думал и Айртон. Боцман признался, что он ровно ничего не понимает в этом молниеносном падеже скота.

Снова тронулись в путь. То один, то другой пеший по очереди садились отдохнуть в повозку. Вечером после небольшого перехода, всего в десять миль, сделали привал и раскинули лагерь. Ночь прошла благополучно в рощице из древовидных папоротников, между которыми носились огромные летучие мыши, метко названные летучими лисицами.

Следующий день, 13 января, начался хорошо. Несчастные случаи не возобновлялись. Все чувствовали себя неплохо. Лошади и быки бодро справлялись со своей работой. В «салоне» леди Элен из-за притока посетителей было очень оживленно. Мистер Олбинет усердно обносил всех прохладительными напитками, что было очень кстати при тридцатиградусной жаре. Выпили целых полбочонка шотландского эля. Беркли и К° был объявлен самым великим человеком Великобритании, более великим, чем даже Веллингтон[109], который никогда не изготовил бы такого хорошего пива. Вот оно, шотландское тщеславие! Паганель много выпил и ораторствовал еще больше и обо всем на свете.

Так хорошо начавшийся день, казалось, должен был и закончиться хорошо. Отряд прошел добрых пятнадцать миль по довольно гористой местности с красноватой почвой. Можно было надеяться, что в тот же вечер удастся расположиться на берегу Сноуи-Ривер, крупной реки, впадающей на юге провинции Виктория в Тихий океан. Вскоре колеса повозки стали прокладывать колеи в темной наносной почве обширных, поросших буйными травами и кустами гастролобиума равнин.

Наступил вечер, и туман, четко выделявшийся на горизонте, обозначил течение Сноуи-Ривер. Повозка продвинулась еще на несколько миль. За небольшим холмом дорога круто поворачивала в высокий лес. Айртон направил утомленных быков между высокими стволами, погруженными во мрак, и уже миновал опушку, как вдруг в какой-нибудь полумиле от реки повозка завязла до ступиц.

– Осторожнее! – крикнул боцман ехавшим за ним всадникам.

– Что случилось? – спросил Гленарван.

– Мы завязли в грязи, – ответил Айртон.

Он понукал быков криками и ударами заостренной палки, но они увязли по колена и не могли сдвинуться с места.