Заметки на полях истории

Трудно быть индифферентным в стабильно неин­диффе­рентной стране

Трудно в принципе быть в последние сто лет более русским чем Борис Пастернак, Иосиф Бродский, Анна Ахматова и мно­гие другие писатели и поэты, продолжавшие со временных лет Нестора прославление русского языка, а также многие ученые, художники и музыканты, чьи имена пишутся русской кирилли­цей. Язык, претендующий на национальность, никак не может ограничиваться какой-либо одной кровью. И вроде бы такая тенденция для русского языка обозначилась давно, со времен Константина Костенченского, например. Но как-то эта мысль по сию пору ограничена кругом образованных и вольно или не вольно не пускается, не проникает в массы, не стало парадиг­мой всеобщего самосознания, видимо неготового к наступле­нию национальности, ввиду очевидно отсутствия в стране спе­цифических национальных интересов, формировавшихся в свое время столетиями в своеобразной социально-экономиче­ской среде Западной Европы. И как удаляют от этой мысли це­лена­прав­ленные эксперименты по отождествлению нацио­нальности с кровью, с этничностью, когда иногда приходиться просто придумывать новые национальные имена, от того спо­собные нередко поразить своей нетривиальностью. Имена придумываются всегда, они могут даже насаждаться завоева­телями, приписы­ваться соседями, спускаться директивно сверху на социальные низы, состоящие из определенных эт­нических контингентов, но как раз для национального евро­пейского феномена такая ме­тодология формирования истори­чески уже не корректна, не естественна.

Конечно, в Европе также есть кровно-этнически практиче­ски казалось бы одно­родные нации. Но, во-первых, в границах этих наций долго, до Нового времени сохранялись преемст­венности к древним, ещё демосоциорным этничным группам (например, Суоми «финны, Финляндия» восходит к названию одного из «племен», уходя­щему корнями в глубину доистори­ческой безвестности). Во-вторых, носители национальной идеи в Европе никогда не ме­няли курса социально-экономиче­ского развития, намеченного ещё варварскими обществами древней Европы, каковая фор­мационная основа давала жизнь последовательно и античной, и феодальной, и капиталистиче­ской формациям, путем взаи­модействия каждый раз со своими производными. Не случайно потому и проблески социализма теперь свойственны геогра­фически периферийным странам Европы, где древние эгали­тарные ев­ропейские общинные структуры, не затронутые или мало затронутые в свое время влиянием феодальных отношений (Дания) и развивавшие соб­ственную государственность, цивилизацию подобно античным грекам и республиканским италикам в условии стабильности и защищенности (при возможностях полезных заимствований, например, алфавитов), сохраняющими естественность (детер­минированную способами приспособления коллективов к ок­ружающему пространству в данной местности) соци­ально-эко­номических отношений (чему служит внешним при­знаком и преемственность к доистории в поименовании), взаимодейст­вуют с капитали­стической формацией. С другой стороны, мно­гие так на­зы­ваемые националь­ные имена России, как и само её назва­ние, образо­вались за­частую сравнительно или очень недавно на базе гос­подства вариаций азиат­ской форма­ции – древней­шей и самой распространенной на пла­нете до Новей­шего вре­мени цивили­зованной стадии общежи­тия, и ей стади­ально предше­ствую­щих, то есть в условиях весьма ар­хаичной соци­альности. Архаичной даже по отноше­нию к антич­ной, иже сфор­мировалась на среди­земно­морском краю Европы в столк­но­вении варварских евро­пейских об­ществ с азиатской форма­цией, которая не успела закре­питься здесь в Ми­кенское время. Все это очевидно совершенно не ха­рак­терно, даже диа­метрально про­тивоположно формацион­ным предпо­сылкам за­падноевро­пей­ской национальности. И трудно наверно всё это принять, если верить в специфический посту­лат со­вет­ского марксизма о про­хождении всеми общест­вами и циви­ли­зациями на Земле, неза­висимо от географии од­них и тех же одинако­вых стадий, сту­пеней общественной эво­люции, прибегая к по­иску феодализма или капитализма в досо­ветской Рос­сии.

И вот казалось бы сам по себе даже пусть он и серьезный, литературный разговор на национальную тему в отдельно взя­той стране – верный признак затхлой атмосферы, духовного консерватизма и кухонной обстановки на высшем уровне. Но если число наций в этой стране офи­циально равняется числу этносов, и каждая из них требует уважения, да ещё в полити­ческом и денежном эквиваленте, редко кто тут оста­нется ин­дифферент­ным. Конечно, в некоторых странах коло­ниального происхож­дения может иногда иметь место осо­бый подход к ко­ренным народам, но это очевидная и естест­венная плата по счетам по­сле периода бурного накопления капитала. В целом же, войдя в коллектив нации страны, ко­ренные поль­зуются ес­тествен­ными человеческими правами, индифферент­ными к эт­ниче­скому происхождению, и нацио­нальное деление тут было бы совершенно излишне, избы­точно, как третья нога. Уважить же многочисленные нации можно так или иначе за чей-то счет. Видимо за счет русского языка. Счет его носителей, кто бы они ни были во все времена – русские, русины Русьской земли, терские казаки или великие русские поэты. Утратив од­нажды родную, естественную социально-экономическую базу в пределах древнерусской цивилизации русский язык стал скитающимся, языком культурной элиты, своего рода пифа­го­рейцев или масонов, все время испытывая ощутимые терри­то­риальные утраты и издевательства над собой полити­ческих систем, на службе которых находится, политических систем естественно далеких от национального самосознания (для сравнения, английский в том же смысле чувствует себя более уверенно) и никак не может обрести свою землю обе­тованную.