Глава двенадцатая. В Пустоте

Проснулся я оттого, что затекла рука — мы спали с двоюродным братом «валетом» на одной койке, а поскольку кровать была узенькой, рассчитанной лишь на одного, особо ворочаться на ней не приходилось. Сколько было времени я, понятно, не знал; увы, но мои часы не умели светиться в темноте. Впрочем, она не была абсолютной — дверь мы, перед тем как улечься, оставили приоткрытой, опасаясь задохнуться втроем в такой тесной комнатушке, и теперь через дверную щель просачивался синий цвет дежурного освещения коридора.

Сергей и Анна продолжали тихонько посапывать, и я тоже решил поспать еще, но почувствовал, что хочу в уборную. Ученые показали вчера, где она находится, и перед сном я ее посетил, так что никаких особых проблем я не видел. Единственное — очень уж не хотелось одеваться, так что я лишь надел ботинки и, как был, в трусах и майке, осторожно выскользнул в приоткрытые двери.

Не знаю уж, что стало причиной того, что я заблудился там, где и сделать-то этого было, по сути, невозможно. То ли призрачный, неприятный и жутковатый, тусклый синий свет был тому виной, то ли не проснувшаяся окончательно голова… В общем, повернул я почему-то не налево, а направо. Дальше коридор поворачивал в левую сторону, и я, хоть и начал уже смутно подозревать, что иду не туда, прошел тем не менее дальше. И наконец-таки увидел в самом его конце дверь. Открыв ее, я оказался в совсем небольшом, коротком и узком коридорчике, и только тут до меня дошло, что я нахожусь в «предбаннике» перед входной дверью.

Сначала я собирался повернуть назад, но лишь представил, что опять буду шариться в мертвенно-синем полумраке в поисках нужной двери, как мой мочевой пузырь отчаянно запротестовал. И я решил, что ничего особенно страшного не случится, если я на пару минут выберусь наружу. В конце концов, можно даже не закрывать дверь и в случае опасности тут же юркнуть назад. Да и какие меня могут подстерегать опасности непосредственно возле бункера? Вряд ли у входа толпятся зомби или животные-мутанты, да и аномалии тоже вряд ли наросли за ночь у порога, словно грибы.

Короче говоря, я отпер дверь и вышел наружу. Ночь явно кончилась, хотя по вечно хмурому небу Зоны трудно было определить, взошло уже солнце или только еще собиралось. Да и меня это сейчас беспокоило меньше всего. Я уже собрался сделать свое «мокрое дело», когда, глянув под ноги, подумал, что лужа возле самого порога давшего нам приют жилища будет не лучшей моей благодарностью его хозяевам. И я, прислушавшись и не уловив вокруг ничего подозрительного, отбежал к гофрированному металлическому забору.

А дальше… Нет, я, к счастью, успел сделать то, ради чего вообще сюда выбрался, иначе минутою позже бы сделал это, даже не снимая трусов. Потому что забор передо мною вдруг начал сминаться. Причем, что шокировало меня больше всего, он не продавливался в мою сторону, что было бы объяснимо, если бы с внешней стороны на него кто-то давил, а как раз наоборот — гофрированный металл выгибался туда, наружу! А поскольку отсюда в него мог упираться разве что я — но я этого, разумеется, не делал, да и сил бы мне для этого все равно не хватило, то мое живое воображение лихо нарисовало в мозгу картину, как с той стороны забора чудище с огромным ртом присосалась к железному листу и буквально всасывает его в себя. Но, что было не менее жутким, все это происходило в полной тишине. А поскольку я понимал, что металлический лист не может сминаться беззвучно, то рассудок мой начал протестовать, захлестывая сознание дикими волнами ужаса.

Мне бы развернуться и стремглав мчаться к спасительной двери бункера, однако ноги мои, как ни банально, по-книжному, это звучит, буквально приросли к земле. А еще и сам я словно превратился в статую, окаменел, а скорее — превратился в глыбу льда от холодного ужаса. Наверное, поэтому я не мог и отвести глаз от сминающегося забора. Казалось, все мои мысли тоже замерзли, стали ледышками, но одной, по-видимому, удалось избежать этой участи. И она, совершенно бесполезная и глупая, билась сейчас в моей пустой голове, будто запертая в клетку вольная птица: почему, ну почему железный лист никак не лопнет?!..

А металл и впрямь не собирался рваться. Теперь-то я могу подобрать сравнение и скажу, что больше всего он, пожалуй был похож на растянутую резину лопнувшего воздушного шарика, которую неведомый огромный рот всасывал в себя неспешно и неотвратимо.

Вскоре, однако, что-то начало изменяться. Гофрированный металл разгладился, но, так и не порвавшись, начал будто исчезать, растворяться в этом ужасном рту. Теперь впадина в заборе походила на воронку, направленную раструбом ко мне. При этом создавалось отчетливое впечатление, что материал, из которого сделаны ее стенки — все тот же листовой металл, — стекает сам же по себе в узкую черную горловину. Мой взгляд приковался к этому круглому дну жуткой бездны, у которой, как мне это ясно тогда представилось, не было не только обозримых, но и вообще никаких границ. Я почувствовал, что мой разум стало засасывать в эту бесконечную дыру. Это ощущение было настолько реальным, будто мои мозги расплавились, вскипели, превратились сначала в жидкость, а затем и в пар и стали выходить из черепа сквозь глаза, нос, уши, рот… Я хотел закричать, но голос мне больше не повиновался. Я хотел зажмуриться, закрыть ладонями уши, но нервные импульсы от мозга не достигали больше ни век, ни рук, ничего-ничего!..

А потом я понял, что падаю. Прямиком на раструб этой кошмарной, фантастической воронки. И когда я действительно упал, меня тут же всосало в бездонную черную пустоту.

И все-таки нет, я неправ, пустота не была черной. Потому что это была настоящая Пустота — с заглавной буквы. И если черный цвет — это всего лишь отсутствие всех остальных цветов, то в этой Пустоте отсутствовало вообще все, даже само понятие «цвет». И я растворился в ней и стал ею. Мне еще не приходилось умирать, но мне кажется, что смерть, — это все-таки нечто иное. Смерть — это просто ничто. Представить, что ты будешь чувствовать после смерти — очень легко: нужно всего лишь вспомнить, что ты чувствовал до того, как не только еще не родился, но даже не был зачат. Потому что тебя просто не будет, точно так же как тебя когда-то и не было. А когда я стал Пустотой, я все-таки был. Был тем самым великим «Ничто» и «Нигде».

Разумеется, где нет ничего, там нету и времени. Поэтому с равной вероятностью можно сказать, что прошли тысячелетия, как и то, что пролетел лишь всего один миг, когда я услышал голос… И снова неверно, поскольку звуки в Пустоте не могли передаваться, да мне и нечем их было бы услышать. Поэтому точнее будет сказать, что этот голос возник, соткался из самой Пустоты. Я не только не мог ничего слышать, но даже не понимал, что такое звуки, поэтому ощутил лишь (тоже неверно, но пусть будет так), что меня кто-то зовет. А раз в Пустоте появилось еще что-то, кроме нее самой — или меня, бывшим тогда ею, — то она сразу же перестала быть Пустотой с прописной буквы. И в этой обычной уже пустоте я стал чувствовать себя отдельной от нее субстанцией. А еще я почувствовал, что где-то рядом присутствует кто-то, разделяющий эти мои ощущения. И этот «кто-то» настойчиво звал меня к себе. Как раз в этот момент я снова стал собой — человеком, студентом Федей Зарубиным, Дядей Фёдором, в конце-то концов. Но пока еще не вполне человеком, у меня по-прежнему не было рук и ног, не было головы, я по-прежнему не чувствовал своего тела. Но я вновь умел мыслить, и как тут было не вспомнить высказывание французского философа Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую»! Да, я существовал, и от этого осознания мне стало несказанно легче. Теперь я уже не просто ощущал рядом с собой другую сущность, не просто слышал безликий голос — я понимал смысл его обращений ко мне.

— Вот так, молодец, — сказал он. — Держись, не падай назад в Пустоту!

— Я держусь… — вымолвил я. Или скорее не вымолвил, а просто подумал, но мой невидимый собеседник меня все-таки услышал.

— Молодец, — повторил он. — Теперь ухватись за меня крепче и иди следом за мной.

— Как же я ухвачусь, когда у меня нет рук? Как пойду, когда у меня отсутствуют ноги?

— Тогда позволь мне самому подхватить тебя, не сопротивляйся, и я выведу тебя.

— Выведешь? Куда? Ты можешь вывести меня домой?

— Для тебя сейчас дом — все что угодно, кроме Пустоты. Я выведу тебя к свету, а о твоем настоящем доме подумаем позже.

— Обещаешь?

— Чтоб я сдох!

— А ты… ты разве живой?..

— Пока да. Хотя оставаться таким рядом с тобой исключительно сложно.

Что-то в интонациях этого голоса, хоть он и по-прежнему оставался безликим, лишенным определенного тембра, показалось мне очень знакомым.

— Сергей?.. — раньше, пожалуй, чем окончательно вызрела догадка, спросил я.

— А то кто же? Не болтай. Не отвлекай меня. Держу тебя! Пошли!

И я, хоть так еще и оставался вне тела, почувствовал, как меня окутало чем-то мягким и теплым, а потом сжало, сильно, до боли, благодаря которой я вновь ощутил свою плоть, и дернуло. Дернуло так, что темнота вспыхнула вдруг мириадами звезд, которые закружились в бешеном танце, раздуваясь и распухая в яркие разноцветные огни, которые тут же снова взорвались и превратились вдруг в небо, смертельно уже надоевшее мне мрачное и тяжелое небо Зоны.

Я лежал на спине, запрокинув к небу лицо. Надо мной, стоя на коленях, склонился двоюродной брат. Одну ладонь он держал на моем затылке, другой вытирал струящийся по его лицу пот.

— Очнулся?.. — просипел он едва шевелящимися губами.

Я кивнул.

— Узнаешь меня?

Я снова кивнул.

— Как меня зовут?

— Сергей… — мой голос звучал едва ли громче, чем у него. — Сергей Шосин.

— Семью восемь?

— Нет. Сергей Шосин…

— Я спрашиваю, сколько будет семью восемь?

— Много, — выдохнул я. — Серега, перестань, у меня мозги не шевелятся!..

— Это точно, — пронзил он меня свирепым взглядом. И выкрикнул вдруг в полный голос: — А надо, чтобы шевелились! Всегда! А особенно здесь, в Зоне! Быстро отвечай — сколько будет семью восемь?!

— Пятьдесят шесть, — от неожиданности выпалил я, даже не задумываясь. И с благодарностью вспомнил Галину Александровну, свою первую учительницу, вбившую, оказывается, в меня таблицу умножения до уровня подсознания.

— Хорошо, — сказал брат уже более мягко, хотя по нему и было видно, что зол он на меня неимоверно. — Встать сможешь?

Я попробовал шевельнуть конечностями. Вроде бы все работало, неохотно, как и мозги, но тем не менее. И, чтобы не злить Серегу и дальше, я попробовал перевернуться на бок и подняться на колени. Получилось! Брат подхватил меня за плечи и помог встать на ноги.

Только теперь я увидел, что по-прежнему нахожусь возле забора. Его гофрированные железные листы были совершенно целыми. Совсем рядом торчала ажурная металлическая опора с пучком прожекторов наверху. Было уже довольно светло, и прожектора не горели. Впрочем, не горели они, и когда я выходил… по своему маленькому делу. Да уж, по-маленькому!.. Наделал я, похоже, таких больших дел!.. Или, благодаря Сергею, чуть не наделал. Сразу вспомнилось высказывание Анны, когда я прошлым утром тоже сходил, что называется, по-маленькому: «Ты бы еще на „электру“ поссал!» На «электру» — бог миловал, а вот на что-то еще, не менее опасное и уж точно более жуткое, я это все-таки сделал. Это было бы непередаваемо смешно, если бы не было так страшно. И стыдно! До тошноты, до невозможности стыдно!.. Особенно перед Анной. Может, она еще не знает? Может, стоит попросить Сергея, броситься ему в ноги и умолять, чтобы он не рассказывал о моем позоре девчонке?

Будто почувствовав что-то, я обернулся. Возле входа в бункер стояли Анна и Штейн. У нашей командирши был такой вид, что, будь у нее в руках ее любимая «тээрэска», она бы меня, наверное, расстреляла. И поделом! Как же мне теперь смотреть ей в глаза?

К счастью, увидев, что я в относительном порядке, Анна резко повернулась и скрылась в бункере. Штейн же, напротив, поспешил ко мне и подхватил под второй локоть — за первый меня уже придерживал брат.

— Как же ты так? Ну разве так можно? — запричитал ученый, когда они вдвоем с Серегой повели меня к двери.

— А что со мной было? — спросил я, только сейчас осознав, что действительно так и не знаю еще сути случившегося. То есть причину тому я, увы, хорошо уже понял, а вот следствия до сих пор оставались для меня покрытыми мраком. Меня даже передернуло, когда я вспомнил абсолютный мрак Пустоты, в которой мне только что довелось побывать.

Штейн собрался ответить, но вмешался Серега:

— Погоди, не сейчас. Мы ему общую политинформацию устроим.

У меня, как пишут в романах, сжалось и упало сердце. Раньше я думал, что это лишь не очень удачная аллегория, но сейчас я реально почувствовал, что оно именно сжалось и упало. Прямо под ноги, даже возникло непреодолимое желание наступить на него и разом прекратить все мои мучения — как нынешние, так и те, что мне вскоре предстояли. Но сердце, упав, видимо, куда-то откатилось, и желанную казнь осуществить не удалось.

Меня привели в нашу тесную «спальню» и усадили на койку. На противоположной кровати, отвернувшись от меня, сидела Анна. К ней подсел Штейн. А вскоре, с «дымящим» чайником в руке в комнатку вошел и профессор. Увидев меня, он горестно вздохнул, но ничего не сказал. Сел рядом с коллегой и разлил по стаканам чай. На столике уже лежал порезанный большими кусками хлеб с толстыми кругами колбасы.

— Позавтракаем?.. — неуверенно предложил Санта. — Молодому человеку обязательно нужно выпить сейчас крепкого чаю.

— Молодому человеку обязательно надо бы всыпать сейчас крепкого ремня, — буркнул Серега. Он определенно продолжал на меня злиться — и злиться по-настоящему.

Я опустил голову.

— Пусть все-таки выпьет, — сказал профессор уже строго. — Я бы рекомендовал ему еще и пару глотков спиртного.

— Ага, фужер шампанского ему и кремовый торт на закуску! — фыркнула молчавшая до той поры Анна.

— Шампанского нет, — прежним строгим тоном ответил ей Санта, — а вот водка имеется. Или спирт, на выбор.

— Нет!!! — завопил я. — Не надо водки! И спирта не надо! — Из глаз моих неудержимо брызнули слезы. — Простите меня! Простите меня, пожалуйста! Я никогда, никогда больше не буду… — Тут я запнулся и этим сразу воспользовалась наша вреднючая наставница.

— Что ты не будешь? Сс… это самое не будешь?.. В туалет ходить? А мочевой пузырь лопнет — ноги не ошпаришь?

— Не надо, Анна, — поморщился профессор. — Не надо так. Молодой человек уже понял свою ошибку. Меня только удивляет, почему он и впрямь не пошел куда следует — в туалет, а выбрался наружу?..

— Я заблудился… — всхлипнул я. — Перепутал двери спросонья.

— Но ведь когда ты открыл наружную дверь, ты понял свою ошибку? — встрял в разговор Штейн. — Почему же не вернулся?

— Я… Мне уже… — Чувствуя, что краска заливает мне лицо, я, словно решив заняться самобичеванием, как будто для того, чтобы мне стало еще более стыдно, озвучил вдруг все предельно откровенно: — Я уже не мог терпеть. Мой пузырь и правда был готов лопнуть. Вот я и…

— А к забору зачем было отходить? — всплеснул руками Санта. — Можно ведь было приоткрыть дверь и, даже не выходя, через щелочку…

— Я постеснялся, — продолжал откровенничать я. — Неприлично же вот так, возле двери…

— Молодой человек!.. — сокрушенно замотал головой профессор. — Дорогой мой Дядя Фёдор! В Зоне совсем другие законы приличий, поверьте мне. И пейте же наконец свой чай! — выкрикнул вдруг он приказным тоном.

От неожиданности я схватил стакан и сделал большой глоток. Чай оказался горяченным и я, разинув рот и выпучив глаза, замычал от боли.

— Вот! — ткнула на меня пальцем Анна. — В этом он весь! Сначала делает, а потом думает. Таким людям просто не место в Зоне!

— Анна, — встал наконец на мою защиту Сергей. — Он оказался в Зоне не специально, и ты это прекрасно знаешь. Мы как раз и делаем сейчас все для того, чтобы это исправить.

— Ага! — завелась, похоже, по-настоящему девчонка. — Особенно он все делает! Мочится на аномалии, разгуливает ночью по Зоне голышом… Интересно, — уставила она на меня свои темно-серые злые глаза, — ты в своем Петербурге ночью тоже в трусах по улицам бегаешь и поливаешь их из своего… шланга? Наверное, нет, хотя там тебя за это всего лишь в дурку забрали бы разве что.

— В Ленинграде, — с открытым ртом пробубнил я.

— Да хоть в Люксембурге!..

— Стоп-стоп-стоп! — замахал руками профессор. — Давайте-ка успокоимся, господа. Что-то мы уж больно рьяно набросились на Дядю Фёдора, а он и так уже давно все понял.

— Не все, — замотал я головой. Обожженный язык болел уже меньше и я сумел наконец сказать: — Я понял, что совершил глупость, но я так и не знаю, что же со мной случилось.

— Так ему никто еще не рассказал? — завертел головой Санта. — Ну, что же вы? Ругаете парня, а он даже не понимает за что!

Я не смог уловить, искренне это сказал профессор или таким образом надо мной издевался. Тем не менее я пояснил:

— Я уже сказал, что понимаю глупость своего поступка, понимаю опасность Зоны, и теперь уже прекрасно понимаю, что без средств защиты, а тем более еще и ночью оставаться под открытым небом нельзя ни минуты. Но я действительно не понимаю, что конкретно со мной случилось? Я снова… попал в аномалию? Со мной происходило что-то совсем непонятное…

— Ты попал под действие мощного пси-поля, — прихлебнув чаю, сказал Штейн. Тут же и все остальные потянулись за стаканами и бутербродами. Кроме пока что меня. Я внимательно, с большим интересом слушал ученого. А тот продолжал: — В «Янтаре» это вообще довольно часто встречающаяся аномалия. Так называемые «выжигатели мозгов» часто образуются, можно даже сказать — конденсируются рядом с металлическими сооружениями и конструкциями, которые как бы играют роль антенн. В данном случае такой антенной стала осветительная опора. Попав под действие пси-поля, человек начинает галлюцинировать, причем поле словно притягивает, не отпускает его от себя. А если оставаться под его воздействием достаточно долго, мозг либо «выгорает» полностью, либо меняется настолько, что человек превращается…

— …в зомби!.. — воскликнув, закончил я фразу ученого. От этой догадки у меня, кажется, зашевелились волосы, и я, обернувшись к двоюродному брату, спросил:

— Но как ты меня спас?!.. Ведь тебя тоже должно было засосать это пси-поле!

— Оно меня и засосало. Вернее, я сам в него погрузился. Иначе твой рассудок было бы уже не вернуть, прошло много времени.

Я все равно не понимал, как ему это удалось, и очень хотел выспросить у Сереги подробности, но, встретившись с ним взглядом, почему-то передумал это делать и потянулся за бутербродом с колбасой.