К вопросу о теории невидимого гуся 2 страница

На какую-то секунду у него в голове все плывет.

«…впервые слово cunt появляется в названии лондонской улицы Гроупкантлейн где-то в 1230 году…»

– Да, – говорит он.

Поняв, что он не собирается больше ничего добавить, она говорит:

– А вы не хотите узнать, чем занимаюсь я?

Он усмехается:

– В данный момент… или вообще здесь, в Королевском колледже?

Ее смех похож на звук от вращения маленькой шпульки для ниток, которую Няня сделала для детской еще тогда, в Кенсингтоне. Он тоже смеется и протягивает руку через стол:

– Томас… Том… Беллингс, – говорит он.

– Хелен, – представляется она, пожимая его руку. Прикосновение ее прохладной руки волнует. – Хелен де Бёвуар Шабон.

Он повторяет ее имя, только имя, без фамилии, перекатывая его во рту, как облатку, которую когда-то положил ему на язык викарий церкви Св. Мартина: «Хел…»

(14) 9 июня 2001 года, 23.47

«…лен».

Она не отвечает.

Он встает на колени около ее кровати, стараясь изо всех сил не опираться на край слишком сильно, и снова шепчет, вдыхает мускусный запах болезни… в сладковатый запах пыли на пианино и остановившихся часов:

– Хелен, – снова повторяет он. Он говорит не громче, чем нож режет масло, это скорее намек на звук, чем сам звук, потом протягивает руку к ее лицу. Пальцы у него скрючены, как будто не желают, отказываются касаться ее головы.

Все же дотронувшись до нее, приподняв седую прядь с ее лба, он замечает, что пальцы дрожат.

– Хелен… Пожалуйста, не уходи. Не оставляй меня. Еще не время.

Пальцы опускаются вниз по ее руке, ищут пульс.

(14) 15 февраля 1944

– О! Бьюсь об заклад… это же молодой Беллингс! – восклицает Мередит.

Он тормозит. Он хотел сократить путь до спального корпуса, пробежать задворками, мимо библиотеки, но теперь жалеет, что не пошел через главное здание.

Мередит стоит с Бёргессом-младшим и с Оксли, человеком-горой, самым здоровенным из всех старших в «Лесной роще» в Лето Господне 1944. Они смакуют сигареты «Капстан» – занятие – запрещенное за пределами комнат старших и гостиной.

– Куда направляешься, мальчуган? – спрашивает Бёрджесс-младший.

– К себе в комнату.

– К себе в комнату… что?

– К себе в комнату, сэр.

– Оставь его, Боб, – говорит Оксли. Он единственный из троих не курит. – Давай, беги, парень.

– Никуда он не побежит, – заявляет Мередит, давя окурок носком ботинка. – Тебе ведь вообще не положено быть здесь, а?

Беллингс пожимает плечами. В глазах у него загорается огонек, холодный огонек, который питается постоянным чувством дискомфорта, гнездящимся где-то в спине, нет, ниже спины.

– А я часто делаю то, что не положено, – говорит он и добавляет, взглянув на расплющенную сигарету «Капстан», – как, впрочем, и все мы.

Оксли удивленно приподнимает брови.

Рот Бёрджесса-младшего непроизвольно открывается, он бросает косые взгляды сначала на Мередита, потом – на Оксли, затем – снова на Беллингса.

– Ты ведь наглый извращенец, не так ли, паренек? – говорит Мередит, приподняв сзади мантию и сделав шаг к Беллингсу.

– Наглый – возможно, – отвечает мальчик, – хотя, думаю, у меня есть на то причины.

Он чувствует, что сердце бьется где-то в виске… Странное ощущение, но не лишенное даже некоторой приятности.

– Но что до извращенца, то, что называется «bugger», то это слово можно применить ко мне только в том значении, в каком его использовали в тысяча семисотых годах, в смысле «дружок» или «пользователь», хотя пользователь – это скорее вы, не так ли, Мередит? – но никак не в смысле «еретик», как это было принято в тысяча триста сороковых, не «содомит» – как в тысяча пятьсот пятидесятых, и, уж совершенно точно, не в смысле «зверюга» – кажется, тоже середина тысяча пятисотых.

Все трое уставились на него. Мередит, правда, еще успевает искоса поглядывать то на одного из приятелей, то на другого. Он уже собирается что-то сказать, но мальчик еще не закончил:

– А кроме того, – продолжает он, – вы, помнится, назвали меня «дыркой», после чего продемонстрировали, для чего служат дырки… И эти ваши действия – в сочетании с вашими же весьма подробными пояснениями – доказывают, что извращенец-то как раз вы. – Мальчик делает торопливый вдох и пожимает плечами. – Можно быть либо гайкой, либо болтом, сэр. Быть и тем и другим сразу – невозможно.

Оксли хмурится:

– Уильям! О чем это он?

Мередит передергивает плечами. Он в бешенстве.

– Что ты хочешь всем этим сказать, парень? – спрашивает Оксли.

Беллингс смотрит на них широко раскрытыми глазами. Он переводит взгляд с одного старшего на другого, он успевает с каждым хотя бы на секунду встретиться глазами.

– С вашего позволения, сэр, думаю, мне не следует ничего больше говорить. Возможно, я и так сказал слишком много.

– Вот это точно, – отвечает Мередит и берет с подоконника свою трость. – И сейчас я поработаю над твоей задницей.

Оксли останавливает руку Мередита:

– Если то, что рассказывает этот парень, – правда, Уильям, ты уже над ней изрядно поработал.

Мередит растерянно смеется:

– И вы ему верите?

Он смотрит на Бёрджесса-младшего:

– Боб, неужели ты поверил ему? Этот маленький пе… паршивец пытается оклеветать меня. Ну, мало ему не будет!

– Уильям, – говорит Оксли, еще крепче сжимая руку Мередита, – опусти трость. – Мередит пытается стряхнуть руку Оксли, но безуспешно. – Я сказал, положи трость, Уильям! – Он поворачивается к Беллингсу, – Иди к себе, парень.

Мальчик кивает и уходит, тщательно обойдя троицу старших.

– Это не конец, Беллингс! – кричит Мередит. – Долго ждать тебе не придется.

(15) 9 сентября 1967 года

– Мама. – Он коротко кивает матери.

– Я рада, что ты приехал, Томас, – говорит она, поднося к носу крошечный носовой платочек, обшитый по краям розовым кружевом.

Он оглядывается на гроб:

– Я бы ни за что не пропустил этого.

Хелен дергает его за рукав куртки.

Мать хмурится:

– Я знаю, вы не очень-то ладили…

– Я примирился с ним, – говорит он, находит руку Хелен и сжимает ее в своей.

Его мать кивает и снова подносит платочек к носу:

– Я видела, – говорит она, кивая на покойного, – ты как будто что-то говорил ему, когда наклонялся над гробом?

Он отпускает руку Хелен и достает из кармана шляпную булавку, украшенную жемчужиной.

– Нет, я просто убедился, что он действительно мертв, – отвечает он, показывая булавку матери. – И очень сожалею, что у меня нет времени остаться и удостовериться, что его действительно закопают. И еще я сожалею, что обычай велит положить его в мягкую землю, а не закатать в асфальт, как он того заслуживает.

– Томас! Как ты можешь…

Он наклоняется к ней близко-близко, не обращая внимания на то, что Хелен изо всех сил тянет его за рукав:

– Ты ведь все знала, мама, правда?

Женщина в большой серой шляпе подходит довольно близко к ним, так что он вынужден заставить себя улыбнуться и обнять мать за плечи. Когда женщина, кивнув, отходит от них, полуприкрыв глаза, как бы понимая их горе, он шепчет матери на ухо:

– Ты ведь знала, что он со мной делал, правда? Ты знала, что он…

Ему хочется сказать: «трахал меня в зад»… ему хочется спросить у матери, известно ли ей, что, например, слово fuck, несмотря на удивительно частое употребление, можно отследить в языке только с начала XVI века, и то только благодаря Уильяму Данбару, францисканскому монаху и проповеднику, в то время как гораздо более молодое слово arse… Но вместо этого он говорит:

– Ты ведь знала, что он насиловал меня, правда? И ты позволяла ему это делать.

– Как ты можешь говорить такое…

Он поднимает руку, останавливая ее:

– Я ухожу, но я еще вернусь повидать тебя… Жаль только, что ты меня не увидишь… – Он подносит булавку совсем близко к ее лицу. – И в следующий раз, которого я жду не дождусь, я повторю свой эксперимент.

Он встает и смотрит на Хелен. Она глядит на него с невыразимой печалью. Опять на секунду повернувшись к матери, стиснувшей руки на груди, обтянутой черным платьем, он бросает: «Ну что ж, до свидания», слегка кивает и отворачивается.

– Нам, пожалуй, пора, – говорит он Хелен.

Уходя, он слышит, как мать кричит ему вслед:

– Том…

(16) 8 мая 2001 года

–…ас!

Хелен вынуждена напрягать голос, чтобы пробиться сквозь его горе. И ей это почти удается. Но его нервы слишком истощены, у него слезы наворачиваются, и вот он уже содрогается от рыданий.

– Томас, ради бога, я пока еще здесь, я никуда не ушла.

– Сколько… сколько еще осталось? – спрашивает он, заикаясь от плача.

– О, я еще побуду… еще немно…

– Сколько?

Губы ее собираются в горестную складку, она гладит его по щеке:

– Три месяца. Он сказал, может быть, и шесть, но лучше все-таки рассчитывать на три. – Она слегка пожала плечами. – Мне так жаль, милый!

– А может быть… Мы с кем-нибудь другим могли бы проконсульти… Мы поедем… мы поедем куда-нибудь… в Америку! Они смогут что-нибудь сделать…

– Все зашло слишком далеко, – говорит она тихим низким голосом. – Томми, нам придется быть храбрыми.

Он трясет головой, и слеза срывается со щеки и падает ей на колено.

– Я не могу, – говорит он. – Я не могу быть храбрым.

(17) 10 июня 2001 года

Дорогой Дневник!

Удивительно, но мне удалось немного поспать – каких-нибудь пару часов. Я проснулся внезапно, моя рука обнимала Хелен. Хелен теперь очень холодная, прямо как лед. Мне приснилась Няня – думаю, оттого я и проснулся. Во сне я пытался найти дорогу в свою спальню, которая таинственным образом куда-то подевалась. Няня спросила меня, почему я так настойчиво ищу спальню – устал? Я ответил, что хотел только отыскать свою жену. Ее зовут Хелен, – сказал я ей. Тогда Няня усмехнулась и покачала головой. Так ведь ее там больше нет, – ответила она. А где же она? – спросил я. И Няня указала на лестничную клетку, и я увидел еще один, лишний пролет лестницы. Я пошел по ней, поднимался и поднимался, и конца было не видно. Куда ведет эта лестница? – спросил я Няню. И она ответила мне, что в…

(18) 28 мая 2001 года

– Бедфордшир?

Он поправляет простыню у нее на груди и улыбается ей такой широкой улыбкой, на какую только способен сейчас.

– Это из одного старого детского стишка: «Пробьют теперь часы в прихожей пусть, Чтоб самый грустный час явился в мир. И детям время отправляться в путь – на холмик деревянный, в Бедфордшир».

Ее смех переходит в кашель, она вынуждена сплюнуть. Он обнимает ее за плечи и притягивает к себе.

– Итак, – говорит она, успокоившись, – получается, Бедфордшир – это просто кровать.

Он пожимает плечами:

– Дети понимают это именно так, большинство взрослых – тоже, но я думаю, это все-таки нечто большее. По крайней мере так говорила мне Няня.

– Ты ведь любил ее?

– Она была мне больше матерью, чем родная мать. И она первая привила мне интерес к языку.

Хелен кивает и с минуту рассматривает свои исхудавшие руки, прежде чем спрятать их под простыню, с глаз долой.

– Я рада, что ты решил не ехать на ее похороны – на похороны матери, я имею в виду.

Он хмурится и проводит ладонью по ее волосам:

– Почему?

Она передергивает плечами:

– Я боялась, что снова сделаешь это… ну тот фокус с булавкой. Это было ужасно, Томми. Я понимаю, что ты должен был чувствовать, но это… это было жестоко. И так не похоже на тебя.

Он усмехается:

– Да ничего я не делал этой булавкой. Взял ее с собой, хотел дать ему почувствовать хотя бы частичку той боли, которую он причинил мне на долгие годы… но в конце концов так и не смог ею воспользоваться.

– Но ты ведь ей сказал…

– Просто хотел ее уязвить. Хотел, чтобы она помучилась, как я мучился… каждую ночь, лежа в кроватке, обнимая плюшевого медведя, боясь, что дверь сейчас откроется… – Его голос замирает. – Но стоя над гробом, коснувшись его края, я чувствовал только глубокую печаль… от того, что меня обделили нормальными отношениями с отцом и с матерью тоже. Да и вообще, он ведь уже умер… он все равно ничего не почувствовал бы.

Она поворачивается в постели так, что может заглянуть ему в глаза:

– Как ты думаешь, куда он попал?

Он пожимает плечами и разглаживает морщинки на покрывале:

– Кто знает?

– Куда попаду я, как ты думаешь, дорогой?

У него начинает щипать глаза.

– Пожалуйста, – его голос звучит не громче, чем шелест переворачиваемых страниц, – давай не будем говорить об этом.

– Но ты веришь, что куда-нибудь я попаду?

Он кивает, поднимается, надеясь создать иллюзию нормальности многословием:

– Я верю, что ты отправишься в Бедфордшир, потому что именно туда попадают люди, когда засыпают… Вот и все, что с тобой случится: ты уснешь.

Она послушно позволяет поцеловать себя в щеку, прикрывает глаза и тихонько стонет.

– И какой он?

– Бедфордшир? Ну, это такое место, где все правильно… где на деревьях растет мороженое, где всегда светит солнце – даже ночью, – прибавляет он, подняв вверх указательный палец, – и все играют дни напролет. Но что самое главное, там никто никому не делает больно. И вообще никакой боли нет.

– Замечательно.

– Все так и будет, дорогая, – говорит он, глядя, как она закрывает глаза.

– Только одно плохо, – сонно произносит она, когда он уже почти доходит до двери.

– Что же плохого может быть в Бедфордшире? – спрашивает он, притворно удивившись.

– Там не будет тебя… – Она не успевает закончить фразы, потому что засыпает.

(19) 10 июня 2001 года

Дорогой Дневник!

Сейчас немного за полночь, 10 июня 2001 года. Хелен умерла пятнадцать минут назад, без четверти двенадцать, 9 июня. Дом тих и молчалив, и все-таки что-то в нем происходит. Я чувствую чье-то присутствие вокруг, какую-то нервную энергию. Я не могу даже приблизительно объяснить, что именно ощущаю. Как будто весь мир остановился. Мне очень хочется избавиться от боли, и в то же время я даже двинуться не в силах. Не хочу ни с кем говорить, никому сообщать. Меня приводит в ужас мысль о том, что люди начнут меня утешать. Что мне делать?

(20) 10 июня 2001 года

– Мистер Бел…

– Доктор, нет никаких причин продолжать все это. Я принял решение…

– Прошу прощения, мистер Бе…

– Я принял решение, и, что гораздо важнее, моя жена приняла решение, мы не хотим больше никаких посещений, ни ваших, ни сестер из местной больницы. Короче говоря, ничьих. Я понятно объяснил, доктор Хенфри?

– Нельзя ли мне переговорить с вашей женой… Может быть, она…

– Моя жена отдыхает, доктор. Она очень больна и очень устала. Я не хочу, чтобы ее беспокоили, ни лично, ни по телефону.

– Боюсь, что мне придется сообщить властям.

– Можете сообщать кому хотите, доктор, но мою жену вы не увидите. Всего доброго.

Он кладет трубку. Наверху какое-то шевеление.

– Иду, иду, дорогая! – кричит он… и вдруг понимает, что этот шум не может исходить от его жены.

(21) 15 июня 2001 года

Дорогой Дневник!

Я решился. Таблеток осталось много, плюс морфий. Этого хватит. Пишу тому, кто найдет дневник: пожалуйста, не думайте обо мне плохо. Нет никого, кто стал бы оплакивать меня, никого, кто остался бы после моего поступка без средств к существованию, нет ни кредиторов, ни должников. Итак, будучи в здравом уме и твердой памяти, находясь в добром здравии – хотя, по правде говоря, здоровье в последнее время несколько пошатнулось, я настоящим заявляю, что решил отказаться от того последнего, чем еще владею. Меня зовет деревянный холм, и очень громко – я должен наконец отозваться.

Прощайте.

Томас Беллингс

(23) 7 июня 2001 года

Пожилой мужчина выходит из-под навеса Черинг-Кросс Роуд, как будто по волшебству появляется прямо из воздуха, и трогает его за плечо.

– Привет, Беллингс, – говорит он.

Беллингс оборачивается. Струи дождя бегут по его лицу.

– Разве… разве мы знакомы?

Отходят такси с пассажирами, тротуары полны прохожих. Барабанит дождь, люди снуют туда-сюда, не обращая никакого внимания на потрепанного старика, закутанного во что-то, напоминающее индейское одеяло. Они не обращают на него внимания, потому что он для них невидим.

– Встречались, – хихикает старик, и это хихиканье тут же переходит в горловой кашель. – Но лицом к лицу – пожалуй, нет, это точно.

Беллингс качает головой:

– Извините, но я…

– Неудивительно, – перебивает старик. – В основном ты всегда был ко мне спиной во время наших коротких свиданий… Tête á derrières.^[36]

Беллингс морщит лоб. Что-то в этом человеке есть такое… Тот подается вперед, его лицо теперь почти касается лица Беллингса, он говорит:

– Мне было очень приятно с тобой «беседовать», пока меня из-за тебя не… исключили.

Он кладет свою грязную руку на габардиновый плащ Беллингса:

– Скажи-ка мне, а у тебя по-прежнему такая славная задница? И ты по-прежнему так… как бы это выразиться… услужлив?

– Мередит? – Беллингс отшатывается, и тут же позади него на проезжей части раздается резкий гудок.

Старик хохочет, кашляет и сплевывает большой сгусток слизи в ближайшую канаву. Беллингс отводит глаза и пускается бегом к Кембридж-Серкус. Мередит кричит ему вслед:

– Еще не кончено, Беллингс! Уже совсем скоро!

Наконец удается поймать такси, и, забравшись внутрь, он чует запах табака. Он смотрит на надпись на перегородке между ним и водителем: «Просьба не курить» и хмурится. Глядя на струи дождя, стекающие по стеклам, он представляет себе слизь, откашлянную стариком, и червей, копошащихся в ней. И еще он вдруг осознает тот факт, что в продолжение всего разговора ни одной капли дождя на старика не упало.

(24) 12 июня 2001 года

Он лежит в постели, обхватив Хелен рукой, прижавшись к ней. Она теперь очень холодная. Хотя он настежь открыл окно, вся комната пропахла фрезиями, садовым компостом и использованными чайными пакетиками. И еще чем-то неопределимым.

Дверь в комнату медленно открывается, потом закрывается. Он лежит к двери спиной, но видит, как свет от лампы в коридоре на короткое время заливает комнату.

– Томас!

Это Няня. Но почему «Томас»? Почему так официально?

Он не оборачивается, но слышит какие-то всхлипывания. Они прекращаются, когда он затыкает себе рот простыней.

– Томас! – снова произносит голос Няни, – Хелен ждет тебя.

Он натягивает простыню на голову, затыкает уши. Но все же успевает услышать, что пора начинать взбираться на деревянный холм.

Дверь снова открывается – и закрывается.

Он долго не может уснуть. Всякий раз, как он уже готов отключиться, ему кажется, что это холодное тело, которое он обнимает, подает какие-то сигналы.

(25) 10 июня 2001 года

Дзынь! Дзынь!

Он бросает беглый взгляд на телефон и снова сосредоточивается на пузырьках, стоящих на тумбочке.

Семнадцать маленьких желтеньких таблеток и…

Дзынь! Дзынь!

…полный пузырек беленьких…

Должно хватить.

Дзынь! Дзынь!

Он берет бутылочку с морфием и встряхивает ее. У него мелькает мысль, а что, если…

Дзынь! Дзынь!

Сверху раздается шум:

Бух.

Бум.

Он поднимает голову, будто следя за тем, как шум спускается с потолка…

Бух.

Бум.

Бух.

Бум.

…как он пролетает над его головой по комнате – по его спальне, где все еще лежит Хелен, как вылетает в коридор. Он поворачивается, чтобы бросить взгляд на…

Дзынь! Дз-з-з…

…кухонную дверь. Шум добирается до самой верхней ступеньки лестницы…

Бух.

Бум.

…и медленно начинает спускаться.

Он высыпает таблетки в пластмассовый стаканчик. Руки дрожат. Потом наливает в стаканчик морфий и ставит пустую теперь бутылочку обратно на тумбочку.

Он опрокидывает в себя стаканчик, разжевывает таблетки и…

Бух. Бум.

…с усилием, судорожно проглатывает. Он тянется за газированной водой – Хелен ее любила – и запивает то, что проглотил. Потом…

Бух.

Бум.

…вылизывает пластмассовый стаканчик и делает еще один глоток воды. Не так уж и противно. Терпимо.

На несколько секунд шум останавливается внизу, у начала лестницы, потом снова начинает подниматься.

Бух.

Бум-м-м.

Бух.

Бум-м-м.

Таблетки уже действуют, он поворачивается к кухонной двери, смотрит на ее ручку, вслушивается в звук шагов, раздающийся из коридора: один шаг – нормальный, а второй – как будто ногу приволакивают, как будто…

«Ее левая нога больше не действует. Хелен больше сама не сможет доходить до туалета, мистер Беллингс».

Он пустым взглядом смотрит на участковую медсестру, как всегда испытывая некоторое раздражение от того, что она называет Хелен по имени.

«А почему?» – Он произносит это, как светское «Вот как! Дождь сегодня будет, как вы думаете?» Он и сам удивлен… обыденности своего ответа.

«К сожалению, мышцы атрофируются, – объясняет сестра с профессиональным сочувствием. – Конечная стадия».

«А-а».

(27) 15 июня 2001 года

Кухня то вспыхивает, то гаснет, стены то расширяются, то съеживаются. Он чувствует необыкновенную легкость во всем теле. Глаза полузакрыты.

Бух.

Бум-м-м.

Шкафы распадаются, как карточные домики, остаются лишь белые гладкие стены.

Он смотрит вниз и на мгновение различает силуэт: человек, застывший в позе эмбриона. – Он равнодушно отмечает, что на мужчине такая же куртка, как на нем самом. Потом силуэт темнеет, вовсе превращается в тень, исчезает.

Он смотрит вверх и видит, как очертания тумбочки бледнеют, исчезают ручки на ящиках, цветы, что стояли в вазе…

Бух.

Бум-м-м.

…на кухонном столе. «Фрезии, – думает он, проговаривая про себя это слово, – и гвоздики…» Они просто выпрыгивают из поля зрения, одна за другой.

– Ты ведь был плохим мальчиком, правда, Томми?

Оглянувшись, он обнаруживает в каком-то дюйме от своего лица родное лицо Няни, но тут же видит, что…

Бух.

Бум-м-м.

…что окна исчезли. И задняя дверь открывается прямо в сад.

– Няня?

Няня поднимает руки и прижимает ладони к щекам. Потом, улыбаясь, вцепляется в щеки и оттягивает их. Кожа тянется, как жевательная резинка. Когда Няня отпускает свои щеки, они снова возвращаются на место, но это больше…

Бух.

Бум-м-м.

…не лицо Няни.

– Мере…

Мередит прикладывает палец к губам и качает головой, кивая на дверь, ведущую в коридор. Пятясь назад, Беллингс видит, как медленно открывается дверь.

На его отце ночная рубашка Хелен. Он придерживает подол обеими руками, ногой закрывая за собою кухонную дверь.

– «Курок взведен, – с улыбкой цитирует отец из „Генриха“, – и скоро будет залп!»

Когда дверь закрывается, его силуэт бесследно исчезает.

И дверной ручки тоже нет.

– Ты ведь знаешь, что сейчас будет, правда? – шепчет ему на ухо Мередит.

Появляется стол. Очень знакомые ремни.

– И теперь это надолго, – прибавляет старшеклассник.

Адам Корбин Фаско
№ 0072-JKI

На протяжении нескольких лет Адам Корбин Фаско был связан с киностудиями в Балтиморе, штат Мэршенд, где работал над такими фильмами, как «Serial Моm», «Avalon», «Cry Baby», «Pecker», «Не Said, She Said» и телесериалами «Homicide: Life on the Street». Его литературные произведения публикуются в «The Year's Best Fantasy and Honor», «Science Fiction Age», «The Best of Cemetery Dance», «Touch Wood: Narrow Houses 2», «Young Blood».

«№ 0072-JKI. Study of Synaptic Response of the Organism to Spontaneous Stimulation of Vulnerability Zones. Photographic Analysis» впервые был опубликован в «Borderlands», издаваемом Элизабет Е. Монтелеоне и Томасом Е. Монтелеоне.

Изучение Синаптического Отклика Организма на Спонтанную Стимуляцию Уязвимых Зон. Анализ Фотографий. Производится изучение синаптического изменения вектора смеха во время спонтанной стимуляции уязвимых зон, имеющей популярное название «реакция на щекотку». Цель исследования – получить ответ на вопрос: почему мы реагируем на щекотку смехом?

* Каждый объект, помещенный в изолированную комнату с креслом и монитором, получил инструкцию снять обувь и протянуть правую ногу за черный занавес. Объектам исследования было сказано, что их босую ногу будет щекотать механический манипулятор робота. Это было сделано, чтобы уменьшить вредное моральное воздействие человеческого фактора и снять напряжение ожидания. На самом деле стимуляция производилась исследователем с использованием металлизированной перчатки.

* Во время стимуляции объектам на мониторах демонстрировались три вида комических программ: избранные комедии кабельного канала «Хоум бокс офис», немой сериал «Три Бездельника» и случайная последовательность мультипликационных комиксов. Вектор смеха измерялся как при наличии демонстрации программ, так и без нее, и был сделан вывод, что он не зависит от изображения на мониторе. Интенсивность смеха не возрастала при наличии комедийных фильмов, как и при введении симпатолитических средств (например, анаприлина или феноксибензамина). Это свидетельствует о стойких, хотя и не задействованных одновременно нервных путях. Объект все же демонстрировал возрастающую «открытость» – то есть большую устойчивость – отклика во время демонстрации мультипликационных комиксов. У объектов мужского пола в момент воздействия щекотки на ногу степень эрекции возрастала на 22 процента при демонстрации популярного образа утки, что проявлялось наиболее сильно в тех случаях, когда упомянутый персонаж переживал взрывы или клюв утки перемещался относительно головы. Оргазмическая реакция женщин возрастала на 10 процентов при демонстрации популярного изображения свиньи, особенно в тех случаях, когда упомянутый персонаж был одет в космический скафандр или в балетную пачку (обязательное условие). Результаты взаимосвязаны.

* Кроме изучения совокупного воздействия были произведены исследования временного графика, что привело к выявлению последовательной структуры после четырехчасовой стимуляции. Частота воздействия поддерживалась на значительном уровне, но с интервалами от тридцати секунд до трех-четырех минут для восстановления проводимости нервных окончаний. Уровень смеха падал ниже основного показателя уже через тридцать минут и продолжал понижаться в течение первого часа. Через два часа ситуация менялась, и впоследствии степень отклика возрастала.

* Фотоснимок Н демонстрирует объект женского пола после четырехчасового воздействия щекотки. У объекта наблюдаются следующие факторы: лицевой ступор, сжатые зубы и слезы смеха (см. примечание: Материалы 10М8/42–2-14 «Сходство Спинного Мозга со Скрипичной Струной»). Отклик на стимуляцию возрастает в течение следующих трех часов и достигает пикового значения на семичасовой отметке. На этом уровне он остается неизменным вплоть до пятнадцатого часа, когда стимуляция была прекращена из-за нарушения целостности кожного покрова стопы.

* Давно было замечено, что восприимчивость к мультипликационным образам согласуется с реакцией младенцев и детенышей животных в силу их физических особенностей. Такая реакция у «примитивных лиц», сходная с процессом обучения, при наблюдении за выражением глаз возрастает на 25 процентов быстрее, чем у взрослых особей. Сходный процесс наблюдается при демонстрации персонажей с крохотными конечностями или выдающимся вперед животом, и остается на одном уровне независимо от объекта, будь то щенок, котенок, человеческий ребенок или детеныш шимпанзе. У всех наблюдается пропорциональное соотношение в лицевой области. Мультипликационные образы целенаправленно искажены в определенной степени ради достижения более сильного отклика. Упомянутые искажения можно встретить и на агитационных плакатах нацистов, и в мультфильмах, созданных во время Второй мировой войны.

* Реакция на «примитивное лицо» впоследствии была принята во внимание в качестве фактора, увеличивающего уровень смеха. (Обратите внимание на исследования Гелентнера и Граймса, относящиеся к теме убийств новорожденных младенцев их матерями посредством удушения или отказа от кормления, изложенные под названием «Послеродовая депрессия как повод и объяснение убийства: реакция на внезапное появление Чужака».) Объекты, которым была показана замедленная видеозапись бегущего гепарда, на четырехчасовой отметке проявляли большую «открытость», равную отклику на раздражающие глаза скетчи, характерные для «Трех Бездельников».

* Фотоснимок К демонстрирует объект мужского пола после пятичасового воздействия щекоткой и демонстрации бега гепарда. От смеха у него широко раскрыт рот, язык убран назад. Положение белков глаз свидетельствует о начале непроизвольной попытки освободиться от стимуляции смеха. Руки сцеплены за спиной. Нога повыше лодыжки напряжена.