Глава 3 точка зрения исторического материализма 4 страница

Поскольку причина угнетения женщины кроется в желании бесконечно продлевать род и содержать вотчину в неприкосновенности, она может избежать этой абсолютной зависимости в той мере, в какой ей удастся избежать семьи; если общество, отрицающее частную собственность, отвергает и семью, судьба женщины тем самым значительно улучшается. Спарта, где преобладал общинный строй, была единственным городом, где женщина считалась почти равной мужчине. Девочек воспитывали так же, как и мальчиков; супруга не заточалась в доме мужа — ему разрешалось всего лишь украдкой навещать ее по ночам; он имел так мало прав на свою супругу, что другой мужчина мог во имя совершенствования рода потребовать соединения с нею — само понятие супружеской неверности исчезает, когда исчезает наследство; а так как все дети вместе принадлежат всему городу, женщины также не попадают в кабалу к ревнивому хозяину — или, наоборот, можно сказать, что, не владея имуществом, не имея собственных потомков, мужчина не владеет и женой. Женщины несут на себе тяготы материнства, как мужчины — тяготы войны; за исключением исполнения этого гражданского долга, ничто не стесняет их свободы.

Помимо свободных женщин, о которых мы только что говорили, и рабынь, живущих внутри геноса и являющихся полной собственностью главы семьи, в Греции есть еще проститутки. Примитивные народы знали проституцию из гостеприимства, то есть предоставление женщины проезжему гостю, которое наверняка имело какой-то мистический смысл, и священную проституцию, призванную выпустить на свободу в интересах коллектива таинственную мощь оплодотворения. Подобные нравы существовали и в классической античности. Геродот рассказывает, что в V веке до н.э. каждая женщина Вавилона должна была раз в жизни отдаться постороннему мужчине в храме Милитты за монету, а затем отдать ее в сокровищницу храма, вернуться домой и соблюдать целомудрие. Священная проституция по сей день сохранилась у египетских «альмей» (танцовщиц) и индийских баядерок, составляющих уважаемые касты музыкантш и танцовщиц. Но чаще всего в Египте, Индии и Западной Азии священная проституция переходила в проституцию законную, поскольку духовенство видело в подобной торговле средство наживы. Даже у евреев существовали продажные проститутки. В Греции храмы, где можно встретить «девушек, радушно принимающих путников», как называл их Пиндар, находились в основном на побережье, на островах и в городах, куда приезжает много иноземцев, — деньги, получаемые женщинами, предназначались культу, то есть его служителям, а значит, косвенно шли на их содержание. В действительности здесь в лицемерном виде извлекается польза — как, например, в Коринфе — из сексуальных потребностей моряков и путешественников, то есть речь уже идет о продажной проституции. Особым институтом она стала при Солоне. Он купил азиатских рабынь и поселил их в «диктерионах», расположенных в Афинах рядом с храмом Венеры, неподалеку от порта; во главе заведения были поставлены «порнотропсы», в чьи обязанности входило его финансовое управление; каждая девушка получала зарплату, а вся прибыль предназначалась государству. Потом открылись частные заведения — Kapailéia, — на их вывесках был изображен красный Приап. Вскоре туда на содержание помимо рабынь поступили греческие женщины из низших слоев общества. Диктерионы считались настолько необходимыми, что были признаны неприкосновенными убежищами. Между тем куртизанки были заклеймены позором, не имели никаких социальных прав, дети не обязаны были их кормить; они должны были носить специальный наряд из пестрой материи, украшенной букетами цветов, и красить волосы шафраном. Кроме женщин, содержавшихся в диктерионах, существовали еще и вольные проститутки, которых можно разделить на три категории; диктериады, похожие на нынешних зарегистрированных проституток; аулетриды — танцовщицы и флейтистки; и гетеры, дамы полусвета, обычно приезжавшие из Коринфа, которые имели официальную связь с самыми известными людьми Греции и играли в обществе ту же роль, что и современные «светские женщины». Первых можно было встретить среди вольноотпущенниц или молодых гречанок из низших классов; их эксплуатировали сутенеры, и существование их было весьма плачевным. Вторым часто удавалось достигнуть богатства благодаря музыкальным талантам — самой известной из них была Ламия, любовница Птолемея Египетского, а потом его победителя, македонского царя Деметрия Полиоркета. Что касается последних, то многие из них, как известно, разделили славу своих возлюбленных. Они свободно распоряжались собой и своим состоянием, были умны, образованны, знали искусства, и мужчины, восхищавшиеся их талантами, относились к ним как к полноправным личностям. Избежав семьи и поставив себя вне общества, они избегали также и власти мужчины — он видел в них себе подобных, почти равных. В Аспазии, фринии, Лаис утверждается превосходство женщины без предрассудков над добродетельной матерью семейства.

Но если не считать эти блистательные исключения, греческая женщина влачит полурабское существование; и даже возмущаться она не имеет права — разве что Аспазия и еще более страстно Сафо вслух заявили о своем протесте. У Гомера еще сохранились реминисценции из героической эпохи, когда женщины имели какую-то силу; но и гомеровские воины сурово отправляют их на женскую половину. То же презрение встречаем мы и у Гесиода: «Тот, кто доверяется женщине, доверяется вору». В великую классическую эпоху женщина оказывается окончательно заточенной в гинекее. «Лучшая женщина — та, о которой меньше всего говорят мужчины», — сказал Перикл, Платон, собиравшийся допустить совет матрон к управлению республикой и дать девочкам свободное воспитание, представляет собой исключение; он вызывает насмешки Аристофана; в «Лисистрате», когда жена начинает расспрашивать мужа о государственных делах, он отвечает: «Тебя это не касается. Замолчи, а то побью... Тки свое покрывало», Аристотель выражает общее мнение, говоря, что женщина является женщиной в силу своей недостаточности и что она должна жить дома взаперти и подчиняться мужчине. «Раб полностью лишен права участвовать в принятии решений; у женщины это право есть, но слабое и недейственное», — утверждает он. По словам Ксенофонта, жена и муж — люди друг другу совершенно чужие: «Есть ли на свете люди, с которыми ты беседовал бы меньше, чем со своей женой? — Таких очень мало...» Единственное, что требуется от женщины в «Экономике», это быть внимательной, осторожной, экономной, трудолюбивой, как пчела, хозяйкой дома, то есть образцовой экономкой. Скромный удел, отведенный женщине, не мешает грекам быть женоненавистниками до мозга костей. Уже в Vil веке до н.э. Архилох пишет язвительные эпиграммы, направленные против женщин; у Симонида Аморгского читаем: «Женщины — это величайшее из зол, когда-либо сотворенных Богом: пусть иногда они и кажутся полезными, очень скоро хозяева с ними хлопот не оберутся». А вот что у Гиппонакса: «Есть только два дня в жизни, когда жена радует вас: в день свадьбы и в день ее похорон». Наибольшую озлобленность проявляют ионийцы в своих милетских историях; например, хорошо известен рассказ об эфесской матроне. В эту эпоху женщинам в основном вменяется в вину лень, сварливость и расточительство, то есть как раз отсутствие качеств, которые от них требуются. «И на земле, и в море водятся чудовища, и все же величайшее из них — это женщина, — пишет Менандр. — Женщина — это не оставляющее вас страдание». Когда с учреждением приданого женщина приобрела некоторый вес, стали сетовать на ее высокомерие; это излюбленная тема Аристофана и особенно Менандра. «Я женился на ведьме с приданым. Я взял ее за поля и дом, а это, о Аполлон, худшая из бед!..» «Будь проклят тот, кто придумал брак, а с ним и второй, и третий, и четвертый, и все, кто последовал их примеру». «Если вы бедны и женитесь на богатой женщине, вы обрекаете себя на рабство и бедность одновременно». Греческую женщину держали слишком строго, чтобы можно было осудить ее нравы, да и глумясь над ней, не имели в виду плоть. Мужчин в основном тяготили узы брака — а это позволяет нам предположить, что, несмотря на суровые условия жизни, несмотря на то что за ней не признавалось почти никаких прав, женщина, видимо, играла в доме важную роль и пользовалась некоторой самостоятельностью; ей предписывалось послушание, а она могла не слушаться; могла изводить супруга сценами, слезами, болтовней, руганью, и брак, призванный поработить женщину, превращался в оковы и для мужа. В персонаже по имени Ксантиппа собраны всевозможные сетования греческого гражданина на мегеру жену и невзгоды супружеской жизни.

Историю римской женщины определяет конфликт семьи и государства. Этруски представляли собой общество с матрилинейной филиацией, вполне вероятно, что в царскую эпоху в Риме еще сохранилась экзогамия, связанная с режимом материнского права: римские цари не передавали власть по наследству. Достоверно же известно, что после смерти Тарквиния утверждается патриархальное право: сельскохозяйственная собственность, частный надел, а значит, семья становятся ячейкой общества. Женщину все больше порабощает вотчина, а следовательно — семейная группа: законы полностью лишают ее даже тех гарантий, которые давались греческим женщинам; она проводит свою жизнь в бесправии и рабской зависимости. Само собой разумеется, она исключена из публичных дел и занимать «мужскую должность» ей строго воспрещается; в гражданской жизни она навеки обречена оставаться несовершеннолетней. Прямо ей не отказывают в праве на долю отцовского наследства, но косвенно не дают ею распоряжаться: наследницу подчиняют власти опекуна. «Опекунство было установлено в интересах самих опекунов, — говорит Гай, — чтобы женщина, наследниками которой они заранее назначаются, не могла лишить их наследства завещанием или сделать бедными продажей имущества или долгами». Первый опекун женщины — это ее отец; если отца нет, эту функцию выполняют агнаты по отцовской линии. Когда женщина выходит замуж, она переходит «в руку» к супругу; существуют три формы брака: conferratio, когда супруги приносят Юпитеру Капитолийскому пирог из полбы в присутствии фламина Юпитера; coemptio, фиктивная продажа, посредством которой отец-плебей передавал («манципировал») дочь в собственность мужу; и usus, являвшийся результатом совместного проживания на протяжении года; все три вида считались «строгим браком» (cum mano), то есть супруг занимал место отца или агнатов-опекунов; жена приравнивалась к одной из его дочерей, и отныне ему принадлежала вся полнота власти над ее личностью и имуществом. Но уже начиная с эпохи Законов XII таблиц, из-за того что римлянка принадлежала одновременно и роду отца, и роду супруга, стали возникать конфликты, положившие начало ее юридической эмансипации. В самом деле, брак cum mano разоряет агнатов-опекунов. Для защиты интересов родственников со стороны отца появляется так называемый «свободный брак» (sine manu); в этом случае имущество жены остается в распоряжении опекунов; права мужа распространяются только на ее личность, да и эту власть он делит с главой семьи, сохраняющим всю полноту влияния на дочь. Разногласия, возникающие между отцом и мужем, призван разрешать домашний суд — подобное установление позволяет женщине прибегать к поддержке отца против мужа и мужа против отца; она не принадлежит, как вещь, одному человеку. Впрочем, хотя род необычайно силен, что доказывает само существование такого суда, независимого от судов публичных, возглавляющий его pater familias — прежде всего гражданин: власть его неограниченна, он держит в полном подчинении жену и детей, но собственностью его они не являются; скорее, он организует их жизнь в интересах общественного блага; женщина рожает детей, ее домашняя работа часто включает в себя выполнение сельскохозяйственных задач, а потому она считается полезной для страны и пользуется глубоким уважением. Здесь мы можем заметить одну очень важную особенность, наблюдаемую на протяжении всей истории; одного абстрактного права недостаточно, чтобы определить конкретное положение женщины — оно во многом зависит от ее экономической роли в обществе; часто даже бывает, что абстрактная свобода и конкретная власть изменяются в обратной зависимости. По закону римлянка порабощена в большей степени, чем гречанка, но реально она гораздо активнее вовлекается в общественную жизнь; дома она занимает атриум — центральное помещение жилища, а не отправляется в гинекей подальше от посторонних глаз; она следит за работой рабов; она руководит воспитанием детей и часто оказывает на них влияние вплоть до весьма зрелого возраста; она разделяет с супругом его труды и заботы и считается совладелицей его имущества. Выражающая сущность брака формулировка «Ubi tu Gaïus, ego Gaia»¹ — не пустая фраза; матрону называют domina (госпожа); она — хозяйка дома, причастная культу, она — подруга мужчины, а не рабыня; соединяющие их узы настолько священны, что за пять веков не известно ни одного развода. Она не сидит в заточении в своих апартаментах, а присутствует на трапезах, на празднествах, ходит в театр; на улице мужчины уступают ей дорогу, даже консулы и ликторы сторонятся, когда она идет. Легенды отводят ей видную роль в истории: хорошо известны рассказы о сабинянках, о Лукреции, о Виргинии; Кориолан внемлет мольбе матери и супруги; на создание закона, закрепившего торжество римской демократии, Луциния якобы вдохновила его жена; души обоих Гракхов закалила Корнелия; «Повсюду мужчины правят женщинами, — говорил Катон, — мы же правим всеми мужчинами, а нами правят наши жены».

Понемногу юридическое положение римлянки приходит в соответствие с реальными условиями ее жизни. Во времена патрицианской олигархии каждый отец семейства является независимым государем внутри республики; но когда власть государства укрепляется, оно начинает бороться против концентрации богатств в одних руках и против высокомерия могущественных семей. Домашний суд отступает перед публичным правосудием. А женщина получает все более и более значительные права. Первоначально ее свобода была ограничена четырьмя источниками власти; отец и муж распоряжались ее личностью, опекун и manus — ее имуществом. Ссылаясь на противоборство отца и мужа, государство сужает их права: отныне вопросы измены, развода и т.д. будет решать государственный суд. Точно так же одно за другим ликвидируют manus и опекунство. Сначала manus был отделен от брака в интересах опекуна; затем женщины стали использовать manus как способ освободиться от опекунов, либо заключая фиктивные браки, либо получая от отца или государства снисходительных опекунов. По имперскому законодательству опекунство будет полностью упразднено. Одновременно женщина получает положительную гарантию своей независимости: отец обязан обеспечить ее приданым; после расторжения брака это приданое не переходит к агнатам и никогда не достается мужу; в любой момент женщина может потребовать его возмещения, внезапно разведясь с мужем, так что она держит его в своих руках. «Принимая приданое, он продавал свою власть», — говорил Плавт. Начиная с конца Республики было признано право матери пользоваться уважением своих детей наравне с отцом; в случае установления опекунства или плохого поведения мужа дети остаются с нею. При Адриане Веллеевы рекомендации предоставляют ей, в случае если у нее трое детей, а усопший бездетен, право наследовать ab intestat¹ имущество каждого из них. При Марке Аврелии эволюция римской семьи завершается: начиная со 178 года наследниками матери становятся ее дети, которые одерживают верх над агнатами; отныне основой семьи становится conjuncti sanguinis² и мать считается равной отцу; дочь является такой же наследницей, как и ее братья.

Однако в истории римского права прослеживается тенденция, противоречащая той, о которой мы только что говорили: делая женщину независимой от семьи, центральная власть сама берет ее под свою опеку; во многих случаях женщина признается юридически недееспособной.

В самом деле, ее влияние настораживающе возросло бы, если бы она смогла стать одновременно богатой и независимой, а значит, нужно было постараться отобрать одной рукой то, что было предоставлено другой. Закон Оппия, запрещавший римлянам жить в роскоши, голосовался в тот момент, когда Ганнибал угрожал Риму, а едва опасность миновала, женщины потребовали его отмены; Катон в знаменитой речи настаивал на его сохранении — но публичная демонстрация матрон одержала над ним верх. Поеле этого было предложено множество законов, тем более строгих, чем сильнее расшатывались нравы, но особого успеха они не имели, а только привели к правонарушениям. Победу одержало только сенатское постановление Веллея, запрещавшее женщине «вступаться за других»!, что почти полностью лишало ее гражданской дееспособности. Именно в тот момент, когда женщина практически достигла наибольшей эмансипации, провозглашается превосходство мужского пола над женским, что является замечательным примером самооправдания мужчин, о котором я говорила: поскольку права женщины как дочери, супруги, сестры уже не ограничиваются, ей отказывают в равенстве с мужчиной как представительнице другого пола; ее притесняют под предлогом «глупости, немощности этого пола».

Правда, матроны не лучшим образом распорядились своей новой свободой; но дело в том, что им и не было дозволено извлечь из нее нечто позитивное. Из-за двух противоположных тенденций, одна из которых — индивидуалистская — отрывает женщину от семьи, а другая — государственная — притесняет ее как личность, положение ее оказывается весьма шатким. Она наследница, она имеет равное с отцом право на уважение детей, она составляет завещание, она избавлена благодаря приданому от принудительных супружеских уз, она может развестись и снова выйти замуж, когда ей вздумается, — но она эмансипируется только негативно, поскольку никакого конкретного применения ее силам ей не предлагают. Экономическая самостоятельность остается абстрактной, раз она не порождает никакой политической правоспособности; так получается, что, лишенные возможности действовать, римлянки устраивают демонстрации: возбужденной толпой они рассыпаются по городу, осаждают суды, подстрекают к заговорам, диктуют распоряжения, разжигают гражданские войны; целая процессия отправляется за статуей Матери Богов и сопровождает ее вдоль берега Тибра, приводя таким образом в Рим восточных богов; в 114 году разражается скандал весталок, вызванный упразднением их коллегии. Поскольку общественная жизнь и общественные добродетели женщинам по-прежнему недоступны, а частные добродетели былых времен с распадом семьи делаются ненужными и старомодными, у женщин не остается никаких моральных устоев. Им нужно выбрать одно из двух: или упрямо придерживаться тех же ценностей, что были в ходу у их предков, или вообще никаких ценностей не признавать. В конце — начале Π века можно встретить целый ряд женщин, которые по-прежнему были подругами и соратницами своих мужей, как во времена Республики; Плотина делит с Траяном славу и ответственность, Сабина настолько прославляет себя благодеяниями, что ее при жизни обожествляют в статуях; при Тиберии Сексция отказывается жить после смерти Эмилия Скавра, а Пасцея — после смерти Помпония Лабея; Паулина вскрывает себе вены одновременно с Сенекой; Плиний Младший сделал знаменитой фразу Аррии «Paete, non dolet»!; Клаудия Руфина, Виргиния, Сульпиция вызывают восхищение у Марциала как безупречные супруги и преданные матери. Но существует также множество женщин, которые отказываются от материнства и множат число разводов. Законы по-прежнему не допускают супружескую измену, а потому иные матроны доходят до того, что записываются в проститутки, лишь бы никто не мешал их оргиям². До сих пор римская литература всегда относилась к женщинам с почтением — теперь на них обрушиваются сатирики. Впрочем, их нападки направлены не против женщин вообще, а преимущественно против современниц. Ювенал клеймит их за похоть и обжорство и осуждает стремление к мужским занятиям: они интересуются политикой, роются в судебных бумагах, спорят с грамматиками и риторами, страстно увлекаются охотой, бегом на колесницах, фехтованием, борьбой. Получается, что они соперничают с мужчинами в основном в пороках и склонности к развлечениям; их воспитания недостаточно, чтобы поставить перед собой более высокие цели; впрочем, никакой цели им и не предлагается; действие им по-прежнему запрещено. Римлянка старой Республики имеет свое место на земле, но из-за отсутствия абстрактных прав и экономической независимости она к этому месту прикована; римлянка периода упадка являет собой пример ложной эмансипации: в мире, единственными реальными хозяевами которого остаются мужчины, она имеет только пустую свободу — она свободна «просто так».

IV

Эволюция положения женщины не была непрерывной. Великие завоевания поставили под вопрос саму цивилизацию. Даже римское право испытывает влияние новой идеологии — христианства; а в последующие века варвары добиваются торжества своих законов. Полностью изменяется экономическая, социальная и политическая ситуация, что отражается и на положении женщины.

Христианская идеология немало способствовала угнетению женщины. Наверное, в Евангелии есть дух милосердия, который распространяется на женщин, так же как и на прокаженных; именно мелкий люд, рабы и женщины наиболее страстно вверяют

¹ «Пет, не больно» {лат.}.

² Рим, как и Греция, официально допускает проституцию. Существовало два класса куртизанок: одни содержались в борделях, другие, bonae meretrices (добрые распутницы), свободно занимались своим ремеслом;имне разрешалось одеваться как матронам; они имели определенное влияние в вопросах моды, привычек и искусства, но никогда не занимали такого высокого положения,как афинские гетеры.

себя новому закону. В самый ранний период христианства женщины, если они подчинялись Церкви, пользовались относительным уважением; они являли примеры мученичества вместе с мужчинами; между тем участвовать в культе они могли лишь на второстепенных ролях; «дьяконессам» разрешалось выполнять только светские обязанности: ухаживать за больными, помогать бедным. И если считается, что брак — это институт, требующий взаимной верности, то само собой разумеется, что жена должна всецело подчиняться мужу; через святого апостола Павла утверждается еврейская, яро антифеминистская, традиция. Апостол Павел предписывает женщинам скромность и сдержанность; на основе Ветхого и Нового завета он формулирует принцип подчинения женщины мужчине. «Ибо не муж от жены, но жена от мужа, и не муж создан для жены, но жена для мужа». И в другом месте: «Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем». В религии, проклинающей плоть, женщина представлена самым страшным искушением дьявола. Тертуллиан пишет: «Женщина, ты — врата дьявола. Ты смогла убедить того, против которого дьявол не осмеливался выступить в открытую. Это из-за тебя Сыну Божьему пришлось умереть; тебе следовало бы всегда ходить в трауре и в лохмотьях». Святой Амвросий: «Ева склонила Адама ко греху, а не Адам Еву. И справедливо, чтобы женщина имела господином того, кто был склонен ею ко греху». И святой Иоанн Златоуст: «Среди всех диких зверей не найти никого, кто был бы вреднее женщины». Когда в IV веке складывается каноническое право, брак представляется уступкой человеческим слабостям и считается несовместимым с христианским совершенством. «Возьмем в руки топор и уничтожим на корню бесплодное дерево брака», — пишет святой Иероним. А со времен Григория VI, когда священникам было предписано безбрачие, опасный характер женщины стал подчеркиваться еще строже — все Отцы Церкви говорят о ее низости. Святой Фома Аквинский будет верен этой традиции, заявляя, что женщина — это всего лишь «случайное», незавершенное существо, нечто вроде неудавшегося мужчины, «Мужчина возвышается над женщиной, как Христос возвышается над мужчиной, — пишет он. — Женщина неизменно должна жить под властью мужчины и не иметь на своего главу никакого влияния». Поэтому единственный вид брака, который признает каноническое право, — это брак с приданым, обрекающий женщину на бесправие и бессилие. Ей не только запрещено занимать мужские должности, но даже не разрешается обращаться к правосудию и свидетельство ее не учитывается. В смягченном виде влияние Отцов Церкви распространяется и на императоров; законодательство Юстиниана с почтением относится к женщине как к супруге и матери, но полностью подчиняет ее этим функциям; причина ее бесправия не в том, что она женщина, а в ее положении внутри семьи. Развод запрещается, а брак должен заключаться публично; мать имеет над детьми такую же

власть, как и отец, и такие же права на их наследство; если муж умирает, она становится их законной опекуншей. В сенатское постановление Веллея вносятся изменения: отныне она может вступаться за третьих лиц, но не может заключать контракты от имени мужа; приданое ее становится неотчуждаемым — оно считается достоянием детей, и ей запрещается им распоряжаться.

На территориях, занятых варварами, на эти законы накладываются германские традиции. У германцев были особые нравы. Вождей они знали только во время войны; в мирное время семья представляла собой автономное общество; похоже, она была чем-то средним между кланами с материнской филиацией и патриархальным родом; брат матери имел такую же власть, как отец, и оба они сохраняли влияние на свою племянницу и дочь, равное влиянию мужа. В обществе, где любое право обеспечивалось грубой силой, женщина была фактически абсолютно бессильна, но за ней признавались права, гарантией которых была ее зависимость от двух различных домашних властей; порабощенная, она все'же пользовалась уважением; муж покупал ее — но сумма сделки составляла наследство, становившееся ее собственностью; кроме того, отец давал за ней приданое; она получала долю в отцовском наследстве, а в случае убийства родителей — долю компенсации, выплачиваемой убийцей. Семья была моногамной, измена строго каралась, брак почитался. Женщина всегда оставалась под опекой, но жила в тесном сотрудничестве с мужем. «В мире и на войне она разделяет его судьбу, вместе с ним живет, вместе с ним умирает», — пишет Тацит. Во время битв она приносила воинам еду и вдохновляла их своим присутствием. Если она оставалась вдовой, могущество покойного супруга частично передавалось ей. Бесправие, коренившееся в ее физической слабости, не считалось выражением морального несовершенства. Женщины были жрицами, пророчицами, а это наводит на мысль, что они были лучше образованны, чем мужчины. Позже в наследуемом имуществе среди предметов, по праву предназначавшихся женщинам, встречались драгоценности и книги.

Именно эта традиция получает развитие в средние века. Женщина находится в абсолютной зависимости от отца и мужа: во времена Хлодвига над ней всю жизнь тяготел mundiuml, но франки отказались от германского целомудрия; при Меровингах и Каролингах процветает полигамия; женщину выдают замуж без ее согласия, муж может развестись с ней, когда вздумается, он властен над ее жизнью и смертью; с ней обращаются как с прислугой. Она находится под защитой законов — не только в качестве собственности мужчины и матери своих детей. Назвать ее проституткой, не представив тому доказательств, — это оскорбление, за которое приходится платить в пятнадцать раз дороже, чем за

¹ Обет верности {лат.).

любое оскорбление, нанесенное мужчине [..похищение замужней женщины приравнивается к убийству свободного мужчины; пожатие руки замужней женщины влечет за собой штраф от пятнадцати до тридцати пяти су; аборты запрещены и караются штрафом в сто су; убийство беременной женщины стоит в четыре раза дороже, чем убийство свободного мужчины; женщина, доказавшая свою способность к материнству, ценится втрое дороже, чем свободный мужчина; но, когда она уже не может рожать, она теряет всякую цену; выйдя замуж за раба, она оказывается вне закона, и родители имеют право ее убить. Как личность она не имеет никаких прав. Впрочем, когда мощь государства возрастает, намечается та же тенденция, что мы наблюдали в Риме: опека над недееспособными, детьми и женщинами перестает быть правом семьи, а становится публичной обязанностью; со времен Карла Великого тяготевший над женщиной mundrom начинает принадлежать королю; сначала он вмешивается только в тех случаях, когда женщина лишается своих кровных опекунов; потом понемногу присваивает себе полномочия семьи; но эта перемена не приводит к эмансипации франкской женщины. Mundium становится для опекуна обязанностью; его долг — покровительствовать своей подопечной, а для последней это покровительство означает все то же рабство, что и раньше.

Когда на исходе бурных событий глубокого средневековья устанавливается феодальный строй, положение женщины представляется очень неопределенным. Феодальное право характеризуется смешением права верховной власти и права собственности, публичных и частных прав. Это объясняет, почему феодальный строй то принижал, то снова возносил женщину. Сначала ей было отказано в каких бы то ни было частных правах из-за ее политического бесправия. В самом деле, вплоть до XI века порядок основывается только на одной силе — владении оружием. Феод, по словам юристов, — это «земля, которую получают при условии несения военной службы»; женщина не может владеть феодальным доменом, потому что неспособна его защищать. Положение ее меняется, когда феоды становятся наследственными и родовыми; как мы видели, в германском праве сохранились некоторые пережитки материнского права: при отсутствии наследников мужского пола наследницей могла стать дочь. В результате и феодализм к XI веку признает передачу наследства по женской линии. В то же время от вассалов по-прежнему требуется несение военной службы, и судьба женщины не улучшается оттого, что она становится наследницей; она нуждается в мужчине-опекуне; роль эту играет муж: он принимает инвеституру, отвечает за феод, имеет право пользования имуществом. Как и в Греции, женщинанаследница — это только промежуточное звено для передачи домена, а не его владелица; но при этом она и не эмансипируется; феод в некотором роде поглощает ее, она становится частью недвижимости. Домен уже не принадлежит семье, как во времена римских родов, — теперь это собственность сюзерена, и женщина тоже принадлежит сюзерену. Он выбирает ей супруга; рожая детей, она дарит их скорее ему, чем мужу: они станут вассалами и будут защищать его владения. Таким образом, она оказывается рабыней домена и хозяина этого домена при посредстве «покровительства» навязанного ей мужа — немного найдется эпох, когда судьба ее была бы тяжелее. Наследница — значит, земля и замок, претенденты спорят из-за такой добычи, а девушке порой нет и двенадцати лет, когда отец или сеньор отдают ее в подарок какому-нибудь барону. Чем больше раз мужчина женится, тем больше у него доменов, а потому множится число разводов; Церковь их лицемерно допускает; поскольку брак между родственниками запрещен до седьмого колена, а родство определяется не только по крови, но и по духовным узам, то есть между крестными, всегда можно найти предлог для расторжения брака. В XI веке мы можем встретить целый ряд женщин, оставленных четырьмя-пятью мужьями. Овдовев, женщина обязана сразу же признать над собой нового хозяина. В «жестах» мы видим, как Карл Великий скопом выдает замуж вдов всех своих баронов, погибших в Испании; у Жирара Вьеннского герцогиня Бургундская сама приходит к королю с просьбой дать ей нового супруга. «Мой муж только что умер, но к чему мне траур?.. Найдите мне могущественного мужа, ибо он нужен мне, чтобы защищать мои земли». В эпосе мы часто встречаем короля или сюзерена, тиранящего девушек и вдов. Тот же эпос показывает, что супруг относился без всякого уважения к полученной в дар жене; он издевался над ней, оскорблял ее, таскал за волосы, бил; Бомануар в «Кутюмах Бовуази» требует только одного — чтобы муж «разумно карал» свою супругу. Эта воинственная цивилизация не может относиться к женщине иначе как с презрением. Рыцарь не интересуется женщинами: его лошадь кажется ему гораздо более ценным сокровищем; в «жестах» девушки всегда сами делают первый шаг навстречу молодым людям; от замужних требуется верность, ни к чему не обязывающая мужа, мужчина не посвящает их в свою жизнь. «Будь проклят рыцарь, который спросит у дамы, когда ему надлежит участвовать в турнире». А у Рено де Монтобана читаем такую тираду: «Идите в свои расписные и позолоченные апартаменты, сидите в тени, пейте, ешьте, вышивайте, красьте шелк, но только не вмешивайтесь в наши дела. Наше дело — сражаться с мечом в руках. Молчать!» Иногда женщина разделяет тяжелую долю мужчин. В молодости она приучается к физическим упражнениям, ездит верхом, участвует в соколиной охоте; она не получает почти никакого образования, и в ней не воспитывают стыдливость: она принимает гостей замка, следит за их трапезами и омовениями, она «обихаживает их, чтобы помочь им уснуть»; замужней женщине случается преследовать хищных зверей, совершать длинные и трудные паломничества; когда муж далеко, сеньорию защищает она. Такие владелицы замков вызывают восхищение, их называют virago¹, потому что они ведут себя в точности как мужчины: жадны до наживы, коварны, жестоки, угнетают вассалов. История и легенды донесли до нас воспоминания о многих из них: когда по повелению владелицы замка Оби была построена башня, превосходившая высотой все известные донжоны, она тотчас же приказала отрубить голову архитектору, чтобы сохранить в тайне его секрет; мужа она изгнала из своих владений — он тайно вернулся туда и убил ее. Мейбл, жене Роджера Монтгомери, нравилось пускать по миру дворян своей сеньории — они отомстили, обезглавив ее. Жюльенна, назаконная дочь Генриха I Английского, защищала от него замок Бретей и заманила его в ловушку, за что была жестоко наказана. И все же подобные факты были исключениями. Обычно владелицы замков коротали дни, прядя пряжу, вознося молитвы, поджидая супруга и скучая.