К вопросу о теории невидимого гуся 9 страница

– М-м-м… – Джейн прикрыла глаза.

– Трудный день?

– Ты помнишь миссис Аллсоп?

– Ту даму, что торгует садовым инвентарем? Она что, умерла?

– Разбилась насмерть в дорожном происшествии на Восемнадцатом шоссе.

– О господи. Какое время для смерти.

– Что ты имеешь в виду?

– Я хотел сказать, что сейчас идет война.

– Люди не перестанут умирать из-за того, что началась война.

– Я понимаю. – Я сам не мог объяснить свои слова. – Что ты хотела бы на ужин?

– Что-нибудь поплотнее, – ответила Джейн. – Я здорово проголодалась.

– Из китайской кухни?

– Прекрасно. Если только буду знать, что ем.

Джейн не нравится, если я пытаюсь ее чем-то удивить. Однажды я заказал «любовное гнездышко» – корзинку жареной лапши с креветками и цыплятами внутри, а она отказалась это есть. Во-первых, название блюда показалось ей смехотворным, а во-вторых, она хотела видеть, что берет в рот. Пирожки исключались из меню, так же как и все, в чем содержалась хоть какая-то начинка. По мнению Джейн, пирожки с начинкой были блюдом из шпионского арсенала.

– В этих глупостях есть что-то непристойное, – говорила она. – Неудивительно, что тебе нравятся такие вещи.

Когда я начал встречаться с Джейн, я еще не отказался от университетской карьеры. Перейдя в школьные учителя, я, возможно, разочаровал ее. Даже если это и так, Джейн быстро избавилась от своего недовольства. Она занимает должность административного директора городского кладбища; жизнь и смерть в ее руках. Ей не на что жаловаться.

Я заказал цыпленка с орехами кешью и овощами, жаренными в масле.

– Как ты считаешь, война благотворно отразится на твоем бизнесе? – спросил я.

Джейн пожала плечами:

– Наши войска направляются в Вашингтон. Не думаю, что нам придется их хоронить.

– Но все же, война в какой-то мере повысит интерес к мысли о смерти.

– Смерть не требует повышенного внимания, – заметила Джейн. – Она сама но себе имеет огромное значение.

– А Грубер роет какую-то яму, – сказал я.

– Грубер вечно занимается всякими глупостями, – ответила Джейн. – Помнишь историю с баскетбольной площадкой?

– Это верно.

– Что за несчастье на наши головы.

– Можно сказать, катастрофа.

Принесли еду из китайского ресторанчика, и мы поужинали, сидя перед телевизором.

– Наши войска заняли позиции на западных подступах к Уотертауну, – известил диктор.

Уже не требовалось объяснять, что этот город не был настоящим Уотертауном и имел совершенно другое название. К этому времени мы уже стали понимать язык войны.

На следующее утро я отправился в городской универмаг, чтобы купить кое-какие пособия для занятий в начальной группе. В отделе игрушек я заметил миссис Сингх, она вертела в руках зеленый пластмассовый автомат. Мы пожелали друг другу доброго утра, и миссис Сингх спросила, пригодится ли ей оружие с искровым разрядом.

– Для чего? – удивился я.

– Для самообороны.

Я попытался вспомнить, не говорили ли дикторы телевидения о необходимости покупки оружия с искровым разрядом. Но за эти дни дикторы говорили о необходимости такого количества вещей, что я никак не мог удержать их в памяти.

– Но это всего лишь игрушка, – сказал я миссис Сингх.

– Конечно игрушка. Неужели вы думаете, что я буду покупать настоящее оружие?

– Погодите-ка. Это для наших занятий?

– Миссис Дайал обзавелась превосходным распылителем, который бьет на расстояние в пятьдесят ярдов. – Миссис Сингх отложила автомат и взяла в руки пару оранжевых водяных пистолетов, – Я не уверена, что она им воспользуется, но мы должны быть готовы ко всему.

– Прошу вас, не приносите оружие в класс, – сказал я. – И передайте миссис Дайал, чтобы она тоже не приносила свой распылитель.

Миссис Сингх насмешливо фыркнула:

– Не только она вооружилась. Мы все приобрели средства защиты и нападения.

Все?

– Вам не потребуется оружие на занятиях. Я собираюсь дать другое задание.

– Отлично, – кивнула миссис Сингх и понесла пистолеты к расчетному узлу.

Я пошел следом с набором фигурок для скотоводческой фермы.

– На занятиях не нужно оружие, – повторил я.

– Но ведь так приятно иметь его у себя, не правда ли? До встречи в четверг.

Она помахала мне коробкой с пистолетами и вышла к своей машине. Я расплатился за скотный двор и постарался не думать, что случится, когда подойдет время следующих занятий. Ученики в младшей группе прослышали про наши занятия в четверг и тоже захотели играть в войну. Я объяснил им, что игра в войну не поможет им справиться с тестированием при поступлении в университет, и стал расставлять фигурки животных, при помощи которых собирался иллюстрировать следующую тему. Переубедить группу не удалось.

– Война! Война! – кричали ученики и хлопали крышками привинченных к полу парт.

Такой энтузиазм вызвал у меня тревогу. Большая часть ребят пришла на занятия только по настоянию родителей, и раньше мне ни разу не приходилось замечать в них такой целеустремленности. В итоге я согласился на игру в войну, но с одним условием: вместо звукоподражаний «бух» и «бах» атакующие должны выкрикивать слова из списка, который мы проходили на прошлой неделе, а обороняющиеся будут отвечать словарными определениями этих слов. Все согласились на мои требования, и половина учеников покинула класс, а затем они ворвались, выкрикивая: «Странствующий! Расслабленный! Возмещение!» и другие слова из нашего списка. Поначалу обороняющиеся выкрикивали определения, но, поскольку ответы были гораздо длиннее, атакующие получили убийственное преимущество. Защита свелась к недопустимо коротким фразам, вроде «Никогда» и «Умри, свинья», а вскоре и атакующие перешли на «бах!» и «бум!».

– Слова! Используйте слова! – кричал я им.

Но было слишком поздно. Защитники перешли в контрнаступление, и их противники отступили в холл. Кто-то бросил в противника мелком, все бегали и прыгали по коридорам школы, потом высыпали во двор, выкрикивая односложные слова, совершенно бесполезные для прохождения тестирования. Не знаю, кто из них выиграл в этой игре, но я точно потерпел поражение. Я поехал домой, сбросил ботинки и улегся на диван. Телевизор был включен, – вероятно, кто-то из нас утром забыл его выключить, а может быть, вышло секретное постановление Конгресса, предохраняющее телевизоры от выключения в военное время.

– Наши войска у ворот Сиракуз, – вещал военный корреспондент.

В Сиракузах у меня были родственники – сестра моей бабушки, ее дети и внуки. Однажды летом, еще до того, как отец переехал в Техас, мы ездили к ним в гости. Я помню, как мы с кузенами играли во дворе, помню их полный набор фигурок из «Звездных войн». Мои родители ругались на крыльце. Я открыл для себя, что почти безо всякого усилия могу превратить их слова в совершенно непонятные звуки, и теперь уже был не уверен, что родители ссорились. Я продолжал играть. Маленькие пластмассовые пришельцы гонялись за людьми в зеленой траве. Мои кузены стали оглядываться на громкие возгласы родителей.

– Они всегда так делают, – сказал я, хотя до этого дня родители никогда не ругались между собой.

Мы продолжили игру. В конце лета мой отец уехал в Техас, чтобы работать на огромном ускорителе, который должны были построить посреди чистого поля. Позже я узнал, что проект был заморожен, а дело не пошло дальше рытья котлована, но отец так и не вернулся домой.

Я выключил телевизор и закрыл глаза. Через окно доносилось звяканье лопаты Грубера, хотя он и старался копать как можно тише. Мне подумалось, что моя жизнь течет в неправильном направлении. После отъезда отца Нью-Йорк перестал казаться счастливым городом, поэтому я вместе с Джейн переехал в Коммонсток и занял предложенное место учителя. Каждый раз, когда мне предстояло сделать выбор, существовало два варианта – хороший и плохой, я каждый раз выбирал наиболее благоприятный из них. Так как же случилось, что все обернулось так плохо?

– Мы ожидаем, затаив дыхание, – произнес военный корреспондент с экрана.

Я выключил телевизор.

Джейн застала меня лежащим на диване. Она с неодобрением посмотрела в мою сторону – обычно она занимала диван в конце дня – и села в зеленое кресло, которое мы прозвали Беспокойным креслом.

– Господи, как я устала, – вздохнула она. – Ты купил что-нибудь на ужин?

– Нет, – ответил я. – А ты?

Джейн прикусила губу, как бывало всегда, когда она размышляла. Хорошая тактика: создается впечатление, что она с трудом удерживается от каких-то резких замечаний.

– Я весь день была на работе, – сказала Джейн. – Я весь день работала.

– И что же?

– А у тебя было свободное время. Разве ты не ходил в универмаг?

– Они там покупали оружие, – ответил я.

– Кто это – они?

– Я думаю, все.

Джейн включила телевизор.

– Не делай этого, – попросил я.

– Не указывай, что я должна делать, – бросила она и выключила телевизор.

– Все равно, – продолжал я, – ты слишком много ешь. Посмотри на себя, у тебя даже руки стали слишком большими.

Безбровый лоб Джейн собрался в морщинки, и ее серые глаза стали казаться больше. В следующую минуту я услышал, как ее машина выезжает со двора. Ортопедические ботинки остались там, где она их сбросила, – перед Беспокойным креслом.

Через полчаса Джейн вернулась и привезла жареного цыпленка. Она даже не позаботилась переложить его на тарелку, просто поставила на кухонный стол контейнер, отрывала куски и отправляла в рот. Я заглянул к ней:

– Ты привезла что-нибудь для меня?

– Не-а.

В черном пластиковом контейнере остался лишь скелет цыпленка.

Я выехал на Восемнадцатое шоссе и свернул на север, к Торговому центру на Белой речке, где был книжный магазин Вальдена, работающий до девяти вечера. Я вошел в магазин и стал осматривать полки в поисках книги, которая подтвердила бы, что для меня еще не все потеряно, разве что лишь на пару часов. Но весь отдел художественной литературы был посвящен домашним любимцам и одиноким женщинам Нью-Йорка, а общественно-популярная литература добавляла к этим двум темам еще руководство по уходу за садом. На столе новинок я обнаружил альбом фотографий, посвященных чудесам Месопотамии. Конечно же, ни одно из этих чудес не сохранилось до наших дней, поэтому на фотографиях запечатлелись те каменистые ущелья, пологие холмы и поля, где раньше стояли древние города и цвели сады. Поясняющий текст повествовал об удивительных сооружениях, построенных древними шумерами и жителями Вавилона, – пирамидах, поднимавшихся к самым небесам; о механических солдатах, чьи бронзовые мечи блистали в лучах солнца; о водяных часах, указывающих фазу луны и не нуждающихся в корректировке в течение сотни лет; о серебряных птицах, поющих в садах по ночам. «Секреты механики, благодаря которым стали возможны такие чудеса, безвозвратно утеряны», – сообщала книга. «Утеряны, утеряны, утеряны». Перечисление древних чудес казалось бесконечным. «Утеряны, утеряны, утеряны!» Я положил фотоальбом на место и в конце концов купил календарь с видами Земли, какой она могла быть сфотографирована из различных точек Солнечной системы.

По пути домой я остановился у круглосуточно открытого ресторанчика и заказал себе омлет с сыром и беконом. У стойки бара сидел Георг Поулиадис, потягивал кофе и наблюдал за телевизионной трансляцией баскетбольного матча.

– Добро пожаловать в мое убежище, – сказал мне Георг.

– Спасибо.

– Как дела дома?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты ведь спасаешься?

– Спасаешься – это, пожалуй, слишком сильно сказано, – возразил я.

– Тебе лучше знать, – пожал плечами Георг.

Как правило, я не обсуждаю с учениками свою личную жизнь, но Георг выглядел таким всезнающим, словно имел возможность заглянуть ко мне в сердце. Я не мог ему ничего объяснить без того, чтобы не поведать всю историю с самого начала. Итак, пока мой омлет остывал, я рассказал, как бросил занятия в университете и как с того момента все пошло из рук вон плохо. Может, стоило прислушаться к советам моего преподавателя, доктора Глосса, карлика с неправдоподобно густыми бровями, предостерегавшего от преследования ложных целей, но как я тогда мог отличить ложную цель от истинной?

– Ого, – прервал меня Георг. – Когда вы в последний раз занимались сексом?

– Мы были на пути к этому, когда началась война.

– Вот в этом и состоит ваша проблема.

– Ты так думаешь?

Омлет на тарелке затвердел и превратился в нечто неопределенное и явно несъедобное. Я поковырял его вилкой.

– Секс, – повторил Георг, словно открывая величайшую тайну бытия. – Секс является причиной появления детей.

Я спросил Георга о его любви к миссис Стародубцевой.

Он поднес ко рту чашку с кофе.

– Любовь – это слишком сильно сказано, – ответил он.

Я поблагодарил его за совет, расплатился за несъеденный ужин и поехал домой. Джейн уже была в постели. Я погладил ее по плечу и спросил, не хочет ли она заняться любовью. Но она притворилась спящей. Она лежала неподвижно, повернув лицо к будильнику, заведенному, чтобы разбудить нас утром и поставить на ноги.

Несколько следующих дней мы с Джейн ходили друг вокруг друга на цыпочках, то вверх, то вниз. Наша армия овладела Сиракузами и двинулась дальше, на Рим и Трою. Я продолжал преподавание в группе для начинающих и в группе для профессионалов. Никто из учеников больше не проявлял желания поиграть в войну, да я бы им этого и не разрешил. Я усвоил полученный урок. Тем не менее появились признаки того, что этот урок еще не закончен. Однажды в полдень я вошел в магазин садового инвентаря, чтобы выразить свое соболезнование детям миссис Аллсоп. Я не встречался с миссис Аллсоп, если не считать ежегодных визитов в ее магазин за семенами травы для грязной заплатки на заднем дворе, которая, несмотря на все мои усилия, так и оставалась грязной заплаткой. И все же я решил, что было бы неплохо выразить сочувствие ее детям. Настали трудные времена, и я считал, что мы должны сплотиться. Мы должны совершать добрые поступки, дать понять окружающим, что относимся к ним по-доброму и с уважением.

Магазин садового инвентаря оказался закрытым. Возвращаясь к своей машине, я заметил миссис Стародубцеву, стоящую на пороге ее магазинчика оптики. Дама размахивала предметом, смахивающим на игрушечный пистолет.

– Ты ведьма! – кричала миссис Стародубцева. – Я тебя убью!

Слово «убью» она произнесла как «куплю».

Я машинально поправил произношение и спросил, что происходит.

– А вы как думали? Война!

Миссис Стародубцева ретировалась в свой магазинчик и вывесила табличку «Закрыто». В тот день в Коммонстоке оказалось очень много закрытых магазинов. Куда подевались их хозяева? Вскоре я наткнулся на троих учеников из моей группы, стоявших на коленях рядом с кинотеатром. Все они были босиком. Я не стал останавливаться, чтобы спросить, чем они занимаются.

Джейн уже была дома и лежала на диване, прикрыв глаза рукой.

– Все сошли с ума, – сказала она.

Оказалось, что дюжина людей явилась на кладбище и улеглась на автомобильной стоянке. Они утверждали, что убиты, и не желали двигаться с места. Служебный транспорт не мог выехать, и двое похорон пришлось перенести на более позднее время.

– Они были обуты? – спросил я.

– Ты знаешь об этом?

– Мои ученики упоминали о происшествии, – солгал я.

– Они дискредитируют само понятие смерти, – заявила Джейн. – Никакого уважения к тем, у кого действительно есть причина скорбеть.

– Может, у них действительно есть повод для скорби.

Джейн передернуло.

– Извини.

Я погладил ее по руке.

– Мне кажется, что я абсолютно ничего не понимаю.

– Мне тоже.

– Да, но ты к этому привык.

Я не знал, что ей на это ответить, так что предпочел подняться в спальню и лечь. И опять услышал, как работает у себя во дворе Грубер. Я не взглянул, что он делает, просто лежал на спине, смотрел в потолок, на солнечные пятна и тени деревьев с набухшими почками. Может, так и стоит жить: не двигаться, только предполагать, что происходит вокруг, руководствуясь доносящимися извне звуками и изменением освещенности. Конечно, существует еще и проблема пропитания, но, если долго лежать без движения, наверно, можно привыкнуть обходиться без пищи.

Пришел четверг, и вместе с ним занятия в группе разговорного американского языка. Я приехал в школу к четырем часам и стал ждать своих учеников. Никто не пришел. В четверть шестого незнакомый юноша в красной курточке постучал в дверь и спросил, кто заказывал пиццу. Я расплатился и поставил коробку на учительский стол. Может быть, мои ученики зайдут попозже, а может, ее обнаружит кто-нибудь другой, если в школе остался хоть один живой человек.

Позади автомобильной стоянки, в гуще кустарника, миссис Сингх и мисс Барабанович сидели на спине Лизы Михаэльс.

– Снимай туфли, – сказала миссис Сингх, шлепая Лизу сломанной веткой. – Ты убита. Лиза, разувайся!

Мисс Барабанович сняла с ног Лизы беговые туфли, и женщины встали.

– Мы убили ее, – сказала мне миссис Сингх, помахивая оранжевым водяным пистолетом.

Лиза тоже поднялась и попыталась отряхнуть грязь с блузки. Лицо у нее тоже было в грязи и мокрое от слез.

– Что мне теперь делать?

Она посмотрела на меня.

– То, что делают все убитые люди, – ответила миссис Сингх. – Что хочешь, то и делай.

– Могу я п-получить свои туфли?

– Ни в коем случае.

– Пожалуйста, – попросила Лиза.

Миссис Сингх сунула туфли под мышку.

– Пошли, Надя. Мы только что выиграли битву.

Мисс Барабанович оглянулась на Лизу через плечо.

– Ползи, – прошипела она.

Лиза печально посмотрела на свой испорченный костюм, на грязную блузку. Потом опустилась на четвереньки и поползла прочь. Я не находил слов. Она допустила ошибку? Может, надо ее поправить? В конце концов, идея снимать туфли с побежденных принадлежала мне.

– Лиза, – окликнул я, – хочешь пиццы?

Она не ответила. Должен признаться, я смотрел ей вслед, пока девушка не скрылась из виду.

Война зашла слишком далеко. Может, если бы я сделал заявление, если бы взял на себя ответственность за все происходящее, если бы призвал людей снова надеть обувь и открыть магазины, она закончилась бы? В крайнем случае люди, которые сейчас убивали друг друга, могли бы объединиться против общего врага, то есть меня, человека с двумя ногами, которого можно было убить только дважды, как и всякого другого. Меня убили бы, и на этом все могло закончиться. Пока я шел по городу – а мне захотелось пройти пешком, хотя здание школы отстояло от центра города почти на целую милю, – я пришел к интересному выводу. Какое бы решение я ни принимал в своей жизни, хорошее или плохое, оно толкало меня к этому моменту, и не важно, чем я занимался, я все равно оказался бы здесь. Я расправил плечи и твердой походкой зашагал мимо закрытых жалюзи витрин магазина оптики, мимо магазина садового инвентаря, мимо салона подарков, где продавались куклы и одежда для животных. Все они были закрыты. Как и публичная библиотека, и историческое общество, и даже Первый республиканский банк. Мне пришло на ум, что, даже если бы я мог превратиться в другого человека, я все равно выбрал бы этот путь, потому что, кроме меня, больше некому совершить этот поступок.

Я вышел на небольшую площадь, ограниченную зданиями пресвитерианской церкви, муниципалитета и банка. Два или три десятка человек стояли на коленях перед входом в муниципалитет. Огромное количество полицейских, некоторые даже в шлемах, окружили толпу. Один из полицейских держал мегафон.

– Мы получили приказ разогнать сборище, – объявил он. – Пожалуйста, немедленно разойдитесь.

– Мы не можем, – крикнул кто-то из людей, – Мы мертвы!

Полицейский замолчал.

– Послушайте! – воскликнул я. – Это же полный абсурд! – Несколько человек обернулись в мою сторону, – Ваша игра официально объявляется законченной! Те, кто занимается в моих группах, могут вернуться в школу, и мы выясним, кто победил, при помощи логики. – Те, кто смотрел на меня, отвернулись. – Выслушайте меня!

Но произошло то, чего я всегда боялся: чем больше я говорил, тем дальше от меня оказывались люди. Наконец ко мне подошел полицейский.

– Сэр, мы справимся с этим.

– Я только хотел сказать им…

– Прошу вас, сэр, это наша работа.

Горло у меня перехватило, и я испугался того, что могло произойти, если бы я снова заговорил. Я покинул площадь и свернул на Кленовую улицу. Позади раздались крики. Потом послышался резкий щелчок, и в воздух поднялась струя зеленого дыма. Я не знал, что там происходит, и так и не смог выяснить. Даже «Коммонсток газет» промолчала об этом происшествии, как будто и площадь, и все, кто на ней был, выпали из поля зрения. Если я правильно помню, главной темой номера стала выставка роз в соседнем городке Иствуде, и две полосы занимала статья о росте напряженности в мире.

Я пришел домой и включил телевизор. В новостях показывали Нью-Йорк, поскольку то место, в котором сражались наши войска, стало слишком ужасным. А здесь люди стояли вдоль своих домов и размахивали американскими флагами. Светловолосый парнишка, завидев камеру, прошелся колесом. Босые пятки мелькнули в воздухе.

– Деннис! – позвал его отец. – Деннис, иди сюда!

– Как вы можете видеть, – рассказывал военный корреспондент, – ситуация в городе контролируется.

Дальше следовал репортаж о небольших беспорядках, потом камера показала часовых, охраняющих гору ботинок. Министр в своем выступлении перед представителями прессы призвал их к спокойствию.

– Мы провели конфискацию ножных принадлежностей противников, – сказал он, – чтобы лишить их возможности передвигаться в вертикальном положении.

Я не мог вынести его манеру речи. Почему он сказал «ножные принадлежности», если имел в виду обувь? А «передвигаться в вертикальном положении», вместо того чтобы просто ходить? Люди стояли на коленях в центре Манхэттена.

– Сейчас вы видите их на коленях, – продолжал министр. – Но мы не остановимся, пока не поставим их на четвереньки.

Я пожалел, что Джейн нет дома и не с кем обсудить речь министра. Может, на почве общей неприязни к министру мы сошлись бы во мнении. Настал вечер, потом ночь. Я вышел во двор. Грубер работал при электрическом свете. Он закончил копать и теперь изготавливал кирпичи из глины и соломы.

– Привет, Грубер, – окликнул я соседа и подошел к проволочной сетке, разделяющей наши владения. – Ты не видел мою жену?

– Нет, не видел.

– Ты делаешь кирпичи.

– Верно.

Рядом с забором лежала стопка готовых кирпичей. Я взял один и внимательно осмотрел его. На поверхности кирпича отпечатались буквы: ГРУБЕР.

– Эй, да на этом кирпиче написано твое имя!

– На всех кирпичах.

– В самом деле?

– Угу. На это ушла уйма времени.

– А для чего это?

Грубер явно пожалел о том, что принял участие в разговоре.

– Я хочу, чтобы люди узнали обо мне, – сказал он.

– Это здорово. Послушай, ты не мог бы передать моей жене, что я ее ищу, если она придет домой?

– Передам.

– Грубер, а что ты строишь?

– Ты увидишь, – ответил он.

Я увижу, Богом клянусь, я увижу.

Я отправился на поиски Джейн. Улицы Коммонстока опустели, на площади никого не было, только несколько ботинок валялось перед фонтаном. Я поискал Джейн в универмаге и в парке, в Торговом центре на Белой речке и в ресторанчике – убежище Георга Поулиадиса. Потом решил, что она все еще на работе, и поехал на кладбище. В окнах офиса не было света, но ее машина находилась на стоянке. Я припарковался рядом и вышел.

– Джейн! – позвал я и постучал в дверь офиса. – Джейн!

Не получив ответа, я двинулся в глубь кладбища. Стояла прекрасная ночь, на деревьях уже распустились цветы и наполнили воздух своими ароматами. Мои ботинки поскрипывали на засыпанной гравием дорожке. Идти было приятно, и я не останавливался. В голову пришла мысль о том, что я совершил ошибку, выбрав Коммонсток. Слишком близко к Нью-Йорку, всего полтора часа езды на машине. Надо было перебираться в Орегон или Монтану, где природа до сих пор оказывала свое влияние на жизнь людей. «Джейн!» Но теперь не было смысла задумываться над этим. Что выбрал, то и выбрал; позже, если придется, я могу изменить свою жизнь. «Джейн!»

– Я здесь! – внезапно откликнулась она.

Джейн лежала на полоске травы между двумя могилами и смотрела в небо.

– Прекрасная ночь, не правда ли? – сказал я.

– Спокойная, – согласилась она.

Я улегся рядом.

– Я не могла вернуться домой, – продолжала Джейн. – Извини.

– Все в порядке. Я тоже не хотел возвращаться домой.

– Что мы теперь будем делать?

– Георг Поулиадис считает, что нам надо завести детей.

– Георг Поулиадис – подлец, – сказала Джейн. – Помнишь, как он разрисовал листья, чтобы туристы решили, что настала осень?

– Ты права, – согласился я.

– Я могла бы остаться здесь, – сказала Джейн.

– Я тоже.

– И что мы будем делать?

– Не знаю.

Я подумал обо всех людях, которых знал, и о том, чем они занимались. О своих учениках, которые сейчас гонялись друг за другом по улицам с игрушечными ружьями, о Грубере и его кирпичах, о докторе Глоссе, читающем лекции, о моем отце, работающем на ускорителе, который никогда не будет построен, о матери, разговаривающей из своей квартирки по телефону с подругами, о миссис Аллсоп, которая всю жизнь занималась продажей садового инвентаря, а теперь лежит в могиле где-то неподалеку. Мне показалось, что именно сейчас мы свободны, даже если мы не всегда были свободны, и настанет время, когда мы снова лишимся свободы.

– Я не думаю, что мы должны что-то делать, – сказал я и обнял Джейн за плечи.

– М-м-м, – ответила она.

Мы ничего не делали. Ночь продолжалась. Где-то вдалеке, на самом краю кладбища, я услышал трель серебряной птицы, которой мы еще никогда не видели, но обязательно увидим, когда закончится этот год.

Майк О'Дрисколл
Молчание падающих звезд

Майк О'Дрисколл всю жизнь верил в то, что его «духовная» родина – Дикий Запад, хотя родился он в Лондоне, а детство и юность провел на юго-западе Ирландии. Писатель вырос на фильмах о ковбоях, мечтал стать таким, как Джон Уэйн, но затем его кумиром стал Клинт Иствуд. Неудержимый, он отважно отправился познавать мир, втискивая в два года по десять лет, дабы оставить время на то, чтобы влюбиться, жениться, завести ребенка и вообще сделать все то, что обычно делают мужчины его возраста.

Наконец, он поселился в Уэльсе, в местечке Свонси, нанимаясь там видеопрокатом в течение пяти лет, а в свободное от посетителей время начал писать короткие рассказы. Они были опубликованы в «The Third Alternative», «Interzone» в нескольких антологиях, изданных в США и Великобритании. О'Дрисколл также является автором статей о кинематографе, регулярно ведет колонку комментариев в «The Third Alternative» и колонку ужасов в «The Alien Online».

«Молчание падающих звезд» впервые было опубликовано в «The Dark».

Ничто не вечно. В течение жизни сердце мужчины успевает сделать около двух тысяч пятисот миллионов ударов, женское – на пятьсот больше. Это большие числа, но не бесконечные. Горизонт есть всегда, и не важно, насколько далеким он может показаться. Вместо того чтобы задумываться об этом, люди говорят о совершенной красоте природы, о ничтожности человеческой жизни в сравнении со временем, которое потребовалось для того, чтобы создать горы и камни. Забавно, насколько тяжелее сказывается на душе время, нежели все эти миллиарды доломита и земли. Несколько лет назад один рейнджер обнаружил нечто, припавшее к корням мескитового дерева, что стоит у входа в каньон Ханаупа. Формой оно было похоже на труп человека. Охваченный любопытством, он присел на корточки и дотронулся до останков. Тело, или что бы это ни было, находилось в настолько высушенном состоянии, что мгновенно начало рассыпаться, и когда подул легкий ветерок, останки превратились в прах.

Теперь невозможно сказать, что же это было на самом деле и что именно явилось причиной натурализации тела – высокая температура воздуха или время.

Сто шестнадцать градусов выше нуля по Фаренгейту^[38] – такая жара в июле случается раз в пятьдесят лет. Всякий оказавшийся здесь в такое пекло без воды имеет несколько вариантов существования. Можно попробовать найти тень, которая, если вам повезет, понизит уровень обезвоживания примерно на пятнадцать процентов. Или можно просто присесть отдохнуть, вместо того чтобы идти, этим вы сэкономите около сорока процентов. Но температура земли здесь вполовину выше температуры воздуха. Идеальным выходом было бы найти место в тени, которое висело бы над землей.

Если очень повезет и найдется такое место и у вас хватит ума не снимать одежду, тем самым сохраняя еще двадцать процентов влаги, тогда без источника воды вы протянете, самое большее, два дня при температуре сто двадцать градусов. Если не все сложится так хорошо, то будете потеть, выделяя две пинты воды в час. В результате неполучения равного количества жидкости в вашем организме начнется процесс обезвоживания. Появится тошнота, так как испарится пять процентов массы тела. Когда исчезнет десять процентов, появится дрожь в руках и станет труднее дышать. Из-за потери жидкости кровь сгустится и сердцу будет все сложнее выталкивать ее в конечности. Где-то между потерей пятнадцати и двадцати процентов воды вы умрете.