Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези 8 страница

Поцелуй длится недолго, но достаточно, чтобы можно было разделить его на несколько этапов – сперва соприкосновение, затем погружение и исследование, языки их встречаются, дыхание смешивается, и вот, когда они достигают полной близости, так что накал страсти зашкаливает, она прерывает поцелуй и, прижавшись губами к его уху, шепчет пылко, вся дрожа:

– Спасибо… Я так тебе благодарна! – Затем она встает, собирает свою сумочку, свой портфель, печально улыбается и говорит: – Мне нужно идти.

– Подожди! – Он хватает ее, но она высвобождается.

– Прости, – произносит она. – Но я должна… прямо сейчас. Прости меня.

И она уходит, быстро направляясь к выходу, не оставляя ему никакой надежды на продолжение, покидает его возбужденным, когда он еще пытается осмыслить и взвесить то мгновенно запечатленное воспоминание о поцелуе, оценить его нежность и хрупкость, определить по некой шкале степень чувственности, догадаться о его значении, и к тому времени, когда он закончил размышлять обо всем этом и осознал ту истину, что она в самом деле недвусмысленно ушла, и решил побежать за ней – она уже за дверью. Когда он добирается до выхода и плечом распахивает дверь, Алисия уже в двадцати пяти – тридцати футах от него, она быстро идет по тротуару между припаркованными машинами и витринами магазинов, мимо какого-то затененного портала, он уже собирается позвать ее по имени, как она ступает в залитое светом место у витрины кафе, и он замечает, что на ней – голубые туфли. Из бледно-голубого блестящего шелка, по форме они точно такие же, как та половинка туфельки, оставленная на барной стойке. Если она и в самом деле все еще там. Теперь он в этом не уверен. Может, она ее забрала? Вопрос этот приобретает очень странный, пугающий смысл, он возник из-за страшного подозрения, которое невозможно полностью отбросить, и какое-то мгновение он разрывается между желанием рвануть за ней и стремлением вернуться назад в бар и поискать туфельку. В конечном счете вот что важно: выяснить, забрала ли она с собой туфельку, и если да – исследовать ее поступок, разгадать его. Так вышло, поскольку она решила, что это – подарок, или из-за того, что ей страстно захотелось обладать этой вещью, возможно, для удовлетворения какой-то неестественной невротической потребности, и она не удержалась и решила во что бы то ни стало выкрасть туфлю, сбить его с толку своим поцелуем и смыться прежде, чем он поймет, что вещица пропала? А что, если – и это предположение грозит завладеть им – туфелька принадлежала ей с самого начала? Чувствуя себя глупо, но еще не веря в собственную глупость, он видит, как она сходит с обочины тротуара у следующего перекрестка и пересекает улицу, становясь все меньше и меньше, пока не теряется среди других прохожих. Поток машин скрывает ее из виду. Все еще прикидывая, не догнать ли ее, он стоит там с минуту или около того, размышляя о том, что, может, ошибочно истолковывал все насчет нее. Холодный ветер, словно шарф, оборачивается вокруг его шеи, а влага с мостовой впитывается в носок через дырку в правом ботинке. Прищурившись, он смотрит вдаль за перекресток, безуспешно пытаясь определить расстояние, затем, отказавшись следовать последнему порыву, распахивает настежь дверь «Голубой Леди». Из бара наружу вырывается вихрь голосов и музыки, и мчится мимо него, словно дух вечеринки, покидающий место действия, Бобби входит внутрь, хотя сердцем чувствует – туфелька пропала.

Бобби утратил свой иммунитет к инфекциям эпицентра. Наутро он чувствует себя отвратительно. Его замучила лихорадка, от чего кости стали как стекло, пазухи наполнены гноем, кашель проникает глубоко в грудь и раздирает на части. Пот – желтый и кислый, мокрота – вязкая как творог. Следующие сорок восемь часов его занимают лишь две мысли. О лечении и Алисии.

Он видит ее перед собой сквозь жар, любая мысль оплетается ею, будто молекулярной цепочкой РНК, но он не имеет сил даже начать размышлять о том, что он думает и чувствует. Спустя еще пару ночей лихорадка отпускает его. Он приносит одеяла, подушку и апельсиновый сок в гостиную и устраивается на диване.

– Что, тебе лучше? – спрашивает сосед, и Бобби отвечает:

– Немного.

Чуть погодя сосед вручает ему пульт от телевизора и скрывается в своей комнате, где он проводит дни, играя в видеоигры. В основном это «Квейк». Из-за запертой двери доносятся рев демонов и треск пулеметов.

Бобби бездумно переключает каналы и останавливается на CNN, в кадре попеременно появляются панорама Зоны Ноль, снятая сверху, и студия, где привлекательная брюнетка, сидящая за дикторским столом, беседует с разными людьми – мужчинами и женщинами – о событиях 11 сентября, о войне, о ликвидации последствий. Послушав с полчаса, он приходит к выводу, что, если это все, что слышат люди – пустую, слезливую болтовню о жизни, о смерти, об исцелении, – они, должно быть, ничего не знают. Эпицентр выглядит как грязная дыра, где несколько желтых машин разгребают обломки, – но это не передает того ощущения, которое испытывает человек, находящийся внизу, на дне этой пропасти, и тогда кажется, что она глубока и вечна, как древний разрушенный колодец. Он снова щелкает пультом, находит фильм про старину Джека Потрошителя с Майклом Кейном в главной роли и, выключив звук, смотрит, как сыщики в длинных темных плащах спешат по тускло освещенным переулкам, а мальчишки, торгующие газетами, выкрикивают новости о последнем зверском убийстве. Он начинает соединять и сопоставлять все, что говорила ему Алисия. Все. От «Я только что с похорон», и «Все люди продолжают жить дальше, но я еще не готова», и «Поэтому я прихожу сюда… выяснить, чего мне недостает», до «Мне нужно идти». Ее преображение – действительно ли он видел это? Воспоминание об этом так невероятно, но ведь все воспоминания – нереальны, и в эту самую минуту он вдруг случайно понимает всем своим существом, кем и какой она была, и, забрав туфельку, позволившую ей осмыслить, что с ней произошло, она всего лишь вернула себе свою собственность. Конечно, все можно объяснить иначе и принять эти другие объяснения было бы весьма заманчиво: поверить, что она – просто ожесточившаяся карьеристка, которая решила отдохнуть от корпоративного здравомыслия, но, придя в себя и осознав, где находится, чем занимается и с кем этим занимается, она стащила сувенир и скрепя сердце вернулась в свой мир кликанья – писать электронные письма, создавать сети, рассылать бумаги, фьючерсные контракты на закупку пшеницы, пить мартини, где какой-нибудь шустрый симпатяга из рекламного бизнеса в итоге задрючит ей мозги и потом будет рассказывать о ней свои «сучка-умоляла-сделать-это» истории в тренажерном зале. Вот кем она была, в конце концов, как бы там ни было. Несчастной женщиной, обреченной следовать своему несчастливому пути, которой хочется большего, однако ей не понять, как так вышло, что она сама себя заточила. Но то, что раскрылось в ней во время их последней встречи в «Голубой Леди», саморазоблачительный характер ее превращения… искушение обыденным не способно затмить эти воспоминания.

Проходит целая неделя, прежде чем Бобби возвращается на работу. Он приходит поздно, когда уже стемнело, и включили прожекторы; у него почти созрело решение сообщить бригадиру о том, что увольняется. Он предъявляет свое удостоверение личности и спускается вниз, в яму, высматривая Пинео и Мазурека. Огромные желтые экскаваторы не работают, люди стоят группами, и Бобби сразу же понимает, что недавно нашли тело, только что завершились формальности, и у всех теперь перерыв перед тем, как продолжить работу. Он медлит, прежде чем присоединиться к остальным, стоит у стены из гигантских бетонных плит – разбитых и сложенных друг на друга под углом, таящих в себе гнезда полумрака – чем глубже, тем страшнее. Он стоит там около минуты, и вдруг чувствует, что она – за его спиной. Совсем не так, как в книге ужасов. Никакого могильного холода, вставших дыбом волос или завывающих голосов. Все так, как тогда в баре. Ее тепло, аромат духов, нервная сдержанность. Но эфемернее, слабее – это едва ощутимое присутствие. Он боится, что, если повернется, чтобы взглянуть, это нарушит их тончайшую связь. Да и вообще, вряд ли ее можно увидеть. Это же не реклама книжки Стивена Кинга, она не будет висеть в нескольких сантиметров над землей, выставив ужасные раны, что убили ее. Здесь – часть ее души, менее осязаемая, чем облачко дыма, менее различимая, чем шелест или шорох. «Алисия», – произносит он, и ее воздействие становится ощутимей. Ее запах усиливается, ее тепло становится явственнее, и он осознает, зачем она здесь. «Я понимаю, тебе пришлось уйти», – говорит он, и после этого она словно обнимает его – всем теплом приближается к нему. Он почти касается ее тугой талии, ощущает хрупкость ребер, мягкость груди, как бы ему хотелось побыть с ней наедине. Хотя бы один раз. Но не для того, чтобы обливаться потом и сквозь сон обещать что-то, теряя контроль над собой, затем взять себя в руки и с горьким чувством разбежаться в разные стороны. А потому, что в большинстве случаев люди лишь частично принадлежат друг другу – как это было с ним и Алисией в «Голубой Леди», когда они только поверхностно знали о друг друге, лишь в общих чертах, не считая некоторых подробностей. Они были похожи на двух забавных человечков в центре старой картины, написанной масляными красками, мысли которых направлены на что угодно, но только не на то, чтобы познать все, что следовало познать, – и если бы тогда они чувствовали то же самое, что сейчас, в эту минуту, они постарались бы понять все. Они постарались бы признать то, чего не существовало, например дым, застилавший глаза. Древнюю науку общения с душой, истины, уступающие старым, но вновь опровергнутым истинам. В освобождении от желаний рождается совершенная самоуглубленность. Они разговаривали бы друг с другом, они позабыли бы о городах и войнах… И это не губы ее он сейчас ощущает, но вспоминает душевное волнение, владевшее им, когда они целовались – странное сочетание замешательства и чувственности, – но на этот раз добавилось еще одно чувство, не такое пылкое. Удовлетворенность, думает он. Тем, что помог ей понять. Тем, что сам понял назначение своей коллекции реликвий и для чего он сблизился с ней. Судьба или случайное стечение обстоятельств – неважно, теперь ему все стало ясно.

– Ты, Бобби!

Это Пинео. Ухмыляясь, он идет к нему прыгающей походкой, от той враждебности, что он не скрывал в прошлый раз, когда они были вместе, нет и следа.

– Старик, выглядишь хреново, знаешь ли.

– В самом деле? – откликается Бобби. – Так и знал, что ты скажешь это.

– А как же иначе? – Пинео в шутку толкает Бобби кулаком в левый бок.

– Где Карл?

– Пошел покакать. А он ведь беспокоился о твоей заднице.

– Да уж, готов поспорить.

– Ладно тебе! Знаешь, у него что-то вроде отцовского чувства к тебе проснулось. – Пинео сдвигает брови, изображая Мазурека, передразнивая его восточноевропейский акцент: – «Бобби мне как сын».

– Вряд ли. Он только и делает, что говорит мне, какой я придурок.

– Так это ж по-польски «сын», старик. У них там старые громилы так воспитывают своих детей.

Когда они начинают пересекать яму, Пинео говорит:

– Не знаю, что ты сделал с «сучкой-калькулятором», старик, но она в баре так больше и не появлялась. Должно быть, ты уделал ей мозги.

Бобби вдруг приходит в голову, что Пинео, наверное, злился на него из-за того, что он торчал все время с Алисией, и считает его виноватым – ведь у них был тройственный союз, удача на троих, единство духа, а он все испортил. Если бы все было так просто.

– Что ты ей сказал? – допытывается Пинео.

– Ничего. Просто рассказывал о нашей работе.

Пинео вскидывает голову и смотрит на него искоса.

– Что-то ты мне заливаешь. У меня глаз наметан на эти дела, как у моей мамочки. Между вами что-то происходит?

– Угу. Мы собираемся пожениться.

– Только не говори, что трахаешь ее.

– Я и не трахаю ее!

Пинео указывает на него пальцем.

– Ну вот, видишь! Черт!

– Ну, ты сицилийский ясновидящий… Класс. Почему бы вам, ребята, не править миром?

– Поверить не могу: ты трахаешь эту «сучку-калькулятор»! – Пинео смотрит наверх на небо и смеется. – Старик, а ты вообще болел? Готов поспорить – ты всю эту чертову неделю проверял на прочность ее матрас!

Бобби лишь уныло качает головой.

– Ну и как тебе ее… яппи-штучка?

Бобби, уже в раздражении, бросает:

– Да пошел ты!

– Нет, серьезно. Я ведь вырос в Квинсе, без родительского внимания. Какая она? Надевает высокие сапоги и фуражку? А плетка у нее есть? Хотя нет, это напоминало бы ей о работе. А она…

Один из экскаваторов запускает мотор, рычит как тиранозавр, земля дрожит, и Пинео приходится повысить голос, чтобы Бобби его услышал.

– Она ведь сладенькая была, правда же? Научи меня любить, милый, милый. Точно маленькая девочка, прочитала все книжки и не поняла, о чем они, пока не появился ты и не спустил курок. Да… и вот уже нет той маленькой девочки, и она тащится от твоей задницы. Теряет голову, трахается вовсю.

Бобби вспоминает увиденное преображение – не ту его часть, когда Алисия поразила его своей неземной красотой, и засияли лучи ее души, – а самое мгновение перед тем, как она поцеловала его, – изумление, застывшее на ее лице, и тогда он понимает, что Пинео, невольно конечно, указал своим грязным, циничным, вульгарным пальцем чертова умника на то, что Бобби до сих пор еще не вполне уловил. На то, что она действительно пробудилась не только из-за сложившихся после смерти обстоятельств, но ради него. Что она перед смертью вспомнила, кем ей хотелось быть. Может, даже не «кем». Скорее «как». Как ей хотелось чувствовать, как ей хотелось жить. Как она надеялась, что жизненный путь ее будет ярким, не таким уж просчитанным. Осознав это, он понял, чему его не научила смерть тысяч людей. Точной мере его личной потери. И нашей. Смерти одного человека. Все люди – Иисус и Бог в Своем сияющем жарком пламени, свет, куда они устремляются. Любовь в круговороте.

– Да, все как ты сказал, – говорит Бобби.

Стив Разник Тем
Кость

Рассказы Стива Разника Тема публиковались во множестве антологий, в том числе в «Gathering the Bones», «Thirteen Honors», «Dark Tenors 3» и в предыдущих выпусках «The year's best fantasy and honor», а также в целом ряде журналов. Кроме того, у Тема вышло два сборника: «Городская рыбалка» («City Fishing») и «На дальнем берегу озера» («The Far Side of the Lake»). В 2001 году его новелла «Человек на потолке», написанная в соавторстве с женой, Мелани Тем, удостоилась Всемирной премии фэнтези в номинации «Лучшая новелла», а в 2002 году плод их соавторства, мультимедийный СД «Коробочка воображения», получил премию имени Брэма Стокера за достижения в альтернативных жанрах.

Самые свежие произведения Тема – это его роман «Книга дней» («The Book of Days») и антология «Воспоминание о мире» («The World Recalled»). Не так давно его рассказы и стихи публиковались в «Argosy», антологии «Дьяволово вино», антологии в честь Чарлза Гранта «А теперь тихо» и в антологии «Множество лиц Ван Хелсинга».

Стихотворение «Кость» впервые было опубликовано в составе сборника С. Р. Тема «Лечебница для гидроцефалов».

Вот, это твердая мира часть,

Все, что есть у тебя, все, за что держишься ты,

Вертикальная клетка,

Что препятствует внутренним органам

Совершить суицидальный побег.

Ловушка для боли,

Аккуратное хранилище для секретов,

Вместилище звезд.

Но эта твердая часть

На свете будет дольше, чем ты.

Будучи костью,

Не сохранит она сходства

С тем одеяньем, что болталось на ней.

Эта кость станет гравием, галькой,

На которой внуки твои

Оцарапают все коленки.

А жизнь твоя станет сном.

Давним сном.

Полузабытым, туманным.

Он проплывает

По их сновиденьям.

Лэрд Баррон
Старая Виргиния

Лэрд Баррон родился на Аляске. Профессиональный погонщик собачьих упряжек стал писателем, его короткие фантастические рассказы появлялись в основном в «The Magazine of Fantasy & Science Fiction». Он также является автором стихов, издававшихся в нескольких выпусках «Year's Best». Сейчас мистер Баррон проживает в Олимпии, Вашингтон.

Ужас, которым пропитана «Старая Виргиния», долго не позволит выбросить этот рассказ из головы. Впервые он был напечатан в февральском выпуске «The Magazine of Fantasy Science Fiction».

На третье утро я обнаружил, что кто-то вывел из строя грузовик. Все четыре колеса оказались спущенными, а мотор разбитым. Прекрасная работа. Я вышел из домика, чтобы посмотреть на рассвет и облегчиться в ближайших кустах. Было холодно, и воздух оставлял во рту привкус металла. Над далеким темным лесом позади домика сияло несколько звездочек. Разбитая колесами дорога пересекала заболоченное поле и уходила в бесконечность. Глубокую тишину нарушало только ровное гудение дизеля под дровяным навесом.

– Ну вот и началось, – сказал я.

Прикурив «Лаки Страйк», я отметил, что сбываются мои пессимистические ожидания. Красные отыскали наше скромное лесное убежище. А может, один из моих парней играет на два фронта. Это сильно осложнило бы наше положение.

Люди и так уже нервничали: Дэвис клялся, что слышал шепот и хихиканье за стальной дверью после отбоя. А еще он слышал, что один из докторов болтал на иностранном языке. Чепуха, конечно. Тем не менее солдаты были на взводе, а теперь еще и это.

– Гарланд? Ты здесь?

С крыльца меня негромко окликнул Хэтчер, и я увидел его высокий тонкий силуэт.

– Здесь, здесь.

Я подождал, пока он не подошел к грузовику. Хэтчер подчинялся непосредственно мне и был единственным членом отряда, с которым мне приходилось работать раньше. Он обладал твердым характером, был компетентным во многих вопросах и всего на десять лет моложе меня, хотя и вдвое старше любого из остальных людей в отряде. Если кто-то и работал на красных, я молил Бога, чтобы это оказался не он.

– Полагаю, нам придется ходить пешком, – прокомментировал он ситуацию после короткого осмотра машины.

Я протянул ему пачку, и Хэтчер молча закурил.

– Кто дежурил последним? – спросил я немного погодя.

– Ричарде. Он не докладывал ни о каких происшествиях.

– Конечно.

Я посмотрел на дальний лес и задумался, не наблюдают ли за нами противники. Что они могут предпринять дальше и как мне реагировать? Вспомнились неудачи в туманных горах Кубы в 1953-м, и противный холодок напряг мышцы у основания шеи. Те события происходили шесть лет назад, а в нашем деле человек с возрастом лучше не становится.

– Как они смогли нас отыскать, Хэтч? – спросил я.

– Утечка могла произойти в конторе Штраусса. Красные разрабатывают те же самые программы. Информация о наших успехах могла наделать много шума по ту сторону занавеса…

Внезапно эта командировка перестала казаться мне детской забавой.

Проект ТАЛЛХАТ принадлежал Фирме, но начальник секретного оперативного отдела доктор Герман Штраусс настолько не хотел привлекать внимания, что инструктировал нас у себя дома. И вот мы оказались в дебрях Западной Виргинии с заданием охранять двух его персональных помощников, которые проводили специфические эксперименты над дряхлой, выжившей из ума старухой. Доктор Портер и доктор Рили были здесь главными. До тех пор пока они не соберут необходимые данные, связь с внешним миром была под запретом. По возвращении в Лэнгли все доклады должны быть представлены доктору Штрауссу. Даже в самом ЦРУ о проекте не знала ни одна душа.

Подобные задания не были моей специальностью, но мне наскучила бумажная работа, и я признавал авторитет Штраусса. Почему именно я? Подозреваю, только потому, что Штраусс знал меня еще с прошлой войны. И еще он знал, что я давно не у дел. Возможно, таким образом он хотел, чтобы я снова почувствовал себя нужным. Теперь, глядя на разбитый грузовик и оценивая дальнейшие перспективы, я стал склоняться к мысли, что старина Герман просто решил пожертвовать мной.

Я затушил окурок и принял несколько неотложных решений.

– Как только рассветет, мы прочешем всю местность вокруг домика. Ты возьмешь Роби и Нейла и отправишься на юг. Я пойду на север с Доксом и Ричардсом. Дэвис останется охранять дом. Будем искать следы в радиусе четверти мили.

Хэтчер кивнул. Он не стал заострять внимание на слабом месте моих распоряжений: а вдруг именно Дэвис переметнулся в другой лагерь? Вместо этого он махнул рукой в сторону леса:

– А как насчет экстренной эвакуации? До ближайшей трассы около двадцати миль. Мы могли бы добраться туда за несколько часов. По пути сюда я видел несколько ферм. На одной из них наверняка найдется телефон…

– Хэтч, они не зря вывели из строя грузовик. Наверняка они ждут, что мы пойдем пешком. Кто знает, какие сюрпризы встретятся нам по пути к трассе? Пока мы останемся здесь, под прикрытием стен. Если станет хуже, станем прорываться врассыпную. Может, одному посчастливится добраться до штаба.

– Как поступим с Портером и Рили?

– Пока дело касается только нашей безопасности. Посмотрим, что нам удастся обнаружить, а потом я сообщу новости нашим докторам.

Мое участие в проекте ТАЛЛХАТ начиналось вполне невинно, если такое слово применимо к любой из затей Фирмы. Телеграмма нашла меня на пустынном побережье, где я слонялся без дела. Из Виргинии за мной пришла машина Штраусса. Предстоящая работа сулила немалые деньги. Кроме того, во мне проснулось любопытство – с момента последней встречи с Германом прошло уже немало лет.

За превосходным обедом в его легендарном поместье в окрестностях Лэнгли директор Штраусс признался, что ему потребовалось мое хладнокровие. Сказал, что нужен человек в возрасте, способный сохранять самообладание. Да, он все превосходно рассчитал.

А еще он так метко выразился: «Суньте его руку в огонь, и этот хладнокровный мерзавец даже глазом не моргнет». Обо мне и раньше так говорили – лет тридцать назад. До того, как морщины испещрили мое лицо, а артрит скрючил пальцы. До того, как я оглох на левое ухо и потерял почти все зубы. До того, как землетрясение 1989 года поселилось в моих руках и заставило их дрожать. Трудно сохранять самообладание, если вынужден каждый час опорожнять мочевой пузырь. Тоже мне, герой войны, легенда Фирмы.

«Послушай, Роджер, я не собираюсь вспоминать о Кубе. Это слишком давняя история, парень».

Да, сидя за столом напротив Штраусса в его загородном доме, с парой порций виски в желудке, было так легко поверить, что все мои грубейшие просчеты забыты. Можно было поверить, что разрушительное влияние прожитых лет – всего лишь иллюзия, сфабрикованная злобными завистниками, непременными спутниками каждого выдающегося человека.

Когда-то я был выдающимся человеком. Ветеран даже не одной, а двух мировых войн. Награжденный медалями, прославленный, внушающий страх. И Штраусс, честнейший человек с голубыми глазами, внушил мне, что былое величие не исчезло. Он наклонился вперед и спросил: «Роджер, ты когда-нибудь слышал о МКУЛЬТРА?»

И тогда я забыл о Кубе.

Ребята надели охотничьи куртки, чтобы уберечься от утренней прохлады, и с заряженными на случай недружественных контактов автоматами прочесывали окрестности до полудня. Бесполезно. Все обнаруженные следы принадлежали только оленям и кроликам. Большая часть листвы уже устилала землю красно-желтым ковром, моросил дождь, с черных веток капала вода. Попрятались даже птицы.

Я наблюдал за Доксом и Ричардсом. Докс, невозмутимый широколицый славянин, медленно передвигал ноги в тяжелых солдатских ботинках и был полностью поглощен выполнением задачи, которую я перед ним поставил. Он был очень похож на трактор – слишком прост, чтобы выполнять другие задания Фирмы, кроме чисто силовых, и вряд ли годился на роль русского шпиона. Он мне нравился. Ричард – стройный блондин, обладает всеми качествами члена Лиги Плюща, изрядной долей цинизма и зачатками садизма. Он наверняка устроит тех передовых деятелей, которые вознамерились перестроить Фирму после неизбежной отставки президента Эйзенхауэра. К Ричардсу я не испытывал ни любви, ни доверия.

В Фирме готовилась большая чистка, и люди, подобные Ричардсу, собирались отправить на свалку истории всех ископаемых вроде меня. В некотором роде это было бы логично. Неприятности начались на самом верху, сразу после того, как старина Айк получил удар. Вопреки официальным заверениям, от его прежней власти главнокомандующего осталась одна оболочка. Ближайшие сподвижники заметили трещины в пьедестале и бросились на защиту его и без того пошатнувшегося авторитета. Преданные Фирме люди сомкнули ряды в попытке восполнить тающие способности президента и скрыть его рассеянность при помощи массового выпуска карикатур на Дика Никсона. Они пристально следили за его поведением на публике и всегда были готовы прийти на помощь в случае каких-нибудь сомнительных поступков. Не слишком выгодная ситуация для ветеранов по сравнению с положением молодых кадров разведки.

Вряд ли задание, которое мы сейчас выполняли, привлекало ричардсов нашей Фирмы. Они предпочитали возмещать свои потери, круша черепа и перерезая глотки противникам. Такова объективная реальность, определяющая будущую линию поведения разведки Соединенных Штатов.

Мы продолжали бесплодные поиски, пока домик не превратился в неясное пятно. Здание было построено на границе веков, и, как мне показалось, Штраусс приобрел его за гроши. Уединение вполне соответствовало его мерзким замыслам. Облака сегодня буквально цеплялись за верхушки деревьев, но в разрыве между тучами я заметил отдаленную вершину. Невысокая покатая гора под названием Барсучий Холм. Там должны быть заброшенные шахты и полуразвалившиеся строения, заржавевшие части механизмов вдоль дороги. Густые леса. Заросли ежевики и бурелом. Никто не забредет сюда еще долгие годы. И не появлялся уже давно.

С Хэтчером и его людьми мы встретились в хижине. Они тоже не нашли никаких улик. Одежда промокла, настроение было хуже некуда, хотя молодежь проявляла некоторые признаки волнения – бойцовые псы, рвущиеся в драку.

Никто из них не был на войне. Я проверял. Почти все вместо Корен посещали колледж. Даже Доке был освобожден от призыва из-за плоскостопия. Они не были на Сомме в 1916-м, не были в Нормандии в 1945-м, не были на Кубе в 1953-м. Они не видели того, что довелось повидать мне. Их страхи были мелкими, рожденными скорее неопределенностью, а не реальной угрозой. Они поглаживали свои автоматы и глупо ухмылялись.

Как только посты снаружи заняли свои места, я удалился в уборную опорожнить кишечник. Нелегкая выдалась прогулка. Я вспотел и весь дрожал, так что понадобилось несколько минут, чтобы сосредоточиться. Колени горели огнем, так что я натер их мазью и почувствовал во рту ее чесночный привкус. Потом стер капли дождя с очков, проглотил таблетку нитроглицерина и почувствовал себя в сто раз хуже, чем обычно.

Десять минут спустя я пригласил доктора Портера для разговора на заднее крыльцо. Дождь разошелся вовсю, и его шорох заглушал голоса, не давая стоящему на посту под дубом Нейлу услышать ни слова.

Внешне Портер походил на лысую ящерицу, только на голове сиял медный ободок, от которого к нагрудному карману тянулись два провода. Белый халат был усеян брызгами и пятнами. Пальцы на руках приобрели голубовато-серый оттенок от мела. Вокруг него распространялся запах антисептика. Мы не были друзьями. Он относился к нам как к банде головорезов, предназначенных для обеспечения безопасности его грандиозного исследования.

Я обрисовал ситуацию, но мои известия не произвели никакого впечатления.

– Как раз для этого Штраусс вас нанял. Разбирайтесь сами, – сказал он.

– Да, доктор. Как раз этим я и занимаюсь. Но мне кажется, вы должны знать, что ваша работа может оказаться под угрозой, если активность противника возрастет. Возможно, нам придется эвакуироваться.

– Как найдете нужным, капитан Гарланд. – Он мрачно усмехнулся. – Вы проинформируете меня, когда наступит такая необходимость?

– Обязательно.

– Тогда я предпочел бы вернуться к работе, если вы закончили.

Его тон не оставлял в этом никаких сомнений.

Но я продолжал, скорее всего, просто назло.

– Меня разбирает любопытство, над чем вы, парни, трудитесь. Как продвигается эксперимент? Многого достигли?

– Капитан Гарланд, вам не положено задавать никаких вопросов.

Доктор снова невесело улыбнулся и еще больше стал похож на змею.

– Может, и так. К несчастью, осмотр местности не дал результатов. И я не знаю, кто и с какой целью вывел из строя транспортное средство. Не знаю, чего еще ожидать. Любая информация о проекте может оказаться полезной.

– Я уверен, доктор Штраусс сообщил вам все, что считал нужным.

– С тех пор многое изменилось.

– ТАЛЛХАТ – секретный проект. Вы должны только обеспечивать безопасность. У вас нет соответствующего допуска.

Я вздохнул и зажег сигарету.

– Кое-что мне все же известно. МКУЛЬТРА – кодовое название для органов Фирмы. Вы, ребята, психиатры, и играете с разными сильнодействующими средствами – ЛСД, гипноз, фотокинез. Черт побери, мы предполагали использовать это дерьмо против Батисты.^[10] Так и было?

– Верно. Вы не находите, что Кастро имел слишком большой успех? – Глаза Портера оживленно блеснули. – Так в чем проблема, капитан?

– Проблема в том, что КГБ разрабатывает примерно те же программы. И гораздо успешнее, если верить сплетням в Лэнгли.