Ок. 1040-1116; епископ Шартрский, церковный деятель и писатель

3. Суккуб (succubus) - букв. "лежащий снизу" (позднелат.), т. е. совратитель мужчин, человек или (чаще) женщина-демон; содомит (по библейскому городу Содому) - общий термин для людей, подверженных разнообразным сексуальным извращениям (мужеложству, скотоложству и пр.).

4. Пьер Абеляр (lO79 - 1142) -крупнейший философ и теолог XII в., автор книги воспоминаний "История моих бедствий". Взгляды и стиль поведения Абеляра нашли упорного врага в лице св. Бернара.

В данном случае слово магистр употребляется в смысле наставник.

Диоцез - епархия, епископский округ.

Существуют в принципе два рода церковного отлучения - полное извержение из лона Церкви (связанное часто с наложением анафемы) и обсуждаемое здесь отлучение от Таинств (запрещение, интердикт), обычно имеющее временный, дисциплинарный характер. Однако грань между двумя отлучениями нередко была весьма зыбкой.

Наследницей была старшая из дочерей Балдуина П - Мелюзина (вероятный прототип одноименной женщины-оборотня средневековых легенд). Брак с ней состоялся и принес Фульку иерусалимскую корону, а также двух сыновей - будущих королей Балдуина III и Амальрика I.

9. Всякий дар совершенен (лат.) - новозаветный библейский афоризм (Послание ап. Иакова, 1, 17), обычно цитируемый в усеченном виде; в славянском тексте - "Всякое даяние благо". Подлинный смысл этого места Священного Писания - не в том, что всякий дар хорош, а в том, что всякий хороший дар - от Бога.

Т.е. их неприкосновенность гарантировалась Церковью.

От коего последовали и основание ордена, и первые благодеяния (лат.).

И мы должны довериться вашей честности, вполне того заслуживающей (лат.).

Понизив голос и без звона колокольцев (лат.). На Западе колокольчики традиционно используются для привлечения внимания молящихся к наиболее торжественным моментам богослужения.

ГЛАВА IV

Французский устав

Французский перевод устава имеет явную связь с буллой "Omne Datum Optimum". Он не может быть датирован более ранним периодом, так как признает существование братьев-капелланов, буллой установленных. С другой стороны, предположение о дате появления перевода ограничено тем, что в нем не упоминается герб с красным крестом, дарованный рыцарям Евгением III (1145-1153). Это произошло, когда Папа присутствовал на генеральном капитуле в Париже в 1147 г. При последующих изменениях и дополнениях к французскому уставу вопрос о символике обсуждается постоянно, касаясь одежд, плащей и саванов. Кроме того, внимательное исследование сборника булл убеждает в том, что любая привилегия, предоставленная тамплиерам папской буллой, имела непосредственное применение. Когда мы читаем, что "эти статуты могут быть изменены только магистром с согласия его капитула", то это значит, что члены капитула уже имели намерение так поступить. Тамплиеры освобождались Папой от вмешательства какого бы то ни было духовного или светского лица потому, что не хотели выносить изменения на утверждение патриарха Иерусалимского, которому Собор вверил нечто вроде опеки над орденом Храма. Впрочем, эти изменения, введенные во французскую версию, имеют ту же цель, что и булла "Omne Datum" - освободить тамплиеров от всякой власти, кроме власти Папы.

Латинский устав можно пересказать вкратце; французскую же версию должно видеть целиком из-за свежести и наивности еще несовершенного языка, которым она изложена. Исключение составляют несколько изменений, смелых и первостепенных по значению, где версия достаточно точно следует латыни, хотя переводчик время от времени ошибается. Однако статьи следуют без разбора одна за другой, даже не в той последовательности, которая соблюдена латинским уставом.

Французский перевод открывается вдохновенным:

Вы, отказавшиеся от своих собственных желаний, и вы, прочие, служащие Царю Всевышнему с лошадьми и оружием во имя спасения своих душ, учитесь повсюду с чистым рвением слушать заутреню и службу целиком, согласно каноническому порядку и обычаю наставников монашества святого града Иерусалима.

О достопочтенные братья, с вами пребывает Бог уже за одно то, что вы дали обещание навеки пренебречь сим обманчивым миром ради любви к Богу и презрели свои телесные муки. Вкушающие тела Господня, насыщенные и наставленные повелениями Господа Нашего, да не устрашится после Божественной службы ни один из вас битвы, но пусть каждому будет уготован венец <...> [87]

И тотчас следует текст о принятии братьев в Дом ордена Храма:

Ежели какой-нибудь мирской рыцарь или другой человек желает расстаться со скопищем бедствий и уйти от мира, и избрать общинную жизнь, ни в коем случае не соглашайтесь тотчас же принимать его <...> Но прежде пускай будет он допущен в общество братьев, и пускай будет прочитан ему устав, и если магистру и братьям угодно будет его принять, соберите братьев в капитул и пред всеми пусть изъявит он свою чистосердечную волю, и свое желание, и свою просьбу. [88]

Здесь обнаруживается первое различие между латинской и французской версиями, ибо переводчик изымает срок послушничества, вменяемый латинским уставом. В действительности же во всей истории ордена Храма об испытательном сроке больше никогда не вспоминают, разве что для братьев-капелланов, по отношению к которым рыцари всегда проявляли недоверие.

Вторая статья - Отлученные братья - претерпела еще более решительное изменение, так как переводчик заменяет латинскую фразу "ubi autem milites поп excommunicates congregare audierint <...>" [*1] на ее противоположность - "туда, где как стало бы вам известно, собрались отлученные рыцари, мы и приказываем вам отправиться <...>". Конец статьи переведен слово в слово:

<...> и если отыщется кто-нибудь, желающий препоручить себя и присоединиться к ордену рыцарства в заморской стране, [*2] вы должны учитывать не столько мирскую пользу, сколько спасение его души. Мы приказываем вам принимать его при условии, что он приедет к епископу этой провинции и поведает ему свое намерение. И когда епископ его выслушает, и отпустит грехи, пусть он направит его к магистру и братьям ордена Храма, и если жизнь этого человека честна и достойна их, если он покажется добрым магистру и братьям, да будет он принят милосердно; а ежели он в это время умрет, то ввиду тревог и труда, кои ему пришлось претерпеть, пусть будет даровано ему благословение во братстве как одному из бедных рыцарей ордена Храма.

Таким образом, обязанность представиться епископу прежде, чем принести обет в ордене Храма, вменяется теперь только отлученным, для которых у епископа в некотором роде испрашивается прощение. Статья латинского устава "ut fratres Templi cum excommunicatos non participentur" [*3] проявляется теперь как продолжение другой, но изложенной следующими словами: "Никаким иным образом братья ордена Храма не должны общаться с людьми, которых провозгласили отлученными". Оба изменения введены с большой ловкостью, нисколько не расстраивая первоначальный текст. [89]

Здесь обнаруживаются истоки двух сил, просуществовавших так же долго, как и сам орден. Тамплиеры всегда боролись за освобождение от епископской власти. Равным образом, они постарались привлечь в свой орден отлученных от Церкви, готовые, в согласии со своим призванием, покрыть их грехи сиянием белого плаща. Они добились также права хоронить тела проклятых на своих кладбищах: когда граф Эссекса Жоффруа де Мандевиль умер в 1143 г. отлученным, именно английские тамплиеры приняли и предали земле его тело.

Папы поддерживали тамплиеров против епископов, покуда их кощунства не стали чрезмерными. Им никогда не позволялось останавливать свой выбор на отлученных, что в некотором роде означало бы уступить им ключи святого Петра. Уже в 1144 г. булла Целестина II отмечает границу папских уступок: "Те, кто творит милостыню ордену Храма, будут ежегодно получать отпущение седьмой части своих прегрешений; если же им придется умереть без церковных обрядов и если они не будут отлучены, им не может быть отказано в церковном погребении". [90]

Хотя невозможно привести текст французского устава полностью, интересно рассмотреть некоторые из его статей:

О платьях братьев. Повелеваем, чтобы все платья братьев были бы во всякую погоду одного цвета, то есть белого или черного. И всем братьям-рыцарям зимой и летом мы разрешаем по возможности носить белые плащи. И никому другому, кроме вышеназванных рыцарей Христа, носить белый плащ не позволено: пусть те, кто покинул эту мрачную жизнь, примерив белые одежды, считают себя связанными со своим Создателем. Что означает белизна и полное целомудрие? Целомудрие есть уверенность в телесной храбрости и здоровье. [91]

Если в то время, когда была написана французская версия, на плащах уже был красный крест над сердцем, почему о нем не идет здесь речь? "Белое ради невинности и красное для мученичества", - как скажет Жак де Витри.

Но платья эти должны быть без каких-либо излишеств и безо всякой гордыни. И также мы постановляем, чтобы ни один брат не носил ни меха, ни шкуры на своем платье или на любой иной вещи, принадлежащей лично ему, даже на своем одеяле, за исключением шкуры ягненка или овцы. И такого вида мы приказываем придерживаться всем, дабы каждый мог легко одеться и раздеться, обуться и разуться. А смотритель одежд [Drapier] или тот, кто вместо него, обязан усердно заботиться, уповая на вознаграждение от Бога, обо всех вышеупомянутых вещах, чтобы око завистников и недоброжелателей не смогло бы обнаружить в выданных платьях ничего, что способно вызвать порицание: чтобы были они не слишком длинные, не слишком короткие, но по росту тех, кто должен их носить; и раздавать их надо сообразно количеству каждого платья <...> [92]

Среди прочего мы с милосердием постановляем, чтобы ввиду великого зноя и жары, которая стоит в странах Востока от Пасхи до дня Всех Святых, по милости, а вовсе не по праву, каждому брату, желающему ею воспользоваться, было выдано легкое платье из льняного полотна <...> [93]

И смотритель одежд должен заботиться, чтобы братья были разумно причесаны, так, чтобы могли без помехи смотреть вперед и назад; и также мы им строго приказываем носить бороду и усы, дабы никакое порочное излишество не могло быть замечено на их лице. [94]

Как они должны есть. В палатах, а лучше бы сказать, в трапезной, они должны есть все вместе. Но поскольку вы не приучены к знакам, употребляемым другими монахами, вам следует вежливо и потихоньку, со всем смирением, покорностью и почтительностью, справиться о вещах, знание которых могло бы оказаться необходимым вам за столом <...> [95]

Удальрик Клюнийский сообщает нам, какими были знаки, употребляемые монахами его монастыря [96]. Их было приблизительно тридцать, ибо у клюнийского стола не было недостатка в разнообразии. От достаточно простых - сделать двумя и большим пальцем круг, чтобы попросить хлеба, "потому что хлеба обыкновенно круглые"; пососать мизинец, чтобы потребовать молока; облизать палец, чтобы получить меда; для рыбы - имитировать рукой движения плавников в воде; и, наконец, мы подходим к таким усилиям воображения, как: "Чтобы получить блинов (crepes), захватите свои волосы в кулак, как если бы хотели завить (creper) себе вихор". [*4]

Как братья должны передвигаться. Подобающее дело для всех братьев <...> соблюдать сгрогое повиновение своему магистру <...> Ради этого просим рыцарей, которые отказались от своих собственных желаний, и всех прочих, кои служат временно, не позволять себе отправляться ни в город, ни в поселение без разрешения магистра или того, кто несет эту службу, за исключением одной ночи у Гроба и в местах моления/ находящихся в стенах града Иерусалима. И сюда два брата могут пойти вместе и иным образом, иначе, чем они ходят днем или ночью. И когда они станут на привал, пускай ни один брат или оруженосец, или сержант не ходит без разрешения, как сказано выше, в палатку другого брата, воспользовавшись случаем с ним поговорить. Мы приказываем, следуя всеобщему совету, чтобы в Доме сем, устроенном Богом, ни один брат не сражался и не отдыхал по собственной воле, но по приказам магистра, пред которым должны склоняться все <...> [97]

Проступки. Если будь-какой брат, в беседе, в пути или как иначе, допустит небольшую провинность, он сам по собственной воле должен указать о своем проступке магистру и с истинной храбростью получить порицание. И если для него подобные дела не в обычае, пускай он понесет за это легкое наказание; но если проступок слишком серьезный, пусть он покинет общество братьев, не пьет и не ест ни за каким столом с ними, но пребудет совершенно один; и пусть подчинится милосердию и суду магистра и братии, дабы суметь спастись в Судный день. [98]

Об охоте. Мы сообща высказываемся против того, чтобы какой-либо брат охотился на птицу с другой птицей. Монахам подобает не предаваться своим наслаждениям, а внимать охотно приказам Бога и часто пребывать в молитвах <...>, чтобы ни один брат не допускал нарочно езды с птицей. Поскольку приличествует всякому монаху ездить просто и смиренно, не смеясь и не разговаривая много, но разумно и не крича слишком громко, специально приказываем всем братьям, чтобы они не отправлялись в лес ни с луками, ни с арбалетами охотиться на животных, ни с тем, кто это будет делать, - если только не из желания защитить его от неверных язычников. Вы не должны ни скакать за собаками, ни кричать, ни болтать, ни пришпоривать коня в жажде захватить дикое животное. [99]

О священниках и клириках, собирающих милостыню. Все дароприношения и все виды милостынь, каким бы образом ни были они принесены капелланам и клирикам, и прочим, временно собирающим милостыню, приказываем, по единодушию общего совета, передавать в [Дом ордена Храма]. Пускай слуги Церкви, следуя наказу Господа нашего, получают только пищу и платье и не позволяют себе иметь ничего другого, если только магистр по своей доброй воле не даст им оттуда в качестве милостыни. [100]

Итак - третье из главных различий между латинской и французской версиями; ибо французский перевод заменяет слова "капелланы, служащие в ордене", употребленное в общем смысле, на выражение "священники и клирики, временно собирающие милостыню". Это существенное различие указывает, что во время создания французской редакции предписание не должно было больше относиться к капелланам ордена Храма, составлявшим часть ордена.

И это возвращает нас к отправной точке, ибо капелланы были учреждены буллой "Omne Datum Optimum" 29 марта 1139 г., в которой тамплиерам по собственной воле было позволено изменять статуты, "соблюдаемые ими в течение некоторого времени и недавно записанные". Перевод устава был крайне необходим, - многие ли рыцари понимали латынь? Вполне можно предположить, что перевод датируется 1139-1140 гг. или немногим позже.

ГЛАВА V

"Похвала новому рыцарству"

Раз, второй и третий, мой дорогой Гуго, вы просили меня написать наставление для вас и ваших братьев и замахнуться на враждебных тиранов своим стилом, ибо копье запретно мне, — писал Бернар Клервоский Гуго де Пейену. — И вы заверили меня, что я был бы очень вам полезен, если бы оживил своими словами тех, кому я не могу помочь своей военной службой. Некоторое время я медлил с ответом вам — не потому, что не оценил вашей просьбы, но дабы суметь удовлетворить ее, насколько сие в моих силах. По правде, я заставил вас ждать достаточно долго <...> и теперь моим читателям судить меня, хотя и невозможно понравиться всем.

Новое рыцарство возникло на Земле Воплощения. Оно ново, говорю я, и еще не подвергнуто испытанию в мире, где ведет двоякую битву — то против врагов плоти и крови, то против духа зла на небесах. И то, что рыцари сии сопротивляются силою своих тел врагам телесным, я полагаю неудивительным, ибо не считаю это редкостью. Но когда они ведут войну духовными силами против пороков и демонов, я назову сие не только чудесным, но достойным всяческих похвал, расточаемых монахам <...> Рыцарь, который защищает свою душу доспехами веры, подобно тому, как облекает свое тело в кольчугу, и впрямь есть [рыцарь] без страха и упрека. Вдвойне вооруженный, он не боится ни демонов, ни людей. Конечно, тот, кто желает умереть, не боится смерти. И как бы побоялся умереть или жить тот, для кого жизнь есть Христос, а смерть — вознаграждение? Вперед же, рыцари, и разите с неустрашимой душой врагов Христа, с уверенностью, что ничто не может лишить вас милости Божией. [101]

Задача св. Бернара бьша довольно деликатной: каноническое право, как и народное мнение, запрещало монахам проливать кровь и рассматривало акт умерщвления, даже в сражении, как убийство. Но тамплиеры были одновременно рыцарями, призванными к войне, и монахами, подчиненными трем обетам. Бернару, таким образом, пришлось внести различие в их пользу между понятиями войны феодальной и войны святой, homiciddia [человекоубийство (лат.)] и malicidia [убиение зла (лат.)]. [102]

"Насколько же обеспокоены вы, мирские рыцари, трепещущие оттого, что одновременно отнимаете жизнь своего противника и жизнь своей души или губите собственной рукой тело и душу одновременно <...>" в то время, как крестоносец носит праведный меч Бога. Св. Бернар отталкивается от этих соображений, чтобы с пылом и самой едкой иронией бичевать мирское рыцарство:

Вы рядите своих лошадей в шелка и окутываете свои кольчуги каким-то тряпьем. Вы разрисовываете свои копья, щиты и седла, инкрустируете свои удила и стремена золотом, серебром и драгоценными камнями. Вы пышно наряжаетесь для смерти и мчитесь к своей погибели бесстыдно и с дерзкой заносчивостью. Эти лохмотья — доспехи ли это рыцаря или женские наряды? Или вы думаете, что оружие ваших врагов остановится пред златом, пощадит драгоценные камни, не разорвет шелк? К тому же, нам часто доказывали, что в битве необходимы три условия: чтобы рыцарь был проворным в самозащите, быстрым в седле, стремительным в атаке. Но вы, напротив, причесываетесь, как женщины, что мешает видеть; вы опутываете свои ноги длинными и широкими рубахами и прячете свои изящные и нежные руки в просторные и расширяющиеся рукава. И вырядившись таким образом, вы сражаетесь за самые пустые вещи, такие, как безрассудный гнев, жажда славы или вожделение к мирским благам <...>

Но не таковы тамплиеры:

Они выступают и являются по знаку своего командира; они носят одеяние, выдаваемое им, не стремясь ни к другим одеждам, ни к иной пище. Они остерегаются любого излишества в еде или одеждах, желая только необходимого. Они живут все вместе, без женщин и детей. И чтобы всего было достаточно в их ангельском совершенстве, все они живут под одним кровом, не имея ничего, что было бы их собственным, объединенные в почитании Бога своим уставом.

Среди них не найдут ни ленивых, ни праздных; когда они не на службе (что случается лишь изредка) или не заняты вкушением хлеба своего, воздавая благодарение Небесам, они занимаются починкой своих одежд или оружия, разорванных или искромсанных; или же они делают то, что их магистр им прикажет, или то, на что указывают им нужды их Дома. Ни один из них не является нижестоящим; они почитают наилучшего, а не самого знатного; между собой ведут себя учтиво и следуют заповеди Христа, помогая друг другу.

Дерзкие речи, ненужные поступки, неумеренный смех, жалобы и ропот, если они замечены, не остаются безнаказанными. Они ненавидят шахматы и кости; им отвратительна охота; они не находят обычного удовольствия в смешной погоне за птицами. Они избегают мимов, фокусников и жонглеров и питают отвращение к ним, к песням легкомысленным и глупым. Они стригут волосы коротко, зная, что, согласно Апостолу, [*5] мужчине не пристало ухаживать за своими волосами. Их никогда не видят причесанными, редко — умытыми, обычно — с всклокоченной бородой, пропахшими пылью, изможденными тяжестью доспехов и жарой <...> [103]

Этот грубоватый и нечистоплотный воин, противостоящий всем соблазнам Востока, быть может, никогда и не существовал за пределами воображения св. Бернара. Если первые Бедные рыцари и походили на него, то они уже не являлись образцом для Жоффруа Фуше, Осто де Сент-Омера, на равных общавшихся с самой высокой французской или нормандской знатью и вскоре ставших приближенными Людовика VII Французского и Генриха II Английского. Тамплиеры не были аскетами. "Memento Finis", [104] начертанное на форзаце их устава, может истолковываться двояко: "Думай о своем конце", — но также и "Думай о своей цели". Статуты являются трактатом о здравомыслии, ибо все должно делаться разумно (что равноценно — следуя Богу) и на благо Дома, но тем не менее — славно и достойным для ордена Храма образом.

Любопытно констатировать, что аббат Клервоский ничего не говорит о заботе о паломниках — первой заботе Дома, о которой тамплиеры никогда не забывали. "Мы не верим, чтобы верующие не знали, какое утешение и участие несут рыцари Храма беднякам, паломникам, нищим и всем тем, кто бы ни пожелал отправиться ко Гробу Господню <...>", — писал в это же время Эрлеберт Шалонский. [105] "Тамплиеры ухаживали за паломниками, как мать за своими детьми", — скажет два столетия спустя Жак де Моле. Но Бернар имеет в виду только святую войну, "хотя не было бы необходимости убивать язычников, если бы было возможно другим образом помешать им притеснять верующих". [106]

Что произошло с тамплиерами в Святой Земле за пятнадцать лет после Собора в Труа? Мы не знаем об этом почти ничего. Балдуин II устроил их в крыле своего дворца, древней мечети Аль-Аксар, которую христиане называли Дворцом Соломона. Его зять, Фульк Анжуйский, оставил им все здание, когда перенес свое жилище в Башню Давида.

В 1138 г. Робер де Краон и его сподвижники участвовали в битве при Такуа, [107] в которой погиб тамплиер Осто де Фоконбер из рода Сент-Омер. Несколько лет спустя Бернар Клервоский писал королеве Иерусалимской Мелизинде, дочери Балдуина II, которая осуществляла регентство при своем юном сыне Балдуине III:

Я удивлен, что уже давно не получаю от вас писем; но мой дражайший дядя Андре только что сообщил мне благоприятные новости о вас. Вы живете благостно и в мире, управляя своим имуществом и самой собою по совету мудрейших. Вы нежно лелеете братьев ордена Храма и относите их к числу своих друзей. Неизбежные опасности Святой Земли вы встречаете безбоязненно, мудро и предусмотрительно, по совету испытанных людей <...> [108]

Андре был братом Алеты де Монбар, матери Бернара; он стал сенешалем ордена Храма в 1150 г. (может быть, раньше) и магистром — в 1153 г. Андре должен был быть приблизительно того же возраста, что и его племянник, которого он пережил и который поддерживал с ним дружескую переписку.

Когда Бернар писал королеве. Святой Земле угрожали серьезные опасности. После смерти Фулька Анжуйского, мужа Мелизинды, корона досталась двенадцатилетнему мальчику. Регентша-мать Мелизинда, наполовину армянка, была чувственной и легкомысленной; вражда баронов раскалывала королевство. В то же время мусульман неожиданно возглавил грозный Зенги, атабек Мосула, первый из четырех великих вождей ислама, начавших джихад, священную войну до победы над христианами. [109] Франки называли его Кровавым, и прозвище ему соответствовало. Со времени смерти Фулъка в 1142 г. Зенги захватил графство Эдессу, которое не сумел защитить граф Жослен де Куртене. Именно потеря Эдессы вызвала второй крестовый поход.

Св. Бернар воспринял дело Святых мест как свое личное. Как и Петр Пустынник пятьюдесятью годами ранее, он прошел по всей Франции, проповедуя и воспламеняя сердца. На Пасху 1146 г., в Везеле, он "поднял Крест" перед Людовиком VII и Алиенорой Аквитанской, [*6] которые, вместе со всей французской знатью, дали обет отправиться в крестовый поход. Евгений III, своим избранием обязанный Бернару, способствовал ему индульгенциями и отпущением грехов. Когда император Конрад III дал понять, что уклоняется от участия в походе, Бернар отправился в Германию и почти силой вынудил его начать военные приготовления. [110]

На следующий год Евгений III прибыл в Париж. В аббатстве Сен-Дени перед алтарем король принял посох паломника и получил из рук Папы орифламму [111]. На пасхальную октаву [*7] (27 апреля) Евгений присутствовал на генеральном капитуле ордена Храма в их новом доме в Париже, где были король Франции, архиепископ Реймсский и многие другие прелаты. Собралось сто тридцать рыцарей, все облаченные в белые плащи. Магистр во Франции Эврар де Бар напомнил своим лучшим воинам, идущим в горы Киликии на помощь французским рыцарям, об опыте войны в испанской марке. Впечатление, производимое тамплиерами, видимо, было замечательным, ибо оборот "братья ордена Храма <...>, все облаченные в свои белые плащи" — повторяют многие хронисты, даже в официальных документах [112].

На этом капитуле Евгений III даровал тамплиерам право носить на левой стороне плаща, под сердцем, изображение алого креста "с тем, чтобы сей победоносный знак служил им щитом, и дабы никогда не повернули они назад пред каким-нибудь неверным". [113] Крест выкраивался из красной ткани и имел самую простую форму: "принадлежащие к ордену Храма носят его простым, алого цвета". [114]

Удивительное дело — к крестовому походу были готовы вовремя. Но чтобы избежать столкновений между французами и немцами и чтобы легче решить вопросы снабжения провиантом, две армии отбыли поочередно — одна за другой, с Конрадом Ш и его войском во главе. Они пошли старой дорогой крестоносцев, через Венгрию до Босфора, где состоялся традиционный спор с византийским императором. Тем не менее немецкие крестоносцы были уже в Анатолии, когда Людовик VII со своим войском прибыл в сентябре 1147 г. в Константинополь. Мануил Комнин, [*8] имевший виды на франкское княжество Антиохию и опасавшийся слишком могущественного Иерусалимского королевства, удвоил притязания и сам провоцировал нападение на свою столицу, чего, впрочем, опасался. В последовавших переговорах с французской стороны отличился Эврар де Бар.

Рассказ о крестовом походе Людовика VII дошел до нас от его секретаря Одона де Дёй, монаха аббатства Сен-Дени, отославшего свой дорожные записки аббату Сугерию. [115] Поначалу состоявший из предельно кратких записей, его рассказ, начиная с описания переправы через Босфор 26 сентября 1147 г., становится драматически насыщенным.

Он пишет:

Отсюда в Антиохию ведут три дороги различной длины и несхожего характера. Та, что ведет налево, — короче, ежели на ней не встречается препятствий, и чтобы ее пройти, требуется всего три недели. Она проходит через Иконий в двенадцати днях перехода, и пятью днями позднее приводит на землю франков, если не помешают турки. Крепкая и решительная армия могла бы пренебречь их многочисленностью, но более серьезным противником является снег. Дорога, ведущая направо, лучше обеспечена продовольствием и пастбищами, но небольшие бухты побережья делают ее в три раза длиннее, и зимой вместо турок следует опасаться водных потоков или снега. Средний путь удобнее двух других <...>

Немцы, шедшие впереди нас, разделились, и большая часть с императором Конрадом в роковой час двинулась левой дорогой к Иконию. Прочие отправились прибрежной дорогой с его братом [Отгоном Фрейзингенским], и последний был причиной всех наших бед. Нам же досталась средняя дорога, и невзгоды обеих сторон были для нас смягчены.

Когда мы, оставив слева город Никею, оказались близ озера, до нас дошли слухи, принесенные сначала греками, затем несколько рыцарей, посланных императором Конрадом к королю, рассказали нам, какой разгром принудил их укрыться в Никее. Мы были ошеломлены этим <...> [116]

По словам немцев, проводник-грек предал их. "Он сказал им взять, выезжая из Никеи, провизии на десять дней, так как по истечении этого времени они прибудут в Иконий. Когда сии дни и продовольствие истекли, они подумали, что их переход также закончится, но увидели, что заблудились в горах, простирающихся до бесконечности. На следующий, и до третьего дня проводник успокаивал их, увлекая все дальше и дальше в горы", пока на вершинах не появились турки и не начали осыпать их стрелами. Немецкие крестоносцы, изголодавшиеся, измученные неуязвимыми лучниками, плачевно ударились в бегство, оставляя за собой горы трупов. Тридцать тысяч погибли от голода или турецких стрел.

Людовик и Конрад встретились в замке Эссерон, и император настоял, чтобы крестоносцы двинулись по прибрежной дороге, которую он считал более легкой.

Король был привлечен этими речами, более соблазнительными, нежели справедливыми, в результате чего мы потратили три дня, чтобы добраться до Деметриады, коей наши авангарды достигли менее чем за день, следуя по правой дороге <...> Нам повстречался извилистый и очень быстрый поток, который пришлось переходить восемь или девять раз в один и тот же день. Малейший дождь вздул бы его до такой степени, что отрезал бы нам и продвижение вперед, и отступление, вынуждая нас дожидаться смерти, оплакивая на каком-то повороте дороги свои грехи. Потом мы обнаружили маленькие бухты побережья, скалистые горы и потоки в руслах столь глубоких, что их трудно бъшо перейти даже посуху. Если бы тучи или снега напитали их, мы бы не смогли преодолеть их течение ни пешие, ни верхом. Мы прошли через множество разрушенных городов и через другие [города], где греки покинули пояс укреплений, чтобы укрепить гавань стенами и башнями. Наше назойливое постоянное присутствие заставляло их уступать нам продовольствие, кое алчность их оценивала очень дорого <...>

Крестоносцы проследовали мимо Смирны и Пергама, чтобы в начале декабря прибыть в Эфес. Здесь византийский император, не желая полного их уничтожения, предупредил, что турецкие силы преградили дорогу, и предоставил крестоносцам зимние квартиры. Конрад возвратился зимовать в Константинополь с небольшим числом выживших немцев, но Людовик, равным образом презирая и турок, и греков, продолжал свой путь.

Рождество франки провели на равнине Десервион, где впервые встретили врага. Воспользовавшись тем, что французы были заняты разбивкой лагеря накануне Рождества, турки попытались увести их скот; но несколько рыцарей сумели не допустить этого и весело сняли первинки их голов. Затем вмешалась погода.

Как если бы Божественное Провидение пожелало спрятать от нашего взора пасмурное небо, разразившееся дождями, которые заливали равнину, в то время как снег побелил вершины. Четыре дня спустя, когда реки немного спали и успокоившийся ветер разогнал дождь, король отдал приказ покинуть долину Эфезины, опасаясь быть отрезанным потоками, если начнут таять снега или возобновятся дожди.

Погода стояла хорошая, без заморозков и ливней. Победа над турками на берегах Меандра придала уверенности изголодавшейся армии, которая направилась в Лаодикею на поиски продовольствия. На подступах к городу французы встретили Отгона Фрейзингенского с малым числом оставшихся у него людей. Он предупредил их о присутствии турецкой армии, спрятавшейся в горах, которая только что захватила немцев врасплох и окрасила скалы их кровью. Людовик же приказал своему авангарду остановиться перед ближайшим ущельем, так как разумнее было бы пройти через него на следующее утро, располагая для этого целым днем.

Однако Жоффруа де Ранкон — достойный вечной ненависти (rancune) за это — забыл приказы короля, который наблюдал за тылом. Он [Жоффруа] прибыл к подножию горы довольно рано, так как ничто его не задержало в дороге, и начал подъем. К полудню он установил свои палатки на другом склоне. Гора была крутой и каменистой, а подъем — труден для наших, видевших вершины, касающиеся небес, а в глубокой лощине — поток, спускавшийся в преисподнюю. Толпа все прибывала, люди толкались, пока не вскарабкались. Падающие камни завалили дорогу, и наши, отыскивая путь, теснились друг к другу, насколько это было возможно, опасаясь собственного падения или падения другого. В то же время турки и греки, недосягаемые за хребтами для наших стрел, вовсю развлекались этим представлением, дожидаясь вечера. Темнело, а наш обоз скопился в ущелье. Как если бы сих бед было недостаточно, враг выбрал именно этот момент, чтобы напасть. Турки вышли из-за утесов, так как не опасались больше нашего авангарда и не видели еще арьергарда. Они нанесли удар и сбросили вниз наших пехотинцев, падавших и скользивших подобно стаду. Поднявшиеся вопли достигли небес и слуха короля. Тот сделал все, что смог, но небо послало только ночь — тем не менее темнота-то и остановила избиение. Цвет Франции был скошен, не успев принести свои плоды в Дамаске.

Из всего войска только у тамплиеров был опыт войны в горах. Ветераны Пиренеев, они знали, как уберечь лошадей и защитить поклажу. После смертельно тревожной ночи, когда восходящее солнце осветило турок, все еще хозяев вершин, Людовик воззвал к Эврару де Бару, чтобы спасти почти безнадежную ситуацию.

Уже наши лошади страдали от голода, так как прошли много дней без овса и почти без травы; уже не хватало продовольствия людям, которые брели в течение двадцати дней, в то время как жаждущие крови турки окружали нас, подобных жертвенным животным. Магистр ордена Храма сеньор Эврар де Бар, почитаемый за свою веру и ценный пример для войска, и его братья следили за своими собственными лошадьми и поклажей и, насколько могли, храбро защищали поклажу и лошадей других. Король, который любил их и охотно подражал их примеру, пожелал, чтобы все войско держалось их и чтобы наше духовное единство укрепило слабых. Наконец, по общему согласию, решили держаться в этой опасности по-братски, все вместе. Все, богатые и бедные, дали слово, что не сбегут из лагеря и во всем будут повиноваться магистру, которого им пошлют. Потом таковым избрали командира по имени Жильбер и определили ему пятьдесят рыцарей в качестве соратников <...> Все войско слушалось его приказов, и мы радовались, спускаясь в безопасности с гор, избавленные от любого нападения врага <...>

В порту Анталии французские бароны под угрозой бунта настояли, чтобы король оставил дорогу по суше и отплыл в Антиохию. Людовик заставил византийского наместника пообещать, что воины, сержанты, паломники, которых приходилось покинуть, будут проведены под охраной до Сирии. Пустое обещание: как только король уехал, греки предоставили этих несчастных их участи — турецкому рабству для тех, кто отправился к Святой Земле, голодной смерти — остававшимся у городских ворот.

Сам Людовик прибыл в Антиохию только после трех недель бури на море. Он настолько поиздержался, что Эврару де Бару пришлось вновь прийти ему на помощь и отправиться в Акру на поиски средств. [117]

Людовик VII никогда не забывал содействие, оказанное ему орденом Храма на Востоке.

Мы не видим, не можем себе представить, как бы смогли прожить хотя бы миг в этих краях без их [тамплиеров] помощи и их участия, — писал он Сугерию. — Мы никогда не испытывали недостатка в этой помощи, начиная с первого дня нашего прибытия и до сего момента, когда сии письма нас покидают, и они продолжают выказывать себя все более услужливыми. Мы же просим вас удвоить расположение по отношению к ним, чтобы они смогли почувствовать, что мы просили за них. Более того, мы уведомляем вас, что они нам одолжили значительную сумму, в свою очередь получив ее взаймы под собственную их ответственность. Эта сумма должна быть возвращена им из страха, чтобы Дом их не был опозорен или погублен. Мы не должны ни вынудить их нарушить свое слово, ни опозорить всех нас вместе. Умоляем же вас выплатить им без промедления сумму в две тысячи марок серебром. [118]