Трейдинг становится электронным 8 страница

"О'кей", – сказал отец без малейших колебаний.

"Нет!" – сказали в унисон я и Джоуи.

Отец посмотрел на нас взглядом, заставившим нас замолчать. Он был готов принять эту сделку.

Когда прокурор ушел, мы с Джоуи сказали отцу, что он сошел с ума. "Ты же даже не был в той драке, – умолял я его. – Что мне дадут? Условно? Они не собираются посадить меня в тюрьму".

Но отец уже принял решение. "Если тебя объявят виновным, за тобой будет уголовное преступление. Я не хочу этого". Отец согласился признать себя виновным в словесных оскорблениях и угрозах насилием, но в последнюю минуту Кнайт и обвинители отказались от своего предложения.

Память о том, как Кнайт и официальные лица графства ДюПэйдж сделали все, чтобы уничтожить моего отца, никогда не покидает меня. Спустя годы я с удовлетворением прочитал в сводках новостей, что Кнайт был среди семи служащих системы судебного исполнения, указанных в обвинительном акте из 79 страниц, осужденных за подтасовывание и сокрытие свидетельских показаний. Они попались на позорном судилище Роландо Круза за совершенные в 1983 году похищение, изнасилование и убийство 10-летней Дженин Никарико.

Ложное свидетельство привело к тому, что Круза признали виновным и приговорили к смерти за убийство, хотя приговор был отправлен на апелляцию. Как сообщала газета "Chicago Tribune", на третьем суде над Крузом ключевой свидетель обвинения изменил свои показания, и судебное дело против Круза прекратили. Но к тому времени Круз уже провел 10 лет в камере смертников.

Попытки прокурора склонить моего отца к сделке открыли мне глаза, каким образом на самом деле работает этот мир. Я оспаривал взгляды отца, считавшего, что колоду карт автоматически начинают подтасовывать против любого человека с итальянской фамилией. Я был студентом колледжа и спортсменом, был американцем, как и другие подростки. Мы с братом – дети из пригорода, никогда не имевшие неприятностей с полицией, не состояли в бандах и не принимали наркотики. Но после этой драки я понял, о чем отец постоянно говорил мне. Правила неодинаково применяются по отношению к каждому. Все, чего хотели прокуроры – вернуть моего отца в тюрьму, хотя он не участвовал в драке со Смитом. Все, чего они хотели, – воткнуть перо в свои шляпы за то, что снова посадили Тони Борселино в тюрьму, независимо оттого, как это повлияет на жизнь его невиновных детей.

Именно поэтому я не удивился, когда жюри присяжных, в котором доминировали афро-американцы среднего класса, оправдало О. Дж. Симпсона по обвинению в убийстве бросившей его жены, Николь Браун Симпсон. Независимо от мнения каждого из нас по поводу этого суда, факт остается фактом, что многие афро-американцы знают с детства или по опыту близких друзей о предвзятом отношении полиции. Поэтому присяжным на нашем суде было нетрудно понять, что офицеры, проводившие расследование, сфабриковали дело против нас. В моей собственной жизни я видел слишком много прецедентов предвзятого вменения вины вместо презумпции невиновности, гарантированной Конституцией. И так же часто этническая принадлежность – единственная причина, по которой человека подозревают виновным в совершении преступления.

Когда моей отец, брат и я предстали перед судом по обвинению в оскорблениях и угрозах, Смит изменил свои показания. В первой драке он обвинил не моего брата Джоуи, а другого подростка, который якобы его избил. Джоуи сняли с крючка. Сначала против друга моего брата выдвинули обвинения, но позже он доказал, что в тот уик-энд, 4 июля, его не было в городе. Через несколько дней сняли обвинения против моего отца. Перед судом остался я один. Меня осудили за оскорбление действием с отягчающими обстоятельствами и нанесением неисправимого ущерба внешности потерпевшего. После объявления решения присяжных адвокат предложил в качестве наказания для меня исправительные работы в течение пяти уик-эндов в тюрьме графства, поскольку я студент колледжа. К счастью, судья отклонил это предложение и дал мне один год условно без необходимости отмечаться в Департаменте по условным наказаниям.

После этого инцидента я остался с уголовным преступлением в биографии, которое позже создало мне трудности в пути на Чикагскую Товарную Биржу. Я знал, это подорвет мои шансы поступления на юридический факультет, хотя мне и говорили, что инцидент подобного рода не уголовное преступление, связанное с моральной испорченностью. Однако я уже испытал унижение наручниками и обыском с раздеванием догола, которые показали мне оборотную сторону системы правосудия. Тогда я впервые почувствовал, что такое предубеждение.

Из-за суда я на два дня опоздал в школе к началу футбольной баталии на выпускном курсе. Я видел взгляды и слышал шепот. "Мы думали, что ты в тюрьме. Мы не думали, что ты вернешься", – говорили мне самые наглые. В школе, где учатся около 3 000 подростков, новости распространяются быстро. Я всегда слышал всякий бред насчет мафии, поскольку у меня была итальянская фамилия и я из Чикаго. Однако теперь, в свете историй из колонок новостей о той драке, люди допускали, что это было правдой. Еще больше меня злил тот факт, что я должен нести клеймо уголовника всю оставшуюся жизнь, тогда как Смит, зачинщик инцидента, остался в стороне.

Тот инцидент и сопутствующие слухи омрачили мой выпускной год в Де По, но я выдержал. Моего отца охватил необъяснимый страх, что я мог вылететь из колледжа, но я заверил его, ничто не сможет помешать мне закончить колледж. Хотя мой средний балл, на который повлияли плохие оценки за первый и второй курсы, снижал мои шансы поступления на юридический факультет, в моем Свидетельстве средний балл был выше среднего. В то лето я решил поступить на юридический факультет Джона Маршалла по программе ускоренного обучения. Если бы я оказался среди немногих студентов, прошедших эту строгую программу, меня бы автоматически зачислили на юридический факультет. У меня не было сомнений, что пройду по этому пути; я не раз доказывал себе, если я настроюсь, то могу добиться чего угодно.

Я начал понимать еще одно жизненное правило моего отца: власть в руках тех, у кого деньги. Это подняло мои шансы на успех в жизни. Из-за моего происхождения, кроме моей семьи и друзей, мало кто думал, что я чего-то добьюсь в жизни. Я решил доказать, что они не правы. Я знал, что мне не на кого положиться и некого винить в своих неудачах. Я должен сам пробиваться в жизни.

Тот день, когда я окончил колледж, для моих родителей стал моментом самой большой гордости в их жизни. На церемонию выпуска в Де По должны были прийти около тридцати родственников: мои мать и отец, мой брат, дяди, тети, двоюродные сестры и братья… Все они делали фотографии, и каждый радовался и плакал. Потом я увидел свою подружку, направляющуюся к нам и утирающую слезы. Моим родителям она очень понравилась, и до сегодняшнего дня мы по-прежнему лучшие друзья. Видеть ее в выпускной день, плачущую навзрыд, превосходило то, что мой отец мог вынести. "В чем дело, сладкая?" – спросил он ее.

Ее родители находились в середине ужасного бракоразводного процесса, и ее отец отказался сидеть рядом с ее матерью. Проблема в том, что выпускную церемонию запланировали на открытом воздухе, но надвигался дождь. В результате все должны были перейти в помещение. Для этого выбрали спортивный зал с сидячими местами, и ее мать и отец должны были сесть рядом друг с другом. Ее отец отказался, сказав, что он лучше остался бы в своем номере в отеле.

Не знаю, что мой отец сказал отцу подружки. Все, что я знаю, – его вывело из себя, что м-р М. не мог посмотреть выше своих проблем и понять, что он портит важнейший день в жизни дочери. Достаточно сказать, что отец поговорил с м-ром М. и дал понять ошибочность его действий. М-р М. не стал поднимать шума. Потом выглянуло солнце, и церемония переместилась под открытое небо. М-р М. смог стоять там, где хотел.

В этом инциденте меня поразило, как мой отец откликался на чужие проблемы. Просто отец такой человек. Если вы были частью его жизни, он заботился и о вас. Его натурой было помогать людям, надеюсь, в этом я похож на него. Но в этом была и его проблема. У него было и сердце, и мозги. Он не мог слепо повиноваться приказам других. Он жил в соответствии с кодексом, который считал правильным, и никогда от него не отклонялся.

Мой отец во многом человек собственных взглядов. Он не был способен на подхалимаж. Он был очень способной личностью и мог сделать все, что от него требовалось. Но он был принципиален, а существовали приказы, которые он не хотел исполнять. Я видел проходящую в нем эту душевную борьбу. Однажды он рассказал об этом. Моего отца послали с кем-то поговорить после ссоры в баре, в которой участвовал чей-то сын. Когда отец вошел в бар, то увидел, что парень, владевший заведением, один из тех, кого он раньше знал. Отец сел с Винсом и спросил, что случилось.

"Тони, тот подросток был пьян. В баре были и другие люди, а он снова вышел за рамки. Он ударил меня, поэтому я уложил его", – объяснил Вине.

"Я понял", – сказал отец и вышел из бара.

Отец вернулся к ожидавшим его людям и передал эту историю. Вине имел полное право вмазать этому подростку, который вышел за рамки, и потом – подросток нанес первый удар.

"Ты не понял, сказали отцу. – Этот пацан – сын такого-то и такого-то. Его отец даже не допускает мысли, что его ребенок может быть не прав".

Ситуации, подобные этой, изводили моего отца. Я считаю, именно это заставляло его так настойчиво требовать от нас с Джоуи уважительного отношения к другим взрослым. Он бы никогда не позволил нам оскорбить кого-то или поступить грубо только потому, что мы были "сыновьями Тони".

После выпускной церемонии мы вернулись из Де По с чувством победителей. Когда мы пришли домой, отец сказал мне: "Пойдем попаримся вместе". Мы просидели в нашей парилке за разговорами часа три. Когда мы вышли, я был красно-лилового цвета. Отец намеревался мне что-то сказать. Сейчас, вспоминая это, я думаю, он чувствовал, обстоятельства начинают складываться против него, и беспокоился, что его снова арестуют. Но я также знал, что отец поклялся, что больше не вернется в тюрьму. Я беспокоился, если дело дойдет до этого, сможет ли отец исчезнуть, даже если это значило бы расстаться с нами на какое-то время? Я никогда не задавал ему этот вопрос. Я сидел тогда в парилке и слушал.

"Если когда-нибудь со мной что-либо случится, ты должен позаботиться о своей матери и своем брате, – сказал отец через клубы пара. – Просто садись на грузовик. На крайний случай у тебя есть этот вариант, пока ты не определишься, чем будешь заниматься".

Прошел понедельник, наступило утро вторника. Перед уходом на работу отец вместе со мной позавтракал. Во вторник он пришел домой примерно в два часа дня, принял ванну и попросил растереть его больную спину кремом Ben-Gay. "Я хочу вздремнуть, – сказал он мне. – Разбуди меня в пять часов".

Отец, плохо спавший по ночам, мог иногда немного вздремнуть днем. Я ушел и вернулся примерно в 4:30. В 4:45 я поднялся наверх в его комнату, чтобы разбудить. Его кровать была пуста. Я нашел его в комнате Джоуи на маленькой кровати. Эта картина бросила меня в дрожь: со сложенными на груди руками он выглядел как мертвый.

"Что ты здесь делаешь?" – спросил я его, открывая шторы.

Отец сел и протер глаза. "Здесь мне спится лучше. Здесь темнее, чем у меня в комнате".

Отец оделся, чтобы куда-то идти. Мать была дома, а я в тот вечер пошел навестить друзей. На следующее утро, в восемь часов, мать разбудила меня. "Льюис, – сказала она, – твоего отца не было всю ночь".

Я сразу встал. "Не беспокойся, мам. Я сейчас сделаю несколько звонков".

Я позвонил двум знакомым отца, не видел ли его кто-либо из них. У меня была единственная надежда, возможно, он просто задерживался. Даже мысль что, наверное, его арестовали, была утешением. В час дня к нам пришла полиция из Ломбарда. "Нас попросили из полиции графства Уилл, чтобы кто-то из вашей семьи позвонил им", – сказали полицейские.

Я позвонил в полицию графства Уилл. "Вы можете подъехать в участок? Нам надо поговорить о вашем отце", – сказали мне.

"Вам нужен залог?"

"Нет, не нужен".

Мои наихудшие опасения подтверждались.

Наши тети и дяди пришли к нам, чтобы посидеть с мамой, буквально парализованной страхом. Джоуи, дядя Мими и я поехали в графство Уилл на встречу с полицией. Почти всю дорогу мы молчали, погруженные в свои мысли. Мы просидели в комнате ожидания несколько минут, потом пришел один из офицеров поговорить снами.

В руках у него был отцовский медальон с распятием, его часы и бумажник. "Вы узнаете эти вещи?" – спросил он нас.

"Это вещи моего отца", – сказал я полицейскому.

"Вы можете сказать нам, куда он ходил и с кем?" – спросил офицер.

"Подождите – перебил я. – Мой отец здесь?"

"Да, он здесь", – ответил офицер.

"Он арестован?"

"Нет, он не арестован".

"Мы можем поговорить с отцом?"

"Нет, вы не можете с ним поговорить".

"Он мертв?" – спросил я, наконец.

"Да, – ответил офицер. – Он мертв".

Дядя Мими потерял сознание. Джо и я обняли друг друга и заплакали.

Я никогда не знал точно, что произошло с моим отцом, но из отдельных деталей я мог сложить общую картину. Возможно, кто-то в той организации оговорил отца перед боссами, возможно, там шла борьба между группировками, в которую отец оказался втянут. Все, что я знаю, – отец принципиальный, умный человек, его нельзя запугать. В конечном счете, отец оказался мертвым, а его тело бросили на сельской дороге рядом с кукурузным полем в Индиане. Его убийство до сих пор не раскрыто. От потери человека, которого моя мать любила всю жизнь, начиная с 14 лет, она была в шоке. В 43 года она была слишком молода, чтобы стать вдовой. Мы с братом были настолько подавлены болью, гневом и горем, что находились в оцепенении. Я звонил по телефону и делал все действия, необходимые для организации похорон, с чувством странной отрешенности от происходившего вокруг. Но когда дело коснулось свалившейся на меня ответственности, я не убежал. Я снова стал главой семьи, заняв место отца, как и тогда, когда он был в тюрьме. Однако на этот раз он уже никогда не сможет вернуться. В 22-года моя жизнь должна только начинаться. Вместо этого какая то часть моей жизни безвозвратно оборвалась.

Я снова начал делать то, о чем просил меня отец. Я стал главой семьи, но на этот раз отец не мог вернуться. Я сел за баранку его грузовика и водил его в течение самого несчастного года моей жизни, пока не понял, что мне надо делать для себя, моей матери и брата.

Любой, кто пережил смерть родителя в молодом возрасте, скажет вам, это меняет весь ход жизни. Это все равно, что вас преследует кошмарный сон, вы пытаетесь бежать, но ваши ноги внезапно оказываются парализованными. Вы мечетесь по сторонам, пойманные и неспособные сбежать от невидимого хищника. Однако в отличие от кошмарного сна, от которого вы, в конечном счете, просыпаетесь, беспомощность, которую я чувствовал после убийства моего отца, была слишком реальной.

Такое же горе снова постигло меня годы спустя, когда я переживал один из самых тяжелых моментов своей жизни. Я женился первый раз в 1986 году, у нас было двое сыновей, Льюис и Энтони. Через три года я ушел из дома и начал мучительный бракоразводный процесс. Смерть и развод сходны в том, что связаны с невосполнимыми потерями. Этот развод стоил мне огромных эмоциональных затрат. Никто из нас не может торговать в вакууме, отрешившись от внешних проблем, несмотря на всю дисциплину и сосредоточенность, которых вы можете достичь. Говоря лишь самую малость, развод выбил меня из колеи и потряс до самой глубины души. Я не собираюсь пересказывать детали того времени. Моя первая жена, Дайэна, все звали ее Диса, хорошая мать Льюису и Энтони. Никто не любит этих двух мальчиков сильнее, чем она и я.

Несмотря на то, что Льюис и Энтони не живут со мной постоянно, они составляют часть моей жизни. Я люблю их так же сильно, как Брайэну и Джоуи, моих дочку и сына, которые у нас с моей второй женой Джули, бывшей моей возлюбленной в средней школе. Я счастлив иметь прекрасных приемных детей Николь, Джэми и Ника. Но отсутствие в моей ежедневной жизни Льюиса и Энтони оказалось проигранной сделкой, которую я никогда не смогу себе простить.

Глава 6

Расследование

В торговой яме уникальный шум, не сравнимый ни с чем. Среди кажущегося хаоса и смятения есть определенный протокол, согласно которому контракты покупаются и продаются посредством нескольких сигналов руками и крика через яму – всего за несколько секунд. Этот протокол начинается с понимания, как и почему они действуют игроки.

Рынок основан на мнениях всех участников. Между короткими и длинными позициями рынок достигает равновесия, но это не статичное состояние, а динамичная мишень, отражающая уровень, на котором покупатели будут покупать, а продавцы – продавать исходя из множества переменных, начиная от процентных ставок и заканчивая последними новостями. Во фьючерсной торговле есть переменная, которая входит в ценовую смесь – справедливая рыночная стоимость. Она учитывает текущую стоимость S&Р-индекса и стоимость денег от текущего момента до истечения контракта. Именно благодаря этой стоимости денег фьючерсный рынок почти всегда торгуется с премией по отношению к наличному рынку. Например, в октябре фронтальный декабрьский S&Р-контракти спот с совершением обратной сделки через месяц. Цена фьючерсного контракта отражает текущую стоимость S&Р-индекса плюс стоимость денег, требуемых для заимствования акций до истечения контракта. По мере того, как декабрьский контракт приближается к истечению, его справедливая рыночная стоимость снижается, поскольку количество дней, за которые было бы необходимо платить проценты, становится меньше.

Опираясь на все эти переменные, ордер-филлеры и локалы торгуют рынком. Торговля может начинаться с приказа розничного или институционального клиента, у которого есть определенное мнение, куда движется рынок. Основываясь на этом мнении, клиент вводит приказ на покупку или продажу. Эти приказы поступают к брокерам, или ордер-филлерам, в яме, которые затем должны исполнить данную сделку. Именно здесь в игру вступают локалы, или, по-другому, скальперы.

Локал должен обеспечивать ликвидность рынка для институциональных инвесторов. Мы покупаем то, на что ордер-филлеры выставляют продажи, или продаем то, на что они выставляют покупки. Когда цены покупателя и продавца совпадают, заключается сделка. Таким образом, когда у ордер-филлера есть клиентский приказ на покупку 100 контрактов, чтобы эта сделка состоялась, ему, возможно, придется выставлять покупку выше рынка, скажем, на уровне 1 095,50 против текущего 1 095,00. Как только эта сделка исполнена, локал принимает на себя временный риск продавца, находящегося в короткой позиции, ожидая, когда рынок вернется к уровню, на котором он был до выставления данным ордер-филлером своих бидов. В этом случае локал надеется, что рынок будет снижаться, скажем, до 1 095,00, чтобы он смог откупить контракты по более низкой цене для покрытия своей короткой позиции.

Скальперы или дэйтрейдеры, подобные мне, исключительно краткосрочные трейдеры. У скальпера нет долгосрочного рыночного мнения, и он может держать позицию всего несколько минут или даже несколько секунд. Каждый день мы изыскиваем возможности получения прибыли среди сотен рыночных движений. Я часто говорю, что предпочитаю получать по $1 на миллионе сделок, чем пытаться сделать $1 миллион на одной сделке. За счет игры на внутридневных движениях цен прибыли накапливаются, а риски минимизируются.

Фьючерсная торговля – игра с нулевой суммой. В каждой сделке есть выигравший и проигравший, и каждый должен стараться искать лучший вариант для отстаивания собственных интересов. Для ордер-филлера это означает, что он обеспечивает своему клиенту наилучшую из возможных цен покупки или продажи. Для локала это означает шанс заработать на каждой сделке как можно большую прибыль или сократить свои убытки. Несмотря на то, что в результате создается жесткая конкуренция, в яме существует некое подобие симбиоза. Ордер-филлеры нуждаются в локалах, а локалы – в ордер-филлерах. В результате между этими сторонами существует хрупкая взаимосвязь. Они одновременно любят и ненавидят друг друга, но они нужны друг другу, чтобы делать деньги.

На Мерк и подобных ей фьючерсных биржах сделки исполняются посредством открытого выкрика. Трейдеры и брокеры стоят в яме и буквально выкрикивают свои биды и офферы. Мы подобны сотням аукционеров, покупающих и продающих контракты. Но ход торговли в яме быстрее и гораздо яростнее, чем на любой другой коммерческой арене. При открытом выкрике в первую очередь исполняются сделки по лучшим ценам покупок и продаж. Затем, когда для выполнения своих сделок продавцы снижают свои цены продаж, а покупатели повышают свои покупки, рынок сдвигается.

В основе всего этого неписаный кодекс поведения, по которому яма и работает. Этот кодекс заключает в себе протокол отношений между ордер-филлерами и локальными трейдерами. Например, я предлагаю 50 контрактов по два с половиной, и ордер-филлер покупает их у меня по этой цене. Но ему необходимо купить еще 100 контрактов, и по мере того, как он продолжает выставлять спрос, рынок движется вверх. Поскольку рынок сдвинулся вверх, он покупает 50 контрактов у кого-то другого ровно по три. Когда ему осталось купить еще 50 контрактов, а рынок теперь находится на уровне три с половиной, он смотрит на меня и говорит: "Дай мне оффер".

Его вопрос дает мне шанс компенсировать мою продажу 50 контрактов по два с половиной на растущем рынке. Я отвечаю: "Я продам тебе 50 по три с половиной".

Теперь я надеюсь, что рынок сползет по крайней мере до двух с половиной, после чего я буду иметь "скрэтч", или безубыточную сделку по первым 50 контрактам, и получу прибыль на второй сделке. Однако есть шанс, что рынок продолжит рост, увеличивая мои убытки. В яме никогда ничто не гарантированно.

Хорошие ордер-филлеры в яме всегда знают, являются ли крупные локалы длинными или короткими, просто наблюдая за нашими действиями. Скажем, я постоянно покупал на растущем рынке. Теперь у ордер-филлера есть приказ на покупку 100 контрактов. Если он умный, то повернется ко мне и скажет: "LBJ, дай мне оффер". Если ему нужно 100 контрактов, я, вероятно, продам их ему одним лотом. Я получил свою прибыль, зависящую оттого, по каким ценам я покупал эти контракты ранее, а его клиент получил хорошее исполнение. Даже если рынок продолжает расти и я теряю шанс продать эти 100 контрактов по более хорошей цене, я никогда не буду злиться за это на ордер-филлера. Он дал мне шанс продать, и я им воспользовался.

Ордер-филлер получает комиссионные около $2 за контракт, и если он проводит в месяц 50 000 контрактов, то получит валовую прибыль $100 000. Но ему также придется оплатить расходы – жалование клерку, урегулировать любые ошибки, которые могут снизить его прибыль. С другой стороны, локал зарабатывает или теряет тысячи долларов на сделке. Прибыли локала за месяц могут составить приличную шестизначную сумму. Но имейте в виду, локалы взваливают на свои плечи неимоверный риск. Они торгуют не чужими, а своими собственными деньгами. С момента запрещения двойной торговли это различие в прибылях от сделок приводит к ожесточенному соперничеству между ордер-филлерами и локалами. В то же самое время между ними существует протокол. Когда это оправдано с точки зрения бизнеса, локал иногда может помочь ордер-филлеру выйти из затруднительной ситуации.

Практически каждая компания – будь то супермаркет с предложением специальной цены для Диет-Колы или компания-подрядчик, получающая работу за счет государственных контрактов – ведет определенную часть бизнеса с небольшой прибылью или вообще без прибыли. Этому есть рациональное обоснование – вы можете потерять некоторые прибыли в краткосрочном плане, но сможете заработать больше денег в будущем. Супермаркет не может получить прибыль на специальном предложении по продаже Диет-Колы, но будет привлекать клиентов, покупающих другие товары. Компания-подрядчик на дешевом контракте на прокладку дороги может работать в ноль, но компенсирует потери, когда внезапно потребуется ремонт моста, и эти работы включат в этот же контракт.

То же самое разумное объяснение применимо к яме. Скажем, ордер-филлеру необходимо купить 100 контрактов. Я выставляю цену на продажу 20 контрактов, и мы заключаем сделку. В течение нескольких секунд он покупает по 10 контрактов у каждого из присутствующих трейдеров. В результате рынок вырастает на 100 пунктов. Когда я подаю этому ордер-филлеру сигнал, чтобы подтвердить сделку – "Мы заключили сделку на 20 по половине", я вижу его возмущенный взгляд, после того как он подсчитал все свои сделки.

Я спрашиваю: "Что-то не так?"

"Мне надо купить еще 10. Я купил всего 90" – отвечает он.

"О'кей. Я продал тебе 30 – не 20", – говорю я ему, исправляя нашу сделку. Все вместе занимает лишь несколько секунд.

На растущем рынке я беру на себя убыток по 10 дополнительным контрактам. Но как скальпер я имею возможность разыграть эту позицию в течение дня. Иначе ордер-филлеру пришлось бы проглотить убыток в $2 500. К тому же я укрепил свои деловые отношения с ним на будущее, когда рынок будет разворачиваться.

При сильных покупках рынок может сильно вырасти при внезапно слабеющих облигациях, потом председатель ФРС Алан Гринспан делает свои комментарии или на тикере[11]появляются новости о прогнозах компаний об ухудшении прибылей. Рынок делает Л-образный разворот и резко снижается. Когда это происходит, ордер-филлер с приказом на покупку 100 контрактов обнаруживает, что рынок переполнен потенциальными продавцами. Я всегда надеюсь, что поскольку перед этим помог ему выбраться из сложной ситуации, то когда все будут бросаться на него со своими продажами, он глянет в мою сторону. Возможно, он купит у меня 50 из своих 100 контрактов, а остальные разобьет на 10– и 5-контрактные лоты и раздаст остальным.

Будет ли это договорной сделкой, т е. незаконной практикой, нарушающей правила Мерк? Абсолютно нет. Договорные сделки происходят, когда у ордер-филлера есть 50 контрактов на продажу и 50 контрактов на покупку. Тогда он говорит локалу, я продам тебе 50 по два ровно и куплю 50 по два с половиной. Сделка организована между ними, а не исполнена в яме посредством открытого выкрика, когда шанс есть у каждого. Я считаю, моя помощь ордер-филлеру в надежде, что он вспомнит обо мне в следующий раз, когда у него будет крупная сделка, просто хорошая деловая практика. Это ничем не отличается от продажи фармацевтической компанией соляных растворов больнице по 50 центов вместо доллара в надежде на получение гораздо более крупного контракта на поставку медикаментов.

В этикете и протоколе ямы существует и человеческая сторона вопроса, отшлифованная на протяжении лет. За многие годы практики я знаю, что ошибки ордер-филлера могут проглотить всю его месячную прибыль. Несмотря на то, что яма чрезвычайно конкурентное место, я не считаю (за небольшими исключениями), что кто-либо приходит сюда с намерением навредить кому-то другому. Мы находимся в этом бизнесе, чтобы делать деньги, а не для того, чтобы уничтожать друг друга. На ум приходит аналогия с боксом. Два боксера могут быть противниками, но они уважают друг друга как соперники.

На протяжении многих лет никто реально не интересовался протоколом и этикетом ямы, поскольку, как само собой разумеющееся, считалось, что в яме у каждого был справедливый шанс поучаствовать в действии. Потом в конце 1980-х началось расследование ФБР, и то, что было стандартной процедурой операций, внезапно стало рассматриваться в качестве возможного преступления. Трейдеры начали оглядываться через плечо, чтобы увидеть, что же происходит и кто за ними следит. Им задавали вопросы о каждой совершенной сделке, о каждом срезанном ими угле и о каждом правиле, которое было неправильно истолковано или нарушено.

Расследование ФБР потрясло замкнутый мир торговли на Чикагской Торговой Бирже и Чикагской Торговой Палате. Газеты были переполнены описаниями предрассветных рейдов в дома трейдеров. Обвиняемые в незаконной торговой практике, трейдеры столкнулись с возможностью потерять свои заработки, свои дома и свое имущество.

В бизнесе всегда найдется несколько "гнилыхяблок", движимых жадностью. Говорят, что в большинстве профессий 10 процентов людей получают 90 процентов прибылей. Чтобы прорваться в эти 10 процентов, беспринципные игроки могут либо ждать свои шансы, либо открыто нарушать законы. В трейдинге это может означать проведение договорной сделки или раскрытие стоп-приказа, чтобы «слить» контракт дружественному трейдеру. Такие типы неизбежно попадаются на махинациях, замеченные системами компьютерного слежения на Мерк и Торговой Палате, после чего выгоняются из ям. Расследование ФБР просто ускорило этот процесс.

Основной ударной силой в расследовании были четыре тайных агента ФБР, внедренных на Мерк и Торговую Палату в качестве трейдеров. Они начинали точно так же, как и все мы, сначала работая посыльными и клерками, чтобы изучить этот бизнес. Они продвигались вверх по карьерной лестнице и купили места, чтобы торговать. Ссылаясь на доказательства нелегальной торговли, включающие видео– и аудиозаписи, в январе 1989 года ФБР провело первый раунд «визитов» в дома нескольких трейдеров. Ходили истории, как трейдеров поднимали ночью и допрашивали на глазах жен, при том, что их дети все слышали.

Наши рекомендации