Удивительный медвежонок 10 страница

— Да господи! — возмутился Фэллоу. — Вызовите врача.

Рафаэль бросил на него свирепый взгляд и махнул рукой, дескать, не суйся. Фэллоу изумился. Потом рассердился. Ему тоже ни к чему возиться тут с умирающим стариком, однако этот заносчивый коротышка мэтр оскорбил его. Так что теперь он всецело на стороне Раскина. Фэллоу встал на колени, распрямил Раскину ноги. Распустил на нем галстук и раскрыл ворот рубашки, оторвав верхнюю пуговицу. Расстегнул пряжку ремня и, раздернув молнию на брюках, хотел было отлепить рубашку от тела, но она туго обмоталась — видимо, закрутилась, когда он падал.

— Что с ним? Подавился? Задыхается? Дайте проведу ему маневр Хаймлиха!

Фэллоу поднял глаза. Над ним стоял крупный цветущий дядька, огромный янки-тяжеловоз. Из посетителей, видимо.

— По-моему у него сердечный приступ, — сказал Фэллоу.

— Это всегда так кажется, если кто подавился, — возразил мужчина. — Ну-ка, дайте проведу ему маневр Хаймлиха!

Рафаэль, воздев руки, попробовал его спровадить. Но мужчина его отодвинул и встал возле Раскина на колени.

— Маневр Хаймлиха! Маневр Хаймлиха! — повторял он. — Немедленно маневр Хаймлиха! — Эти слова звучали как воинская команда. Просунув руки Раскину под мышки, он ухитрился перевести его в сидячее положение, после чего обхватил сзади вокруг грудной клетки. Стиснул Раскину ребра, потерял равновесие, и они оба повалились на пол. Со стороны казалось, что они борются. Фэллоу все еще стоял на коленях. А проводник маневра Хаймлиха встал и, держась за нос, из которого капала кровь, нетвердыми шагами удалился. Своими потугами он преуспел главным образом в том, что задрал на Раскине рубашку и нижнюю сорочку, открыв на всеобщее обозрение массивное голое стариковское брюхо.

Фэллоу начал было вставать, но почувствовал на своем плече какую-то тяжесть. На плечо оперлась женщина с соседнего столика, пытаясь протиснуться мимо. Он поглядел ей в лицо. Застывшая маска ужаса. Женщина так напирала, будто спешит на последний поезд из Барселоны. Нечаянно она наступила Раскину на руку. Глянула вниз и опять взлаяла: «Ааааоооов!» Сделала два шага в сторону. Подняла взгляд к потолку. И начала медленно поворачиваться. Тут в глазах у Фэллоу зарябило от быстроты движений. Рафаэль. Он метнулся к столу мадам Такайя, схватил стул и подставил его женщине как раз в тот миг, когда у нее подкосились ноги. И вот она уже в обмороке, безжизненно развалилась на стуле, свесив одну руку через спинку.

Фэллоу встал и, переступив через тело Раскина, оказался между Раскином и столом, который готовили к приходу мадам Такайя. Тело Раскина, распростертое, лежало поперек прохода как огромный выброшенный на берег белый кит. Рафаэль стоял в двух шагах и разговаривал с телохранителем-азиатом, у которого из уха торчал шнур. Оба поглядывали на дверь. Фэллоу слышал, как они повторяют: «Мадам Такайя Мадам Такайя Мадам Такайя».

Ну и подлец же этот коротышка!

— Что вы собираетесь делать? — грозно спросил Фэллоу.

— Мсье, — сердито отозвался Рафаэль, — мы вызвать полицию. Приедет «скорая помочь», Больше я ничего сделать не могу. Больше вы ничего сделать не можете.

Он сделал знак официанту, тот с огромным подносом на ладони перешагнул тело и принялся обслуживать людей за соседним столиком. Фэллоу обвел глазами лица соседей. Все наблюдали этот кошмарный спектакль, но никто ничего не предпринимал. На полу лежит тучный старик. Ему очень плохо. Может быть, он умирает. Уж это-то видно сразу, с первого взгляда. Сперва им было любопытно. Он что — собирается умереть прямо у нас на глазах? Зрелище чужого несчастья поначалу их даже взбодрило. Но драма что-то очень уж затянулась. Гул разговоров стих. Старик выглядел отталкивающе — брюки расстегнуты, большое голое брюхо непристойно выкачено. Теперь он представлял собой проблему этикета: если в нескольких футах от твоего столика лежит на ковре умирающий старик, как правильнее поступить? Предложить помощь? Но в проходе между столами и так уже образовался транспортный затор. Очистить помещение, чтоб было больше воздуха, вернуться и дообедать потом? Но чем ему помогут пустые столики? Отложить еду до тех пор, пока драма не закончится сама собой и старика не уберут? Но еда заказана, ее уже несут, нет никаких признаков заминки, а обед здесь, между прочим, обходится долларов по сто пятьдесят на человека, если считать с вином; да и не так-то просто было заказать в таком ресторане столик. Отвернуться? Что ж, похоже, это единственный выход. И вот все отвернулись и вновь занялись своими картинно оформленными блюдами… Но что-то оставалось в этом неприятное, давящее, потому что попробуй-ка прикажи глазам не вскидываться каждые несколько секунд — ну, что наконец, убрали уже эту жуткую тушу? Человек умирает? Что ж, все мы смертны. И сердечный приступ может у кого угодно случиться. Страх перед ним сидит в душе практически у каждого в зале. Старыми артерии делаются уже день за днем, месяц за месяцем; микрон за микроном наслаивает свои отложения каждый съеденный кусочек сочного мяса, каждый грамм соуса, ломтик свежайшего хлеба, глоток вина, суфле, кофе… Вот, значит, как это будет выглядеть! И ты тоже будешь лежать в каком-нибудь людном месте, на полу, с посиневшими губами и туманными, полуоткрытыми и стопроцентно мертвыми глазами? Таким спектаклем у кого угодно аппетит к чертям отобьешь. Вот уже и подташнивает. И уже трудно наслаждаться дорогими яствами, уложенными на тарелку в виде таких миленьких картинок. И вот любопытство переходит в смятение, смятение в досаду — ну а рестораторы ее подхватывают в удвоенном и даже учетверенном размере.

Рафаэль упер руки в боки и устремил сверху вниз на старика взгляд, в котором досада граничила уже с негодованием. У Фэллоу возникло ощущение, что дрогни у Раскина хотя бы веко, и коротышка метрдотель со своей лакейской вежливой наглостью отчитал бы его на чем свет стоит. Гомон начал вновь нарастать. О мертвом наконец все забыли. Все, кроме Рафаэля: мадам Такайя идет! Официанты беззаботно прыгали через труп, как будто для них это самое привычное дело, как будто тут каждый вечер валяется какой-нибудь труп и ритм прыжков уже вошел в их мышечную память. Но как через эту тушу переправить императрицу Индонезии? Как даже и за стол-то ее посадишь, когда рядом такое безобразие? Какого дьявола не едет полиция?

«Вот вам ваши ребячливые янки, скоты проклятые, — думал Фэллоу. — Кроме того дурня с его маневром Хаймлиха, ни один даже не дернулся помочь бедному старому олуху». Наконец явился полицейский с двумя медиками из бригады «скорой помощи». Шум снова стих: все разглядывали людей в белых халатах — один негр, другой латиноамериканец — и их оборудование, состоявшее из раскладных носилок и кислородной подушки. Ко рту Раскина приставили кислородную маску. По тому, как разговаривали между собой медики, Фэллоу понял, что признаков жизни Раскин не подает. Разложили носилки, подсунули их под тело и пристегнули ремни.

Однако на выходе возникла новая проблема. С носилками через вращающуюся дверь не протиснешься. Начались попытки сложить одну к другой лопасти дверной крестовины, но никто, похоже, не знал, как это делается. Рафаэль твердил: «Поставьте стоймя! Поставьте стоймя! Стоймя пройдет!» Однако ставить вертикально носилки при сердечном приступе по медицинским правилам, видимо, не допускается, и напрашиваться на неприятности медикам не хотелось. Так что в вестибюле остановились и перед статуей «Серебряного вепря» устроили консилиум.

Рафаэль воздевал руки и топал ногами.

— Вы что думаете — я позволю, чтобы такое, — он показал на тело Раскина и помедлил, однако добавлять соответствующее существительное не стал, — чтобы такое оставалось тут в ресторане, на глазах у tout le monde? Я вас умоляю! Вы же сами видите! Здесь парадный вход! Страдает бизнес! У нас посетители! В любой момент может прибыть мадам Такайя!

— О'кей, — отозвался полицейский, — не надо так волноваться. Есть здесь какой-нибудь другой выход?

Шумное обсуждение. Один из официантов предложил женскую уборную, где окно выходит на улицу. Полицейский с Рафаэлем пошли через зал проверять. Вскоре они вернулись, и полицейский сказал:

— О'кей, по-моему, получится.

В результате Рафаэль, старший официант, полицейский, медики с носилками, младший официант, Фэллоу и недвижная глыба тела Артура Раскина снова появились в зале. Они пошли по тому же проходу между боковыми столиками и столом мадам Такайя, по которому какой-нибудь час назад триумфально шествовал Раскин. Он по-прежнему оставался центральной фигурой процессии, даже посмертно. Гомон в зале резко прервался. Посетители не верили собственным глазам. Как, опять это жуткое лицо, это белое брюхо демонстрируют у самых столиков?.. Эти мрачные остатки празднества плоти. Словно чумная зараза вдруг снова появилась среди гостей; они-то думали, с ней покончено, а она тут как тут, да еще и опаснее прежнего.

Процессия втянулась в маленькую дверь в дальнем конце зала. За дверью обнаружился вестибюльчик, из которого вели две двери — в мужскую уборную и в женскую. В женской имелась еще небольшая комната отдыха, где и было окно на улицу. Изрядно повозившись, полицейский с официантом отворили окно. Рафаэль вытащил связку ключей и отпер решетку на петлях, защищавшую окно со стороны улицы. Задул прохладный, пахнущий копотью сквознячок. И весьма кстати. Скопление человеческих тел, живых и мертвых, делало пребывание в маленькой комнатке невыносимым.

Полицейский с одним из медиков выбрались через окно на тротуар. Второй медик и официант высунули им наружу конец носилок — той стороной, где лежала голова Раскина, лицо которого становилось серее и ужаснее с каждой минутой. Последнее, что попало в поле зрения Фэллоу, — это подошвы дорогих английских туфель Артура Раскина, паромщика, перевозившего арабов в Мекку, и его бренные останки исчезли в окне женской уборной ресторана «La Boue d'Argent».

В тот же миг Рафаэль пронесся мимо Фэллоу вон из женской уборной и снова в зал. Фэллоу двинулся следом. На полпути к выходу его перехватил старший официант, в чьем ведении был их с Раскином столик. Он улыбнулся клиенту мрачной улыбкой, как улыбаются людям, только что понесшим горькую утрату.

— Мсье, — сказал он, все еще улыбаясь (этак печально, но по-доброму), и подал Фэллоу листок бумаги. Похоже, что счет.

— Что это?

— L'addition <Счет (франц.).>, мсье. Чек.

— Чек?

— Oui, naturellement <Да, разумеется (франц.).>. Вы заказали обед, мсье, вам его приготовили и подали. Мы очень сожалеем о том, что с вашим другом случилось несчастье… — Затем он понурился и пожал плечами — мол, все это так, но при чем тут мы, жизнь продолжается, и нам надо зарабатывать на хлеб. Такая беспардонность потрясла Фэллоу. Но еще больше его потрясла мысль о том, что этак ему придется платить, да еще в ресторане такого класса.

— Если вы так печетесь о своем 1'addition, — ответил Фэллоу, — думаю, вам следует обратиться к мистеру Раскину. — Протиснувшись мимо официанта, он направился к двери.

— Нет-нет! Как же так! — воскликнул официант. Причем уже не тем, прежним, приторным голосом ресторанного лакея. — Рафаэль! — заорал он и добавил что-то по-французски. В вестибюле дорогу Фэллоу преградил вынырнувший откуда-то Рафаэль. Вид у него был весьма суровый.

— Минуточку, мсье!

Фэллоу просто онемел. Но в этот миг Рафаэль вновь повернулся к двери и расплылся в профессиональной улыбке. Через вращающуюся дверь вошел, грозно стреляя глазами туда-сюда, мрачный плосколицый громадина азиат в строгой пиджачной паре.

Вслед за ним появилась маленькая женщина лет пятидесяти, смуглая, с темно-красными губами и черными волосами, уложенными в высокую прическу, одетая в длинное шелковое манто, из-под которого виднелось длинное, до полу, красное шелковое платье. Ее драгоценности сверкали так, что в зале хоть свет гаси.

— Мадам Такайя! — выдохнул Рафаэль. И вытянул обе руки вперед, словно ловил брошенный ему букет.

На следующий день почти всю первую полосу газеты «Сити лайт» занимали два циклопических слова, набранных самым крупным шрифтом:

СМЕРТЬ ПО-НЬЮ-ЙОРКСКИ

Выше, шрифтом помельче: