Часть 1. поездка в крезаторий 11 страница
У Олега блестели глаза от восхищения тем, что он услышал.
— Я каждый день пребываю в молитве и прошу Бога о свободе. Лидер моей общины передал на свидании, чтобы я молился, и Бог поможет мне, — восторженно сказал Олег.
— Бог, безусловно, поможет и даст возможность притянуть обстоятельства, располагающие к свободе. Но нужно самому еще активно действовать, — сказал Рулон. — однажды Учитель с учениками шли через пустыню, и ночь застигла их в самом центре тех мест, где нет ни единого кустика.
Учитель дал ученику задание.
— Я буду спать, а ты пока смотри, чтоб верблюды не разбрелись. Потом у тебя будет возможность отдохнуть.
Учитель лег спать. Когда он проснулся, то увидел спящего ученика.
— Послушай, а где верблюды? — спросил Учитель у ученика, разбудив его.
— Я молился Богу, чтобы они не разбрелись. Ведь не было нигде даже маленького куста, за что можно было бы привязать верблюда.
— Ты дурень, у Бога есть только твои руки, чтобы держать верблюдов, и твои глаза, чтобы не просмотреть их.
Закончив эту практику, Рулон сказал Олегу, чтобы он шел в отказ от своих первых показаний.
— А что я скажу на суде, если спросят, почему изменил сейчас показания? — спросил Олег.
— Ты должен убедить судью в том, что тебя насильно заставили давать такие показания. Тогда можно вместо судебного разбирательства ходатайствовать о судебном следствии. Там приведешь несколько веских фактов о том, что первый раз в заключении и поэтому очень был испуган тем, что сотрудники правоохранительных органов запугали, что если не скажу так и так, то кинут меня в пресс-хату, а там меня или убьют, или педерастом сделают. И на основании этого ты можешь давать те показания, какие тебе удобны, — закончил Рулон.
В камере было шумно. Одни играли в карты, другие травили анекдоты, как вдруг открылась железная дверь. Моментально все запрещенное было спрятано, и наступила тишина.
— Рулонов, на выход, — сказал выводной.
Рулон быстро оделся и вышел из камеры. Его вели по длинному коридору в сторону административного корпуса.
— Сейчас у тебя будет три минуты поговорить с твоим подельником, — произнес еле слышно выводной.
Они подошли к двери бокса для ожидания. Выводной заглянул в глазок и открыл дверь. В камере на корточках сидел Иван.
— Здорово, братан, — закричал радостно Насос. По глазам Насоса было видно, как он рад
встрече.
— Здравствуй, — сказал Рулон. Дверь закрылась, и они остались вдвоем.
— У меня новости, — сказал Насос. — Нас через неделю будут этапировать в Иркутск. Наше дело передали, и можно будет показания менять. Будем настаивать на том, что нас запугали.
— А я не давал показаний. Что я идиот! —
сказал Рулон. — Это тебе и твоей сучке менять их нужно.
— Вот тебе деньги, — сказал Насос и протянул заплавленную торпеду.
Это был маленький плотный сверток, запаянный в целлофан. Рулон смазал его слюной и засунул в анальный проход.
— Самое надежное место — это «воровской карман», — прокомментировал он со смехом.
— Там четыре бумаги по сто баксов, — сказал Насос.
Рулон дал наставления Насосу, чтобы записки (мульки) были с зашифрованным текстом и меньше в них он касался тем о делах.
Придя в камеру, Рулон позвал Короля.
— Мне нужно разменять сотку «зеленых» на десятки и пятерки, — сказал он.
— Хорошо, но 10 процентов меняле. Это, конечно, дорого, но и бумага крупная, — сказал Король.
— Нужно купить еды, чаю, анаши, — попросил Рулон Короля.
— Базара нет, были бы деньги.
Вечером уже весь заказ был у Рулона, и Король предупредил его.
— В камере есть сука, поэтому будь аккуратнее с травой и деньгами. Еще не вычислили, кто стучит, но информация уходит. В каждой камере у Кума есть свои люди, свои уши и глаза. Это закон тюрьмы. Будь одинок даже тогда, когда живешь семейкой. Ни с кем не советуйся по поводу своих дел. Порядочный жулик никогда не будет у тебя выспрашивать, так как понимает, что потом на него может лечь пятно позора, если от кого-то уйдет информация, а ему это, на хуй, не нужно. А есть суки, так и норовят по-скользкому в душу залезть, хорошенькими в твоих глазах выглядеть и так, как бы между прочим, интересоваться твоей делюгой, чем на свободе занимался, с кем общался и т.д.
За дверью послышался стук по чему-то мягкому, и раздался крик.
— Блядь! Не бейте, не бейте, не бейте...
Один из братвы схватил железную миску и стал колотить в дверь. За ним последовали все остальные камеры. И вот уже стоял невыразимо громкий стук мисками по всему корпусу. Бить беднягу перестали, и постепенно стук утих.
— Хорошая поддержка, — заметил Рулон.
— Без этого нельзя, иначе убьют или калекой на всю жизнь сделают, что еще хуже, — сказал Король.
На следующий день Рулон изучал людей, созерцая их. Один из братвы, которого звали Эдик, крутил кату из искусства боя по каратэ. Все смотрели на него, как на мастера. Это нравилось Эдуарду, и он, пользуясь этим, манипулировал людьми.
«Легко управлять запуганными», — подумал Рулон.
Он встал и, подойдя к Эдуарду, предложил ему спарринг. Этот шаг Рулон предпринял, чтобы показать парню то, что к физической силе нужно еще приложить ум и сознание, чтобы не запугивать людей, а вести их за собой. Эдуард согласился биться, не нанося удары по лицу. Уже через несколько секунд боя Рулон подсечкой усадил его на пятую точку. В камере волной прокатился смех. Эдуард покраснел от стыда и гнева и принял стойку.
«Да, чувство важности ему явно мешает быть осознанным», — подумал Рулон и нанес ему тактическим обманом удар в солнечное сплетение. Противник скорчился, и Рулон решил закончить этот бой, сказав, что внимание у Эдуарда еще рассеянное для настоящего боя. Когда Эдуард пришел в себя после атаки, Рулон пригласил его к себе на нары и завел разговор:
— У кого ты учился ведению боя?
Он сказал, что ходил на секцию каратэ несколько лет к обладателю черного пояса, имеющему первый дан.
— Наверное, занятия были построены таким образом, что главным была отработка техники? — спросил Рулон.
— Да, — ответил Эдик.
— Вот в этом ошибка большинства мастеров. Настоящий уличный бой не такой, как на ринге. В нем нет правил и нет определенной техники. Ты привык биться с каратистами, но в бою тебе может попасться противник, обладающий искусством борьбы, и с ним ты не справишься одним каратэ. Ты должен познать стиль «бешеной крысы». Когда крысу загоняют в угол и ей некуда деваться, то она не думает о том, что человек по весовой категории в несколько раз ее тяжелей и сильней. Она, отрешенная, с дикой яростью прыгает в лицо противнику, приводя его в ужас и обращая в бегство. Она выигрывает свой бой самоотверженностью. Ты должен это всегда помнить и не придавать значения ничему, отвлекающему тебя. В данном случае тебя отвлекали смешки зрителей, и ты попался на удочку собственной важности. А вышел я с тобой спарринговаться, чтобы показать тебе то, что силой ты авторитета не удержишь. К силе должны прилагаться ум и сознание, — сказал Рулон. — Ты стараешься людей запугать и тем самым завоевать их уважение, но забываешь о том, что к каждой силе есть противосила, которая может также запугать тебя. Поэтому нужно учить людей жизни. Если ты считаешь себя блатным, это не значит скручивать пальцы в фиги, ходить на пятках, гнуть по фене и цвыркать слюной. Прежде всего ты должен показать людям то, что и в тюрьме есть законы Бога, законы Космоса. Ты должен не допускать беспредела. Только так ты заслужишь настоящий авторитет и начнешь подниматься по иерархической лестнице.
Однажды утром раздался стук в дверь, и выводной громким басом заорал.
— Рулонов, с вещами на этап.
Рулон стал быстро собирать вещи и упаковывать их в баул. Подошел Король.
— Куда тебя этапируют?
Рулон коротко объяснил, что дело передали в Иркутск, и теперь он будет сидеть там.
— У меня там много кентов, вместе на лагере сидели. Я напишу пару слов, передай им. Я тебе доверяю. И для тебя черкну сопроводиловку, чтобы встретили как своего.
— Хорошо, — ответил Рулон.
***
Толпа зевак смотрела на зеков, сидевших с широко расставленными ногами на корточках и руками, сомкнутыми в замок за головой, под прицелами автоматов. Среди них сидели Рулон и Насос. Поочередно заводили в вагон «столыпинский», где шмонали и распределяли по отсекам, которые выглядели как зарешеченные купе. Рулон и Насос по воле случая или по халатности конвоя попали в одно купе. Поезд тронулся, и напряжение стало уходить. Все расслабились, стали делиться чаем, куревом, знакомиться и травить анекдоты.
Зеки ели чай сухим, запивая сырой водой. Один из зеков предложил сварить чифир. Разорвали полотенце, подожгли его, и на этом факеле начали кипятить воду. Прибежал конвоир с огнетушителем и стал всех поливать, смеясь и ругаясь матом. Когда все промокли, он открыл окно. Морозный ветер обдал столпившихся возмущенных зеков.
— Я вам, блядям, покажу, как без чифира жить, чтоб голова не болела, — сказал конвоир и ушел.
Рулон понял, что пощады здесь ждать нечего и нужно как-то выходить из положения.
Он залез на верхнюю полку и стал медитировать на тумо. Уже через несколько минут его тело обдавал жар. У кого была сухая сменная одежда, те переоделись, остальные кричали, упрашивая конвой закрыть окно.
Вечером Рулон дал Насосу анаши, купленной еще в тюрьме, и сказал, чтобы тот забил пару папирос, пока окно открыто и вагон проветривается. Они раскурили всем купе две забитые папиросы, и когда кайф дал в голову, все забыли о холоде. Насос начал травить анекдоты, и все громко смеялись. Люди забыли о том, что находятся в неволе, и веселились. Шум и смех услышал конвой и сразу же подошел к купе.
— Я вас сейчас пиздить дубилом буду, если еще хоть один кто засмеется, — сказал молодой парень с тупым выражением лица.
— Этот 100 процентов будет, — сказал Насос.
Все затихли и забились по углам, как воробьи, напуганные кобчиком.
«Легко манипулировать настроением людей под действием марихуаны», — отметил себе Рулон.
В соседнем купе кто-то захотел в туалет. Конвоир нехотя открыл дверь, вывел зека и изо всей силы ударил по спине дубинкой.
— У тебя есть одна минута! — заорал он.
— Такие трюки делают для того, чтобы меньше другие просились, — сказал один из зеков с большим стажем. — Я весь Советский Союз «столыпиным» исколесил и знаю все их уловки, — продолжал он.
Волна тоски и страдания накатила на все купе. Утихли голоса людей, и только стук стальных колес вагона о рельсы, как ведущий инструмент симфонического оркестра, пронизывал тишину. Эта волна коснулась и Рулона, мысли о свободе заполнили его ум. Он осознал пагубность своего настроения и, отбросив людские мысли, подобно блудному сыну, обратился к Отцу:
«О, Великая Божественная Сила, Ты породила меня и сделала своим проводником, я живу так потому, что Ты так хочешь, и по-другому жить я не могу. Я отдан Тебе и прошу Тебя, дай мне закончить труд моего рождения и помоги мне принять весь опыт моей жизни как благословенный урок».
Благодать наполнила его грудь, он отключил внутренний диалог и сосредоточил свое сознание на этом блаженном состоянии. Так он просидел всю ночь.
Утром поезд прибыл в Иркутск. Зеки стали собираться на транспортировку в тюрьму.
— Сейчас нужно одевать самые толстые ве-
щи, так как будут бить куда попало, — сказал старый зек.
В коридоре вагона стояли три молодых солдата с резиновыми дубинками. И каждый из них бил проходящего зека изо всех сил. Эта картина напоминала то, как стадо свиней гонят на забой, подгоняя электрическим прутом.
Набив полную машину так, что если поджать ноги, то останешься в висячем положении, всех повезли в тюрьму. По дороге два человека потеряли сознание от нехватки кислорода. На это никто из конвоя не обратил особого внимания, как на естественные потери при транспортировке грузов. Разгрузка машины происходила также с помощью ударов резиновой дубинкой.
Всех повели в баню. Так называлось место, где была пара кранов с холодной водой. Заставили всех мыться.
Рулон с удовольствием залез под струю холодной воды. Он ощутил, как рассеянное тепло устремляется вглубь, к центру, ободряя и укрепляя тело. Насос последовал примеру Рулона, остальные делали только вид, что моются, но никто из них так и не принял полного омовения водой.
Распределение прошло удачно, так, как ехали в купе. Видимо, стопки документов были сложены по распределению в «столыпине» и дежурный поленился изучать, у кого кто подельник Это были транзитные камеры на 8 человек, кишащие кровожадными клопами. В камере, где находились Рулон с Насосом, было 12 человек. Один из зеков пошутил:
— Спать все равно не придется, клопы с нар скидывают.
Все стены были в красную крапинку от раздавленных клопов. Тусклый свет, и журчание воды на параше.
— Такое ощущение, что это декорация для фильма «Кошмар на улице Вязов», — пошутил Рулон.
Насоса передернуло от волны дрожи, пробежавшей по спине. Заметив это, Рулон сказал ему, что это смерть напоминает тебе о том, что в этих застенках загнулись сотни тысяч людей, попавших под террор коммунистов.
— Кто уже в этой тюрьме был? — спросил Рулон у сокамерников.
Лет пятидесяти мужик сказал, что он бывал здесь неоднократно. Он рассказал Рулону обо всех движениях в тюрьме, о «Куликовских прокладках» и о том, где и через кого можно покупать запретное.
Это был старый арестант, который в «столыпине» говорил с Рулоном о том, что проехал всю Совдепию в «зоопарке». Звали его Седой — кличка, прилипшая с юношества за раннюю седину. Он был одет в полосатую фуфайку и такие же стеганые штаны.
— особый режим.
Вел себя он дружелюбно, со всеми шутил. И при общении с ним не чувствовалось напряжения. Это было существо, потерявшее свою личность за высокими тюремными стенами. Ему никто ни в чем не отказывал, он имел особый подход к людям. «Гибкий тональ», — подумал про себя Рулон.
Обстоятельства его жизни содрали маску ложной личности. Каждому свои индивидуальные уроки дает Сила. Утром на прогулке Рулон достал заранее приготовленный, забитый в папиросу «Казбек» косяк и, уединившись с Насосом, сел пыхнуть. Седой первым из всех уловил запах конопли и нервно затусовался от стены к стене, поглядывая кротким взглядом на парней. Рулон решил пригласить его третьим.
— Точку сборки сдвинешь? — обратился он к Седому.
Седой, не поняв этих слов, вопросительно смотрел на Рулона.
— Курить отраву будешь? — повторил он свой вопрос.
— Базара нет, — с удовольствием простонал Седой и стал третьим.
Повседневный мир отдалился и совсем исчез после скуренного косяка. Они поднялись с корточек и пошли вдоль стены.
— Ну, вот и срок не срок, и прокурор не педераст, — улыбаясь во всю беззубую пасть, прошипел Седой и продолжал: — Я вообще любитель кайфа, коли я с детства по лагерям да пересылкам. А здесь только Ганджубасом да водярой глазья залить, чтоб этой хуеты не видеть. Я вообще привык и последний раз, когда был на свободе, тянуло в тюрьму. Я там чужой, там другой мир, непонятный мне, а здесь я от Хозяина до педераста всех по мастям знаю.
— Приколи нас, если это не тайна, как карьеру свою полосатую сделал.
— Да я с малолетки начал, — стал рассказывать Седой. — С малолетки поднялся на взросляк «общего режима» — это пиздец, хуже блядства нет. Все, кто ни попадя, лезут к рулю, за портфель общака и через неделю педерастами становятся. Все хотят утвердиться, стать авторитетом, а мозгов-то ни хуя нет, вот и на первых же разборках попадают в компот. Как таковых разборок-то и нет, кто сильнее да маховики побольше, тот и прав. Вот я там и раскрутился, посадил одного на заточку. Меня на «строгий» подняли, а могли к пяти еще тройку добавить. Это был для меня большой срок, а лагерь не из лучших. Сидел в Бодайбо на приисках. Менты тогда зверствовали вовсю. Решил — сбегу! А как бежать, кругом тайга и болота, надо ждать зиму. Запасал сухари, но этого было мало. Решил ходу давать с «бычком» — так называют тех, кого берешь с собой в побег, а потом его убиваешь и съедаешь, чтобы с голоду не умереть. Дождался зимы. Зимы хорошие, все реки встали, и болота померзли. Взял я с собой «бычка» и ломанул в ночь. А через неделю недалеко от Братска с вертушек взяли.
— А «бычок»-то как?
— Повезло ему, сухари еще были.
«Когда со смертью борешься, о морали думать не приходится», — подумал Рулон.
— После этого смирился со сроком и еще пятерку накинули. До сих пор не могу понять, что, какая сила мной руководила? Ничто не могло меня удержать. Потом как-то на пересылке в 1975 году встречал своего «бычка»: «Я б тебя съел тогда в тайге». А он улыбается, думает, шучу. А потом, когда дошло, стал из хаты ломиться — крыша поехала.
Открылась дверь прогулочного дворика. Заглянула старая потертая, как кирзовый сапог, женщина лет пятидесяти в военной форме.
— Домой, орлы, — прохрипела старая калоша.
Повели по коридору в камеру.
— откуда этап? — спрашивали зеки через щели у кормушки.
— Какая хата?
— Загоните чаю и курехи?
Все шли молча, отвечать никому не хотелось, так как вертухаи уже держали дубинки наготове. Привели всех в камеру, и через несколько минут поднялся кипишь.
— В хате крыса! У меня хлеб пропал, — возмущался арестант, звали его
Кирилл.
— Кто оставался в камере и не ходил на прогулку? — спросил у толпы
Рулон.
— Два человека. Леня и Стас, — сказал Седой.
Стас сразу стал оправдываться, сказал, что спал, Леня же стоял молча, и не отрицал, и не признавался. На лице у него проскользнула улыбка.
— Это педераст, он хочет и не знает, как начать, — тихо сказал на ухо Седой Рулону.
— По-моему, Кириллу нужно поговорить с Леней по поводу своего хлеба, — сказал кто-то из толпы.
— Ты хлеб мой сожрал?
— У меня в животе засосало, и я не мог сдержаться. Я не знал, что это твой.
— Какая разница, мой или кого-то другого. Это чужое, не твое. Ты — крыса!
И он уже хотел с него спрашивать за свой хлеб, раздраивая ему пиздюлю. Но после первого удара Леня начал просить, чтоб не били.
— Братва, простите, я не знал, что за это бьют.
— За это еще и ебут, — сказал Седой.
— Пусть лучше по-другому спросит, — плаксивым голосом ныл Леня.
— Да у меня на тебя хуй не встанет, — яростно закричал, брызгая слюной, Кирилл.
— У меня встанет, ты только на меня факс переведи, — сказал Седой.
Седой ушел вместе с Леней за ширму, затягивающую парашу.
Вернувшись, Седой с возбужденным видом стал рассказывать:
— он с опытом педераст, так сосал, что я думал, мозги через хуй высосет. По воле с голубизной шашни крутил.
Леню окрестили Леной и выделили ему ложку, кружку, миску и отдельное место у параши. Он нисколько не был обижен, вид у него был радостный.
— Получил свое и доволен, это рай закостенелому педерасту среди мужиков голодных.
— Что за статья у тебя, Леня? — спросил Рулон.
— 206-я и 115-я.
У Седого от последней статьи глаза расширились, и нижняя челюсть отвисла. Он схватил со стола тупую ложку и заорал.
— Я тебя, блядину, сейчас живым есть буду, — кинулся на него.
Педераст заскочил на самый верхний ярус, визжа во всю глотку.
— Седой, я уже здоров, меня на больничке полгода держали. Я здоров, клянусь мамой, Седой!
Седой остыл и сел на лавочку.
— За первый стресс будешь всю ночь у меня шляпу грызть, — угрожающе сказал Седой.
Эта картина была настолько отвратительна, что напомнила Рулону зоопарк с обезьянами, где шимпанзе, не обращая внимания на зевак, наблюдающих за ними, дрочит свой «корень».
Рулон лег, и намерение делать перепросмотр вызвало в голове видения прошлых событий.
***
Рулон с Насосом сидели в кожаных креслах страховой компании «АСКО» в кабинете Андрея. Последний, склонив голову, выписывал страховой полис на фирму «Крайт». Основным документом были отлично сделанные Николаем сертификаты качества и накладные на цветной металл, якобы хранящийся на складе завода «Металлоизделия». Закончив свои дела, Андрей открыл бар и достал бутылку коньяка «Метакса». Разлив по рюмкам, он произнес тост, затронув прошлые события, благодаря Рулона.
— Будет трудно, обращайся, помогу, — сказал Рулон и опустошил рюмку.
Посидев еще несколько минут в кабинете Андрея, рассказывая анекдоты, Рулон, как бы невзначай, вспомнил о том, что у него встреча через несколько минут с нужными людьми, и покинул компанию.
Утром Сруль, снаряженный паспортом на имя Яншина Дениса Владимировича и пакетом документов на фирму «Крайт», зарегистрированную на Яншина, слушал инструкции Рулона. Сруль был человеком, умеющим быстро и четко понять суть дела и свое место в этой делюге. Для всех он был родственником Насоса, приехавшим из Украины.
Так его Насос и представил Кузнецовой Елене Валентиновне, заместителю управляющего банком, женщине, очень любящей к себе привлекать внимание мужчин, и особенно состоятельных. Ей было 25 лет, и она была свободна от замужества, как ветер. Сруль не мог стесняться, природа не наделила его этим качеством. И он, недолго думая, пригласил Елену на ужин в яхт-клуб с морской прогулкой. Да, Лена была без ума от жида, вешающего ей огромными порциями спагетти на уши. И улыбка у Рулона растеклась по лицу. Она даже думала, что это ее судьба стучится в сердце, представляла себя молодой мамой, сентиментально окутанной семейной картиной.
А наш жидок, поймав эту нить, без зазрения совести управлял ей, как в кукольном театре куклой. Затем была бурная ночь в каюте из красного дерева. Шум волн сопровождал любовные игры. Утром Елена Валентиновна проснулась на груди у Сруля, которого она знала как Дениса. Расставаясь, они договорились о новой встрече вечером. Любовные свидания продолжались несколько дней.
Утром Сруль сидел у управляющего Кубинбанком в шикарном офисе, рассказывая, насколько нужен ему срочный кредит для крупной сделки. В ходе их разговора Елена Валентиновна дважды заходила в кабинет управляющего с вопросами. В этот день Сруль окончательного результата не добился, но и отрицательного ничего не было.
— Это хорошо, что эта стерва видела тебя в кабинете ее шефа, — сказал Рулон, когда Сруль рассказывал ему о том, как он вел беседу. — она обязательно напоет ему о том, какой ты крутой бизнесмен.
***
Утром транзитную хату всю раскидали по корпусам. Рулон попал в «Красный корпус». В этом корпусе все камеры были маленькими, для четырех человек. И назван он был так, потому что вся мусорная работа проходила в нем. Первый этаж занимали камеры для смертников. Несколько пресс-хат было в этом корпусе. И почти в каждой камере сидел человек Кума.
Зная все это от Седого, Рулон смело зашел в хату и поприветствовал всех. Решетка была завалена продуктами и служила холодильником в открытом окне. Два варианта прокрутились в голове Рулона: «Или здесь сидит блатной, которого греют со свободы свои друзья, или очень матерая сука. В любом случае стоит несколько дней не искать связи с Насосом и ничего не предпринимать».
Вот он вырисовался — лидер хаты. Леша Шапкин — не авторитет и не педераст. Три года и восемь месяцев сидит в тюрьме, еще не осужденный. Часто выходит к адвокату или еще куда. Об этом знает пока только он и выводной. И вот молчание лопнуло. Леша стал рассказывать о себе, как сел и за что.
«Вызывает меня на откровение», — отметил Рулон.
— У меня семь статей, — начал перечислять Леша, углубляясь в подробности своего дела.
«Здесь нужно его обломать», — подумал Рулон.
— Да мне на хуй твои дела не нужны, земеля. У меня от своей хуйни голова пухнет. Давай лучше о бабах поговорим, — этот резкий тон заставил замолчать Лешу. Несколько минут он не находил повода начать разговор.
— Да я и не успел после первого срока с бабами отдохнуть. Ты про своих расскажи.
— о своих женщинах я с кем ни попадя не базарю.
Этот ответ окончательно отрезал путь к спокойному общению с Рулоном. Рулон интуитивно знал, что это — сука, и не сомневался в своих словах. Он лег на нары и занялся полной релаксацией. Стук ключом по железной двери заставил выйти Рулона из трансового состояния.
— Рулонов есть? — спросила женщина в форме.
— Есть!
— от кого ждешь передачу?
Он стал перечислять фамилии тех, кто мог бы передать дачку.
***
Получив грев, Рулон обнаружил в нем запрятанную наркоту.
«Да, наркота может помочь забыться здесь. Но нет. Моя цель — вырваться из этой тюрьмы. Вся наша жизнь является такой тюрьмой. И мышь успокаивает себя водкой, сексом, наркотой, чтоб не задумываться о смысле жизни. Но смысл может быть один — вырваться из нее. Тут все ясно — стены, решетка, но есть и другая, внутренняя тюрьма: ограниченность нашего восприятия внушенными нам обществом принципами и предрассудками. Вот какую тюрьму нужно преодолеть, вырваться из нее. Вот в чем подлинное освобождение».
От размышлений Рулона отвлек крик на улице, доносившийся через зарешеченную форточку.
— Тюрьма-роднуха, дай кликуху.
Видно, в камеру привели новичка без клички. И теперь зеки бросают клич, чтоб случай определил новое прозвище. Из какой-то камеры раздался визгливый голос.
— Соленый клитор.
«Вот так кличка, — подумал Рулон, — может педераст или сука подшутил над бедолагой, окрестив его так».
Но случайностей не бывает. Видно, его состояние привлекло такое прозвище. «Да, есть разные прозвища, но все они лишь цепи, золотые или чугунные. И от всех этих прозвищ, ярлыков, мыслей о себе надо избавляться, от хороших и от плохих. Только так можно достичь освобождения. Хорошие мысли в себе даже опасней, ибо их не боишься, к ним привыкаешь и дорожишь этими оковами. Но добро всегда порождает зло, а зло — добро. Вот привяжешься к комфорту, и любой маленький дискомфорт покажется адом. А если тебе было плохо, если страдал, то любое облегчение страданий воспринимается как благо». Рулон вспомнил, как в школе был на седьмом небе, когда его оставляли в покое.
В камере была гитара. Взяв ее, Рулон, перебирая струны, тихо запел песню:
Непрошеные гости
Вновь посетили дом.
Я онемел от злости,
Подумав о плохом.
Зря вы пришли на хату
К тому, кто отошел
От воровского блату,
В духовный мир ушел.
Пришли без приглашенья,
Откинулись вчера.
Сходки постановленье:
Сдохнуть мне от пера.
Я уходил без злости,
Не сучил, не стучал.
И все же пришли гости
Нарисовать финал.
Окончена дорога,
Последние штрихи.
Я попросил у Бога,
Чтоб отпустил грехи.
Но бог сказал сурово,
Что рано на покой.
Пока еще здоровый
Ты должен вступить в бой.
Я был слегка потерян,
Но вовремя успел
Я укрепиться в вере —
Нож мимо пролетел.
Я отскочил немного
И финку подобрал.
Решает воля Бога,
Кому пришел финал.
Тут ментанулись воры,
Припомнив кем я был.
Как на одних разборках
Я четверых убил.
Теперь их только двое,
С приправой лишь один.
А взгляд мой так спокоен
И крайне нелюдим.
На следующий день Рулона перевели в другую хату, увидев, что эта сволочь не может его расколоть. В камере он рассказал братве об этой суке.
— Ничего, мы еще уложим его в негашеную известочку, — сказал Меч со спокойной ненавистью.
Рулон подумал, что и из двенадцати апостолов один был Иуда. Так и в жизни, на каждые двенадцать человек один может быть белой вороной, то бишь сукой, по тюремным понятиям. Все зеки, кроме «чертей» и педерастов, сидели за столом и пили чай. Пахан отставил свою кружку в сторону.
— Вы знаете, я уже сорок лет живу по воровскому закону и никогда его не нарушал. Наш закон суров, но справедлив. И только благодаря ему мы можем выжить, особенно здесь, в тюрьме, среди сук и ментов. И по нашему закону вору нельзя иметь семью, чтобы не быть привязанным ни к чему, нельзя иметь собственность, заниматься торговлей. Все это то, за что можно зацепиться и ссучиться. Поэтому и нельзя, и если сукой станет твой любимый кореш или брат, или баба твоя, или даже мать, то суку нужно замочить, как бы ни было это трудно сделать, — горестно сказал он, — потому что закон должен стоять выше наших
чувств, пристрастий, привязанностей. Только тогда он поможет нам всем, если мы утвердим его кровью. Сукам мы говорим: «Ломись или поворачивайся, то есть ломись из камеры, кричи, мол, убивают. Но ломись не ломись, все равно тебя убьют, раз ты сука, или поворачивайся, становись раком, опустят тебя, педерастом будешь. Тогда может еще не убьют. Будешь сидеть у параши всю жизнь за сученье свое. Вор не должен становиться на путь исправления. И не должен просить помощи у ментов, даже если он умирает. Вор — это волк, который все время глядит в лес, на свободу, сколько его ни корми, не ссучишь его. А я, видно, до смерти в тюрьме буду, чтоб беспределу не было. А то как без меня тут вы, братки, разберетесь. Ну а если я нарушу закон, — чуть не плача сказал Пахан, — то нечего мне больше жить, — с этими словами он воткнул финку в стол. — Тогда прикончите меня, я трепыхаться не буду.