Предыдущая страница | Следующая страница

Днем позже она опять подсунула под двери ящика миску с зелеными насекомыми, и я снова вытолкнула её наружу. В верхнюю щель в двери я видела, как она подняла миску, выбрала одного жука, разломила его пополам и с нескрываемым удовольствием засунула в рот. Нет, решила я, лучше совсем умереть с голоду, чем есть такую мерзость, однако уже на следующий день, борясь с подступающей к горлу тошнотой, все же заставила себя съесть пять насекомых.

Горсть этих жуков и чашка питьевой воды составляли весь мой дневной рацион во время моего дальнейшего заключения в железном ящике.

Я целыми часами простаивала у проделанной в верхней части двери узкой щели в надежде, что мимо пройдет хоть кто-нибудь из девушек, кто осмелится переброситься со мной парой слов. Однако сколько бы я ни звала, ни одна из них так и не откликнулась, боясь нарушить запрет разговаривать с невольницей, посаженной в железный ящик. Потеряв всякую надежду на возможность общения, в последние дни я довольствовалась тем, что разглядывала пролетающих в небе птиц и колышущиеся под дуновением ветра листья деревьев.

Так я провела в ящике для невольниц полных семнадцать дней.

Вечером восемнадцатого дня к ящику подошли Юта с Ингой и Реной.

Я, как обычно, стояла, прижавшись лицом к узкой прорези в верхней части железной двери, и с тоской наблюдала за тем, что происходит вне стен моей крохотной тюрьмы.

— Хочет ли рабыня Эли-нор выйти из ящика для провинившихся невольниц? — официальным тоном поинтересовалась Юта, как старшая невольница.

Я едва не задохнулась от счастья.

— Да! Рабыня Эли-нор хочет выйти из ящика для невольниц! — прошептала я.

— Просит ли рабыня Эли-нор выпустить ее?

— Да! Да! — разрыдалась я. — Рабыня Эли-нор просит её выпустить!

— Откройте двери! — распорядилась Юта, обернувшись к Инге и Рене.

С замирающим сердцем я услышала, как в тяжелых замках повернулись отмыкающие их ключи, как отодвинулись железные запоры, и наконец маленькая дверь моей темницы распахнулась.

Морщась от боли, разламывающей мое тело, я на четвереньках выбралась из ящика и тут же в изнеможении опустилась на траву.

Лица стоящих вокруг меня девушек не могли скрыть переполнившего их отвращения.

— Отмойте эту рабыню, — процедила сквозь зубы Юта.

Инга и Рена долго оттирали меня щетками, ополаскивали водой, вызывая у меня из груди глухие стоны при каждом прикосновении щетки к моему измученному телу.

После того как они меня отмыли и расчесали мне волосы, охранник, бормоча ругательства по поводу того, что на его долю выпало такое неприятное занятие, на руках отнес меня, совершенно беспомощную и обессилевшую, в барак для рабочих невольниц. Здесь с разрешения Юты Инга и Рена накормили меня свежим бульоном, который я с благодарностью выпила до последней капли, и тут же провалилась в глубокий сон.

На следующий день меня оставили в бараке, и Инга с Реной приносили мне еду. Днем позже я вернулась к своим обычным, повседневным обязанностям.

Моим первым заданием было вычистить после себя железный ящик. Покончив с этим малоприятным занятием, я снова тщательно вымылась и получила разрешение надеть свою рабочую тунику. Я была так рада снова облачиться в это нехитрое, грубое одеяние! В тот день я переделала ещё много различных дел, а вечером меня вместе с Тейшей опять послали под присмотром охранника в лес собирать ягоды ирра. На этот раз я не воровала их из корзины моей напарницы и даже не пыталась потихоньку съесть хотя бы одну.

В лагере окружающие относились ко мне с нескрываемым презрением. Теперь у меня не только уши были проколоты, но на левом бедре стояли клейма, обличающие меня как лгунью, воровку и предательницу.

Недели через две после моего освобождения из железного ящика мимо меня прошли, разговаривая друг с другом, Раск и Вьерна, как обычно в своем одеянии из шкур лесных пантер. Едва завидев их, я тут же опустилась на колени и низко склонила перед ними голову: я была простая рабыня, только что перенесшая тяжелое наказание и вовсе не застрахованная от него впредь.

Они прошли, не обратив на меня никакого внимания.

Шли дни, до предела заполненные работой и похожие один на другой как две капли воды.

Рейды тарнсменов теперь не приносили большой удачи, и налетчики нередко возвращались в лагерь без привычной для них богатой добычи и без хорошеньких пленниц, перекинутых через седла их тарнов.

Элеонора Бринтон, как и все остальные рабыни, вставала с рассветом и тут же погружалась в работу. Она убирала территорию лагеря, стирала и гладила, помогала на кухне, мыла посуду — и так с утра до вечера, когда eе вместе с другими рабынями запирали на ночь в бараке для рабочих невольниц, где им предоставлялось несколько часов отдыха перед началом следующего трудового дня.

Я научилась хорошо обращаться с утюгом, шить и готовить пищу. Вьерна, к примеру, не смогла бы справиться ни с одним из этих занятий. Она все дни проводила на охоте или беседах с мужчинами.

Кстати сказать, шитье одежды, стирка и приготовление пищи считаются у гориан занятиями недостойными свободной женщины, тем более принадлежащей к высшей касте. В высотных цилиндрах горианских городов непременно имеется целый штат общественных рабынь, по требованию знатных семейств выполняющих все работы по дому за мизерную, чаще всего символическую плату, отчисляемую работодателем в городскую казну. Услугами общественных рабынь, как правило, пользуются семьи, не имеющие возможности или попросту не желающие держать личных невольниц и нанимающие у городских властей так называемых временных, или приходящих, рабынь.

Кроме того, на содержании города находятся общественные прачечные и столовые, также обслуживаемые общественными рабынями. Здесь каждый горожанин имеет право заказать себе обед или ужин с доставкой на дом либо отдать в стирку свое белье. Стоимость таких услуг доступна каждому.

Число общественных рабынь регулярно пополняется эа счет девушек, захватываемых в плен в городах противника Свободные женщины зачастую обращаются с такими невольницами с крайней жестокостью, и работодателю нередко достаточно одного слова или выражения своего неудовольствия по поводу присланной для выполнения домашних работ общественной рабыни, как девушку тут же наказывают плетьми. Стоит ли говорить, с каким рвением стремятся общественные невольницы удовлетворить все запросы свободных женщин?

К услугам девушек, также за символическую плату, могут обращаться и юноши, испытывающие потребность в женской ласке. И здесь от невольницы требуется большое умение и, прежде всего, старание, чтобы не вызвать неудовольствие клиента и избежать наказания. Жизнь у общественных рабынь незавидная — что и говорить!

Однако я, возможно, с некоторым удивлением для себя обнаружила, что больше не чураюсь обязанностей рабочей невольницы. Я пришла к заключению, что главное в данном вопросе — это выполнить порученную работу, и выполнить её хорошо, а не мучить себя вопросами, зачем это нужно и почему это должна делать именно я. Кроме того, я поймала себя на мысли, что пренебрежительному отношению горианского мужчины к выполнению определенного рода работ, кажущихся ему низменными и недостойными, есть свое вполне обоснованное оправдание. Вообразите себе, к примеру, царственного льва с метлой в лапах. Я ещё могу представить себе мужчину Земли, вычищающего пылесосом ковры в своей квартире, но горианина — никогда! Он в корне отличается от земного мужчины и своей решительностью, и бескомпромиссностью, и мужеством. Рядом с ним невозможно чувствовать себя кем-то иным, чем женщиной, признающей свою слабость, беспомощность и, как следствие, предуготовленность самой судьбой выполнять все его требования.

В соответствии с таким подходом к делу горианская свободная женщина стремится отдалить от себя любое кажущееся ей недостойным занятие, и прежде всего — работу по дому. Она для этого слишком горда, слишком независима. Невольнице с ошейником на шее трудно даже посмотреть в глаза такой женщине. Кто же должен выполнять грязную работу? Ответ напрашивается сам собой. Легкая, неприятная работа ложится на плечи невольницы, тяжелая, трудновыполнимая — на крупный домашний скот или на рабов-мужчин. Неужели чем-то подобным должны заниматься свободные люди? У них есть для этого целый сонм рабов! А я уже привыкла осознавать себя рабыней и считала вполне естественным для себя и своих сестер по невольничьему ошейнику заниматься тем, чем нам прикажут. Кто ещё сделает это за нас?

— Поторапливайся, рабыня! Старайся! — покрикивала на нас Юта.

И я старалась.

Я старалась выполнить свою работу качественно и редко отвлекалась на разговоры с другими девушками, как, впрочем, и они — на беседы со мной. Хотя зачастую мы работали вместе, я всегда чувствовала себя одинокой. Если они затягивали во время работы песню, перебрасывались шутками или смеялись, я никогда не присоединялась к ним в этих маленьких удовольствиях.

Работала я хорошо. Я думаю, со временем я стала одной из лучших работниц Юты. Иногда, управившись с собственным заданием, я помогала закончить его остальным девушкам.

Я больше не испытывала желания лгать или увиливать от работы, перекладывая её выполнение на плечи остальных. Возможно, в какой-то степени это объяснялoсь моим страхом перед наказанием. Я так и не смогла забыть ужас и боль, испытанные мной при избиении плетью и проставлении обличающих клейм. Я больше не могла без содрогания бросить взгляд на плеть в руке охранника; внутри меня тут же все сжималось, и я чувствовала, как меня начинает колотить нервная дрожь. Я готова была сделать все, что от меня требовалось, без малейших возражений или колебаний.

Не спешите меня осуждать, пока на себе не испробуете наказание плетьми или пытку прикосновением к вашему телу раскаленного железа.

Каким-то странным, необъяснимым образом ложь и воровство начали казаться мне вещами низменными, жалкими и недостойными. Я больше не рассматривала свои прежние уловки как проявление ловкости и сообразительности; наоборот, они воспринимались мной как демонстрация никчемности и недалекости человека, вне зависимости от того, был он пойман на месте преступления или нет. Сидя в железном ящике для провинившихся невольниц, я о многом передумала. Я была недовольна тем, что представляла собой прежде. Я теперь твердо запомнила, что являюсь невольницей, собственностью своего хозяина, всецело зависящей от его желания подвергнуть меня какому-либо наказанию или простить.

К тому же я осознавала, что в соответствии с горианскими законами вполне заслужила и избиениe плетьми, и клеймения, и заточениe в железный ящик. Я не желала пройти через это снова, и не только из-за страха перед болью, но и потому, что мне казалось бессмысленным и недостойным делать вещи, за которые я могу понести заслуженное наказание. Сидя в железном ящике, я открыла для себя, что больше не желаю быть тем, чем была прежде. Для меня оказалось мучительным остаться наедине с собой и посмотреть на себя со стороны.

К мужчинам я также утратила всякий интерес; к тому же теперь, когда мое тело украшало столько отметин, свидетельствующих о весьма неблаговидных чертах моего характера, их отношение ко мне в корне изменилось.

Как-го один из проходивших мимо охранников ещё издали заметил меня и скомандовал:

— А ну, на колени, рабыня-воровка с проколотыми ушами!

Я послушно опустилась на землю прямо перед ним. Он, не говоря ни слова, пнул меня ногой, отшвыривая с тропинки, и, весело напевая, зашагал дальше.

Не отставали от них и девушки, особенно любившие подставить подножку, когда я несла какую-то поклажу, или вытворявшие что-нибудь такое, отчего выполненная мной работа шла насмарку и мне приходилось все переделывать заново. Одни шутки отличались изощренностью, другие — глупостью, но в каждом случае в них неизменно присутствовала жестокость.

Однажды двое подвыпивших воинов, желая повеселиться, связали мне ноги ремнями и, подвесив меня вниз головой на укрепленном горизонтально шесте, стали раскачивать из стороны в сторону, пока у меня не закружилась голова и не начались позывы к рвоте. Дождавшись, когда они вволю натешились и ушли, Юта с Ингой и Репой отвязали меня от шеста.

— Какие они все безжалостные! — вырвалось у Юты.

Обливаясь слезами, я бессильно опустилась перед ней на траву.

У меня пропало желание прислуживать за столом даже в дни празднеств. Я хотела только выполнять свою черную работу и чтобы меня при этом никто не трогал. Вечерами я не могла дождаться часа, когда окажусь в спасительной темноте и безмолвии наглухо запертого невольничьего барака.

— Примите к себе Эли-нор, — сначала просила Юта, завидев разыгравшихся девушек.

— Да ну ее! — неизменно отвечали они.

— Я сказала — принять! — приказывала наша начальница.

— Пожалуйста, Юта, не надо, — просила я её. — Позволь мне уйти в барак.

— Ну что ж, иди, — отвечала Юта.

И я уходила, торопясь поскорее остаться одной.

Сопровождавшее меня по всему лагерю презрительное отношение и насмешки заставили меня уйти в себя, отрезали от окружающего мира. Теперь я не хотела никого видеть и слышать, не хотела праздничных ужинов и веселья. Мне нужна была только моя работа и молчаливое одиночество темного невольничьего барака. Я с нетерпением ожидала момента, когда его дверь отгородит меня от внешнего мира.

Единственное, что у меня ещё осталось, что подпитывало мою гордость и чувство собственного достоинства, это мысль о том, что я не похожа на остальных женщин. Пусть мое тело обезображено позорными клеймами, обличающими меня во лжи, воровстве и предательстве, пусть я прошла публичное наказание плетьми и длительное заточение в железном ящике, зато я была лишена свойственных всем остальным девушкам женских слабостей.

Я вспоминала далекие северные леса, круглую поляну, залитую мертвенным лунным светом, и беснующихся в диком танце лесных разбойниц во главе с Вьерной — с самой Вьерной! — стремящихся обмануть свою природу, освободиться от терзающего их неутолимого желания мужской ласки. Какие они жалкие, слабые и беспомощные, несмотря на весь их лицемерный фарс! Сколько в них женского, ранимого — достойного презрения! Какое счастье, что я не похожа на них!

Постепенно в качестве компенсации за перенесенные мной унижения, за изуродовавшие мое тело позорные клейма, выставляющие меня в наименее выгодном свете по сравнению с остальными невольницами, во мне развилось чувство глубокой ненависти ко всему, что меня окружало.

Я ненавидела всех, с кем мне приходилось сталкиваться. Я знала, что я — лучше их! Должна быть лучше! Я начала выполнять свою работу с глубочайшим старанием, стремясь довести все, что мне поручалось, до совершенства.

Я стала обращать большое внимание на то, как я говорю, как выражаю свои мысли, направленные в основном на критику окружающих. Несмотря на позорные клейма, я утвердилась во мнении, что превосхожу всех остальных по своим внутренним качествам, остающимся для окружающих невидимыми, тайными, глубоко скрытыми. Эта высокая внутренняя самооценка придала мне уверенности в себе, изменила весь мой облик, позволила держаться гордо и надменно.

Мое высокомерие вызывало раздражение у остальных девушек, но мне это было безразлично: ведь я была лучше их! Я, конечно, теперь не лгала, не воровала и не увиливала от работы, поскольку воспринимала с некоторых пор подобное поведение унизительным для такого человека, как я. Это было ниже моего достоинства. Я была слишком хороша, чтобы вести себя подобным образом. Осознание собственного превосходства, — открыла я для себя, — вот верный способ возвыситься самой и принизить тех, кто тебя окружает! Я начала использовать свою понятливость, неизменную вежливость и пунктуальность, чтобы подчеркнуть свое превосходство над остальными девушками — над всеми! Но наибольшую гордость во мне вызывала уверенность в том, что я, к счастью, избавлена от ненавистных мне женских слабостей, от женской тоски по вниманию мужчин.

— Сегодня вечером вы все будете прислуживать за праздничными столами! — радостно сообщила Юта.

На лицах девушек отразилось явное удовольствие.

В этот день, впервые за несколько последних недель, рейд тарнсменов Раска оказался удачным. Они привезли с собой одиннадцать пленниц и много других трофеев. Седла их тарнов были увешаны нанизанными на ремни кубками, а сумки раздувались от драгоценностей и золотых монет. Кружась низко над землей, они бросали нитки жемчуга на головы встречающих их радостными криками невольниц.

В лагере воцарилась праздничная атмосфера. Еще накануне заезжие торговцы доставили в лагерь Раска туши разделанных для жарки босков, корзины с фруктами и сыром, хлеб, шелка, вино, цветы и сладости. Всех охватило нетерпеливое ожидание вечера и предвкушение большого праздника. Занятые приготовлениями девушки суетились и, сгибаясь под тяжестью награбленных трофеев, помогали перетаскивать их в палатки воинов. Пленниц отвели в палатку для женщин, где они немедленно разбрелись по углам, со страхом дожидаясь приближения завтрашнего утра, когда на них должны будут надеть невольничьи ошейники.

— Сегодня, — не вставая с седла, объявил Раск, — у нас будет праздничный ужин! — Его щит был обильно покрыт следами засохшей крови, а глаза все ещё горели возбуждением выигранного сражения.

Мужчины дружно загрохотали мечами и древками копий по своим щитам, а девушки с радостными возгласами разбежались, чтобы заняться приготовлениями к празднику.

Я, конечно, решила, что не буду прислуживать на этом праздничном ужине. Юта, как обычно, позволит мне уйти. Она знала, что я не такая, как все.

Сидя в темном бараке, я мрачно наблюдала за приготовлениями девушек к праздничному пиршеству. Они возбужденно переговаривались, смеялись и обменивались шутками. Такие, конечно, будут изо всех сил стараться услужить мужчинам!

По приказу Юты девушки с радостными лицами выскочили из барака и побежали получать шелка и ножные браслеты с колокольчиками.

Как я презирала этих жалких, слабых созданий!

Я осталась в бараке. Мне украшения не понадобятся. Я сегодня лягу спать пораньше. Мне нужно хорошенько отдохнуть и набраться сил. Завтра предстоит обычный рабочий день.

— Эли-нор, иди сюда! — услышала я голос Юты.

Это меня озадачило.

Я поднялась с пола и вышла из барака. У дверей стоял сундук с шелковыми накидками, колокольчиками и косметикой. К крышке сундука было прикреплено большое зеркало. Мужчин рядом не было. Никто не мешал девушкам делать последние приготовления.

Я удивленно посмотрела на Юту.

— Раздевайся, — приказала она. Меня пронзила страшная догадка.

— Нет! — воскликнула я. — Только не это!

Но под строгим взглядом старшей невольницы я сняла с себя рубаху. Юта бросила мне шелковую накидку и завернутые в неё ножные браслеты с колокольчиками.

— Ну пожалуйста, Юта! Может, не надо? — пробормотала я, чувствуя, как слезы наворачиваются мне на глаза.

Девушки прыснули со смеху. Они перестали вертеться перед зеркалом и уставились на меня.

— Пожалуйста, Юта! — разрыдалась я. — Я тебя очень прошу!

Юта была неумолима.

— Приводи себя в порядок, — отрезала oна. — Да постарайся выглядеть как можно привлекательнее!

Я обернула вокруг плеч шелковую накидку. Бросив на себя взгляд в зеркало, я невольно содрогнулась. Мне много раз приходилось стоять обнаженной перед мужчинами, но я ещё никогда не чувствовала себя настолько голой, как в этом прозрачном одеянии. Это были горианские шелка для наслаждений. Даже одетая, я выглядела в них более чем обнаженной — если такое вообще возможно.

Я дождалась своей очереди перед зеркалом и по приказу Юты наложила на себя тонкий слой косметики, как того требует от невольницы горианская традиция. Я хорошо умела пользоваться тенями и румянами, поскольку на занятиях в Ко-ро-ба этому искусству уделялось довольно много времени.

Затем я привязала к щиколоткам ножные браслеты с колокольчиками и снова подошла к Юте.

— Пожалуйста, Юта, — попросила я. Она посмотрела на меня и рассмеялась.

— Ты хочешь, чтобы я помогла надеть тебе колокольчики на руки. Я правильно поняла? — поинтересовалась она, словно не замечая моего состояния.

Я уронила голову.

— Да, — прошептала я.

Юта взяла два узких кожаных браслета с колокольчиками и завязала их у меня на запястьях.

При каждом моем движении, как бы я ни старалась этого избежать, колокольчики издавали нежный, мелодичный перезвон. Я беспомощно оглянулась.

Девушки прихорашивались перед зеркалом, заканчивая последние приготовления. В своих шелках, с колокольчиками и умело наложенной косметикой они выглядели нарядными и весьма привлекательными.

— Ты довольно хорошенькая, — заметила мне Юта.

Я промолчала. Я чувствовала себя подавленной.

Через несколько минут Юта, остававшаяся в рабочей тунике, поскольку была освобождена от прислуживания за столами, начала проверку приготовившихся к празднеству невольниц. Она давала советы, делала замечания и говорила, что где кому из нас нужно подправить. Она за нас отвечала и хотела, чтобы мы выглядели как следует.

Вскоре очередь дошла и до меня.

— А ну выпрямись, — сказала она.

Сдерживая раздражение, я выполнила её приказ.

Она подошла к сундуку, вытащила из него ещё пять маленьких колокольчиков и привязала их к моему ошейнику.

— Чего-то не хватает, — заметила она, окидывая меня скептическим взглядом.

Я решила молчать.

Она: снова направилась к сундуку. Девушки раскрыли рты от изумления.

Юта достала из сундука громадные золотые серьги и вдела их мне в уши.

Слезы градом покатились у меня по щекам.

— Это, конечно, не оставит мужчин равнодушными, — усмехнулась она. — Нужно чем-то их поразить.

Девушки дружно рассмеялись.

Юта взяла белую шелковую ленточку и несколько раз, не завязывая, обернула её вокруг моего ошейника.

Этим она подчеркнула, что я была девушкой белого шелка.

Инга с Реной рассмеялись.

— А вы не смейтесь, — остановила их Юта. — Вы будете помечены точно так же, иначе как бы Рафф и Прон, эти охотники из Трева, в самый неподходящий момент не забыли о том, что и вы — девушки белого шелка!

Теперь расхохотались остальные невольницы.

Я с возмущением заметила, что Инга и Рена проявили явное неудовольствие по поводу того, что и их ошейники обмотали белыми лентами. Я не могла этого понять. Неужели они хотели почувствовать себя беспомощными рабынями в объятиях Раффа и Прона? Очевидно, все обстояло именно так, и я снова почувствовала глубокое презрение к их женской слабости. А ведь Инга некогда принадлежала к касте книжников, а Рена прежде вообще была свободной женщиной! Ее даже величали госпожой Реной из Лидиса. Впрочем, стоит ли удивляться: все они рабыни по самой своей природе.

Мне было приятдо сознавать, что у меня нет с ними ничего общего.

Но как же унизительно мне, Элеоноре Бринтон из Нью-Йорка, будет предстать перед мужчинами и тем более прислуживать им в подобном одеянии, с колокольчиками на руках и ногах!

Юта сбрызнула каждую из нас туалетной водой.

— Ну, вперед, рабыни! — хлопнула она в ладоши, и девушки побежали к центральной части лагеря, где их встретили радостные, полные восхищения крики мужчин.

Мы с Ютой остались вдвоем.

— Ты тоже иди, — сказала Юта.

Со сжатыми от злости кулаками, надушенная, в прозрачной шелковой накидке, с колокольчиками, мелодично перезванивающимися при каждом моем движении, я угрюмо побрела к центру лагеря, где возвышался пламенеющий шелками шатер Раска из Трева.

— Вина, Эли-нор! Принеси мне вина! — крикнул молодой воин.

Сопровождаемая перезвоном колокольчиков, я поспешила его обслужить.

Опустившись перед ним на колени, я наполнила его кубок. Аккорды разливающейся по всему лагерю музыки были такими же знойными и пьянящими, как подогретое вино. Повсюду слышались крики, смех и стоны удовольствия, вырывающиеся из груди девушек, попадавших в объятия мужчин.

Праздник был в самом разгаре. Вино лилось рекой.

В центре, на посыпанной песком площадке, в алой шелковой накидке перед воинами танцевала Талена. Они осыпали её обидными словами и швыряли в неё обглоданные кости и куски мяса.

Я уже хотела было подняться на ноги, но молодой воин, кубок которого я наполняла, схватил меня за волосы и пригнул к земле.

— Так, значит, ты лгунья, воровка и предательница? — поинтересовался он.

— Да, — испуганно пробормотала я.

Он развернул меня к себе и присмотрелся к моим серьгам. Воин был пьян, и я чувствовала, что он возбужден. Одним махом он опрокинул в себя целый кубок и снова протянул его ко мне.

— Еще вина! — потребовал он.

Я вторично наполнила его кубок подогретым вином.

— Уши у тебя проколоты, — заметил он, стараясь сосредоточить на мне свой помутневший взгляд.

— Чтобы было приятнее моему хозяину, — прошептала я.

— Вина! — снова раздался его требовательный голос.

Я поднялась на ноги и побежала наполнить опустевший кувшин.

Талена покинула посыпанную песком площадку, и её место заняла другая танцовщица.

Пиршество возглавлял величественно восседающий на коврах Раск. Это был его день, его победа. Рядом с ним, по-мужски скрестив перед собой ноги, сидела Вьерна, которой девушки-невольницы прислуживали так, словно она была одним из воинов. Как я сейчас позавидовала её свободе, её красоте, гордости и одеянию из шкур лесных пантер! Она не была одета в прозрачные шелка, не гремела при каждом движении треклятыми колокольчиками!

Воин, которому я наполнила кубок, неуклюже потянулся ко мне руками.

— Я девушка белого шелка! — испуганно отшатнулась я.

— Вина! — потребовал другой мужчина, постарше, за моей спиной.

Я стала подниматься на ноги, но тут почувствовала, что молодой воин держит меня рукой за накидку. Если я встану, накидка или порвется, или соскользнет у меня с плеч.

Тут рядом с нами на траву опустилась ещё одна девушка. Она протиснулась к самому лицу молодого воина и обольстительно ему улыбнулась.

— А я — девушка красного шелка, — проворковала она. — Притронься ко мне! Ты увидишь, что я того стою!

Рука парня отпустила мою накидку, и я вскочила на ноги.

Не теряя времени, я переместилась к требовавшему вина другому мужчине и обслужила его.

— Вина! — воскликнула Вьерна.

Я поспешила к ней и наполнила её кубок.

— Вина! — подвинул ко мне свой кубок Раск.

Все во мне затрепетало. Я не осмеливалась поднять на него глаза. Когда я наполняла его кубок, руки у меня дрожали.

— А она хорошенькая, — прозвучал надо мной голос Вьерны.

Под насмешливое глумление зрителей очередная танцовщица покинула посыпанную песком площадку, и её место заняла следующая девушка.

— Вина! — крикнул воин из первого ряда наблюдающих за танцами зрителей.

Я вскочила на ноги и под перезвон своих колокольчиков поспешила к нему. Когда я опрокинула кувшин над его кубком, оказалось, что кувшин пуст. Мне нужно будет снова бежать к подогретому котлу на кухне, чтобы наполнить кувшин.

— Давай беги быстрее! — недовольно поморщился подозвавший меня воин.

— Я сейчас, хозяин, — пообещала я.

Я отбежала от пылающего костра и тут же об кого-то споткнулась в темноте. Мужской голос выругался. Я отпрянула в сторону и в отблеске костра увидела лежащую на траве Тейшу. Счастливое лицо девушки было залито лунным светом, волосы разметались, а раскрытые влажные губы все ещё тянулись к мужчине в страстном поцелуе. Я поскорее нырнула в темноту и поспешила к кухне.

У самой кухни меня вдруг рванули в сторону, и я утонула в мужских объятиях. Волосатая рука воина потянулась к потаенным складкам моей невесомой накидки.

— Нет! — испуганно закричала я.

Мужчина приблизил к себе мое лицо. — А-а! Ты — Эли-нор, — пьяным голосом протянул мужчина. — Маленькая лгунья, воровка и предательница!

Я стала выворачиваться из его рук. Он заметил серьги у меня в ушах и сильнее прижал меня к себе.

— Я девушка белого шелка! — воскликнула я.

Он покачал головой и попытался задержать свой пьяный взгляд на белой ленте, обвивающей мой ошейник. На лице у мужчины отразилось разочарование.

— Пожалуйста, — прошептала я, — отпустите меня!

— А что с тобой ещё делать? — презрительно усмехнулся он.

Под улюлюканье зрителей посыпанную песком площадку у костра покинула очередная танцовщица. За весь вечер лишь две девушки добились аплодисментов, остальных рабынь выпроваживали с арены объедками фруктов и обглоданными костями.

— Я хочу увидеть, как ты танцуешь, маленькая предательница, — решил схвативший меня воин.

— Я должна приносить вино пирующим, — вывернулась я из ослабевших объятий потерявшего ко мне интерес воина и поспешила к кухонному бараку.

У дверей барака стояла Юта и следила за выдачей вина.

— Юта, не посылай меня назад к столам! — взмолилась я.

— Наливай вино и возвращайся, — скомандовала старшая невольница.

Я наполнила свой кувшин вином и снова подошла к ней.

— Ну пожалуйста, Юта! Прошу тебя! — обращалась я к ней, едва удерживая подступающие к глазам слезы.

Крики у костра зазвучали громче; зрители желали смотреть новые танцы, но никто из девушек не решался выйти на площадку.

— Где Эли-нор? — услышала я чей-то крик. — Элинор, предательница!

Я вздрогнула.

— Тебя зовут, — кивнула Юта в сторону костра.

— Иди сюда, рабыня! Танцуй! — В голосе кричавшего человека — того бородатого воина, который только что сжимал меня в объятиях, — слышалось нетерпение.

— Поторапливайся, рабыня! — подтолкнула меня Юта. Сдерживая рыдания, расплескивая вино из кувшина, я побежала обратно к костру.

Едва лишь его пламя осветило меня, какая-то молодая невольница забрала у меня кувшин.

Меня грубым пинком вытолкнули на середину площадки для танцев. Чьи-то руки сорвали с меня шелковую накидку. Я упала на колени и закрыла лицо руками.

— Лгунья! Воровка! — посыпалось со всех сторон. — Предательница!

Музыканты заиграли снова. Я не могла даже пошевелиться.

Девушки принялись осыпать меня оскорблениями. Послышались возмущенные крики мужчин.

— Принести плеть! — приказал чей-то начальственный голос.

— Давай, рабыня! Потанцуй для своих хозяев! — крикнула Вьерна.

Стоя на коленях в самой середине посыпанной песком площадки, я оторвала руки от лица и протянула их к величественно восседающему на коврах Раску. У меня за спиной раздались шаги приближающегося к арене воина. Я заметила у него в руках длинную плеть-семихвостку. Я застонала и снова с мольбой в глазах посмотрела на Раска. Он должен, должен проявить ко мне жалость и понимание! Он обязан это сделать!

Однако напрасно я ждала от него сочувствия. На лице Раска не дрогнул ни один мускул.

— Танцуй, рабыня, — властным голосом произнес он.

Я вскочила на ноги и застыла с поднятыми над головой руками.

Музыканты снова ударили в свои инструменты.

Элеонора Бринтон из Нью-Йорка, бывшая там богатой женщиной, закружилась в варварском танце перед воинами этого жестокого, грубого мира.

Над лагерем поплыла тихая, наполненная глубокой чувственностью мелодия.

Внезапно на лицах зрителей я заметила восхищение, граничащее с каким-то благоговейным ужасом. Глаза их пылали. Мускулы напряглись. Мужчины подались вперед. Рабыни замерли в напряженном безмолвии.

Не зря я проходила столь долгий курс обучения в невольничьей школе в Ко-ро-ба, и не напрасно нас с Ланой считали одними из самых лучших учениц.

Пляшущие в такт музыке языки костра бросали на меня кровавый отсвет. Сладострастно стонала флейта. В медленную ритмичную дробь барабанов вплетался трепетный перезвон колокольчиков. Обволакивающий меня запах духов обострял чувства зрителей, пьянил разум. Колдовской отблеск золотых серег у меня в ушах зажигал устремленные ко мне взгляды. Пылающая на губах помада будоражила кровь.

Музыканты наращивали темп. Мелодия стала как-то жестче, её аккорды зазвучали отрывисто.

Я продолжала плыть в её бурных, поглощающих все вокруг переливах.

Предыдущая страница | Следующая страница

Предыдущая страница | Следующая страница

Пленница Гора

Часть 24

Written by Джон Норман

Предыдущая страница | Следующая страница

Внезапно я осознала ту колоссальную, невероятную власть, которую имеет над мужчинами моя красота, зажигающая их кровь, туманящая разум, сводящая с ума — пробуждающая в них желание. — Она великолепна! — услышала я восхищенный шепот. Я заметила произнесшего эти слова воина и в танцевальном движении потянулась к нему всем телом. Он рванулся ко мне, и только схватившим его за руки товарищам удалось удержать его на месте. Я медленно и плавно отошла в другой конец площадки, протягивая к нему ладони, словно изнемогая от боли разлуки с ним — моим возлюбленным. Парень заскрипел зубами. По рядам зрителей пронесся стон. Я видела, что даже девушки пожирают меня восхищенными взглядами. Мужчины изнемогали от бушующего в их крови желания. Я отбросила голову назад и отдалась пронизывающей все мое тело разбушевавшейся варварской мелодии. Из каких-то потаенных глубин моего сознания выплеснулось неведомое мне прежде стремление покорить мужчину своей чувственностью, красотой, женской силой. Да, у меня есть над ними власть — безграничная, не знающая пределов. Я заставлю их страдать! Заставлю умирать от желания! И я сделаю это совершенно безболезненно для себя, потому что я — девушка белого шелка! Я могла танцевать перед ними как угодно, пытать их своей соблазнительной красотой и абсолютной раскрепощенностью. Потрясенные зрители разражались дикими криками, стонали от неутоленного желания и восхищения. Они все были у меня в руках! И я знала, что это доставляет им наслаждение. Ритм музыки непрестанно менялся. Он требовал от танцовщицы перерождения в дрожащую от страха молодую невольницу, впервые познавшую плеть и ошейник, превращал её в томящуюся в одиночестве рабыню, изнывающую от тоски по покинувшему её хозяину, дарил черты гордой, сознающей свою силу и власть женщины, презирающей всякие оковы и находящей удовольствие в подчинении себе мужчин, наделял горечью опытной рабыни красного шелка, сходящей с ума по рукам своего хозяина. И все эти черты воплощала в себе я, то робко приближаясь к выбранному мною воину и каждым своим жестом умоляя его о защите и прощении, то удаляясь от него и заламывая руки в безысходной тоске, словно не в силах перенести разлуку с любимым, то проходя мимо, бросая высокомерный взгляд царственной особы, знающей себе цену, а то корчась в беззвучном стоне изнывающей от тоски покинутой женщины. Зрители бурно реагировали на каждое мое движение. Они вскакивали на ноги, потрясали кулаками и разражались глухими стонами, но я лишь бросала каждому из них мимолетную, дразнящую улыбку и тут же переходила к следующему участнику моего маленького представления. Затем, когда музыка в бушующей ярости аккордов достигла своего апогея, я обратила все свое мастерство на моего хозяина — Раска. Возлежа на пламенеющих в свете костра толстых коврах, он равнодушно потягивал из кубка подогретое вино. Взгляд его холодных глаз на каменном лице оставался безучастным. Я танцевала, каждым своим движением стремясь передать всю мою ненависть к нему — ненависть и презрение. Я стремилась заставить его кровь закипеть в жилах, затуманить сознание, взорваться диким желанием, которое я своей властью оставила бы неразделенным, безответным, потому что я способна была держать себя в руках, потому что я была лишена женских слабостей и именно в этом заключалось мое могущество, моя сила. Я могла терзать его и даровать помилование. Я могла уничтожить его — похитившего меня, обратившего в рабство, изувечившего мое тело рабскими клеймами и плетьми, унизившего заточением в железном ящике. Теперь настал мой час. Я заставлю его страдать. Мой танец превратился в поединок с этим каменным изваянием. Все во мне сконцентрировалось, напряглось и выплеснулось в этом акте моего отмщения. Я отчаянно старалась пробудить в нем желание, но взгляд его оставался все таким же безучастным. Наблюдая за мной с холодной отрешенностью многоопытного ценителя, он время от времени поднимал свой кубок и отхлебывал подогретое вино. Постепенно я начала ловить себя на мысли, что его взгляд приобретает надо мной все большую власть, что каждое мое движение уже порождено не волей моего разума и моих стремлений, а каким-то странным, непонятным образом подчинено власти, безоговорочному диктату этих холодных глаз. Я почувствовала страх и с переходящей в остервенение настойчивостью выплеснула на него всю свою ненависть и презрение. Он, казалось, забавлялся всем происходящим, не более того. Я задохнулась от ярости. Последние аккорды музыки угасли. Я опустилась перед ним на колени, покорно склонив голову к его ногам. Зрители на мгновение замерли и затем разразились бурей аплодисментов. Даже девушки, я видела, неистово колотили ладонью правой руки по левому плечу. К Раску приблизился один из его воинов. — Наказать её плетьми? — спросил он. Я покрылась холодным потом. — Нет, — покачал головой Раск и жестом показал, что я могу оставить площадку. — Пусть танцуют другие невольницы. Я подняла с земли свою шелковую накидку и отошла от костра. Все во мне дрожало от возбуждения. Я была мокрой от пота и едва держалась на ногах. Рафф и Прон вытолкали на песочную площадку Ингу с Реной, требуя, чтобы те продемонстрировали свое мастерство в танце. Зрители шумно переговаривались, делясь впечатлениями. Я поспешила укрыться в темноте и тут же наткнулась на поджидающую меня Юту. — Ты очень красивая, Эли-нор, — заметила она. Я промолчала и пошла за ней к кухонному бараку. Здесь Юта омыла меня водой и протянула полотенце. Я насухо вытерлась и собралась отправляться в барак для рабочих невольниц. — Нет, — остановила меня Юта. Я с удивлением посмотрела на нее. — Приведи себя в порядок, — сказала она, — и снова наложи косметику. — Зачем? — спросила я. — Делай то, что я тебе говорю, — приказала она. Я послушно наложила тени на веки и накрасила губы. Юта привязала мне к рукам колокольчики. — А теперь сиди здесь и жди, — сказала она. Больше двух часов мы просидели с ней на кухне. Наконец праздничный шум начал стихать, и воины, прихватив с собой понравившихся им невольниц, стали расходиться по своим палаткам. Юта подошла и помазала меня за ушами и на груди туалетной водой. Меня пронзила страшная догадка. — Нет! — воскликнула я. — Только не это! Лицо Юты оставалось непроницаемым. — Отправляйся в шатер Раска, — приказала она. Мне не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться… — Входи, — сказал Раск. Я вошла в его шатер. В этот момент я с наибольшей остротой ощущала свою беспомощность и полнейшее одиночество. — Опусти полог шатра, — распорядился Раск из Трева. Я задернула полог и стянула его края кожаными ремнями, отделяя себя и моего повелителя от всего внешнего мира. Обреченно уронив руки вдоль негнущегося тела, я повернулась к нему. Над полной пылающих углей жаровней стояла тренога, предназначенная для установки железного бочонка и подогрева в нем вина. Изнутри шатер был обтянут красным шелком. С поддерживающих полотняные стены шестов на толстых цепях свисали изящные, заправленные тарларионовым жиром светильники. По краям помещения стояло множество мешков, сундуков и баулов, наполненных сокровищами, награбленными тарнсменами во время своих разбойничьих рейдов и нападений на караваны торговцев. Горловины некоторых мешков были развязаны, и доверху наполняющие их золотые монеты отбрасывали на стены шатра яркие блики. Под откинутой крышкой ближайшего ко мне сундука я увидела целые россыпи украшений из благородных металлов, усыпанных жемчугом и драгоценными камнями. Что и говорить: Раск из Трева владел большими богатствами. — Подойди сюда, — приказал он. Сопровождаемая перезвоном колокольчиков, я шагнула к нему. Ноги мои утопали в толстых коврах, устилающих полы шатра. Их мягкий ворс приятно ласкал мои ступни. В нескольких футах от своего повелителя я остановилась. — Подойди ближе, — распорядился он. Еще несколько шагов в полной тишине, нарушаемой только перезвоном колокольчиков. — Подними голову, — сказал мой повелитель. Я посмотрела ему в глаза. На мне был надетый им ошейник, поставленные его рукой невольничьи клейма. Я не могла выдержать его взгляд. Я почувствовала, как он потянулся к моей накидке и через мгновение белые шелка соскользнули к моим ногам. Он отвернулся, отошел к пылающей жаровне и опустился на ковер, скрестив перед собой ноги. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. — Приготовь мне вино, — наконец сказал он. Я выбрала в углу шатра бутылку каланского вина — наверняка из винных погребов Ара, хорошего качества, как и все остальное, попавшее к Раску из рук какого-нибудь ограбленного им торговца. Затем я отыскала небольшой медный бочонок, перелила в него вино и установила на треногу над пылающей жаровней. Раск, скрестив ноги, сидел рядом и не спускал с меня задумчивого взгляда. Через пару минут я сняла бочонок с треноги и прижалась к нему щекой; но он, как оказалось, ещё недостаточно нагрелся. Я снова поставила его на огонь. Напряженная тишина в шатре производила на меня гнетущее впечатление. Мне стало страшно. — Не бойся, — словно почувствовав мое состояние, сказал Раск. — Хозяин… — умоляющим голосом начала я. — Я не давал тебе разрешения говорить, — оборвал меня мой повелитель. Я послушно замолчала. Мучительно медленно протекла ещё минута-другая. Бочонок уже впитал в себя жар раскаленных углей, но не настолько, чтобы его нельзя было держать в руках. Я сняла его с огня и перелила вино в изящный, тонкой работы кувшин с узким вытянутым горлышком. На гладких стенках кувшина, покрытых искусной чеканкой, плясало искаженное до неузнаваемости отражение склонившейся над ним светловолосой невольницы с увешанным колокольчиками металлическим ошейником на шее. Подогретое вино уже успело подарить часть своего тепла тонкостенному кувшину. Прикосновение к нему щекой подтвердило, что вино не перегрелось. — Готово? — спросил Раск. Моего повелителя не интересовало, что мне известно о его вкусах; он желал услышать только утвердительный ответ. — Да, хозяин, — прошептала я. Я не знала, какой температуры вино он предпочитает. Некоторым воинам нравилось вино, обжигающее горло, другие пили его слегка подогретым. Попробуй тут угадай! А если не угадаешь… — Налей, — приказал Раск. Я поспешно подхватила тонкостенный кувшин, вскочила на ноги и, сопровождаемая мелодичным перезвоном колокольчиков, подбежала к своему хозяину. Опустившись перед ним на колени и низко склонив голову в позе рабыни для наслаждений, я осторожно наполнила вином большой золоченый кубок. — Позвольте, хозяин, предложить вам вина, — пробормотала я обязательную в данном случае фразу. Он взял кубок, и я замерла от страха, не зная, что меня ожидает. Он коснулся губами края кубка, сделал маленький глоток, и на лице у него заиграла удовлетворенная улыбка. У меня будто гора свалилась с плеч: меня не ждало наказание за ошибку. Я продолжала оставаться на коленях, пока он не торопясь, с наслаждением потягивал вино. Когда в его кубке оставалось несколько глотков, он знаком приказал мне подойти поближе. Я опустилась на колени рядом с ним. Он взял меня рукой за волосы и запрокинул мне голову назад. — Открой рот, — приказал он. Я разжала плотно сомкнутые губы, и он стал поить меня вином из собственных рук. Я чувствовала, как оно течет мне по щекам, стекает по подбородку, капает на ошейник и на грудь. Вино было приятно теплым, хотя последние его капли, со дна кубка, показались мне обжигающими. Вкус вина был изумительным, но я не могла им насладиться из-за сковывающего меня напряжения. Я глотала его, закрыв глаза и чувствуя, как по телу у меня разливается дурманящее тепло. Раск вложил мне в руки опустевший кубок. — Отнеси его, Эли-нор, и возвращайся ко мне, — приказал он. Я вскочила на ноги, отнесла кувшин туда, где в шатре складывалась пустая посуда, и снова вернулась к моему хозяину. Перед глазами у меня все поплыло. В голове застучали сотни крохотных молоточков. Жар подогретого вина обволакивал каждую клеточку моего тела, делал его ватным, невесомым. Он специально заставил меня пробежаться, чтобы ускорить пьянящее действие вина. Ноги у меня подкашивались. И внезапно во мне проснулась злость. — Я вас ненавижу! — гневно бросила я Раску и тут же прикусила язык, не в силах понять, как я на такое осмелилась. Это все, конечно, вино тому причина. Мой повелитель не казался разгневанным. Он продолжал все так же неподвижно восседать на коврах, не спуская глаз с моего лица. Это меня приободрило. Внезапно я вспомнила про серьги, вдетые мне в уши. Он смотрел именно на них. Это разозлило меня ещё больше. — Я вас ненавижу! — снова воскликнула я. Он не проронил ни слова. А я уже не могла себя сдержать. — Вы похитили меня! — кричала я ему, борясь с подступающими к горлу рыданиями. — Вы надели на меня ошейник! — Словно в доказательство, я рванула стягивающую мне горло узкую полоску металла, на которой было выгравировано имя хозяина. Привязанные к ней колокольчики жалобно застонали. На лице Раска не дрогнул ни один мускул. — Вы изуродовали мое тело невольничьими клеймами! — продолжала я бушевать. — Вы исхлестали меня плетьми и держали в железном ящике! Раск продолжал хранить молчание. Это завело меня ещё сильнее. — Вы даже не знаете и не хотите поверить, что я вовсе не с этой планеты! Что я не какая-нибудь горианка, с которой вы можете поступать, как вам заблагорассудится. Я рождена свободной, я не рабыня. Я не вещь, которой можно поиграть и выбросить за ненадобностью! Я не хорошенькое домашнее животное, которое можно покупать и продавать по желанию хозяина. Я — Элеонора Бринтон! Женщина с планеты Земля! Я жила в крупнейшем цивилизованном городе, Нью-Йорке, в небоскребе на Парк-авеню. Вы хотя бы знаете, что такое небоскреб? Не знаете? А я в нем жила. Я была богата. Я получила хорошее образование. В своем городе я была не последним человеком. Я из другого мира! Я — с Земли, понимаете, с Земли! Вы не можете обращаться со мной как с простой рабыней! Я не в силах была больше сдерживать рыдания. Ну что может понимать этот дикарь в вещах, о которых я ему говорю! Он, должно быть, вообще считал, что я сошла с ума. Я бессильно уронила голову и закрыла лицо руками. И тут я, к своему ужасу, заметила, что он поднялся на ноги. Я как-то не отдавала себе отчет в том, что он такой громадный, такой сильный. Рядом с ним я почувствовала себя маленькой и беспомощной. — Я принадлежу к касте воинов — к высшей горианской касте, — внезапно заговорил Раск. — Я получил знания второй ступени и знаю о существовании вашего мира. Твое произношение выдает в тебе дикарку, попавшую сюда с планеты, которую вы называете “Земля”. Я онемела от изумления и почувствовала, что мои глаза невольно округлились, а брови поднялись. — Женщины Земли годятся лишь на то, чтобы быть невольницами мужчин Гора. Он опустил руки мне на плечи. — Вот почему ты — моя рабыня! Я лишилась дара речи. Внезапно он грубым рывком оттолкнул меня. Я не удержалась на ногах и упала на устилающие пол толстые ковры. Не осмеливаясь пошевелиться, я робко подняла на него наполненные ужасом глаза. — У тебя на теле стоит клеймо лгуньи, — суровым голосом продолжал мой повелитель. — Ты носишь клеймо воровки и предательницы! — Пожалуйста, пощадите мою честь, — пробормотала я. — Рабыня белого шелка принесет вам хороший доход… — У тебя проколоты уши! — с презрением бросил он. Руки у меня непроизвольно потянулись к золотым серьгам. Сквозь пелену слез я с ужасом смотрела, как он вытащил из-за сундуков свернутые шкуры ларла и бросил их на ковры, к пылающей жаровне.

У меня вырвался глухой стон.

Он решительным жестом указал на разложенные шкуры.

— Пожалуйста! — прошептала я. — Прошу вас! Он оставался неумолим.

Я поднялась на ноги и с грустным перезвоном колокольчиков подошла к нему.

Его тяжелые руки легли мне на плечи.

— Ты явилась сюда из мира, женщины которого по самой своей природе не могут быть ничем другим, кроме как невольницами мужчин Гора, — сказал он.

Я не смела поднять на него глаза.

— А кроме того, ты — лгунья, воровка и предательница.

Я чувствовала на своей щеке его дыхание.

— Ты знаешь, чем от тебя пахнет? — спросил он. Я отрицательно покачала головой.

— Это духи для невольниц, — сказал Раск. Плечи у меня обреченно поникли. Его ладони приподняли мне подбородок. Я старательно отводила глаза.

— Девушка с проколотыми ушами, — насмешливо произнес он.

Я не могла выдавить из себя ни слова. Я только стояла, чувствуя, как меня бьет крупная дрожь.

Внезапно его пальцы потянулись к белой шелковой ленточке, опоясывающей мой ошейник, сорвали её и отбросили в сторону.

— Нет! — испуганно прошептала я.

— С тобой будут обращаться так, как ты того заслуживаешь, — сказал он. — Как с самой ничтожной, презренной горианской рабыней!

Я не смела, не могла найти в себе сил посмотреть ему в лицо.

— Подними голову, — приказал мой повелитель.

Я робко приподняла подбородок, и колокольчики на моем ошейнике ответили мне понимающим, печальным звоном.

Я на миг заглянула в его глаза и тут же беспомощно уронила голову. По телу моему пробежала конвульсивная дрожь. Никогда ещё я не видела таких глаз — темных, бездонных, путающих и пронизывающих насквозь глаз воина.

Ноги у меня подкосились, и я утонула в его объятиях, чувствуя, как мое тело все глубже погружается в длинный ворс брошенных на пол шкур.