Часть третья. в галереях лувра 2 страница

В толпе придворных возникло какое-то движение, она всколыхнулась, и несколько услужливых рук торопливо протянулись к Анжелике, чтобы поддержать ее.

— Берегитесь, мессиры, — воскликнул Лозен, с важным видом подняв палец, — не забывайте о знаменитой шпаге Лангедока!

Но Анжелику так теснили со всех сторон, что она, смеющаяся и немного сконфуженная, невольно то и дело оказывалась прижатой к украшенным бантами и приятно пахнущим ирисовой пудрой и амброй камзолам.

Королевские стольничие расчищали путь для вереницы лакеев с серебряными блюдами и сотейниками. По зале пробежал слух: их величества и кардинал, утомленные аудиенцией, удалились на короткое время перекусить и отдохнуть.

Де Лозен и его друзья тоже ушли — их призывала служба.

Анжелика поискала глазами своих тулузских знакомых. Собираясь сюда, она страшилась встречи с пылкой Карменситой, но здесь узнала, что незадачливый мессир де Мерекур, испив горькую чашу до дна, неожиданно в порыве гнева за поруганную честь запер жену в монастырь, но жестоко расплатился за эту оплошность — он впал в немилость.

Анжелика стала пробираться сквозь толпу к выходу. Запах жаркого, смешанный с ароматом духов, вызвал у нее мигрень. Жара была нестерпимая.

Анжелика порядком проголодалась. «Должно быть, день уже в разгаре!» — подумала она и решила, что если не сумеет быстро отыскать своего мужа, то вернется домой одна и прикажет подать себе окорок и вино.

По-видимому, ее знакомые — тулузцы тоже все вместе собрались у кого-нибудь, чтобы позавтракать. Кругом были чужие лица. А их речь, не окрашенная южным акцентом, казалась ей сейчас необычной. А может, и она сама за годы, проведенные в Лангедоке, стала говорить так же быстро и певуче? Она даже огорчилась немного.

Наконец она добралась до какого-то закоулка под лестницей и присела на банкетку, чтобы перевести дух и обмахнуться веером. Нелегко выбраться из этих построенных а испанском стиле домов с бесконечными коридорами и потайными дверями.

Как бы в подтверждение этой мысли в нескольких шагах от себя она увидела в стене между двумя коврами щель, через которую, раздвинув ковры, вылезла из соседней комнаты собака с куриной костью в зубах.

Анжелика заглянула в эту щель и увидела сидящую вокруг стола королевскую семью вместе с кардиналом, архиепископами Тулузским и Байоннским, маршалом де Грамоном и мессиром де Льонном. Стольничие, подававшие блюда, входили и выходили через другую дверь.

Король несколько раз тряхнул головой, откидывая назад волосы, и обмахнулся салфеткой.

— Здешняя жара испортит любое торжество.

— На Фазаньем острове свежее. Там с моря дует ветер, — заметил мессир де Льонн.

— Мне им не наслаждаться, ведь по испанскому этикету я не должен видеть своей невесты до дня свадьбы.

— Но вы поедете на Фазаний остров, чтобы встретиться там со своим дядей, королем Испании, который теперь станет и вашим тестем, — объяснила сыну королева. — Вот тогда и будет подписан мир.

И повернувшись к своей фрейлине, госпоже де Мотвиль, она добавила:

— Я так взволнована! Я очень любила брата, часто писала ему! Подумайте только, мне было всего двенадцать лет, когда я простилась с ним на этом самом берегу, и с тех пор мы ни разу не виделись.

Все вокруг сочувственно заахали. Никто, казалось, и не вспомнил, что этот брат, король Филипп IV, был самым лютым врагом Франции и что его переписка с Анной Австрийской дала повод кардиналу Ришелье заподозрить королеву в заговоре и измене. Но теперь все это было далеким прошлым. Новый союз между Францией и Испанией вселял в души людей такие же надежды, как и пятьдесят лет назад, когда на этой самой реке Бидассоа две страны обменялись своими принцессами, совсем юными, с пухлыми щечками, неуклюжими в огромных гофрированных воротниках: Анна Австрийская была отдана в жены Людовику XIII, а Елизавета Французская — юному инфанту Филиппу IV. Инфанта Мария-Терезия, которую ожидали здесь сегодня, была дочерью той самой Елизаветы.

Анжелика со страстным любопытством наблюдала этих великих мира сего в своем кругу. Король ел жадно, но с чувством собственного достоинства. Пил он мало и несколько раз просил, чтобы вино ему разбавили водой.

— Черт возьми! — воскликнул он вдруг. — Самое поразительное из всего, что я видел сегодня, — это весьма странная чета из Тулузы в черном и в золоте. Какая женщина, друзья мои! Роскошь! Мне говорили о ней, но я не верил. И знаете, похоже, что она и впрямь влюблена в него. По правде говоря, этот колченогий меня смущает.

— Он смущает всех, с кем бы ему ни пришлось встретиться, — кислым тоном вставил архиепископ Тулузский. — Я знаю его уже многие годы, и я отказываюсь понимать его. В нем есть что-то дьявольское.

«Ну вот, опять он понес этот вздор», — с огорчением подумала Анжелика.

У нее так сладко застучало сердце от слов короля, но реплика архиепископа вновь пробудила в ней тревогу. Нет, он не сложил оружия!

Один из придворных королевской свиты, усмехнувшись, сказал:

— Быть влюбленным в собственного мужа! Вот уж смешно! Этой юной особе полезно немного побыть при дворе. Тут ее живо заставят расстаться с этим глупым предрассудком.

— Судя по вашим словам, сударь, можно подумать, что двор — это место, где законом является адюльтер, — сурово проговорила Анна Австрийская. — А между тем, ведь это же хорошо и так естественно, когда супруги любят друг друга. И тут нет ничего смешного.

— Но любовь между супругами так редка! — вздохнула госпожа де Мотвиль.

— А все потому, что редко женятся по любви, — разочарованным тоном сказал король.

Наступило неловкое молчание. Королева обменялась с кардиналом огорченным взглядом. Архиепископ Тулузский умиротворяюще поднял руку:

— Не печальтесь, сир. Сколь неисповедимы пути провидения, столь же неисповедимы и пути юного бога Эроса. А уж коли вас, судя по всему, взволновал пример этого дворянина и его жены, то могу вас заверить, что они никогда не виделись до дня бракосочетания, и их союз был благословлен мною в тулузском соборе. И тем не менее после нескольких лет супружеской жизни, увенчавшейся рождением сына, их взаимная любовь бросается в глаза даже непосвященным людям.

Королева-мать благодарно улыбнулась архиепископу, и тот самодовольно выпятил грудь.

«Лицемерит он или искренен?» — подумала Анжелика.

И тут она услышала немного шепелявый голос кардинала:

— Сегодня утром было у меня такое ощущение, будто я присутствую на каком-то спектакле. Казалось бы, безобразный урод, калека, но когда рядом с ним появилась ослепительная красавица жена, а за ними огромный мавр в белом атласном одеянии, я подумал: «О, как они прекрасны!»

— Есть хоть на ком взгляду отдохнуть от всех этих постных физиономий, — сказал король. — А правда, что у него чудесный голос?

— Да, об этом все твердят.

Придворный, который уже раз вмешался в разговор, снова язвительно проговорил:

— Ах, какая трогательная история, просто волшебная сказка. Только на Юге можно услышать подобное!

— О, вы невыносимы со своими насмешками, — снова протестующе воскликнула королева. — Ваш цинизм мне не по душе, сударь!

Придворный почтительно склонил голову и, поскольку разговор вернулся в свое русло, сделал вид, будто заинтересовался собакой, которая грызла в дверях кость. Увидев, что он направляется в ее сторону, Анжелика торопливо встала, чтобы уйти.

Она сделала несколько шагов, но зацепилась своим тяжелым платьем за завитки какой-то консоли.

В то время как она нагнулась, чтобы отцепить подол, молодой человек отшвырнул ногой собаку, вышел и притворил за собой скрытую ковром дверцу. Почувствовав неудовольствие королевы-матери, он счел благоразумным ретироваться.

С беспечным видом он прошел мимо Анжелики, но потом обернулся и посмотрел на нее.

— О, да это же дама в золотом!

Она высокомерно взглянула на него и хотела было уйти, но он преградил ей путь.

— К чему так спешить! Дайте и мне полюбоваться чудом. Значит, вы и есть та самая дама, которая влюблена в собственного мужа? И в какого мужа! Истинный Адонис!

Она смерила его спокойным и презрительным взглядом. Он был выше ее и хорошо сложен. Лицо его было бы довольно красивым, если бы не узкий злой рот и миндалевидные рыжеватые глаза в коричневую крапинку. Эти неопределенные, очень невыразительные глаза несколько портили его. Одет он был со вкусом, весьма изысканно. Светлый, почти седой парик особенно подчеркивал свежесть его молодого лица.

Анжелика не могла не признать, что он недурен, но холодно сказала:

— Да, вы едва ли выдержите сравнение с ним. В наших краях такие глаза, как у вас, называют «червивыми яблоками». Вы меня поняли? Что же касается волос, то у моего мужа они хотя бы собственные.

Самолюбие молодого дворянина явно было задето, потому что лицо его омрачилось.

— Не правда, он носит парик, — воскликнул он.

— Если у вас хватит смелости, попробуйте его сдернуть.

Судя по всему, она коснулась его больного места, и она заподозрила, что он носит парик потому, что начал лысеть. Но он быстро взял себя в руки. Сощурив глаза так, что видны были лишь две блестящие щелочки, он сказал:

— Значит, мы пытаемся кусаться? Право же, что-то слишком много талантов для маленькой провинциалочки.

Он быстро оглянулся и, схватив ее за запястья, толкнул в угол под лестницу.

— Оставьте меня! — сказала Анжелика.

— Сейчас, красавица. Но прежде мы сведем с вами счеты.

И, не дав Анжелике опомниться, он закинул назад ее голову и больно укусил за губу. Анжелика закричала. Рука ее проворно взлетела и опустилась на щеку оскорбителя. Великосветские манеры, которые она столь успешно усваивала долгие годы, не заглушили в ней природную необузданность чувств здоровой деревенской девушки. Если в ней пробуждали ярость, она вела себя точно так же, как много лет назад, когда с кулаками набрасывалась на своих сельских дружков. От увесистой звонкой пощечины у молодого дворянина, наверное, искры из глаз посыпались, потому что он отскочил от нее, схватившись рукой за щеку.

— Черт побери, только прачка может так драться!

— Дайте мне пройти, — повторила Анжелика — Иначе я так разукрашу вам физиономию, что вы не сможете показаться на глаза королю.

Он понял, что она выполнит свое обещание, и отступил.

— О, попадись вы мне в руки на всю ночь, — прошептал он, стиснув зубы, — клянусь, к утру вы бы стали мягкой как воск!..

— Вот-вот, — рассмеялась она, — продумайте как следует свою месть… держась рукой за щеку.

Она ушла и быстро пробралась к выходу, так как толпа уже поредела — многие отправились завтракать.

Чувствуя себя оскорбленной и униженной, Анжелика прижимала к укушенной губе платочек.

«Только бы было не очень заметно… — думала она. — Что я скажу Жоффрею, если он спросит? Он проткнет мерзавца шпагой, этого нельзя допустить. А может, просто посмеется… Уж Жоффрей-то, во всяком случае, не питает иллюзий в отношении нравов этих блестящих сеньоров-северян… Теперь я начинаю понимать, что имеет он в виду, когда говорит, что двору необходимо привить светские манеры… но лично у меня нет ни малейшей охоты заниматься этим…»

В толпе, заполнившей площадь, она стала высматривать свой портшез и носильщиков.

Кто-то взял ее под руку, и Анжелика увидела рядом высокую фигуру герцогини де Монпансье.

— Душенька, я вас искала, — сказала ей герцогиня. — Я так терзаюсь, вспоминая глупости, которые я наговорила при вас утром, не зная, кто вы. Но что вы хотите, такой торжественный день, а я лишена привычных удобств, и нервы, естественно, расшалились, а язык несет всякий вздор.

— Пусть ваша светлость не беспокоится, ведь все сказанное — истина, хотя и не слишком приятная. В моей памяти сохранятся лишь эти ваши слова.

— Вы — само очарование. Я счастлива, что мы с вами оказались соседями… Вы еще одолжите мне своего цирюльника? Вы не торопитесь? Пойдемте в тень, там можно пощипать немножко винограда. Хотите? Эти испанцы, верно, никогда не прибудут…

— Я в вашем распоряжении, ваша светлость, — приседая в реверансе, ответила Анжелика.

***

На следующее утро все отправились на Фазаний остров, чтобы присутствовать при завтраке испанского короля. Сеньоры, толкаясь, лезли в лодки, не боясь замочить свои нарядные туфли, дамы поднимали подолы юбок и то и дело вскрикивали.

Анжелика в зеленом платье, а поверх него — в белом атласном, расшитом серебром, с помощью Пегилена оказалась в лодке между какой-то принцессой с одухотворенным лицом и маркизом д'Юмьером. Здесь же сидел и Филипп Орлеанский, он много смеялся, вспоминая огорченное лицо старшего брата, которому пришлось остаться в своей резиденции. Людовик XIV не должен видеть инфанту, пока она, обвенчавшись по доверенности на испанском берегу, не станет королевой. Только тогда он собственной персоной прибудет на Фазаний остров, чтобы дать клятву жить в мире с Испанией и увезти свою блистательную победу. А настоящая свадьба будет в Сен-Жан-де-Люзе, где новобрачных благословит архиепископ Байоннский.

Лодки с ослепительно нарядными пассажирами скользили по неподвижной глади реки. Когда подплыли к берегу и Анжелика ожидала своей очереди, чтобы выйти из лодки, один из придворных, ставя ногу на скамейку, где она сидела, наступил высоким каблуком ей на пальцы. Она с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть от боли. Подняв глаза, она узнала того самого молодого дворянина, который так нагло вел себя с нею накануне.

— Это маркиз де Вард, — сказала сидевшая рядом с Анжеликой юная принцесса. — И конечно же, он сделал это нарочно.

— Настоящая скотина! — жалобно сказала Анжелика. — Как можно терпеть таких грубиянов в свите короля?

— Он забавляет короля своим бесстыдством. Впрочем, в присутствии его величества он свои коготки прячет. Его репутация при дворе всем известна. Даже песенку о нем сочинили.

И она вполголоса запела:

Осел, хоть шкуры нет на нем, Но без нее ясна картина:

Ни плащ, ни шпага, ни камзол Не утаят, что Вард — скотина.

— Замолчите, Генриетта! — крикнул брат короля. — Если вас услышит госпожа де Суассон, она придет в ярость и нажалуется королю, что высмеивают его любимца.

— Чепуха! Госпожа де Суассон уже не пользуется таким доверием у его величества. Теперь, когда король женится…

— Но почему вы решили, сударыни, что жена, будь она даже инфанта, может иметь больше влияния на мужа, чем его давняя возлюбленная? — вмешался в разговор де Лозен.

— О господа! О сударыни! — запричитала госпожа де Мотвиль. — Умоляю вас! Разве сейчас время для подобных разговоров, когда испанские гранды едут нам навстречу?

Какая-то почерневшая, высохшая, с лицом, изборожденным морщинами, она своим темным туалетом и чересчур целомудренным видом странно выделялась среди разряженных дам и болтливых красавцев мужчин. Кто знает, может быть, фрейлина Анны Австрийской оказалась здесь не совсем случайно? Скорее всего, королева-мать поручила ей следить, как бы эти неразумные молодые дамы и кавалеры, привыкшие к злословию и сплетням, не задели чем-нибудь обидчивых испанцев.

Анжелика начинала уже уставать от этих пустых, злых сплетников, у которых за показным лоском скрывались развращенные души.

Она услышала, как темноволосая графиня де Суассон сказала одной из своих подруг:

— Дорогая, я нашла двух скороходов и ужасно горжусь ими. Мне так расхваливали басков, говорили, будто они бегают быстрее ветра. И вы знаете, они действительно могут проделать за день больше двадцати лье. Не правда ли, когда впереди кареты, выкрикивая ваше имя, мчатся скороходы с собаками, а собаки лают, разгоняя чернь, — это великолепное зрелище?

Слова графини напомнили Анжелике, что Жоффрей, хотя он и любит роскошь, тем не менее противник того, чтобы скороходы бежали перед его экипажами.

Кстати, куда запропастился Жоффрей?

Она не видела его со вчерашнего дня. Он заходил домой переодеться и побриться, но она в это время сидела у герцогини де Монпансье. Анжелике тоже пришлось раза три или четыре в спешке, нервничая, менять туалеты. Спала она всего несколько часов, но хорошее вино, которое все пили по любому поводу, придавало ей бодрости. Она даже как-то забыла про Флоримона: дня через три или четыре она узнает, кормила ли его служанка вовремя или же бегала любоваться экипажами и любезничать с королевскими пажами и лакеями. Впрочем, Марго следила за порядком. Как истая гугенотка, она осуждала празднества и, хотя с усердием помогала своей госпоже наряжаться, прислугу, которая была подчинена ей, держала в строгости.

Когда Анжелика вместе с придворными вошла в дом, стоявший в центре острова, она, наконец, увидела в толпе Жоффрея.

Она пробралась к нему и тронула его веером. Он бросил на нее рассеянный взгляд.

— Ах, это вы!

— Жоффрей, мне ужасно вас недостает. Но вы, кажется, не слишком рады видеть меня. Неужели и вы поддались предрассудку, что супружеская любовь смешна? Вы меня стыдитесь как будто?

Он нежно улыбнулся и обнял ее за талию.

— Нет, любовь моя. Но я видел вас в столь знатной и приятной компании…

— О, приятной… — Анжелика провела пальцем по синяку на руке. — Боюсь, что я покину ее серьезно покалеченной. А что делали вы со вчерашнего дня?

— Встретился кое с кем из друзей, поболтал с одним, с другим. Вы уже видели короля Испании?

— Нет еще.

— Идемте в ту залу. Там накрывают на стол. По испанскому этикету король должен есть один, следуя весьма сложному церемониалу.

На стенах зала висели гобелены приглушенных тонов — коричневато-золотистые, с красными и серовато-синими пятнами, изображающие сцены из истории испанского королевства. Народу в зале было полным-полно, все стояли, тесно прижатые друг к другу.

Испанский и французский дворы состязались в роскоши и великолепии. Испанцы превзошли французов количеством золота и драгоценных камней, зато французы затмили испанцев элегантностью своих туалетов. Молодые сеньоры из свиты Людовика XIV облачились в этот день в плащи из серого муара, отделанные золотыми кружевами с огненно-красными маленькими рубинами. Подкладка плащей была из тонкой золотой парчи, камзолы — из более плотной. Широкие поля шляп с белыми перьями по бокам были загнуты и заколоты бриллиантовыми булавками.

Французы откровенно посмеивались над вышедшими из моды длинными усами испанских грандов и их обильно разукрашенными вышивкой костюмами, что тоже давно устарело.

— Вы видели, какие на них плоские шляпы, какие там маленькие, жиденькие перышки? — прошептал, фыркая от смеха, Пегилен.

— А дамы? Это просто вереница старых скелетов, у них под мантильями кости выпирают!

— Испания — страна, где красивые жены сидят дома за решеткой.

— Инфанта, говорят, до сих пор носит фижмы и такой широкий кринолин, что проходит в дверь боком.

— И так затянута в корсет, что можно подумать, будто у нее совсем нет бюста, хотя, говорят, он у нее великолепен, — вставила госпожа де Мотвиль, взбивая кружева на своей плоской груди.

Жоффрей де Пейрак бросил на нее язвительный взгляд.

— Вот уж поистине, — сказал он, — как бездарны должны быть мадридские портные, чтобы так обезобразить то, что прекрасно, и как искусны парижские, если они умеют показать то, чего нет.

Анжелика ущипнула его сквозь бархатный рукав. Он засмеялся и с видом заговорщика поцеловал ей руку. На мгновение ей показалось, будто он скрывает от нее какую-то заботу, но внимание ее было рассеянно, и она тут же забыла об этом. Внезапно воцарилась тишина — в залу вошел король Испании. Анжелика, которая была невысокого роста, вскарабкалась на скамеечку.

— Он похож на мумию, — шепнул ей Пегилен.

И действительно, лицо у Филиппа IV было пергаментное, мертвенно-бледное, прозрачное, с неестественным румянцем на щеках. Он шагал к столу, как марионетка. Его большие тусклые глаза смотрели вперед, не мигая. Резко очерченный подбородок, выступающие челюсти, красные губы, жидкие, с медным оттенком светлые волосы придавали ему особенно болезненный вид.

Несмотря на это, он был настолько преисполнен чувства своего почти божественного величия, что не сделал ни единого жеста, который выходил бы за рамки требований этикета. Парализованный своим могуществом, он в одиночестве сидел за столом и ел так, словно совершал священный обряд.

Толпа придворных бурлила, как водоворот, продолжала расти, и передние ряды, не выдержав натиска, неожиданно подались вперед. Столик короля чуть не опрокинули.

В зале было душно, и Филиппу IV стало нехорошо. Все увидели, как он вдруг поднес руку к горлу и оттянул кружевное жабо, чтобы глотнуть воздуху. Но почти тотчас же он снова принял свою торжественную позу, как честный актер, готовый на любые жертвы.

— Кто бы мог сказать, что этот призрак плодит детей так же легко, как петух? — сказал неисправимый Пегилен де Лозен, когда завтрак кончился и все вышли на улицу. — Его внебрачные дети наполняют своими криками мрачные коридоры дворца, а вторая жена продолжает производить на свет тщедушных младенцев, которые, едва покинув колыбель, отправляются в гробницы Эскуриала.

— Последний умер как раз в то время, когда мой отец был послан в Мадрид просить руки инфанты, — сказал де Лувиньи, второй сын герцога де Грамона. — Правда, после этого родился еще один сын, но он тоже на ладан дышит.

Восторженный маркиз д'Юмьер воскликнул:

— Он умрет, и кто же тогда станет наследником трона Карла V? Инфанта — французская королева.

— Вы слишком смело и далеко заглядываете в будущее, маркиз, — возразил настроенный пессимистически герцог де Буйон.

— А почему вы полагаете, что его высокопреосвященство кардинал, а может, даже и его величество не подумали и об этом?

— Да, возможно, возможно, но слишком честолюбивые мечты никогда не служат делу мира.

Втягивая длинным носом морской воздух, словно ему почудились в нем какие-то подозрительные запахи, герцог де Буйон проворчал:

— Мир! Ох уж этот мир! Не пройдет и десяти лет, как он пошатнется!

Но он пошатнулся через два часа. Неожиданно все рухнуло, прошел слух, будто свадьба не состоится.

Дон Луис де Аро и кардинал Мазарини слишком долго оттягивали урегулирование последних деталей мирного договора и уточнение некоторых щекотливых пунктов, касающихся деревень, дорог и границ, так как каждый надеялся, воспользовавшись праздничной суматохой, добиться своего. Теперь же ни один из них не желал пойти на уступки. Война продолжалась. Полдня прошло в тревоге. И тогда решили призвать на помощь бога любви, чтобы он соединил жениха и невесту, которые никогда даже не видели друг друга. Одному из придворных удалось передать инфанте записку о том, что король сгорает от нетерпения, ожидая встречи с ней. Дочь всевластна над сердцем отца. А инфанта, хотя и слыла послушной дочерью, не имела ни малейшего желания возвращаться в Мадрид теперь, когда перед ней открывалось такое блестящее будущее… И она дала понять Филиппу IV, что желает получить своего мужа, после чего нарушенная было церемония пошла своим чередом.

Церемония бракосочетания по доверенности состоялась на испанском берегу, в Сан-Себастьяне. Герцогиня де Монпансье, пригласив с собой Анжелику, отправилась туда, хотя дочери Гастона Орлеанского, носившей траур по отцу, не полагалось присутствовать на подобном торжестве. Но она решила появиться на нем «инкогнито», то есть повязав голову атласным платком и не напудрив волосы.

Процессия, двигавшаяся по улицам города, произвела на французов впечатление какой-то странной вакханалии. Впереди шли сто танцоров в белых костюмах, с колокольчиками на ногах, жонглируя шпагами, а за ними пятьдесят мальчиков в масках били в тамбурины. Следом несли трех сплетенных из ивовых прутьев великанов, наряженных мавританскими королями, таких огромных, что они достигали второго этажа домов, гигантского святого Христофора, чудовищного дракона, превосходящего длиною огромного кита, и, наконец, под балдахином — святые дары в громадном золотом потире, перед которым толпа преклоняла колени.

Эта странная пантомима, пронизанная мистикой, ошеломила гостей.

В соборе, позади дарохранительницы, к самому своду поднималась лестница, украшенная множеством свечей.

Анжелика, ослепленная, смотрела на эту неопалимую купину. Тяжелый, густой запах ладана дополнял эту непривычную атмосферу собора, построенного в мавританском стиле. В полумраке сводов и приделов блестели позолоченные витые столбики трехъярусных хоров, где теснились по одну сторону мужчины, а по другую — дамы.

Ждать пришлось долго. Священники от нечего делать беседовали с француженками, а госпожа де Мотвиль опять ужасалась дерзостям, которые ей наговорили, воспользовавшись темнотой.

— Perdone, dejeme pasar

, — хриплым голосом неожиданно проговорил кто-то по-испански рядом с Анжеликой.

Она оглянулась и, опустив глаза, увидела какое-то странное существо. Это была карлица, такая маленькая и широкая в плечах, что она казалась квадратной, с лицом, которое пугало своим уродством. Ее пухлая ручка лежала на шее огромной черной борзой.

За ней в таком же пестром костюме с большим жабо следовал карлик, но у него было такое лукавое выражение лица, что при взгляде на него невольно хотелось смеяться. Толпа расступилась, пропуская карликов и собаку.

— Это карлица инфанты и ее шут Томазини, — сказал кто-то. — Говорят, она повезет их с собой во Францию.

— А зачем ей нужны эти уроды? Во Франции у нее будет чем поразвлечься.

— Она говорит, что только ее карлица умеет сварить для нее шоколад с корицей.

Анжелика увидела наверху чью-то величественную фигуру в светлом одеянии. Его преосвященство архиепископ Тулузский в сутане из сиреневого атласа с короткой горностаевой пелериной поднялся на хоры из позолоченного дерева. Он стоял, перевесившись через перила. Глаза его горели испепеляющим огнем. Он разговаривал с кем-то, кого Анжелика не видела.

И вдруг, охваченная тревогой, она начала пробираться сквозь толпу в ту сторону. Внизу, у лестницы, стоял Жоффрей де Пейрак и, задрав голову, с насмешкой смотрел на архиепископа.

Помните о «тулузском золоте», — вполголоса говорил де Фонтенак. — Сервилий Сципион, который ограбил тулузские храмы, был покаран за свое святотатство. Вот почему поговорка о «тулузском золоте» заставляет думать о несчастье, которое неизбежно следует в расплату за богатство, нажитое сомнительным путем.

Граф де Пейрак продолжал улыбаться.

— Я вас люблю, — проговорил он тихо, — я восхищаюсь вами. Вы наивны и жестоки, как все праведники. Я вижу в ваших глазах пламя костров инквизиции. Итак, вы меня не пощадите?

— Прощайте, сударь, — сказал архиепископ, поджав губы.

— Прощайте, Фульк из Нейи

.

Отблеск свечей падал на лицо Жоффрея де Пейрака. Его взор был устремлен в пространство.

— Что опять произошло? — шепотом спросила Анжелика.

— Ничего, моя красавица. Наши вечные ссоры…

Король Испании, бледный как смерть, одетый без всякой пышности, шел к алтарю, держа за правую руку инфанту.

У инфанты была удивительной белизны кожа, выхоленная в сумраке суровых мадридских дворцов, голубые глаза, очень светлые шелковистые волосы, которым придавали пышность накладные локоны, и покорный, безмятежный вид. Она напоминала скорее фламандку, чем испанку.

Ее наряд из белой шерстяной материи, слегка приукрашенный вышивкой, французы нашли чудовищным.

Король подвел дочь к алтарю, она преклонила колени. Дон Луис де Аро, который — неизвестно почему — должен был обвенчаться с нею вместо короля Франции, стал слева от нее, на довольно почтительном расстоянии.

Когда наступил момент клятвы в верности, инфанта и дон Луис протянули друг другу руки, но пальцы их не соприкоснулись. Другую руку инфанта подала отцу и поцеловала его. По пергаментным щекам короля покатились слезы. Герцогиня де Монпансье шумно высморкалась.

Глава 27

— Вы споете для нас? — спросил король.

Жоффрей де Пейрак вздрогнул и, повернувшись к Людовику XIV, смерил его надменным взглядом, словно это был какой-то незнакомец, которого ему не представили. Анжелику бросило в жар, она схватила его за руку.

— Спой для меня, — прошептала она.

Граф улыбнулся и подал знак Бернару д'Андижосу, который сразу же умчался.

Праздничный вечер подходил к концу. Рядом со вдовствующей королевой, кардиналом, королем и его братом, напряженна выпрямившись, сидела инфанта, опустив глаза под взглядом своего супруга, с которым завтра ее соединит торжественный обряд. Она уже была отторгнута от Испании. Филипп IV и его идальго с болью в сердце уехали в Мадрид, оставив гордую и чистую инфанту в залог мира…

Юный скрипач Джованни, пробравшись сквозь толпу придворных, подал графу де Пейраку его гитару и бархатную маску.

— А зачем вы надеваете маску? — спросил король.

— Голос любви не имеет лица, — ответил де Пейрак, — и когда прекрасные дамы погружаются в грезы, их взгляд не должно смущать никакое уродство.

Он взял несколько аккордов и запел старинные песни на провансальском языке, перемежая их любовными серенадами.

Потом он встал и, подойдя к инфанте, присел рядом с нею и спел неистовые испанские куплеты, с хриплыми вскриками на арабский манер, в которые, казалось, была вложена вся страстность, весь пыл иберийского полуострова.

Застывшее лицо инфанты с белой перламутровой кожей наконец выразило волнение — она подняла ресницы и все увидели, как заблестели ее глаза. Возможно, она в последний раз мысленно вернулась в свою уединенную обитель, где маленьким божеством жила в окружении своей старшей камеристки, своих дуэний и карликов, которые смешили ее; жизнь унылая, неторопливая, но привычная: играли в карты, принимали монахинь, которые предсказывали судьбу, устраивали завтраки с вареньем и пирожными, украшенными фиалками и цветами апельсинового дерева.