О том, чем ночи зимние приметны 1 страница
Уже ночное время — третья стража,
сны видит слива, спит бамбук устало,
Не спят покуда ни парчовый полог,
ни стая птиц в узоре одеяла[226].
Тень от сосны весь двор пересекла,
лишь с журавлем делю свои печали,
Цветами груш усыпана земля,
но иволги все песни отзвучали[227].
Рукав девичий — словно изумруд!
И все же холодны поэта речи,
У господина соболь золотой,
но все равно вино мороза легче…[228]
Как только вспомню барышень, —
я рад: заваривают чай они умело —
Сначала набирают свежий снег,
а там, глядишь, уже вода вскипела!
О том, как Баоюй на досуге занимался стихами, можно долго рассказывать. Некоторые из них как-то увидел один влиятельный человек и, узнав, что они принадлежат кисти тринадцатилетнего мальчика из дворца Жунго, переписал и при всяком удобном случае повсюду расхваливал. Молодые люди, любители изящных и утонченных фраз и выражений о нежных чувствах, писали стихи Баоюя на веерах и стенах, зачитывались и восхищались ими. Находились люди, которые обращались к Баоюю с просьбой написать для них стихи или же присылали картинки, чтобы он сделал к ним стихотворные надписи.
Баоюй возгордился, забросил учебу и целые дни проводил за этим пустым и никому не нужным занятием. И вот, против ожиданий, настал день, когда спокойная жизнь Баоюя кончилась. А поселившиеся в саду девушки в своем небольшом пестром мирке жили по-прежнему привольно и беззаботно, смеялись и радовались, дав волю чувствам, не зная, что творится в душе Баоюя.
А Баоюй начал тяготиться пребыванием в саду, мечтал куда-нибудь уйти и впал в глубокую апатию, утратив интерес ко всему окружающему.
Минъянь это видел и решил развлечь господина, которому все надоело. Оставалось лишь одно средство. Минъянь отправился в книжную лавку, накупил множество пьес, старинных и современных романов, неофициальные жизнеописания Чжао Фэйянь, Хэдэ[229], У Цзэтянь, Юйхуань[230]и принес Баоюю. Тому показалось, будто он нашел жемчужину.
— Только прошу вас, господин, не относите эти книги в сад, — предупредил Минъянь, — если кто-нибудь узнает, мне попадет.
Но разве мог Баоюй отказать себе в таком удовольствии? Не долго думая, он выбрал несколько лучших по стилю и содержанию книг, положил под изголовье постели и тайком читал. Остальные книги, написанные на байхуа, он спрятал у себя в кабинете.
Однажды утром, это было в середине третьего месяца, Баоюй позавтракал, захватив с собой «Повесть об Инъин»[231]и другие книги и отправился к мосту у плотины Струящихся ароматов. Там он уселся под персиковым деревом и углубился в чтение.
И вот не успел он прочесть фразу: «Толстым слоем усыпали землю красные лепестки», как внезапный порыв ветра сорвал с деревьев цветы персика, в воздухе закружились лепестки, осыпали с головы до ног самого Баоюя и его книгу и сплошь укрыли всю землю вокруг. Баоюй хотел было встать и отряхнуться, но, боясь истоптать нежные лепестки, осторожно собрал их в пригоршню и бросил в пруд. Лепестки медленно поплыли и скрылись под плотиной Струящихся ароматов. Но на земле оставалось еще множество лепестков, и Баоюй стоял, не зная, как быть.
— Ты что здесь делаешь? — вдруг раздался у него за спиной голос.
Не успел Баоюй обернуться, как к нему подошла Дайюй, неся на плече небольшую лопатку для окапывания цветов, на которой висел шелковый мешочек, а в руке — метелочку, чтобы сметать лепестки.
— Вот хорошо, что ты пришла! — обрадовался Баоюй. — Подмети-ка эти лепестки! Здесь еще были, я собрал и бросил их в воду. И эти надо бросить.
— Нельзя, — заметила Дайюй. — Здесь вода чистая, но лепестки уплывут неизвестно куда, и там их могут осквернить. Я выкопала в углу сада возле стены могилку для опавших цветов. Сейчас подмету эти лепестки, мы положим их в шелковый мешочек и похороним, через некоторое время они сгниют и вновь обратятся в землю. Это лучше, чем бросить их в воду!
Лицо Баоюя озарилось радостной улыбкой.
— Погоди, сейчас я тебе помогу, только книги спрячу.
— Какие книги? — поинтересовалась Дайюй.
Баоюй пришел в замешательство, быстро убрал книги и ответил:
— Ничего особенного, «Золотая середина» и «Великое учение»[232].
— Ты что-то хитришь! — заметила Дайюй. — Дай-ка посмотрю.
— Дорогая сестрица, я и не думаю хитрить, потому что знаю: ты никому не расскажешь. Но книги эти замечательные! Начнешь читать, о еде позабудешь!
Он протянул Дайюй книги.
Дайюй отложила лопатку и метелку, взяла у Баоюя книги и стала просматривать, все больше и больше увлекаясь. Прошло время, за которое можно пообедать, а она не в силах была оторваться от чтения. Прочла уже несколько глав с описанием трогательных сцен и вдруг почувствовала неизъяснимое блаженство. Она не просто читала, а продумывала каждую фразу, стараясь ее запомнить.
— Ну что? Понравилось? — спросил Баоюй.
Дайюй в ответ лишь улыбнулась и закивала головой.
— Ведь это я полон страдания, полон тоски, — пояснил Баоюй, — а ты — та, перед чьей красотой «рушится царство и рушится город».
Дайюй покраснела до ушей, нахмурилась и, не глядя на Баоюя, гневно произнесла:
— Не болтай глупостей, негодник! Раздобыл где-то бесстыжие стишки [233], да еще меня оскорбляешь! Вот погоди, расскажу все дяде и тете!
Со слезами на глазах она быстро повернулась и пошла прочь. Взволнованный Баоюй бросился за ней, забежал вперед, загородил дорогу.
— Милая сестрица, умоляю тебя, прости! Пусть утопят меня в этом пруду, пусть стану я жертвой морских чудовищ, если я хотел обидеть тебя, пусть превращусь я в черепаху и буду вечно держать на спине каменный памятник над твоей могилой! [234]
Дайюй рассмеялась, вытерла слезы и, плюнув с досады, сказала:
— Вечно ты так! Сначала напугаешь, а потом глупости говоришь! Видно, проку от тебя не больше, чем от фальшивого серебра!
— Ах, так! — засмеялся Баоюй. — Тогда и я расскажу, какие ты книги читаешь!
— Ну, это ты напрасно, — улыбнулась Дайюй. — Ты же сам говорил, что можешь с одного раза запомнить наизусть целую книгу. Почему же я, пробежав текст глазами, не могу запомнить какой-нибудь фразы?
Баоюй собрал книги и с улыбкой промолвил:
— Давай лучше похороним цветы, а о книгах забудем.
Они взяли опавшие лепестки, опустили в могилку, о которой говорила Дайюй, и зарыли. Только они с этим управились, как подошла Сижэнь.
— Везде искала тебя и вот на всякий случай пришла сюда! — обратилась она к Баоюю. — Твоему старшему дяде нездоровится, и все сестры решили его навестить. Бабушка за тобой послала. Идем скорее переодеваться!
Баоюй попрощался с Дайюй и вместе с Сижэнь поспешил к себе. Но об этом мы рассказывать не будем.
Когда Баоюй ушел, Дайюй загрустила, но, зная, что сестер нет сейчас дома, направилась к себе в павильон Реки Сяосян. Проходя мимо сада Грушевого аромата, она вдруг услышала доносившиеся из-за стены мелодичные звуки флейты, чередующиеся с пением, и сразу догадалась, что это девочки-актрисы разучивают новые пьесы. Ей не хотелось прислушиваться, но совершенно случайно две строки фразы из какой-то арии долетели до ее слуха, она даже разобрала слова:
Сначала было все: красавица росла
в сияющих цветах;
Затем расцвету вдруг, в один недобрый час,
пришел на смену крах:
Колодец захирел,
и дом повергнут в прах!
Растроганная, Дайюй в задумчивости остановилась.
Пение продолжалось:
Но все-таки как от небес зависят
мир ярких звезд и мир красы земной?
Теперь зависят от чьего семейства
покой сердечный, радостный настрой?
Слушая, Дайюй кивала в такт головой и думала:
«Какие, оказывается, бывают прекрасные пьесы! Жаль, что обычно смотрят только игру актеров, не вникая в содержание самого спектакля!»
Тут она пожалела, что отвлекается всякими глупыми мыслями, и решила послушать дальше. А девочки пели:
И хотя любовались тобой,
называя цветком бесподобным,
Годы юные быстро текли, —
как теченьем гонимые воды…
Сердце у Дайюй дрогнуло, она затаила дыхание.
Участь твоя — одиноко скорбеть
за вратами покоев безлюдных…
Слова пьянили, и Дайюй опустилась на камень. Вдруг девочке пришли на память строки из древнего стихотворения, которое она недавно прочла:
Воду теченьем уносит, цветы опадают,
участь одна — отрешиться от чувств и любви…
И дальше:
Текучие воды, цветы опадают,
весна безвозвратно ушла…
И в небе, и здесь, на земле,
нет весны![235]
Эти строки напомнили другие, из пьесы «Западный флигель»:
Красными опавшими цветами
зацвела река, неся их вдаль.
Десять тысяч форм и измерений
знает одинокая печаль.
Дайюй задумалась, сердце сжалось от боли, из глаз покатились слезы. Мысли ее витали где-то далеко-далеко. И вот, когда она так сидела в глубокой задумчивости, кто-то подошел сзади и хлопнул ее по плечу. Она обернулась и увидела…
Кого увидела Дайюй, вы узнаете, если прочтете следующую главу.
Глава двадцать четвертая
Пьяный Алмаз презирает богатство и восхищается благородством;
глупая девчонка теряет платочек и вызывает любовное томление
Итак, кто-то хлопнул Дайюй по плечу, когда она сидела в глубокой задумчивости.
— Ты что здесь делаешь?
Дайюй испуганно вскочила — перед ней стояла Сянлин.
— Глупая девчонка! Напугала меня! Зачем пришла?
— Ищу нашу барышню и нигде не могу найти, — ответила Сянлин. — И Цзыцзюань тебя ищет. Говорит, жена господина Цзя Ляня послала тебе какой-то необыкновенный чай. Пойди, отведай.
Она взяла Дайюй за руку, и они вместе направились в павильон Реки Сяосян.
Фэнцзе и в самом деле прислала две банки прекрасного чая. Дайюй и Сянлин поговорили о вышивках и узорах, сыграли в шахматы, почитали немного, и Сянлин ушла.
Между тем Баоюй, которого Сижэнь увела домой, войдя в комнату, увидел Юаньян. Лежа в постели, она рассматривала вышивки Сижэнь.
— Где ты был? — спросила она Баоюя, едва тот вошел. — Бабушка давно тебя дожидается, велела съездить к старшему дяде справиться о здоровье. Скорее переодевайся!
Сижэнь отправилась во внутреннюю комнату за одеждой, а Баоюй сел на край постели, снял туфли и ждал, пока подадут сапоги, то и дело поглядывая на Юаньян. На девушке был розовый шелковый халат, теплая безрукавка из синего атласа, шелковые чулки цвета яшмы и расшитые узорами темно-красные туфли, шея повязана фиолетовым шелковым платочком. Баоюй наклонился, вдохнул исходивший от платка аромат. Он заметил, что белизной и нежностью кожи Юаньян не уступает Сижэнь, и, не удержавшись, погладил ее по шее.
— Дорогая сестрица, — лукаво произнес Баоюй, — дай мне попробовать помаду на твоих губах!
Он прижался к Юаньян и не мог оторваться, будто приклеенный.
— Сижэнь, иди-ка сюда, погляди! — крикнула Юаньян. — Ты давно ему прислуживаешь, почему не отучишь от глупостей!
Сижэнь с одеждой в руках вошла в комнату и сказала:
— Сколько раз тебе говорила, а ты опять за свое! Если и дальше будешь вести себя так, мне здесь незачем оставаться.
Она стала торопить Баоюя, чтобы быстрее переодевался. Баоюй сменил одежду и вместе с Юаньян отправился к матушке Цзя, после чего вышел из дому, чтобы ехать к Цзя Шэ. Слуги давно оседлали коня и стояли возле крыльца наготове. Баоюй как раз собрался сесть в седло, когда увидел Цзя Ляня, который только что вернулся от Цзя Шэ. Они поздоровались, но едва успели перекинуться несколькими словами, как откуда-то сбоку вынырнул молодой человек и обратился к Баоюю со словами:
— Как поживаете, дядюшка?
Баоюй оглянулся и увидел юношу лет восемнадцати — девятнадцати, высокого роста, с приятным овальным лицом, очень знакомым. Но кто такой этот юноша и где они встречались, Баоюй никак не мог вспомнить.
— Ты что таращишь глаза? Неужели не узнаешь? — спросил тут Цзя Лянь. — Ведь это Цзя Юнь, сын пятой тетушки, той самой, что живет во флигеле.
— И в самом деле! — вскричал Баоюй. — Как это я запамятовал! — И обратился к Цзя Юню: — Как чувствует себя твоя матушка? Что привело тебя к нам?
— Вот пришел поговорить со вторым дядей, — он кивнул на Цзя Ляня.
— Ты стал еще красивее, — продолжал Баоюй. — Вот бы мне такого сына!
— И не стыдно! — засмеялся Цзя Лянь. — Человек старше тебя на пять, а то и на шесть лет, а ты зовешь его сыном.
— Сколько тебе исполнилось? — спросил Баоюй Цзя Юня.
— Восемнадцать, — ответил тот.
Надо вам сказать, что Цзя Юнь был умен и проницателен. Услышав слова Баоюя, он с улыбкой сказал:
— Верно гласит пословица: «Дед лежит в колыбели, а внук ковыляет с клюкой». Возрастом я старше, но «как ни высока гора, ей не затмить солнца». Вот уже несколько лет, как умер мой отец, и некому меня наставлять. Если вы, дядя Баоюй, не питаете ко мне неприязни за мою глупость и готовы признать своим сыном, я буду счастлив.
— Слышал? — рассмеялся Цзя Лянь. — Он хочет стать твоим сыном! Значит, умеет ладить с людьми. Верно?
Цзя Лянь ушел, а Баоюй обратился к Цзя Юню:
— Заходи завтра, если будешь свободен. С ними тебе водиться незачем. Сейчас я не могу, а завтра буду ждать тебя в своем кабинете. Побеседуем, погуляем в саду.
Сказав это, Баоюй вскочил в седло и в сопровождении мальчиков-слуг поехал к Цзя Шэ. У того была легкая простуда. Баоюй передал дядюшке все, о чем просила матушка Цзя, а затем сам справился о его здоровье.
На все вопросы, заданные ему матушкой Цзя, Цзя Шэ отвечал почтительно, стоя, после чего позвал служанок и велел им проводить Баоюя к госпоже Син.
Баоюй попрощался с Цзя Шэ и поднялся в верхнюю комнату. Госпожа Син встала ему навстречу и поспешила осведомиться о здоровье матушки Цзя. Баоюй в свою очередь спросил, как чувствует себя госпожа Син.
Госпожа Син усадила Баоюя на кан, велела принести чай, а сама принялась расспрашивать, что нового у них дома. Вскоре пришел Цзя Цун и поклонился Баоюю.
— Где тебя носит? — с упреком спросила госпожа Син. — Куда подевалась твоя нянька? Бегаешь грязный, растрепанный — даже не похож на мальчика из приличной семьи!
В это время в комнату вошли Цзя Хуань и Цзя Лань, поклонились госпоже Син, и она предложила им сесть. Цзя Хуань сразу заметил, что Баоюй сидит рядом с госпожой Син, и та всячески за ним ухаживает. Это было ему неприятно. Посидев немного, он сделал знак глазами Цзя Ланю, что пора уходить, и они попрощались. Баоюй хотел пойти с ними, но госпожа Син его удержала:
— Погоди, я хочу с тобой поговорить!
Пришлось Баоюю остаться, а Цзя Хуаню и Цзя Ланю госпожа Син сказала:
— Передайте поклон от меня своим матерям. Ваши сестры и барышни давно уже здесь, от их шума кружится голова, так что сегодня я вас не приглашаю к себе.
— Значит, сестры здесь? — с улыбкой спросил Баоюй, когда Цзя Хуань и Цзя Лань вышли. — Почему же я их не вижу?
— Они посидели со мной недолго и ушли во внутренние покои, — ответила госпожа Син. — А сейчас где они, не знаю.
— Вы собирались со мной о чем-то поговорить? — спросил Баоюй.
— Нет! Просто хотела, чтобы ты поел у меня вместе с сестрами, а потом я тебе дам одну интересную вещицу.
За разговором они не заметили, как подошло время ужина. Когда стол был накрыт, а кубки и блюда расставлены, пригласили барышень и сели ужинать. После ужина Баоюй распрощался с хозяевами и вместе с барышнями уехал домой. Прежде чем разойтись по своим комнатам спать, они навестили матушку Цзя и госпожу Ван, но рассказывать мы об этом не будем.
А сейчас вернемся к Цзя Юню. Он явился к Цзя Ляню с просьбой подыскать для него какое-нибудь дело. Цзя Лянь выслушал его и сказал:
— Недавно было подходящее место, но твоя тетушка Фэнцзе отдала его Цзя Циню. Однако и для тебя кое-что есть, так она говорила: будешь следить за посадкой цветов и деревьев в саду.
Цзя Юнь подумал и произнес:
— Что же, придется подождать. Только вы, дядя, не рассказывайте тетушке, что я приходил.
— С какой стати я стану рассказывать? У меня времени нет на пустые разговоры. Завтра я должен съездить в Синьи и обратно. Так что за ответом приходи послезавтра вечером.
С этими словами Цзя Лянь ушел во внутренние покои переодеваться. Цзя Юнь покинул дворец Жунго и отправился домой. Дорогой он размышлял, что предпринять, как вдруг в голову ему пришла замечательная мысль — пойти к дяде Бу Шижэню, и он повернул в другую сторону.
Бу Шижэнь торговал благовониями. Он как раз вернулся из лавки, когда к нему явился Цзя Юнь.
— Ты зачем пришел? — спросил торговец племянника.
— Хочу просить вас, дядюшка, об одном деле, — отвечал Цзя Юнь. — Мне очень нужны камфара и мускус. Не дадите ли в долг каждого по четыре ляна, а к празднику восьмого месяца я с вами рассчитаюсь.
— В долг! — усмехнулся Бу Шижэнь. — Об этом лучше не проси! Недавно один мой приказчик взял на несколько лянов товару для своих родственников и до сих пор не заплатил. Вот мы и договорились с компаньонами родственникам в долг не давать, а кто нарушит уговор, с того причитается двадцать лянов серебра на угощение. Да и с товаром, который ты спрашиваешь, сейчас трудно. Даже за наличные у меня вряд ли найдется такое количество. Пришлось бы доставать в другом месте. Это во-первых. И потом — было бы у тебя какое-нибудь серьезное занятие! А то ведь тебе это понадобилось для очередной проделки! Вот ты говоришь: дядя несправедлив, вечно ругает тебя, но ведь таким, как ты, все нипочем. Тебе давно следовало взяться за ум и найти себе какой-нибудь заработок, порадовать дядюшку.
— Вы совершенно правы, — с улыбкой заметил Цзя Юнь. — Но после смерти отца я был совсем еще ребенком и мало что смыслил в жизни. Мама говорила мне, что только благодаря вам мы смогли устроить отцу приличные похороны. Все это вам, дядюшка, хорошо известно, как и то, впрочем, что я не промотал землю и дом, которые достались мне по наследству! Но даже самая умелая жена не сможет приготовить пищу, если нет риса! А как же быть мне? Другой на моем месте дни и ночи приставал бы к вам, выпрашивая то по три шэна риса, то по два шэна бобов, и вы, дядюшка, не знали бы, как от него отвязаться.
— Мальчик мой, разве отказал бы я тебе, будь у меня то, что ты просишь? — возразил Бу Шижэнь. — Меня всегда волновала твоя судьба, и я не раз говорил жене, что ты совсем не знаешь жизни. Сходил бы к своим богатым родственникам. Не удастся повидаться со старшими господами — постарайся завязать дружбу с их управляющими, они помогут тебе получить работу. Недавно я был за городом и встретил там четвертого брата Цзя Циня.Он ехал в великолепной коляске, а за ним — сорок или пятьдесят буддийских и даосских монахинь, которых он сопровождал в родовую кумирню семьи Цзя. Разве не ловкостью и умением добился он этого места?
Цзя Юнь пробормотал что-то в ответ, поднялся и стал прощаться.
— Куда ты торопишься? Поел бы со мной! — сказал Бу Шижэнь.
Но тут закричала его жена:
— Рехнулся ты, что ли! Какой богач выискался! Знаешь ведь, что у нас нет риса, и мне пришлось купить полцзиня муки, чтобы тебя накормить! Угостишь племянника, а сам голодным останешься?
— Купи еще полцзиня, и все будет в порядке, — возразил Бу Шижэнь.
Жена позвала дочку.
— Инцзе, сходи к тетушке Ван напротив, попроси взаймы денег. Скажи, завтра вернем!
Услышав такой разговор, Цзя Юнь, бормоча: «Не стоит беспокоиться», скрылся за дверью.
Но оставим пока Бу Шижэня и его жену и расскажем о Цзя Юне.
Покинув дом дядюшки, он решил идти домой. Шел он печальный, низко опустив голову, как вдруг наткнулся на пьяного.
— Ты что, ослеп? — заорал тот, схватив Цзя Юня за руку. — Лезешь на человека!
Голос его показался Цзя Юню знакомым, он поднял голову и, присмотревшись, узнал своего соседа Ни Эра.
Ни Эр слыл хулиганом, дебоширом, все время проводил в игорном доме, пил вино, затевал драки, а заведутся деньги, отдавал их в рост. Сейчас, видимо, кто-то вернул ему долг, он был изрядно навеселе, уже готовился пустить в ход кулаки, но Цзя Юнь вскричал:
— Ни Эр, ведь это же я!
Услышав знакомый голос, Ни Эр уставился на Цзя Юня, опустил руки и, шатаясь, произнес:
— Так это вы, второй господин Цзя Юнь! Куда путь держите в такой час?
— Сразу всего не расскажешь, — ответил Цзя Юнь. — Попал я в неприятную историю.
— Не расстраивайтесь, — сказал Ни Эр. — Если с вами обошлись несправедливо, я отомщу, только скажите. А может, кто-нибудь из жителей трех соседних улиц или шести переулков посмел вас обидеть, так я с ним расправлюсь. Не будь я Ни Эр, Пьяный Алмаз!
— Погоди, не горячись, — стал успокаивать его Цзя Юнь. — Послушай, в чем дело.
И он передал Ни Эру свой разговор с Бу Шижэнем.
— Не будь он ваш родственник, я вздул бы его хорошенько! — вскипел Ни Эр. — Как же он мог вам отказать!.. Ну ладно! Не огорчайтесь! У меня есть несколько лянов серебра, если нужно — берите. Мы добрые соседи, и процентов я не возьму.
Он вытащил из-за пояса деньги.
Цзя Юнь про себя подумал:
«Пьяный Алмаз хоть и забияка, но не оставит в нужде, все знают его благородство. Откажись я от денег, пожалуй, обидится. Возьму и верну с процентами».
Обратившись к Ни Эру, он с улыбкой сказал:
— Ни Эр, ты и в самом деле замечательный малый! Так великодушно предлагаешь мне деньги, разве посмею я отказаться? Как только вернусь домой, напишу как полагается расписку и пришлю тебе.
— У меня всего пятнадцать лянов и три цяня! — расхохотавшись, сказал Ни Эр. — Но если вздумаете писать расписку, не дам ничего.
— Ладно, будь по-твоему, — согласился Цзя Юнь, беря деньги. — Только не шуми!
— Не буду, — улыбнулся Ни Эр. — Уже смеркается, и я не стану вас приглашать в кабачок. Да и дела еще есть, так что идите своей дорогой. Только передайте моим домашним, чтобы не ждали меня, запирали двери и ложились спать. Если же я понадоблюсь, пусть утром дочка придет к Вану Коротышке, торговцу лошадьми, я у него буду.
Ни Эр повернулся и зашагал прочь.
Великодушие Ни Эра показалось Цзя Юню странным, и он подумал, что сосед его и в самом деле необычный человек. Вместе с тем Цзя Юнь опасался, как бы Ни Эр, когда пройдет хмель, не потребовал удвоенной суммы. Что тогда делать?
Однако он поспешил успокоить себя:
«Ничего, как только получу место, смогу вернуть и вдвойне».
Цзя Юнь отправился в меняльную лавку, взвесил полученное серебро. Там оказалось ровно столько, сколько сказал Ни Эр, и Цзя Юнь еще больше обрадовался.
По пути он зашел к жене Ни Эра и передал все, как наказывал муж.
Дома он застал мать на кане с прялкой в руках. Увидев сына, она спросила:
— Где ты пропадал целый день?
Боясь, что мать рассердится, Цзя Юнь ни словом не обмолвился о том, что был у Бу Шижэня, только сказал:
— Ждал во дворце Жунго дядю Цзя Ляня, — и в свою очередь спросил у матери: — Ты обедала?
— Да, — ответила мать и приказала девочке-служанке подать Цзя Юню еду.
Время было позднее, Цзя Юнь поел и лег спать. О том, как он провел ночь, мы рассказывать не будем.
На следующее утро Цзя Юнь встал, умылся и вышел из дому через южные ворота. Купив в лавке мускуса, он отправился во дворец Жунго. Там он узнал, что Цзя Лянь уже уехал, подошел к воротам его дома и увидел мальчиков-слуг, которые мели двор. Вскоре в дверях появилась жена Чжоу Жуя и крикнула:
— Хватит мести, госпожа сейчас выйдет!
Цзя Юнь быстро подошел к жене Чжоу Жуя и спросил:
— Куда собралась ваша хозяйка?
— Ее позвала старая госпожа, — ответила та. — Надо, наверное, что-то скроить.
Тут как раз вышла из дома Фэнцзе, сопровождаемая целой толпой служанок. Цзя Юнь, зная, что Фэнцзе любит внимание, подошел к ней и, почтительно сложив руки, поклонился. Фэнцзе продолжала путь, даже не удостоив его взглядом. Лишь мимоходом спросила, как себя чувствует его мать и почему так редко у них бывает.
— Матушке нездоровится, — ответил Цзя Юнь. — Она часто вас вспоминает и очень огорчена, что не может вас навестить.
— Ох, и врешь же ты! — покачала головой Фэнцзе.
— Пусть гром меня поразит, если я осмелился вам солгать! — с улыбкой произнес Цзя Юнь. — Только вчера вечером матушка вас вспоминала! Говорила, что здоровье у вас слабое, но вы трудитесь изо всех сил и лишь благодаря вам хозяйство во дворце в полном порядке, а так начался бы настоящий хаос.
На устах Фэнцзе заиграла самодовольная улыбка, и, остановившись, она спросила:
— Что это вы с матерью вдруг вздумали судачить обо мне?
— Госпожа, — произнес Цзя Юнь, будто не слыша вопроса, — у меня есть хороший друг, который торговал благовониями. Недавно он получил судейскую должность в одной из областей провинции Юньнань и собирается уезжать туда вместе с семьей. Торговлю он прекратил, расплатился с долгами, а что не успел сбыть — подарил друзьям. Мне достались камфара и мускус. Мы с матушкой посоветовались и решили, что жаль продавать такие редкие вещи, а подарить некому — нет достойных друзей. Тут мы и вспомнили, что вам, тетушка, пришлось потратить немало денег на эти благовония в прошлом году. Я уже не говорю о приезде государыни в нынешнем, но на один только праздник Начала лета благовоний потребуется в десять раз больше, чем обычно. Вот я и подумал, что доставшиеся мне благовония надо с почтением поднести вам.
С этими словами он протянул Фэнцзе обтянутую узорчатой парчой коробочку.
Фэнцзе, которая готовилась к предстоящему празднику, очень обрадовалась и приказала Фэнъэр:
— Возьми подарок у брата Цзя Юня, отнеси домой и отдай Пинъэр, — после чего снова обернулась к Цзя Юню: — Теперь я понимаю, почему твой дядя Цзя Лянь постоянно твердит, что ты умен и находчив!
Цзя Юнь понял, что не напрасно поднес подарок, и, расхрабрившись, спросил:
— Значит, дядюшка тоже обо мне не забывает?
Фэнцзе очень хотелось сказать Цзя Юню, что ему собираются дать должность надсмотрщика за садовниками, но она прикусила язык, опасаясь, как бы Цзя Юнь не стал хвастаться, будто подкупил ее своим ничтожным подарком. Цзя Юню же было неловко ей докучать, и он откланялся. Дома, поев, он вдруг вспомнил, что Баоюй приглашал его к себе, в кабинет Узорчатого шелка, находившийся у вторых ворот, неподалеку от покоев матушки Цзя.
Подойдя ко двору, Цзя Юнь заметил Минъяня, таскавшего из гнезд воробьиных птенцов. Он осторожно подкрался сзади, топнул ногой и крикнул:
— Опять балуешься!
Минъянь обернулся и, увидев Цзя Юня, с улыбкой произнес:
— В чем дело? Ты так меня напугал, что душа ушла в пятки. Кстати, не зови меня больше Минъянь. Господину Баоюю не нравится это имя, и он переменил его на Бэймин — Сушеный чай. Так и запомни!
Цзя Юнь кивнул головой и направился к кабинету, спросив на ходу:
— Второй господин Баоюй у себя?
— Нет, он сегодня не приходил, — ответил Бэймин. — Но если он тебе нужен, я справлюсь.
С этими словами Бэймин ушел, а Цзя Юнь принялся рассматривать образцы живописи и каллиграфии на стене и разные безделушки. Прошло довольно много времени. Цзя Юнь вышел и хотел позвать другого слугу, но никого не увидел — все убежали играть.
Расстроенный, Цзя Юнь остановился в нерешительности, как вдруг из-за дверей послышался голос:
— Брат, это ты?
Цзя Юнь заглянул в дверь и увидел служанку лет пятнадцати — шестнадцати, стройную, с чистыми проницательными глазами. Девочка хотела уйти, но тут появился Бэймин и, заметив ее, сказал:
— Хорошо, что ты здесь, я ничего не смог узнать!
Цзя Юнь поспешно вышел навстречу Бэймину.
— Ну что? — спросил он.
— Я никого не застал, только прождал понапрасну, — ответил тот. — А это служанка из комнат господина Баоюя. — И он обратился к служанке: — Милая девушка, доложи своему господину, что пришел второй господин Цзя Юнь.
Услышав, что юноша принадлежит к господской семье, служанка не стала прятаться и окинула Цзя Юня пристальным взглядом.
— Какой там господин! — промолвил Цзя Юнь. — Скажи, что пришел Цзя Юнь, и ладно.
Служанка помолчала и, едва сдерживая улыбку, сказала:
— Мне кажется, второй господин, вам лучше вернуться домой и прийти завтра. Вечером я при случае о вас доложу.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Бэймин.
— Сегодня днем господин Баоюй не спал, — пояснила служанка, — поэтому он рано поужинал и сюда не придет. Зачем же заставлять второго господина Цзя Юня здесь дожидаться? Ведь он, наверное, не ел. Пусть лучше идет домой, а завтра приходит. Даже если я сейчас доложу, вряд ли второй господин Баоюй его примет.
Цзя Юню понравилась сдержанная безыскусная речь служанки, он хотел было спросить, как ее имя, но, вспомнив, что она служанка Баоюя, счел неудобным проявлять чрезмерное любопытство. Поэтому он кивнул и сказал:
— Пожалуй, ты права! Я приду завтра!
Цзя Юнь направился к выходу, но Бэймин его остановил:
— Погоди, я налью чаю! Выпьешь и пойдешь.
— Не беспокойся, у меня дела, — ответил Цзя Юнь, обернувшись и глядя на служанку.