Е.л шварц обыкновенное чудо 21 страница

И тотчас дьявольские плавники акул или других мертвящих нервы созданий,

которые показывались, как прорыв снизу черным резцом, повернули стремглав в

ту сторону, куда скрылась Фрези Грант, бегущая по волнам, и, скользнув

отрывисто, скачками, исчезли.

Я был один; покачивался среди волн и смотрел на фонарь; свеча его

догорала.

Хор мыслей пролетел и утих. Прошло некоторое время, в течение которого

я не осознавал, что делаю и где нахожусь; затем такое сознание стало

появляться отрывками. Иногда я старался понять, вспомнить - с кем и когда

сидела в лодке молодая женщина в кружевном платье.

Понемногу я начал грести, так как океан изменился. Я мог определить юг.

Неясно стал виден простор волн; вдали над ними тронулась светлая лавина

востока, устремив яркие копья наступающего огня, скрытого облаками. Они

пронеслись мимо восходящего солнца, как паруса. Волны начали блестеть;

теплый ветер боролся со свежестью; наконец утренние лучи согнали призрачный

мир рассвета, и начался день.

Теперь не было у меня уже той живой связи с ночной сценой, как в момент

действия, и каждая следующая минута несла новое расстояние, - как между

поездом и сверкнувшим в его конце прелестным пейзажем, летящим - едва возник

- прочь, в горизонтальную бездну. Казалось мне, что прошло несколько дней, и

я только помнил. Впечатление было разорвано собственной силой. Это

наступление громадного расстояния произошло быстрее, чем ветер вырывает из

рук платок. Тогда я не был способен правильно судить о своем состоянии. Оно

прошло сложный, трудный путь, не повторимый ни при каком возбуждении мысли.

Я был один в шлюпке, греб на юг и, задумчиво улыбаясь, присматривался к

воде, как будто ожидал действительно заметить след маленьких ног Фрези

Грант.

Я захотел пить и, так как бочонок для воды оказался пуст, осушил

бутылку вина. На этот раз оно не произвело обыкновенного действия. Мое

состояние было ни нормально, ни эксцессивно - особое состояние, которое не с

чем сравнить, разве лишь с выходом из темных пещер на приветливую траву. Я

греб к югу, пристально рассматривая горизонт.

В одиннадцать двадцать утра на горизонте показались косые паруса с

кливерами, стало быть, небольшое судно, шедшее, как указывало положение

парусов, к юго-западу при половинном ветре. Рассмотрев судно в бинокль, я

определил, что взяв под нижний угол к линии его курса, могу встретить его не

позднее, чем через тридцать - сорок минут. Судно было изрядно нагружено, шло

ровно, с небольшим креном.

Вскоре я заметил, что меня увидели с его палубы. Судно сделало поворот

и стало двигаться на меня, в то время как я сам греб изо всех сил. На

расстоянии далеко хватающего крика я мог уже различить без бинокля несколько

человек, всматривающихся в мою сторону. Один из них смотрел в зрительную

трубу, причем схватил за плечо своего соседа, указывая ему на меня движением

трубы. Появление судна некоторое время казалось мне нереальным; лишь начав

различать лица, я встрепенулся, поняв свое положение. Судно легло в дрейф,

готовясь меня принять; я был от него на расстоянии десяти минут поспешной

гребли. Подплывая, я увидел восемь человек, считая женщину, сидевшую на

борту боком, держась за ванту, и понял по выражению лиц, что все они крайне

изумлены.

Когда между мной и шкуной оказалось расстояние, незатруднительное для

разговора, мне не пришлось начать первому. Едва я открыл рот, как с палубы

закричали, чтобы я скорее подплывал. После того, среди сочувственных

восклицаний, на дно шлюпки упал брошенный матросом причал, и я продел его в

носовое кольцо.

- Все потонули, кроме вас? - сказал долговязый шкипер, в то время как я

ступал на спущенный веревочный трап.

- Сколько дней в море? - спросил матрос.

- Не набрасывайтесь на пищу! - испуганно заявила женщина. Она оказалась

молодой девушкой; ее левый глаз был завязан черным платком. Здоровый голубой

глаз смотрел на меня с ужасом и упоением.

Я ответил, когда ступил на палубу, причем случайно пошатнулся и был

немедленно подхвачен.

- Мой случай - совершенно особый, - сказал я. - Позвольте мне сесть. -

Я сел на быстро подставленное опрокинутое ведро. - Куда вы плывете?

- Он не так слаб! - заметил шкипер.

- Мы держим в Гель-Гью, - сообщил одинокий голубой глаз. - Теперь вы в

безопасности. Я принесу виски.

Я осмотрел этих славных людей. Они переживали событие. Лишь спустя

некоторое время они освоились с моим присутствием, сильно их волновавшим, и

мы начали объясняться.

Глава XVIII

Судно, взявшее меня на борт, называлось "Нырок". Оно шло в Гель-Гью из

Сан-Риоля с грузом черепахи. Шкипер, он же хозяин судна, Финеас Проктор,

имел шесть человек команды; шестой из них был помощник Проктора, Нэд

Тоббоган, на редкость неразговорчивый человек лет под тридцать, красивый и

смуглый. Девушка с завязанным глазом была двоюродной племянницей Проктора и

пошла в рейс потому, что трудно было расстаться с ней Тоббогану, ее

признанному жениху; как я узнал впоследствии, не менее важной причиной была

надежда Тоббогана обвенчаться с Дэзи в Гель-Гью. Словом, причины ясные и

благие. По случаю присутствия женщины, хотя бы и родственницы. Проктор

сохранил в кармане жалованье повара, рассчитав его под благовидным

предлогом; пищу варила Дэзи. Сказав это, я возвращаюсь к прерванному

рассказу.

Пока я объяснялся с командой шкуны, моя шлюпка была подведена к корме,

взята на тали и поставлена рядом с шлюпкой "Нырка". Мой багаж уже лежал на

палубе, у моих ног. Меж тем паруса взяли ветер, и шкуна пошла своим путем.

- Ну, - сказал Проктор, едва установилось подобие внутреннего

равновесия у всех нас, - выкладывайте, почему мы остановились ради вас и кто

вы такой.

- Это история, которая вас удивит, - ответил я после того, как выразил

свою благодарность, крепко пожав его руку. - Меня зовут Гарвей. Я плыл туда

же, куда вы плывете теперь, в Гель-Гью, на судне "Бегущая по волнам", под

командой капитана Геза, и был ссажен им вчера вечером на шлюпку после

крупной ссоры.

В моем положении следовало быть откровенным, не касаясь внутренних

сторон дела. Таким образом все предстало в естественном и простом виде: я

сел за плату (не называя цифры, я намекнул, что она была прилична и уплачена

своевременно). Я должен был также сочинить цель, с какой пустился в этот

рейс, чтобы быть правдивым для наступившего положения. В другом месте и

другому человеку мне пришлось бы рассказать истину, когда я думал, что...

Словом, экипаж "Нырка" только изредка набивал трубки, чтобы воодушевленней

следить за моим рассказом. Мне поверили, потому что я не скрывал той правды,

какую они ждали.

У меня (так я объяснил) было желание познакомиться с торговой практикой

парусного судна, а также разузнать требования и условия рынка в живом

коммерческом действии. Выдумка имела успех. Проктор, длинный, полуседой

человек с спокойным мускулисто-гладким лицом, тотчас сказал:

- Вот это правильная была мысль. Я всегда говорил, что, сидя на месте и

читая биржевые газеты, как раз купишь хлопок вместо пеньки или патоки.

Остальное в моем рассказе не требовало искажения, отчего характер Геза,

после того как я посвятил слушателей в историю с пьяной женщиной, немедленно

стал предметом азартного обсуждения.

- Его надо было просто убить, - сказал Проктор. - И вы не отвечали бы

за это.

- Он не успел.. - заметил один матрос.

- Никогда бы я не сошел в шлюпку; только силой, - продолжал Проктор.

- Он был один, - вмешалась стоявшая тут же Дэзи. Платок мешал ей

смотреть, и она вертела головкой. - А ты, Тоббоган, разве остался бы

насильно?

- Это сказал дядя, - возразил Тоббоган.

- Ну хотя бы и дядя.

- Что с тобой, Дэзи? - спросил Проктор. - Экая у тебя прыть в чужом

деле!

- Вы правильно поступили, - обратилась она ко мне. - Лучше умереть, Чем

быть избитым и выброшенным за борт, раз такое злодейство. Отчего же вы не

дадите виски? Смотри, он ее зажал!

Она взяла из рассеянной руки Проктора бутылку, которую, в увлечении

всей этой историей, шкипер держал между колен, и налила половину жестяной

кружки, долив водой. Я поблагодарил, заметив, что не болен от изнурения.

- Ну, все-таки, - заметила она критическим тоном, означавшим, что мое

положение требует обряда. - И вам будет лучше.

Я выпил, сколько мог.

- О, это не по-нашему! - сказал Проктор, опрокидывая остаток в рот.

Тем временем я рассмотрел девушку. Она была темноволосая, небольшого

роста, крепкого, но нервного, трепетного сложения, что следует понимать в

смысле порывистости движений. Когда она улыбалась, походила на снежок в

розе. У нее были маленькие загорелые руки и босые тонкие ноги, производившие

под краем юбки впечатление отдельных живых существ, потому что она

беспрерывно переминалась или скрещивала их, шевеля пальцами. Я заметил

также, как взглядывает на нее Тоббоган. Это был выразительный взгляд

влюбленного на божество, из снисхождения научившееся приносить виски и

делать вид, что болит глаз. Тоббоган был серьезный человек с правильным,

мужественным лицом задумчивого склада. Его движения несколько противоречили

его внешности, так, например, он делал жесты к себе, а не от себя, и когда

сидел, то имел привычку охватывать колени руками. Вообще он производил

впечатление замкнутого человека. Четыре матроса "Нырка" были пожилые люди,

хозяйственного и тихого поведения, в свободное время один из них крошил

листовой табак или пришивал к куртке отпоровшийся воротник; другой писал

письмо, третий устраивал в широкой бутылке пейзаж из песку и стружек,

действуя, как японец, тончайшими палочками. Пятый, моложе их и более живой,

чем остальные, часто играл в карты сам с собой, тщетно соблазняя других

принять неразорительное участие. Его звали Больт. Я все это подметил, так

как провел на шкуне три дня, и мой первый день окончился глубоким сном

внезапно приступившей усталости. Мне отвели койку в кубрике. После виски я

съел немного вареной солонины и уснул, открыв глаза, когда уже над столом

раскачивалась зажженная лампа.

Пока я курил и думал, пришел Тоббоган. Он обратился ко мне, сказав, что

Проктор просит меня зайти к нему в каюту, если я сносно себя чувствую. Я

вышел. Волнение стало заметно сильнее к ночи. Шкуна, прилегая с размаха,

поскрипывала на перевалах. Спустясь через тесный люк по крутой лестнице, я

прошел за Тоббоганом в каюту Проктора. Это было чистое помещение сурового

типа и так невелико, что между столом и койкой мог поместиться только мат

для вытирания ног. Каюта была основательно прокурена.

Тоббоган вышел со мной, затем открыл дверь и исчез, надо быть, по своим

делам, так как послышался где-то вблизи его разговор с Дэзи. Едва войдя, я

понял, что Проктор нуждается в собеседнике: на столе был нарезанный, на

опрятной тарелке, копчений язык, и стояла бутылка. Шкипер не обманул меня

тем, что начал с торговли, сказав: "Не слышали ли вы что-нибудь относительно

хлопковых семян?" Но скоро выяснилась вея моя невинность, а затем Проктор

перешел к самому интересному: разговору снова о моей истории. Теперь он

выражался тщательнее, чем утром, метя, очевидно, на должную оценку с моей

стороны.

- Нам надо сговориться, - сказал Проктор, - как действовать против

капитана Геза. Я - свидетель, я подобрал вас, и хотя это случилось

единственный раз в моей жизни, один такой раз стоит многих других. Мои люди

тоже будут свидетелями. Как вы говорили, что "Бегущая по волнам" идет в

Гель-Гью, вы должны будете встретиться с негодяем очень скоро. Не думаю,

чтобы он изменил курс, если даже, протрезвясь, струсит. У него нет оснований

думать, что вы попадете на мою шкуну. В таком случае надо условиться, что вы

дадите мне знать, если разбирательство дела произойдет, когда "Нырок" уже

покинет Гель-Гью. Это - уголовное дело.

Он стал соображать вслух, рассчитывая дни, и так как из этого ничего не

вышло, потому что трудно предусмотреть случайности, я предложил ему говорить

об этом в Гель-Гью.

- Ну вот, это еще лучше, - сказал Проктор. - Но вы должны знать, что я

за вас, потому что это неслыханно. Бывало, что людей бросали за борт, но не

ссаживали, по крайней мере - как на сушу - за сто миль от берега. Будьте

уверены, что ваша история прогремит всюду, где ставят паруса и бросают

якорь. Гез - конченный, человек, я говорю правду. Он лишился рассудка, если

смог поступить так. Однако нам следует теперь выпить, без чего спасение

неполное. Теперь вы - как новорожденный и примете морское крещение.

Удивляюсь вам, - заметил он, наливая в стаканы. - Я удивлен, что вы так

спокойны. Клянусь, у меня было впечатление, что вы подымаетесь на "Нырок",

как в собственную квартиру! Хорошо иметь крепкие нервы. А то...

Он поставил стакан и пристально посмотрел на меня.

- Слушаю вас, - сказал я. - Не бойтесь говорить, о чем вам будет

угодно.

- Вы видели девушку, - сказал Проктор. - Конечно, нельзя подумать

ничего, за что ... Одним словом, надо сказать, что женщина на парусном судне

- исключительное явление. Я это знаю.

Он не смутился и, как я правильно понял, считал неприятной

необходимостью затронуть этот вопрос после истории с компанией Геза. Поэтому

я ответил немедленно:

- Славная девушка; она, может быть, ваша дочь?

- Почти что дочь, если она не брыкается, - сказал Проктор. - Моя

племянница. Сами понимаете, таскать девушку на шкуне, - это значит править

двумя рулями, но тут она не одна. Кроме того, у нее очень хороший характер.

Тоббоган за одну копейку получил капитал, так можно сказать про них; и меня,

понимаете, бесит, что они, как ни верти, женятся рано или поздно; с этим

ничего не поделаешь.

Я спросил, почему ему не нравится Тоббоган.

- Я сам себя спрашивал, - отвечал Проктор, - и простите за

откровенность в семейных делах, для вас, конечно, скучных... Но иногда...

гм... хочется поговорить. Да, я себя спрашивал и раздражался. Правильного

ответа не получается. Откровенно говоря, мне отвратительно, что он ходит

вокруг нее, как глухой и слепой, а если она скажет: "Тоббоган, влезь на

мачту и спустись головой вниз", - то он это немедленно сделает в любую

погоду. По-моему, нужен ей другой муж. Это между прочим, а все пусть идет,

как идет.

К тому времени ром в бутылке стал на уровне ярлыка, и оттого казалось,

что качка усилилась. Я двигался вместе со стулом и каютой, как на качелях,

иногда расставляя ноги, чтобы не свернуться в пустоту. Вдруг дверь

открылась, пропустив Дэзи, которая, казалось, упала к нам сквозь

наклонившуюся на меня стену, но, поймав рукой стол, остановилась в позе

канатоходца. Она была в башмаках, с брошкой на серой блузе и в черной юбке.

Ее повязка лежала аккуратнее, ровно зачеркивая левую часть лица.

- Тоббоган просил вам передать, - сказала Дэзи, тотчас вперяя в меня

одинокий голубой глаз, - что он простоит на вахте сколько нужно, если вам

некогда. - Затем она просияла и улыбнулась.

- Вот это хорошо, - ответил Проктор, - а я уж думал, что он ссадит

меня, благо есть теперь запасная шлюпка.

- Итак, вы очутились у нас, - молвила Дэзи, смотря на меня с

стеснением. - Как подумаешь, чего только не случается в море!

- Случается также, - начал Проктор и, обождав, когда из бесконечного

запаса улыбок на лице девушки распустилась новая, выжидательная, закончил: -

Случается, что {она} уходит, а {они} остаются.

Дэзи смутилась. Ее улыбка стала исчезать, и я, понимая как должно быть

ей любопытно остаться, сказал:

- Если вы имеете в виду только меня, то, кроме удовольствия,

присутствие вашей племянницы ничего не даст.

Заметно довольный моим ответом, Проктор сказал:

- Присядь, если хочешь.

Она села у двери в ногах койки и прижала руку к повязке.

- Все еще болит, - сказала Дэзи. - Такая досада! Очень глупо чувствуешь

себя с перекошенной физиономией.

Нельзя было не спросить, и я спросил, чем поврежден глаз.

- Ей надуло, - ответил за нее Проктор. - Но нет ничего такого вроде

лекарства.

- Не верьте ему, - возразила Дэзи. - Дело было проще. Я подралась с

Больтом, и он наставил мне фонарей...

Я недоверчиво улыбнулся.

- Нет, - сказала она, - никто не дрался. Просто от угля, я засорила

глаз углем.

Я посоветовал примачивать крепким чаем. Она подробно расспросила, как

это делают.

- Хотя {один} глаз, но я первая вас увидела, - сказала Дэзи. - Я

увидела лодку и вас. Это меня так поразило, что показалось, будто лодка

висит в воздухе. Там есть холодный чай, - прибавила она, вставая. - Я пойду

и сделаю, как вы научили. Дать вам еще бутылку?

- Н-нет, - сказал Проктор и посмотрел на меня сложно, как бы ожидая

повода сказать "да". Я не хотел пить, поэтому промолчал.

- Да, не надо, сказал Проктор уверенно. - И завтра такой же день, как

сегодня, а этих бутылок всего три. Так вот, она первая увидела вас, и когда

я принес трубу, мы рассмотрели, как вы стояли в лодке, опустив руки. Потом

вы сели и стали быстро грести.

Разговор еще несколько раз возвращался к моей истории, затем Дэзи ушла,

и минут через пять после того я встал. Проктор проводил меня в кубрик.

- Мы не можем предложить вам лучшего помещения, - сказал он. - У нас

тесно. Потерпите как-нибудь, немного уже осталось плыть до Гель-Гью. Мы

будем, думаю я, вечером послезавтра или же к вечеру.

В кубрике было двое матросов. Один спал, другой обматывал рукоятку ножа

тонким, как шнурок, ремнем. На мое счастье, это был неразговорчивый человек.

Засыпая, я слышал, как он напевает низким, густым голосом:

Волна бесконечна,

Всю землю обходит она,

Не зная беспечно

Ни неба, ни дна!

Глава XIX

Утром ветер утих, но оставался попутным, при ясном небе. "Нырок" делал

одиннадцать узлов в час на ровной килевой качке. Я встал с тихой душой и,

умываясь на палубе из ведра, чувствовал запах моря. Высунувшись из кормового

люка, Тоббоган махнул рукой, крикнув:

- Идите сюда, ваш кофе готов!

Я оделся и, проходя мимо кухни, увидел Дэзи, которая засучив рукава,

жарила рыбу. Повязка отсутствовала, а от опухоли, как она сообщила, осталось

легкое утолщение внутри нижнего века.

- Я вся отсырела, - сказала Дэзи, - я так усердно лечилась чаем!

Выразив удовольствие, что случайно дал полезный совет, я спустился в

небольшую каюту с маленьким окном в стене кормы, служившую столовой, и сел

на скамью к деревянному простому столу, где уже сидел Тоббоган. Он смотрел

на меня с приязнью и несколько раз откашлялся, но не находил слов или не

считал нужным говорить, а потому молчал, изредка оглядываясь. По-видимому,

он ждал рыбу или невесту, вернее то и другое. Я спросил, что делает Проктор.

"Он спит", - сказал Тоббоган; затем начал сгребать крошки со стола ребром

ладони и оглянулся опять, так как послышалось шипение. Дэзи внесла шипящую

сковородку с поджаренной рыбой. Неожиданно Тоббоган обрел дар слова. Он стал

хвалить рыбу и спросил, почему девушка - босиком.

- В прошлый раз она наступила на гвоздь, - сказал Тоббоган, подвигая

мне сковородку и начиная есть сам. - Она, знаете, неосторожна; как-то чуть

не упала за борт.

- Мне нравится ходить босиком, - отвечала Дэзи, наливая нам кофе в

толстые стеклянные стаканы; потом села и продолжала: - Мы плыли по месту,

где пять миль глубины. Я перегнулась и смотрела в воду: может быть, ничего

не увижу, а может, увижу, как это глубоко...

- К северу от Покета, - сказал Тоббоган.

- Вот именно, там. Вдруг закружилась голова, и я повисла; меня тянет

упасть. Тоббоган зверски схватил меня и поволок, как канат. Ты был очень

бледен, Тоббоган, в эту минуту!

Он посмотрел на нее; голод здоровяка и нежность влюбленного образовали

на его лице нервную тень.

- Упасть недолго, - сказал он.

- Вам было страшно на лодке? - спросила меня девушка, постукивая ножом.

- Положи нож, - сказал с беспокойством Тоббоган. - Если упадет на ногу,

будешь опять скакать на одной ноге.

- Ты несносен сегодня, - заметила Дэзи, улыбаясь и демонстративно

втыкая нож возле его локтя. Воткнувшись, нож задрожал, как бы стремясь

вырваться. - Вот так ты трепещешь! У вас, верно, есть книги? Мне иногда

скучно без книг.

Я пообещал, думая, что разыщу подходящее для нее чтение. "Кроме того, -

сказал я, желая сделать приятное человеку, заметившему меня среди моря одним

глазом, - я ожидаю в Гель-Гью присылки книг, и вы сможете взять несколько

новых романов". На самом деле я солгал, рассчитывая купить ей несколько

томов по своему выбору.

Дэзи застеснялась и немного скокетничала, медленно подняв опущенные

глаза. Это у нее вышло удачно: в каюте разлился голубой свет. Тоббоган стал

смущенно благодарить, и я видел, что он искренно рад невинному удовольствию

девушки.

Глава XX

День проходит быстро на корабле. Он кажется долгим вначале: при восходе

солнца над океаном смешиваешь пространство с временем. Когда-то еще наступит

вечер! Однако, не забывая о часах, видишь, что подан обед, а там набегает

ночь. После обеда, то есть картофеля с солониной, компота и кофе, я увидел

карты и предложил Тоббогану сыграть в покер. У меня была цель: отдать

десять-двадцать фунтов, но так, чтобы это считалось выигрышем. Эти люди,

конечно, отказались бы взять деньги, я же не хотел уйти, не оставив им

некоторую сумму из чувства благодарности. По случайным, отдельным словам

можно было догадаться, что дела Проктора не блестящи.

Когда я сделал такое предложение, Дэзи превратилась в вопросительный

знак, а Проктор, взяв карты, отбросил их со вздохом и заявил:

- Эта проклятая картонная шайка дорого стоила мне в свое время, а

потому дал клятву и сдержу ее - не играть даже впустую.

Меж тем Тоббоган согласился сыграть - из вежливости, как я думал, - но

когда оба мы выложили на стол по нескольку золотых, его глаза выдали игрока.

- Играйте, - сказала Дэзи, упирая в стол белые локти с ямочками и

положив меж ладоней лицо, - а я буду смотреть. - Так просидела она, затаив

дыхание или разражаясь смехом при проигрыше одного из нас, все время. Как

прикованный, сидел Проктор, забывая о своей трубке; лишь по его нервному

дыханию можно было судить, что старая игрецкая жила ходит в нем подобно

тугой леске. Наконец он ушел, так как били его вахтенные часы.

Таким образом, я погрузился в бой, обнажив грудь и сломав конец своей

шпаги. Я мог безнаказанно мошенничать против себя потому, что идея

нарочитого проигрыша меньше всего могла прийти в голову Тоббогану. Когда

играют двое, покер весьма часто дает крупные комбинации. Мне ничего не

стоило бросать свои карты, заявляя, что проиграл, если Тоббоган объявлял

значительную для него сумму. Иногда, если мои карты действительно

оказывались слабее, я открывал их, чтобы не возникло подозрений. Мы начали

играть с мелочи. Тут Тоббоган оказался словоохотлив. Он смеялся,

разговаривал сам с собой, выигрывая, критиковал мою тактику. По моей милости

ему везло, отчего он приходил во все большее возбуждение. Уже восемнадцать

фунтов лежало перед ним, и я соразмерял обстоятельства, чтобы устроить ровно

двадцать. Как вдруг, при новой моей сдаче, он сбросил все карты, прикупил

новых пять и объявил двадцать фунтов.

Как ни была крупна его карта или просто решимость пугнуть, случилось,

что моя сдача составила пять червей необыкновенной красоты: десятка, валет,

дама, король и туз. С этакой-то картой я должен был платить ему свой

собственный, по существу, выигрыш!

- Идет, - сказал я. - Открывайте карты.

Трясущейся рукой Тоббоган выложил каре и посмотрел на меня, ослепленный

удачей. Каково было бы ему видеть моих червей! Я бросил карты вверх крапом и

подвинул ему горсть золотых монет.

- Здорово я вас обчистил! - вскричал Тоббоган, сжимая деньги.

Случайно взглянув на Дэзи, я увидел, что она смешивает брошенные мной

карты с остальной колодой. С ее красного от смущения лица медленно схлынула

кровь, исчезая вместе с улыбкой, которая не вернулась.

- Что у него было? - спросил Тоббоган.

- Три дамы, две девятки, - сказала девушка. - Сколько ты выиграл,

Тоббоган?

- Тридцать восемь фунтов, - сказал Тоббоган, хохоча. - А ведь я думал,

что у вас тоже каре!

- Верни деньги.

- Не понимаю, что ты хочешь сказать, - ответил Тоббоган. - Но, если вы

желаете...

- Мое желание совершенно обратное, - сказал я. - Дэзи не должна

говорить так, потому что это обидно всякому игроку, а значит, и мне.

- Вот видишь, - заметил Тоббоган с облегчением, - и потому удержи язык.

Дэзи загадочно рассмеялась.

- Вы плохо играете, - с сердцем объявила она, смотря на меня

трогательно гневным взглядом, на что я мог только сказать:

- Простите, в следующий раз сыграю лучше. Должно быть, мой ответ был

для нее очень забавен, так как теперь она уже искренно и звонко

расхохоталась. Шутливо, но так, что можно было понять, о чем прошу, я

сказал:

- Не говорите никому, Дэзи, как я плохо играю, потому что, говорят,

если сказать, - всю жизнь игрок будет только платить.

Ничего не понимая, Тоббоган, все еще в огне выигрыша, сказал:

- Уж на меня положитесь. Всем буду говорить, что вы играли великолепно!

- Так и быть, - ответила девушка, - скажу всем то же и я.

Я был чрезвычайно смущен, хотя скрывал это, и ушел под предлогом

выбрать для Дэзи книги. Разыскав два романа, я передал их матросу с просьбой

отнести девушке.

Остаток дня я провел наверху, сидя среди канатов.

Около кухни появлялась и исчезала Дэзи; она стирала.

"Нырок" шел теперь при среднем ветре и умеренной качке. Я сидел и

смотрел на море.

Кто сказал, что море без берегов - скучное, однообразное зрелище? Это

сказал {многий}, лишенный имени. Нет берегов, - правда, но такая правда

прекрасна. Горизонт чист, правилен и глубок. Строгая чистота круга, полного

одних волн, подробно ясных вблизи; на отдалении они скрываются одна за

другой; на горизонте же лишь едва трогают отчетливую линию неба, как если

смотреть туда в неправильное стекло. Огромной мерой отпущены пространство и

глубина, которую, постепенно начав чувствовать, видишь под собой без помощи

глаз. В этой безответственности морских сил, недоступных ни учету, ни ясному

сознанию их действительного могущества, явленного вечной картиной, есть

заразительная тревога. Она подобна творческому инстинкту при его

пробуждении.

Услышав шаги, я обернулся и увидел Дэзи, подходившую ко мне с

стесненным лицом, но она тотчас же улыбнулась и, пристально всмотревшись в

меня, села на канат.

- Нам надо поговорить, - сказала Дэзи, опустив руку в карман передника.

Хотя я догадывался, в чем дело, однако притворился, что не понимаю. Я

спросил:

- Что-нибудь серьезное?

Она взяла мою руку, вспыхнула и сунула в нее - так быстро, что я не

успел сообразить ее намерение, - тяжелый сверток. Я развернул его. Это были

деньги - те тридцать восемь фунтов, которые я проиграл Тоббогану. Дэзи

вскочила и хотела убежать, но я ее удержал. Я чувствовал себя весьма глупо и

хотел, чтобы она успокоилась.

- Вот это весь разговор, - сказала она, покорно возвращаясь на свой

канат. В ее глазах блестели слезы смущения, на которые она досадовала сама.