Глава 1 кроу идёт по следу 4 страница
– Хочешь, чтобы я осталась сегодня? – спросила Сэлли.
– Если только у тебя нет каких-то важных дел, – рассеянно ответил он, осматриваясь и не находя подходящего места для гримерных принадлежностей.
– Делами я займусь и завтра, если ты не против.
– Завтра с утра примемся за работу. Кому-то придется выйти на улицу уже сегодня. – Мориарти с улыбкой повернулся к ней. Голова его по-змеиному качнулась из стороны в сторону. – Кому-то, Сэл, но не нам. Не нам.
В восемь часов шторы были завешены, газовые лампы зажжены, шерри разлит по стаканам. Все приглашенные для участия в совете расселись по местам.
Мориарти в нескольких словах поблагодарил братьев Джейкобс за удачный выбор дома и перешел к делу.
– Я уже отдал распоряжения относительно экзекуторов, и вы знаете, для чего они мне нужны. – Он посмотрел на Спира. – Займись этим в первую очередь. В светлое время дня им здесь делать нечего. Я поговорю с ними завтра вечером, скажем, в десять. Напомни, что излишняя торопливость и суетливость всегда привлекают внимание, заставляют людей оборачиваться и присматриваться к тому, кто спешит. Так что работать будем спокойно и уверенно. Но и засыпать на ходу непозволительно. Лишнего времени у нас нет. Его ни у кого нет.
– Все будут вовремя, – не вдаваясь в объяснения, заверил хозяина Спир.
Следующим на очереди был Эмбер.
– И я не хочу, чтобы обо мне говорилось в открытую, понимаешь? – предупредил Мориарти, отдав приказания насчет наблюдателей. – Твое поручение, может быть, самое главное для нас сейчас. Без глаз и ушей мы работать не можем. Дел для них хватит, и мне нужно не количество, а качество. Пусть все докладывают тебе и отчитываются только перед тобой. Ты, как всегда, отчитываешься передо мной.
– Люди выйдут на улицы в ближайшие двадцать четыре часа, – пообещал Эмбер, плюгавенький, с крысиной физиономией человечишка, пользовавшийся тем не менее большим доверием Профессора.
– Ли Чоу?
Молчавший китаец вскинул голову, как хорошо обученный пес, услышавший голос хозяина.
– До нашего отъезда был, помнится, какой-то химик, весьма полезный нам человек. Жил, если не ошибаюсь, на Орчард-стрит.
Узкие губы китайца медленно растянулись в усмешке. В прорезавшейся щелке блеснули золотые зубы.
– Тот, сто холосый длуг мистела Селлока Холмса, Плофессол?
– Он самый. Мастер иллюзий. Нужный человек. – Мориарти всегда полагался на Ли Чоу, когда дело касалось сумеречного мира снадобий, ядов и курительных смесей, столь необходимых сотням лондонских наркоманов. – Помнишь его?
– Сальз Биг-Ноль. – Имя и фамилия были трудные, и Ли Чоу выговорил все в три слова.
Мориарти добродушно усмехнулся.
– Да, Кокаиновый Чарли.
– Вы всегда так его называли, Плофессол.
– Как и многие из наших добрых знакомых в этой области, Чарли воображает, что работает сейчас на других. Или даже на себя самого. Пусть он больше так не думает. Дай немножко денег. Или сделай ему немножко больно. Решай сам. Мне нужно знать, помогает ли он нашему хитроумному мистеру Холмсу. В любом случае нужно сделать так, чтобы он, как и прежде, оказывал услуги нам. И только нам. Ты понял?
– Понял. Длугих тозе поискать?
– Только очень, очень осторожно.
– Остолозно. Да. Я все устлою. Снасяла мистел Биг-Ноль.
– Правильно. Бигнол так же необходим для моего плана против мистера Холмса, как экзекуторы и сычи для прочих дел.
Где-то далеко, в мире, лежащем за пределами Альберт-сквер, залаяла собака. Голова у Мориарти угрожающе качнулась из стороны в сторону.
– А теперь слушайте все. Мне нужна информация о Кроу. Об этом Черном Инспекторе, Энгусе Маккреди Кроу.
– Он еще не вернулся из Америки, – с довольной ухмылкой сообщил Эмбер.
– Это понятно, – Мориарти нахмурился. – Но я хочу знать больше. Когда его ждут? Как обстоят дела с его семейной жизнью? Есть ли в доме прислуга? Какие у него отношения с начальством и подчиненными? – Называя очередной пункт, Профессор загибал палец. – Меня интересует также его прошлое. Послужной список. Привычки, пристрастия, увлечения.
Сэлли Ходжес, не сдержавшись, рассмеялась, когда Мориарти уставился на незадействованный мизинец. Эффект получился такой, как если бы по темной воде запрыгал вдруг луч света.
– Мне еще не встречался человек, – продолжал Профессор, – который не думал бы, что в его прошлом нет ничего такого, что нужно скрывать. Человеческая слабость, порок – самое страшное оружие, какое только есть в нашем распоряжении. Это оружие стоит сотни экзекуторов, двух сотен рыкунов.[20] Его цена – цена добродетельной женщины. Ее невозможно измерить никакими деньгами, никакими изумрудами и рубинами.
– Я знаю одну Руби, – шепнул Уилли Джейкобс. – Шлюха в Чепеле.[21] И берет недорого.
Мориарти остудил шутника ледяным взглядом.
– Найдите мне слабое место инспектора Кроу.
Уильям опустил голову, а женщины быстро переглянулись. Наступившую тишину нарушало только шипение газовых ламп.
Сэлли Ходжес осторожно откашлялась.
– Вообще-то, мы уже приглядываем за Кроу, – сказала она и улыбнулась Мориарти почти с вызовом.
– Хорошо, поговорим позже. Теперь о нашем старом знакомом, Вильгельме Шлайфштайне. – Профессор произнес имя немца с такой неприязнью, словно оно было ядом, от которого он спешил избавиться. – Насколько я понимаю, ему нужно выгодное дело. Что ж, я всегда приходил на помощь братьям по ремеслу. Нужно найти для него что-то соблазнительное, что-то, ради чего стоит потрудиться. Опасное дельце с большой прибылью. Второе наше самое опасное оружие – жадность. Завлеките человека в ловушку его собственной жадности – и он ваш навсегда. И вот что еще, Эмбер. Когда твои наблюдатели выйдут на улицы, мне нужно знать, где скрывается Шлайфштайн.
Эмбер кивнул, и Профессор тут же переключился на другие дела. Сначала поручил Сэлли найти двух прилежных, работящих девочек, которые помогали бы Бриджет по хозяйству.
– Только не присылай своих грязных потаскух. Мне нужны девочки без прошлого и без большого будущего.
– Скоро будут, – пообещала Сэлли, умевшая находить нужных женщин для любой ситуации.
– Хорошо, значит, завтра, – кивнул Мориарти. – Бертрам, ты понадобишься мне завтра, так что держись поблизости. Поработаем со скупщиками. Уильям, поможешь Спиру и Эмберу, если понадобится. И, пока вы здесь, хочу назвать еще одно имя. Ирэн Адлер. Возможно, кто-то о ней уже слышал: леди, родом из Америки. Я навел справки в Нью-Йорке. Сейчас она, вероятно, путешествует по Европе под фамилией мужа, Нортон, хотя в браке состояла недолго. Ей тридцать восемь лет. Одно время пела в опере – у нее контральто, но обладает и другими талантами. Специализируется на шантаже. Найти эту женщину крайне важно, так что держите ушки на макушки. Итак, Ирэн Адлер.[22]
Собрание закончилось, и Мориарти, не говоря ни слова, дал понять, что отвечать на вопросы сегодня не желает. Инструкции были ясными и точными, и все вышли из кабинета, чтобы успеть приготовиться к ужину, подать который Бриджет пообещала через полчаса.
Оставшись один, Мориарти от нечего делать взял вечернюю газету, которую принес Ли Чоу. Гладстон произнес очередную речь. Он усмехнулся – оказывается, ветеран-политик выступал в Ливерпуле. Говорил о резне армян и требовал, чтобы Британия предприняла какие-то, пусть даже изолированные, действия. Вот же старый дурак.[23]
Газета, однако, удерживала его внимание недолго. Отложив ее, Мориарти повернулся и несколько секунд смотрел на любимую картину. Все складывалось удачно. Он вернулся в Лондон лишь несколько часов назад и вот уже снова плетет свою паутину. Грез как будто подтолкнул его к действию: перед внутренним взором возникла другая картина, всемирно известная, бесценная. Или все же нет? Мориарти написал на листке несколько цифр. Как и Жан Гризомбр, картина находилась в Париже. Увязать жадность первого с великим произведением искусства и таким образом подготовить падение француза. Положив перед собой лист почтовой бумаги, Мориарти взялся за письмо. Закончив, он перечитал его дважды и вложил в конверт, на котором написал имя получателя: Пьер Лабросс, и адрес: рю Габриель, Монмартр, Париж.
В большое полотно вплетена еще одна нить.
Сил у нее совсем не осталось. Джеймс Мориарти всегда был страстным и искусным любовником, но сегодня в нем как будто пробудилась какая-то новая сила. Пресыщенный, он лежал рядом ней, дыша глубоко и ритмично, как человек, уверенно гребущий к некоей невидимой цели. Сэл была не из тех женщин, которые беспокоятся из-за мужчин и легко пугаются вспышек их жестокости, но сегодня ей не спалось. В какой-то момент она как будто прикоснулась к живущему в ее любовнике безумию, одержимости, выражавшейся всего одним словом: месть.
Хотя дом на Альберт-сквер и погрузился в тишину, Сэл Ходжес была не единственной, кому не спалось. В своей незнакомой комнате, на неудобной с непривычки кровати лежала, ожидая мужа, Бриджет Спир. Выполняя поручение Профессора, Берт ушел в ночь сразу после ужина.
К понятному беспокойству добавлялась досада, потому что именно сегодня она собралась сообщить ему важную новость, для чего прорепетировала каждое слово и собрала всю смелость. И вот, совершенно неожиданно, ее лишили возможности высказаться. Бриджет даже попыталась задержать мужа, указав на то, что спешить некуда, и то, что он собрался сделать сегодня, можно с таким же успехом перенести на завтра. Разумеется, ничего не получилось. И о чем она только думала? На первом месте у Берта Спира всегда стояли другие дела.
– Отправляйся-ка ты лучше в постельку, а я, когда вернусь, постараюсь тебя не разбудить.
Перед тем как уйти, он крепко обнял ее, и она почувствовала, как что-то твердое и тяжелое, лежавшее у него в кармане, надавило ей на грудь. Пистолет. Тревога удвоилась. Муж отправлялся в темный, опасный город, даже не догадываясь о ее состоянии. Двойное, за него и за себя, беспокойство не давало уснуть, и ночь казалась бесконечной.
В другой части города, в доме 63 по Кинг-стрит, не спалось и еще одной женщине. Вот только причина волнения здесь была счастливая. Сильвия Кроу знала, что завтра увидит мужа, пароход которого уже входил в устье Мерсея. Прибыв утром в Ливерпуль, Энгус Маккреди Кроу даже увидел мельком пришедшую днем ранее «Ауранию», но он и представить не мог, что следует за Мориарти буквально по пятам. Впрочем, радостные мысли Сильвии блуждали вдалеке от служебных обязанностей мужа и злодеев, поимке коих он отдавал столько энергии и времени. Она думала лишь о том, что увидит его завтра, и о тех сюрпризах, что приготовила для него.
Имя Фолкнера было хорошо известно в Лондоне. В некоторых кругах оно даже служило чем-то вроде пароля. Всего Фолкнер управлял тремя заведениями. Самым простым и доступным считалось то, что располагалось у Большого восточного вокзала – здесь клиентам предлагались горячие и холодные ванны и душ. На Вильерс-стрит, 26, находилось другое, более изысканное, специализировавшееся на ваннах с морской водой и имевшее серную баню, русскую парную и султанскую баню. Третье помещалось посередине между первыми двумя, на Ньюгейт-стрит. Здесь можно было помыться за шиллинг, искупаться за девять пенсов, принять холодный или горячий душ также за шиллинг и насладиться всей роскошью турецкой бани за два шиллинга и шесть пенсов.
Берт Спир заплатил за турецкую баню, но дойти успел только до раздевалки, где и увидел служителя, встреча с которым была единственной причиной его прихода. Этим служителем был здоровенный верзила с изуродованным ухом и ладонями величиной с лопату.
– Ну и ну. Кого я вижу. – Спир радушно улыбнулся.
– Берт! Чтоб мне сдохнуть! Вот уж не ждал…
– А ты, значит, здесь. Сюрприз. Ты как, заработать не хочешь?
– Только скажи, что делать, – не задумываясь, ответил Терремант.
– Мне нужны люди. Ты и еще пяток парней. Из тех, с кем работали раньше. Поздоровее да покрепче.
– Считай, что они у тебя уже есть. Это не для…
Спир остановил его жестом.
– Адрес запомнишь?
– Память у меня отшибает, только когда пилеры[24] привязываются.
– Вот и хорошо. Завтра вечером. В десять. И не все сразу. Двумя группами. Дом пять, Альберт-сквер. Это по ту сторону Ноттинг-Хилла.
– Работа?
– Ты ее уже получил. Постоянную.
Широкая физиономия Терреманта расплылась в довольной ухмылке.
– Как в прежние времена, а? – Он легонько двинул Спира в плечо громадным кулаком.
– Точно, как в прежние времена. Увидишь старых знакомых. Но имей в виду – рот надо держать на замке. Если что, прихлопнут как муху.
– Ты же меня знаешь – глух и нем.
Спир пристально посмотрел на давнего знакомого. Терремант мог запросто поднять его одной рукой и переломить о колено, но он знал Спира как человека весьма уважаемого. Имея репутацию безжалостного экзекутора, Терремант всегда старался избегать неприятностей с теми, кого Мориарти называл своей преторианской гвардией.
– Значит, до завтрашнего вечера.
Спир улыбнулся, кивнул и отправился дальше, в места, далеко не столь полезные для здоровья, как турецкие бани Фолкнера.
С 1850-х лик Лондона претерпел некоторые изменения. Под напором строителей отступили и даже полностью исчезли многочисленные трущобы, эти рассадники зла и порока. Однако перепланировка шла не так быстро, как хотелось бы, и в городе еще сохранялись улицы и напоминающие лабиринты переулки, куда полицейские заходили только парами, а чужака заносили разве что глупость или случай.
Впрочем, Эмбера такие районы не пугали. За тридцать с лишним лет ему доводилось бывать в местах пострашнее и, что еще важнее, выходить оттуда целым и невредимым. Такая неуязвимость присуща обычно тем, кто занимает особое место в бастионах криминального мира.
Тот факт, что Эмбера не видели в этих краях более двух лет, значения не имел и разве что удлинил его ночное путешествие по мрачным улицам, пивным, притонам, воровским кухням и ночлежкам. Куда бы он ни входил, поеживаясь от ночной сырости и прохлады, везде его узнавали, везде приветствовали – либо как равного, либо как человека более высокого статуса.
Эмбер нигде не задерживался подолгу и везде ограничивался короткими разговорами с самыми разнообразными, порой довольно неприятными типами. Иногда после таких разговоров из рук в руки переходили незаметно небольшие деньги, причем, передачи такого рода сопровождались кивками, ухмылками и подмигиваниями.
Рассвет уж брезжил, возвещая приход нового ясного дня бабьего лета 1896 года, когда Эмбер вынырнул наконец из дымного, вонючего, пропитанного парами джина мира порока с сознанием исполненного долга, чувствуя, что вновь заложил основы сети, бывшей некогда предметом гордости и чести профессора Джеймса Мориарти, невидимой сети, снабжавшей его последними новостями и информацией касательно как защитников, так и врагов криминального подполья.
Солнце поднималось все выше, и в десять часов утра того же дня стайка уличных сорванцов подлетела к дому 221-б по Бейкер-стрит и после недолгого ожидания, сопровождавшегося настойчивым стуком в дверь, была впущена и препровождена к мистеру Шерлоку Холмсу. Через пятнадцать минут та же ватага высыпала на улицу, но теперь некоторые счастливчики уже сжимали в кулачках серебряные монетки – награду за собранную для Холмса информацию. Оставшись один, детектив некоторое время провел у себя в комнате, играя на скрипке и обдумывая полученные данные.
По мере того, как утро катилось к полудню, произошло несколько связанных между собой событий. В начале одиннадцатого Мориарти вышел из дома на Альберт-сквер в сопровождении Бертрама Джейкобса и Альберта Спира, дабы провести ряд встреч, в результате которых часть содержимого большого кожаного кофра обратилась в звонкую имперскую монету.
Всего посещений удостоились трое: старый еврей Солли Абрахамс, с которым Профессор неоднократно имел дело в прошлом, и двое владельцев закладных лавок – на Хай-Холборн и возле Олдгейта.
В одиннадцать на Альберт-сквер вернулась Сэлли Ходжес – она ушла отсюда рано утром – с двумя худенькими и бледными девчушками, которым никак не могло быть больше четырнадцати или пятнадцати.
При всей своей чахлой наружности девочки – а это были сестры-сироты и звали их Марта и Полли Пирсон – без умолку болтали и с трудом сдерживали распиравшее их волнение, спускаясь вслед за Сэл в кухню, где сердитая Бриджет пыталась в одиночку управиться с сотней свалившихся на нее забот.
– Ну, первое, что с вами надо сделать, это подкормить, – объявила Бриджет после того, как близняшки сняли шали и явили себя в истинном виде. В голосе суровой домоправительницы прозвучали, впрочем, и сочувственные нотки; Бриджет вспомнила, какой сама впервые предстала перед Профессором – худая, избитая, грязная. – Вас с улицы привели?
– Нет, мэм, – дуэтом ответили сестры.
– Что ж, в прислугах вы точно не были, поэтому придется учить вас всему с самого начала. Готовы работать?
Девчушки согласно закивали.
– Еще б вы были не готовы. Ладно, возьмите себе по миске супу да по куску хлеба. Вон там. Садитесь за стол, а мы подумаем, что с вами можно сделать.
Орчард-стрит лежит между шумной Оксфорд-стрит и сдержанной, респектабельной Портман-сквер – тихий приток, ведущий от бурливой деловитой реки к спокойному богатому озеру.
Примерно на середине ее, если идти от Оксфорд-стрит по правой стороне, располагалась небольшая аптека, аккуратненькая, беленькая, с витриной, заставленной пузырьками, бутылями и банками с разноцветными жидкостями: красными, желтыми, голубыми и зелеными.
В аптеке никого не было, и Ли Чоу, войдя, решительно закрыл за собой дверь, быстро повернул ключ и опустил серую штору с надписью «ЗАКРЫТО». Аптекарь, невзрачный и не отличающийся опрятностью мужчина средних лет с клочком легких, как пух, волос на затылке и опасно балансирующими на кончике носа очками, убирал с полки бутыль с этикеткой «Пумилиновая эссенция». На той же полке стояли «Эликсир Рука», «Пилюли из одуванчиков Кинга», «Облегчающий сироп Джонсона» и загадочный «Бальзам из конской мяты Хеймана», неизменно возбуждавший у Ли Чоу живой интерес.
– Здластвуйте, мистел Биг-Ноль. – Фамилию китаец произнес аккуратно, по слогам.
Аптекарь обернулся и замер, как человек, только услышавший недобрую весть, – с открытым ртом и растерянным выражением на лице.
– Вы здоловы, мистел Биг-Ноль?
– Я… я не желаю видеть вас здесь.
Предупреждение – или даже угроза, если аптекарь имел в виду именно это – прозвучало неубедительно, поскольку лицо мистера Бигнола приобрело вдруг землистый оттенок, какой бывает обычно у погребального савана.
– Давно не виделись, мистел Биг-Ноль.
– Вы должны уйти. Сейчас же. Пока я не позвал полицейского!
Ли Чоу рассмеялся, словно услышал добрую шутку.
– Полисейского вы не посовете. Думаю, вы все-таки выслусаете меня.
– У меня приличный бизнес.
– Вы есё обслузиваете тех клиентов, котолых я вам пливел.
– Мне не нужны неприятности.
– Неплиятности вы узе полусили. За те два года, сто меня сдесь не было, вы холосо заработали.
– Вы тут ни при чем.
Китаец как будто задумался ненадолго. Аптекари – люди полезные. Они всегда могут добыть то, что трудно найти где-то еще, и за их приватные услуги многие готовы платить большие деньги. Потом он пожал плечами и повернулся к двери.
– Ладно. Я уйду. Оставлю вас в покое. Но вас сколо навестят. До свиданья, мистел Биг-Ноль.
– Вы на что намекаете?
– Ни на сто. Плосто говолю, сто к вам плидут длузья. Заль. Такая холосая аптека. Так систо. Но сколо яблоски завоняют, а потом и полисия плидет. Поняли?
Бигнол понял – воображение у него было богатое.
– Подождите. Минуточку. Я дам вам денег.
Китаец покачал головой.
– У меня есть деньги, мистел Биг-Ноль. Я сам дам вам денег, если оказете услугу.
– Но я…
Ли Чоу медленно повернулся, подошел к прилавку и наклонился к застывшему в страхе аптекарю.
– Вы есё даете белый полосок мистелу Холмсу?
Бигнол настороженно кивнул.
– А мистел Уотсон до сих пол об этом не знает?
Аптекарь вздохнул, словно, делясь с кем-то этой информацией, снимал с души камень.
– Не знает.
– Вы есё полусаете опиум от моих людей?
Снова кивок.
– Да.
– И клиенты у вас все те зе?
– Да.
– А мозет, и новые есть?
– Один-два, не больше.
– И опеласии вы тозе делаете? Избавляетесь от младенсев?
– Только по крайней необходимости.
– Холосо. А тепель поговолим, как будет дальсе.
Лишь через полчаса Ли Чоу вышел из заведения на Орчард-стрит и вернулся в дом на Альберт-сквер с хорошими новостями для своего хозяина. В большой игре мщения и воздания был сделан еще один ход.
Вечером Ли Чоу и Эмбер пришли к Профессору с отчетом. Многие из тех, кто работал на Мориарти раньше, вернулись в строй, и теперь раскинутая по всему городу сеть информаторов ловила слова и жесты, намеки и слухи, и каждый, кто приходил с уловом, получал пусть небольшую, но регулярную плату.
Особой популярностью у этих людей, мужчин и женщин, пользовалась Сент-Джордж-стрит, некогда печально знаменитый Рэтклифф-хайвэй, где располагалось заведение под названием «Preussische Adler» («Прусский Орел»), любимое место сбора немецких моряков и прочих личностей, не считавших полицейских своими близкими друзьями. Сейчас агентов Мориарти прежде всего интересовали любые новости о Вильгельме Шлайфштайне. Везде, куда бы они ни обращались – в «Розу и корону», «Колокол», в пивных и танц-клубах, – расспросы велись осторожно, дабы не вызывать подозрения. Помимо имен чужестранных злодеев, розыску которых Мориарти придавал первостепенное значение, уличные охотники постоянно повторяли и другие, звучащие более привычно: Ирэн Адлер, Энгус Кроу и Шерлок Холмс.
Спир весь день курсировал между Альберт-сквер и разбросанными по Лондону заведениями, настоящее предназначение которых знали немногие посвященные. После ужина, поданного заметно нервничавшими сестричками, Мартой и Полли, под присмотром и при поощрении со стороны Бриджет, он тоже переговорил с Мориарти. Негласно принявший на себя командование преторианской гвардией, Спир доложил хозяину о встречах с нужными людьми – взломщиками, карманниками, мошенниками, вышибалами, сутенерами – работавшими ныне самостоятельно. В разговорах с этими профессионалами прощупывалась почва, делались туманные намеки на скорые перемены и оценивалась готовность к сотрудничеству. Результаты внушали осторожный оптимизм.
Оставшись в гостиной один, Мориарти подошел к окну со стаканом бренди в руке и с минуту смотрел на площадь. Его королевство оживало, шевелилось, приходило в движение; люди снова сплачивались в большую семью, как было до поспешного до неприличия бегства в 1894-м. И где-то там надлежало найти ключики, которые помогли бы повергнуть шестерых врагов. Мысль о мщении не покидала его ни на минуту, терзая мозг подобно ненасытному стервятнику.
Налетевший ветерок потревожил кроны деревьев, и листья затрепетали, словно ощутив изливающуюся из окна гостиной злобу.
Мориарти повернулся. Взгляд его скользнул бесцельно по комнате и остановился на пианино – прекрасном инструменте известной фирмы «Коллард энд Коллард», купленном братьями Джейкобс у торговца, имевшего доступ к такого рода продукции и возможность приобретать ее по весьма и весьма сниженным ценам. Пианино было роскошью, без которой Профессор обходился слишком долго. В детстве музыка присутствовала в доме почти постоянным фоном. Наверное, мать давала уроки? Он до сих пор помнил, с каким удовольствием и гордостью демонстрировал свой исполнительский талант – отнюдь не скромный, надо заметить. Пожалуй, только этому его таланту и завидовали старшие братья («Мисс Мориарти, ваш младшенький Джим должен обязательно стать музыкантом и давать концерты. У него так мило получается». Брошенный кем-то вскользь комплимент так и остался в памяти).
С тех пор, как он в последний раз прикасался к клавишам, прошло много лет, и даже теперь, когда в доме появился инструмент, он долго оттягивал этот момент.
Мориарти приблизился к пианино осторожно, даже с опаской, как к зверю, укротить которого еще только предстояло. Опустившись на стул, он закрыл глаза и постарался представить себя мальчишкой, перенестись в то время, когда играть было так же легко и естественно, как дышать. Если Холмс пиликает на скрипке, то и он может извлечь какую-нибудь мелодию из белых и черных клавиш. Сначала пальцы просто прошлись над клавиатурой, не касаясь ее, потом он, словно ощутив вдруг уверенность и открыв невидимые ноты, заиграл 12-й этюд Шопена, известный более как «Революционный».
Это было не обычное исполнение, но уникальная интерпретация, проникнутая особым чувством, словно музыка дала выход накопившимся в душе желаниям и разочарованиям, славе и безумству. Вместе с музыкой пришел временный покой, так что, закончив одну пьесу, Мориарти, словно заново раскрывая позабытые таланты, перешел к другой и остановился лишь тогда, когда звон колокольчика известил о прибытии Терреманта и первых экзекуторов.
Наверху, в своей уютной спальне, Бриджет повернулась к мужу.
– Мистер Тук-Тук заходил, – выдохнула она, держа ладонь на животе. Воспользоваться этим старым выражением, обозначающим беременность, оказалось легче, чем произносить, смущаясь или жеманничая, те пустые, лишенные всякой выразительности слова, с помощью которых молодым женщинам вроде бы полагалось оповещать супруга о «приходе маленького незнакомца».
Альберт Спир открыл и закрыл рот.
– Бриджет… Ну… Вот уж не думал…
– А следовало бы, Берт. Мы чем с тобой, по-твоему, занимались? Горшки лепили?
– Так это… я что, получается, буду отцом?
«Похоже, на него можно положиться, – решила Бриджет. – Он ведь не о чем-то подумал, а о том, что будет отцом».
– А я – матерью, – стараясь сохранять спокойствие, сказала она.
Рот у Берта Спира растянулся в ухмылке.
– Бьюсь об заклад, наш малыш появится на свет, ухватившись за повитухино кольцо… и все такое. – Он покачал головой. – Хорошая новость, Бриджет. Теперь у нас будет своя собственная семья. Нет, правда, хорошая. То-то Профессор обрадуется, когда узнает.
– Думаешь, обрадуется?
– Конечно. Еще бы – в семействе прибавление. Вот увидишь, он еще будет крестным.
– Берт… – бриджет приблизилась к мужу, осторожно погладила по руке. – Я только хочу, чтобы у нашего малыша все было хорошо. Он ведь не будет жить, как мы с тобой?
– Не беспокойся, старушка, у него будет все, что надо. Профессор о нем позаботится.
Внизу зазвучало пианино, потом звякнул колокольчик.
В тот самый момент, когда Джеймс Мориарти сел за пианино и заиграл Шопена, в доме на Кинг-стрит инспектор Энгус Маккреди Кроу воссоединился после долгой разлуки с любимой супругой.
Детектив заранее попросил жену не встречать его на вокзале. Во-первых, потому что замужним женщинам, по его мнению, не пристало разгуливать без должного сопровождения, а во-вторых, и это было главной причиной, потому что он весьма скептически относился к всякого рода расписаниям и хорошо знал, что, как говорится, между чашкой и губами можно многое пролить.
В данном случае, однако, инспектор оказался у дверей своего дома ровно в рассчитанное время, чему, пережив тяготы долгого путешествия, был весьма рад. Все мрачные мысли, связанные с неудачей в поисках Мориарти, рассеялись с первым ударом латунного молоточка, а их место заняли другие, куда более приятные – все долгие недели разлуки он тосковал по нежным объятьям Сильвии. И не только объятьям. Впрочем, желания его не были исключительно похотливыми. Чего ему недоставало в странствиях по чужбине, так это прекрасных домашних кушаний, по части которых Сильвия была большой мастерицей. Никто в мире не мог так приготовить стейк или, к примеру, пудинг с говядиной и почками; никто не выпекал таких кексов и пирогов; а уж о тушеной зайчатине и говорить нечего – Кроу всегда утверждал, что это блюдо в ее исполнении достойно считаться поистине райской пищей.
В общем, стоя на крыльце в томительном ожидании, инспектор пребывал во власти самых разнообразных желаний: волшебные ароматы, тончайшие вкусы, пленительные наслаждения за дверью спальни… Картины, в которых соблазнительные колыхания пышной груди и чувственные движения роскошных бедер соединялись с запахами жареного картофеля и седла барашка, проплывали перед его внутренним взором.
Дверь открылась, и Энгус Кроу, влекомый разыгравшимся воображением, порывисто шагнул вперед, дабы обнять миссис Кроу. Вот и вернулся моряк из-за моря домой, охотник с холмов возвратился.[25]
– Сильвия, возлюбленная моя, – проворковал он с полузакрытыми глазами и сильным шотландским акцентом, как случалось в моменты сильного душевного волнения.
Руки его едва коснулись женщины, как послышался вопль.
Открыв глаза, Кроу обнаружил перед собой не Сильвию, а некую молодую женщину весьма угловатой наружности в черном платье с белым фартуком. Ошеломленный, он первым делом бросил взгляд на номер дома, дабы убедиться, что не поднялся по ошибке на чужое крыльцо. Но нет, табличка была там же, где и всегда, наддверным молоточком. И номер был тот же – 63.
Молодая женщина оправилась от шока даже раньше инспектора.
– Добрый вечер, сэр, – произнесла она ровным, суховатым тоном. – Как мне о вас доложить?