Что! Черт! Побери! Здесь! Делает! Безымянный! 2 страница
После того, как я покинул ее, меня рвало еще целый час. Я пытался вытравить ее из своих воспоминаний, пытался очистить себя от порока. Очистить все человечество.
Но не смог.
Я следую за мальчишкой, который приводит меня к двум своим – уже без сомнения – соучастникам. Первогодки в старшей школе, наверное. Тощие, в узких джинсах и с наушниками, свисающими из карманов. Ни мускул. Ни опыта. Ни мужества. Вот почему они загнали бомжа в угол между мусорным контейнером и стеной, исписанной граффити карамельного цвета, которое уже потемнело по краям. Прогнило. Малолетки смеются и толкают одетого во фланелевую рубашку и грязные брюки бездомного, который дрожащими руками вцепился в незадолго выуженный из мусора полусъеденный банан. Его загорелое лицо украшает спускающаяся до груди седая запутавшаяся борода. Мужчина что-то бормочет себе под нос; настолько тихо и быстро, что походит на песнопение… или проклятие. Он не хочет умирать. Он каждый день борется за жизнь.
– Что? Я тебя не слышу, чокнутый ублюдок! – Мальчишка театрально наклоняется, приложив руку к уху. – Говори громче, думаешь, мы услышим твое дерьмо, если ты будешь так мямлить.
Второй парень достает из кармана телефон и направляет на них объектив.
– Готово. Записываю, можешь начинать.
Третий мальчишка хмурится.
– Не надо, чувак, кто-нибудь увидит.
– Нет, никто не увидит, – рявкает второй подросток. – В любом случае, мы снимем его со спины. – Он поворачивается к первому мальчишке. – Мы снимем тебя со спины. Давай!
Первый парень колеблется, и тогда я понимаю, что он не представляет собой реальную угрозу, впрочем, как и третий, который выглядит очень нервным, словно только и ждет подходящего момента, чтобы сбежать. Второй парень, тот, что с камерой. Вот кто представляет настоящую угрозу. Трус, прячущийся за объективом камеры, точно так же, как и Рен той ночью. Однако, в отличие от Рена, мальчишка весело улыбается. У Рена не было и намека на улыбку. Он будто пребывал в коматозном состоянии, совершенно ничего не соображал. Словно спрятал свою душу глубоко-глубоко, дабы уберечь ее от насилия. Этот же, «великий видеооператор», подстрекает, подзадоривает, понукает, используя всю маленькую, больную власть, которой располагает в своем долговязом подростковом теле.
Прежде чем выбить камеру из его рук, кратко благодарю любого слышащего меня Бога. Я прожил достаточно, чтобы изучить разницу между просто плохими людьми и по-настоящему ужасными. К сожалению, некоторым этого не суждено узнать, и им причинят боль.
Как Айсис.
Как Софии.
Сердце болезненно щемит, и я снова наношу удар, но на сей раз по его лицу. Мальчишка отшатывается, а сквозь его пальцы, которыми он прикрывает нос, течет кровь. Его друзья отскакивают в недоумении. Бездомный вскрикивает и, прикрыв голову тощими руками, забивается в угол.
– Твою мать, ты кто такой?! – кричит второй мальчишка.
– Никто не имеет права бить Реджи! – Первый мальчуган принимает боевую позицию.
– Убирайтесь отсюда, – спокойно произношу я, – или вы будете следующими.
– Да пошел ты! – Первый бросается на меня, и я, увернувшись, одним плавным движением заламываю его руки за спину. Он борется, пытаясь пнуть, ударить головой, но у меня стальная хватка.
– Эй ты, помоги своему другу подняться, – обращаюсь я третьему, – и уходите. Когда будете за углом, я отпущу вашего приятеля.
Третий от напряжения покрывается испариной, его глаза мечутся между истекающим кровью и обездвиженным мной. Приняв наконец верное решение, парень помогает подняться своему приятелю с камерой, тот, яро матерясь, хватает свой телефон и, прихрамывая, скрывается за углом вместе с третьим. Я выжидаю около ста секунд и отпихиваю первого мальчишку. Он отступает и со свирепым, перекошенным выражением на лице указывает на меня пальцем.
– Я убью тебя, кусок дерьма!
– Нет, – хладнокровно отвечаю я, – не убьешь.
Сказанное мною становится для него последней каплей. Наверное, я задел его гордость. И мальчишка вновь бросается на меня, однако в этот раз я вынужден быть беспощадным. Увернувшись, оказываюсь позади него, хватаю его за шею и сдавливаю до тех пор, пока он не теряет сознание. А затем аккуратно опускаю его на землю и протягиваю бездомному руку.
– Нам нужно уходить. Его друзья скоро вернутся.
Бомж распрямляется, его водянисто-голубые глаза находят мои, и он медленно кивает, выражая свое доверие. Осторожно берет меня за руку, и я помогаю ему подняться. Всю дорогу, пока мы выбираемся из этого грязного переулка, возвращаясь обратно на парковку перед аллеей с магазинами, где немало машин и слишком много свидетелей, чтобы хулиганы попытались выкинуть что-нибудь еще в том же духе, я заставляю его идти передо мной – так безопаснее. Походка бездомного твердая, выправленная, однако хромота затрудняет его движения. Вероятно, он ветеран, который оказался в затруднительном положении.
– Спасибо, – хрипит мужчина.
Я качаю головой, открывая бумажник и доставая две двадцатки.
– Пойди купи себе нормальной еды.
– Спасибо. Да благословит тебя Бог, – говорит он и, взяв деньги, уходит вниз по улице.
«Он благословил. Бог благословил меня», – думаю я, глядя вслед бездомному. – «А затем все забрал».
Отгоняю эту мысль прочь. У меня положение гораздо лучше, чем большинства людей. Но именно эта самая привилегия мне и претит. Мне восемнадцать. Я чистокровный европеец. По маминой линии у меня итальянские корни, по папиной – русские. Я довольно симпатичный белый парень, мозг которого не запятнан общепринятыми стереотипами. Мы с мамой никогда не нуждались в деньгах. Мне повезло. Я нахожусь в привилегированном положении.
Бездомный, ковыляющий вниз по улице, – вот кто нуждается в Божьей помощи больше меня.
София нуждалась в помощи больше, чем кто-либо.
И я подвел ее.
Не смог помочь.
Циркуляция жизни сливается в белый шум в моих ушах, омывая меня и все вокруг. Люди проходят мимо, представляя собой вереницу размытых лиц. Все кажется нереальным – это мир, заключенный в снежный шар. Краски аллеи с магазинами тускнеют в моих глазах. В воздухе ощущаются запахи стирофома и древесины, а не солнца, грязи и жирного фаст-фуда. Все неправильно. Я неправильный.
Но я и так это знаю. Я вне нормы. Слишком выделяюсь. Слишком холодный. Не такой, как все остальные лица в толпе. Я не проникаюсь чувствами столь же глубоко, как они. Не трепещу от неимоверного количества переполняющих меня эмоций, как они.
Если бы я был больше похож на них, теплее, смог бы я предугадать, что собиралась сделать София? Смог бы понять ее лучше? Смог бы увидеть ее отчаяние и остановить его?
Если бы я был больше похож на Айсис, смог бы ее спасти?
«Вот что ты делаешь, Джек. – Эхом раздается голос Айсис. – Ты защищаешь людей».
Мои руки дрожат, костяшки пальцев обагрены кровью. Я разворачиваюсь и направляюсь к машине.
Я ехал на встречу со своим новым работодателем, Грегори Калланом, из «Вортекс Интерпрайзес». А эта маленькая экскурсия на аллею с магазинами посвящалась банкомату, где я смог бы снять деньги. Но меня отвлек бездомный.
Сентябрьский воздух вокруг меня изнемогает от жары, сверчки исполняют одинокие песни в высокой золотистой траве на обочине шоссе. Волна испепеляющей жары – последнее издыхание зверского лета, которое поражает Огайо раз в столетие. Колумбус никогда не выглядел суше и больше. Небо бледное – бело-голубое – и простирается в нескончаемую даль. Белая рубашка прилипает к каждому вспотевшему изгибу моего тела, а темный пиджак поверх нее неприятно жаркий.
Я не должен быть здесь.
Я должен быть в Кембридже, в Массачусетсе.
Или в Гарварде. Разместившись в тусклой комнатке общежития, учиться терпеть идиота, который будет моим соседом по комнате целый год. Должен посещать занятия, делать записи в ноутбуке, купленным мамой. Но я вернул ноутбук и вернул комнату в общежитии. Я вернул все. Я пересмотрел свое обучение, закрыл банковские счета, собрал единственный черный рюкзак и на кухонном столе оставил записку, повествующую о том, чтобы мама не волновалась.
А затем ушел.
Тот мир – невинный маленький аквариум с молодыми беспокойными людьми, именуемый колледжем – не для меня. Я взрослее их. И так было всегда. Я умнее их. И так было всегда.
«Удивительно, что по утрам тебе удается оторвать голову от подушки». – Ее голос четко звенит в ушах. Но теперь мне лучше его игнорировать. Сейчас он стал немного тише. Я не видел эту девушку полгода, однако ее голос глубоко проник в мой мозг. Это невероятно. Невероятно раздражает. Это может быть либо доказательством ее невыносимо стойкой личности, либо доказательством моего нежелания отпускать несколько последних моментов своей жизни, которые были по-настоящему счастливыми. Счастливыми? Не уверен, что вообще когда-либо был счастлив, даже с нею. Это путаница нечетких воспоминаний и украденных моментов нежности, пронизанная обжигающим чувством вины в виде Софии.
Возможно, я был счастлив. Но это бессмысленно. Нет никакой ценности в том, чтобы быть счастливым.
Нет никакой ценности в том, что не длится вечно.
Я сворачиваю направо к судоходному каналу Колумбуса, где фуры укомплектовывают партией из пяти пыльных, огромных контейнеров «Мэтсон». Два массивных крана шумно переставляют контейнерные блоки, загружая и выгружая со скрипящей, покорной неторопливостью. Мужчины в оранжевых жилетах и защитных шлемах лавируют между контейнерами, проверяя содержимое, делая пометки в бумагах и выкрикивая ругательства друг другу сквозь упорядоченный хаос. Грегори, высокий, широкоплечий мужчина с внушительными седыми усами и в твидовом костюме, стоит на ближайшем пустыре, а рядом с ним молодой человек пониже, но тучнее, и на нем, как и на мне, темный костюм. Его поза напряженная, но в тоже время расслабленная. Волосы торчком. Глаза темные. А на шее видна татуировка дракона. Это Чарли Морияма – правая рука Грегори и самый надежный телохранитель, помимо меня.
Напротив них стоит женщина с черными собранными в аккуратный пучок волосами, в женском брючном деловом костюме, и выглядит она очень профессионально. Да, она, безусловно, профессионал. Однако в какой области я не могу сказать точно. У нее нет очевидного бугорка от оружия, нет хоть какого-нибудь украшения, которое выдало бы ее как наркоторговца, нет татуировок, которые охарактеризовали бы ее как члена банды, возможно, конечно, они хорошо спрятаны, но я сомневаюсь. На ней даже нет косметики. Что странно, ведь большинство женщин, прибегающих к услугам Грегори, как правило, состоятельные домохозяйки с жаждой мести.
Грегори замечает меня и машет. Он очень хорошо разыгрывает из себя этакого веселого старичка – маска, за которой скрывается порочный бизнесмен, бывалый солдат и мастер черного пояса.
– Джек! Мы с Ванессой как раз говорили о тебе.
Я останавливаюсь рядом с Чарли.
– Тебя слишком долго не было, – скрестив руки, ворчит он.
– Пришлось сделать крюк, – отвечаю я. – Ремонтные работы на дороге.
Чарли фыркает.
– Да? Наверное, те же «ремонтные работы», благодаря которым ты оказался в новостях на прошлой неделе?
– Хватит, Чарли, – с улыбкой останавливает его Грегори. – Давай хотя бы попытаемся изобразить из себя друзей перед… – Он поворачивается к женщине и вопросительно выгибает бровь.
– Давайте пока называть меня потенциальным клиентом, – отвечает Ванесса. Ее проницательные голубые глаза приковываются к костяшкам моих пальцев, и я пытаюсь вытереть кровь о штанину.
– …потенциальным клиентом, – заканчивает свое предложение Грегори. – Кроме того, ничего страшного, что Джек задержался на пять минут. Если бы я тебя не знал, Чарли, то решил бы, что ты завидуешь.
– Завидую? – стебется Чарли. – Ага, босс, я очень завидую этому подражателю Бэтмена.
В «Вортексе» я поднялся по служебной лестнице быстрее всех. Меня тренировал сам Грегори. Конечно, Чарли завидует. В этом бизнесе он уже многие годы, хотя ему не более двадцати двух лет. Ему до заусенцев пришлось руками прорывать свой путь наверх. Поэтому не удивительно, что он считает меня испорченным и избалованным.
– Не знал, что то, чем я занимаюсь в свободное время, подлежит твоей критики, – произношу я.
Чарли метает в меня свирепый взгляд.
– Да, знаешь, подлежит, когда ты, блин, используешь полученный здесь опыт, чтобы выбивать дерьмо из ребят, которые воруют фруктовое мороженое.
– Они ограбили женщину, – спокойно возражаю я.
– Они были заурядными идиотами, совершающими мелкое преступление! – огрызается Чарли. – Но твой крохотный комплекс спасителя заставил тебя понапрасну потратить время на их тупые задницы.
– Я потратил на них свое время. Не твое. Тебя это не должно касаться.
– Из-за тебя мы попали в новости, идиот! Мы «Вортекс», а не чертов «Уол-Март»!
– У них не было ни его имени, ни фотографии, – вмешивается Грегори. – Серьезно, Чарли, расслабься. Мы здесь не для охоты на ведьм, у нас вообще-то деловая встреча. Уладим это позже.
Чарли краснеет до корней своих торчащих волос. Я перевожу взгляд на Грегори и замечаю, что за его ослепительной улыбкой прячется недовольство. Ему следовало давным-давно угомонить Чарли. Однако Грегори намеренно позволил ему болтать в присутствии клиента, таким образом он предоставил возможность Чарли поставить себя в неловкое положение. Это своеобразная тонкая игра – ловушка для ума, – в которую Грегори обожает играть. Большинство молодых людей, которых он нанимает, слишком глупы, чтобы обойти ее. Но не я.
– Ванесса, – начинает Грегори, – не будите ли вы любезны представиться?
Она кивает и достает из пиджака удостоверение личности. Мое дыхание замедляется. ЦРУ.
– Боже, босс, – процеживает сквозь зубы Чарли. – Почему, черт возьми, мы разговариваем с оперативниками?
– Я Ванесса Редгейт, – произносит женщина. – Отдел кибербезопасности. Мы предлагаем мистеру Каллану контракт.
– За спиной у ЦРУ, полагаю? – спрашиваю я, жестом обводя окружающую местность. – Учитывая оригинальное место встречи.
Ванесса кивает.
– Мы охотимся за небольшой элитной группой хакеров, которые перетасовывают денежные средства на крупнейшем черном интернет-рынке.
– Спайс Роуд, – уточняю я.
Ванесса вновь кивает.
– Я впечатлена. Думала, агенты «Вортекса» преуспели только в накачивании мышц.
Грегори смеется и похлопывает меня по плечу.
– Джек – особый случай. Пожалуйста, продолжайте.
– В общем, эти хакеры работают на Спайс Роуд. Они называют себя привратниками. Руководство ЦРУ единогласно решило отказаться от помощи сторонних наемников…
– Подрядчиков, – поправляет Грегори, сверкая улыбкой. – Мы предпочитаем термин «подрядчики».
Ванесса устало на него смотрит, но все же исправляет:
– …решило отказаться от помощи сторонних подрядчиков. Но мой непосредственный начальник, как и огромное количество агентов в рамках проекта, годами работал над тем, чтобы выследить привратников. И мы наконец напали на след, однако руководство не хочет рисковать и перебрасывать кого-либо из команды в тыл врага. Мы не подготовлены и можем спугнуть привратников. А обучать специальных агентов непосредственно для этой миссии просто нерентабельно, да и к тому времени, когда мы их обучим, след может уже простыть.
– И вот тут в игру вступаем мы, – говорю я.
Она кивает.
– У нас есть веское доказательство, что двое парней, тесно связанных с привратниками, недавно перевелись в Университет Огайо на второй курс. Ваша задача: вести наблюдение за этими двумя, не вызывая при этом подозрений. Конечная цель: собрать доказательства, желательно копии жестких дисков и регистрационных записей их хакерской деятельности или их переписки с самими привратниками.
– Как долго? – недовольствует Чарли.
– Простите? – Ванесса вскидывает бровь.
– Как долго будет длиться контракт?
– Он будет в силе столько, сколько вы сможете сохранять свое прикрытие в университете.
– Итак, контракт на неопределенный срок, – констатирую я.
– Или до тех пор, пока не соберете доказательства, которые мы сочтем достаточно вескими, чтобы повесить на них обвинение.
Я смотрю на Грегори, и тот пожимает плечами.
– Вы с Чарли наилучшие кандидаты для этой работы. Ты достаточно молод, чтобы учиться в университете. А Чарли мы можем сделать документы, согласно которым он будет на год младше. Также сможем поселить вас в одной комнате в общежитии.
– Вы просите нас целый год ходить в универ с кучкой привилегированных придурков? – спрашивает Чарли. – Вы шутите, босс? Вы знаете, как скучно…
– Обучение оплатят, – прерывает его Ванесса. – Вы должны будете посещать занятия и получать достаточно хорошие оценки, чтобы вас не отчислили. Но вашей основной задачей будет наблюдение. Естественно, никто не должен знать истинной причины вашего нахождения в этом университете.
– Двое из привратников студенты университета, – задумчиво произношу я. – У вас есть их имена?
– Да, но это секретная информация, я не стану ее разглашать. Мы вышлем их досье лишь после заключения контракта.
– И мы должны заниматься этой фигней хрен знает сколько времени?! – возмущается Чарли. – Босс, я присоединился к «Вортекс» не для того, чтобы вернуться в универ, а, наоборот, чтобы держаться от него подальше.
– Сейчас начало учебного года. Вы отлично впишитесь, – отвечает Грегори, в его голосе отчетливо слышатся стальные нотки. – Уверен, вы двое справитесь. Особенно ты, Чарли. У тебя есть харизма. Воспользуйся ей.
– Но я бы предпочел остаться с вами, босс. Арамон…
Грегори тянет Чарли за руку, а мне жестом показывает наклониться.
– Арамон никуда не денется, а привратники – запросто. Послушайте, это может показаться мелким делом или недостаточно привлекательным, или не интересным, но это хорошая, серьезная работа, за которую, между прочим, недурно заплатят. ЦРУ заплатит, твою мать. И будет неплохо иметь их в должниках у «Вортекса». Ясно? Мы хотим, чтобы они были у нас в долгу, особенно когда мы будем иметь дело с Арамоном.
Глаза Чарли озаряются пониманием, я же борюсь с желанием закатить свои.
– Когда нам нужно уезжать, сэр? – спрашиваю я.
Грегори пожимает плечами.
– Как можно скорее, полагаю. Как только я получу детали, сразу перешлю вам. Вам нужно только согласиться на контракт.
– Я согласен, сэр, – говорю я.
Грудь Чарли вздымается под тяжестью вдоха.
– Я… я тоже, босс! – выпаливает он, прожигая меня взглядом. – Не позволю Бэтмену все на хер испортить.
– У меня есть имя, – растягивая слова, произношу я.
– Джек, точно! Джекмен. Джекоффмен, – оригинальничает он. Оскорбления звучат так знакомо, жаля горькой сладостью, но я не позволяю им себя задеть.
– Ладно, хватит паясничать. – Грегори выпрямляется и, улыбнувшись, протягивает руку Ванессе. – Мои ребята согласны.
– Отлично, – одобряет она, отвечая на рукопожатие. – Буду держать вас в курсе. А теперь прошу меня извинить.
Спустя секунду она уже скрылась за контейнером «Мэтсон». Ванесса двигалась так быстро, что я едва мог проследить ее путь. Должно быть, она спланировала свой уход заранее.
Чарли словно передергивает.
– Чертовы правительственные агенты.
– Она не кажется такой уж плохой, – говорю я.
– Конечно, она не кажется тебе плохой. Ты уже практически один из них, весь такой роботизированный головорез. Спорю, ты и глазом не моргнув убил бы собственную девушку, если бы тебя попросил босс.
Я с силой хватаюсь за лацканы его костюма. Мир вновь становится ужасным белым шумом, размывая лицо Чарли, приглушая настойчивый голос Грегори, который пытается убедить меня отпустить его. Я впечатываю Чарли в контейнер. Запахи пыли, пота и стали превращаются в пепел у меня в носу. Он всего лишь человек из снежного шара. Марионетка. Я так легко мог бы его уничтожить, прервать его жизнь, как прервал жизнь мужчины в ту ночь на берегу озера, как чуть не прервал жизнь Лео, как прервал жизнь Софии…
Ведь, в конце концов, я позволил ей умереть.
Убил ее.
В карих глазах Чарли читается страх, и это единственное, что сдерживает рев от того, чтобы поглотить мой разум. Отпихиваю его и шагаю обратно к машине. Грегори следует за мной по пятам и, как только я захлопываю дверцу машины, жестом показывает мне опустить окно. Поневоле выполняю его приказ.
– Посмотри на меня, – произносит Грегори мрачным, непрекословным голосом. Я неохотно встречаюсь с ним взглядом. – Ты сможешь это сделать? Или нам стоит возобновить тренировки?
Все мое тело инстинктивно передергивает от невероятно реальных воспоминаний тренировок с Грегори. Воспоминаний крови, сочащейся из моих ушей, вида дощечек перед собой глубоко под землей, запахов грязи и тьмы в моем носу. Нет. Я не хочу еще раз подвергаться такой тренировке.
– Я держу зверя под контролем, сэр, – медленно отвечаю я.
Грегори изучающе смотрит на меня, затем кивает и похлопывает по капоту машины.
– Тогда собирайся. Тебя ждет университет.
Мы возвращаемся в мотель, который оплачивает для нас Грегори. Ужасное местечко. Две односпальные кровати, тараканы в микроволновке, возможно, многолетние кровавые пятна на стене, и все же это лучше, чем спать в машине. Лучше, чем гравий, на котором он заставлял меня спать во время тренировок. Чарли бормочет ругательства и сразу же запрыгивает в душ. Я заказываю китайскую еду и включаю ноутбук. Всегда пунктуальный трудоголик Грегори уже переслал нам досье. Лица двух привратников смотрят на меня со своих файлов ФБР. Один – загорелый качок со смазливой мордашкой и темными кошачьими глазами. Кайл Моррис. Другой – красавец с каштановыми волосами, симметричными чертами лица и глазами, как холодная сталь.
Уилл Кавано.
– 3 –
3 года
44 недели
2 дня
Мне кажется, старики обожают говорить, что нужно наслаждаться жизнью, пока молод. Так обычно говорят люди, которым четыреста девяносто лет и которые водят «Вольво». Нет, я ничего не имею против «Вольво». Но вот возраст, уж извините. Такой возраст предполагает наличие большого опыта, а наличие большого опыта делает вас скучными и пресными, как содовая недельной давности.
Приложение А: Джек Адам Хантер.
Приложение Б: возможно, бессмертные вампиры.
Приложение В: бабушки и дедушки.
За исключением моей бабушки. Моя бабуля потрясающая! Когда мне было два месяца, она катала меня в коляске своего «Харли-Дэвидсона». Вполне вероятно, что именно этот опыт, полный ветра, выхлопных газов и моторного рева, превратил меня в ту лихую героиню, коей я являюсь сейчас. Думаю, родители отправили бабулю в дом престарелых, мотивировавшись тем, что брать маленькую внучку на прогулку с бандой байкеров – это первый признак слабоумия или что-то типа того. Но теперь, когда я в Джорджии, мы наконец-то воссоединились. Были слезы. И сопливые платки. Рыданья длились примерно пять минут, после чего мы перешли на стадию безумства.
– Я, конечно, не из тех, кто подвергает сомнению обоснованность совершения тщательно продуманных поступков, – говорю я, протягивая бабушке еще одну горсть фейерверков. – Но если бы была такой, ну, знаешь, очень скучной, несчастной и, безусловно, непохожей на себя, то обязательно бы спросила: какого черта мы делаем на этой крыше в четыре часа ночи, вопросительный знак. Нет, как минимум четыре вопросительных знака. И очень обеспокоенные смайлы.
Бабушка фыркает, засовывая оставшиеся фейерверки в дымоход. Их так много, что мне уже не разглядеть внутри темных кирпичей. Час назад мы подняли через дымоход фитиль, который бабушка сейчас привязывает к огромной куче собранных вместе фитилей всех фейерверков. Сидя на корточках, она смахивает тонкие окрашенные в зеленый цвет волосы с глаз и сверкает мне озорной улыбкой.
– Моя обязанность как председателя приветственно-прощального комитета дома престарелых «Сильверлейк» устраивать ребятам должные проводы. Никакой похоронной процессии и скучной чепухи священника. Виола была хорошей женщиной и безгранично любила жизнь. Она не хотела скучных проводов, но ее дети твердо на этом настаивали. И даже после смерти бедняжки они не посчитались с ее, можно сказать, последним желанием!
– Ужас! – синхронно восклицаем мы с бабулей.
– Точно. – Она тычет в меня пальцем, сверкая глазами цвета корицы. Как у меня, как у папы. – Ужас. Ужасно, что в наши дни люди не уважают мертвых. Поэтому мы просто обязаны почтить память моей мертвой подруги должным образом.
– Набив дымоход фейерверками.
– Набив дымоход фейерверками! – соглашается она. – Когда утром придет медсестра и разведет в камине огонь, она заодно подожжет и все это! Виола над этим хорошо посмеется.
Я улыбаюсь и помогаю бабушке спуститься по пожарной лестнице. Бабуля у меня высокая и в прекрасной форме для своих семидесяти лет, но все-таки она худая, а ее запястья и пальцы крохотные. Когда мы возвращаемся на твердую почву и шагаем по лужайке к ее зданию, бабушка обнимает меня за шею.
– Что скажешь насчет своих похорон, детка? – спрашивает она.
– Ты говоришь о тех, которых никогда не будет, потому что я соберу семь жемчужин дракона и пожелаю вечную жизнь?
Она смеется.
– Да, именно. Что на них пренепременно должно быть?
Я задумываюсь на целых шесть с половиной секунд.
– Поцелуи. Танцы нагишом. И может быть, торт.
Бабушка ухмыляется, пока мы поднимаемся по белоснежной лестнице.
– Что? Что за выражение лица? Почему ты так на меня смотришь?
– Не обращай внимания, детка. Просто ты так повзрослела, вот и все. Ты сказала «поцелуи», не покраснев на пять оттенков.
– Да, теперь я очень зрелый, ответственный подросток, так что спокойно могу обсуждать свои трудности и невзгоды.
– Угу-у, – протягивает бабуля.
– Например, поцелуи. Вообще-то, я кое с кем целовалась. – Бабушка внимательно слушает. – Ну, сначала я его ударила, и только потом мы поцеловались. Но это был хорошо продуманный, пропитанный зрелостью удар.
Бабушка громко хохочет, открывая дверь в свою комнату. Мы заходим, и, когда она садится на кровать, я указываю на нее пальцем.
– Даже не смей озвучивать то, что хочешь на свои похороны. Потому что, когда старики говорят нечто подобное, это обычно сбывается, а если ты умрешь, то я стану бесконечно несчастной.
– Это сбывается потому, что мы мудры, дорогая.
– Это сбывается потому, что у вас, ребята, чумовые мозговые силы, которые, кажется, способны на все, кроме дарования бессмертия. И зубов.
Бабуля смеется и, сняв тапочки, ложится на кровать.
– Иди сюда.
Я, спотыкаясь, подхожу к кровати и присаживаюсь. Бабуля берет меня за руку и, медленно гладя ее, смотрит мне в глаза.
– Множество людей в твоей жизни будут говорить тебе, как, исключительно по их мнению, ты должна жить. Кто-то завуалировано. Кто-то убедит, и вовсе слова не сказав, что тебе нужно жить определенным образом. – Она смотрит в окно, за которым лишь темнота, усеянная звездами, и улыбается, а затем вновь переводит взгляд на меня. – Послушай меня внимательно, детка. Не живи жизнью, которая не приносит тебе счастья. Если ты не счастлива, оставь своего возлюбленного. Если ты не счастлива, уйди с работы. Если ты не счастлива, сделай все, чтобы стать счастливой. Потому что только ты сама можешь сделать себя счастливой.
Я открываю рот, чтобы возразить, но она шикает на меня.
– Я знаю. Знаю, что многие вещи и люди дарят тебе счастье. Но они не смогут сделать тебя счастливой, если ты сама не позволишь. Это исходит от тебя. От твоего сердца. Только ты можешь позволить счастью расти внутри себя. Некоторые люди этого никогда не узнают. Некоторые никогда не позволят зародиться счастью или же сделают это слишком поздно. Некоторые никогда этого не сделают, потому что боятся. Но это самое худшее, что можно сделать с собой. Это наказание. Многие даже не знают, что сами себя наказывают. Итак. Я хочу, чтобы ты знала. Хочу, чтобы ты попыталась стать счастливой.
Я чувствую, как мои глаза наполняются слезами, и силюсь их сдержать. Если я сейчас заплачу, то, возможно, больше никогда не смогу остановиться.
– Была одна девочка, – говорю я. – П-подруга. Наверное. Она никогда... никогда не позволяла себе быть счастливой.
– И где она сейчас? – терпеливо спрашивает бабушка.
– Она... – Я сжимаю бабушкину руку. – Она покончила с собой. Я была последней... я б-была последней, кто с нею разговаривал, ба, и я...
Бабушка обнимает меня своими сильными, тонкими руками, и мне в нос ударяют запахи корицы и затхлого лена, которые исходят от нее.
– Я могла бы... я должна была это понять, должна была...
– Ты ничего не смогла бы сделать, – уверенно произносит бабушка.
– Но я... я была с нею, я знала ее, знала, как ей тяжело...
– Должно быть, она была очень несчастна.
– Мы все это знали! Н-но... но мы думали...
– А сейчас? Думаешь, она все еще несчастна?
– Она... мертва.
– Там, где она сейчас, она счастливее, чем была здесь.
Я отстраняюсь.
– Нет! Она просто мертва. Она ничего не чувствует. Если бы... если бы она продолжала жить, она могла бы получить шанс снова стать счастливой, здесь, со всеми...
Глаза бабушки омрачаются, но не утрачивают своего блеска.
– Звучит так, будто кто-то указывает девочке, как она должна прожить свою жизнь.
Я широко открываю рот, но, не найдя ответа, быстро его закрываю. Бабушка снова меня обнимает, прижимая мою голову к своей груди, и я не сопротивляюсь. Это как вернуться домой.