Глава 8 (факультативная, под звездочкой). Модернизм: Воды. Рыба. 12 страница

Я присела у стены, сжимая в одной руке свечку, а в другой - картинку, рамка которой холодила кожу сильнее, чем воздух в подполе. Ляля села рядом и прислонилась к моему плечу.

- Что это? - повторила я свой вопрос, не отрывая глаз от нарисованного человека. Над его головой висел золотой круг, это золото лежало ровным, нетронутым слоем. - Кто этот старик? Он что, до неба ростом? Вишню небесную, как шапку, надел.

- Говорю же тебе - не знаю… - голос Ляли звучал мягче, чем обычно.

- А где ты вещь эту взяла? - не отставала я. - Жалко, рама облезла… Недешево стоила бы.

- Ни за что её не продам. Случайно она нашлась, мне и десяти лет не было. Карлушу змея укусила, он неделю горел и бредил, повитуху позвали, а она сказала, что вылечить его нельзя. Отец - жив ещё был - пошёл могилу Карлуше рыть, пла-а-ачет! Я с ним увязалась. Он копает, а я червяков в земле ищу, - Ляля улыбнулась. - Сразу про них забыла, когда эту вещь нашла. Рукавом с неё землю счистила и отцу показала, он только отмахнулся. И решила я Карлушу в последний раз порадовать, находку ему свою принесла, он её покрутил-покрутил в руках, а на следующее утро поправился!

- Карлуша мне об этом не рассказывал.

- Откуда ему помнить, он тогда совсем маленький был…

Я понимающе промычала.

- Не рассказывай никому про картинку! - предостерегла Ляля. - А то станут ко мне соседи ходить, как к повитухе, или, хуже, на золото позарятся и стащат.

- Не скажу, - честно пообещала я, за минуту до этого прикидывая, как украсть её так, чтобы Ляля на меня не подумала, но мысль эту откинула. Не до того мне теперь.

- Хорошо… Не единожды она нас лечила, - продолжила Ляля. - Зубы у меня разболятся, я щекой о рамку потрусь - они и перестанут. Но это мелочи. Другая история есть. Слушаешь?

- Рассказывай.

Ляля медленно выдохнула (вышедший из неё воздух обратился в пар) и заговорила:

- Мама умерла уже, отец тоже болел, не ходил, не ел… И я незаметно ему под подушку этот рисунок сунула. Неделю он на нем пролежал, и ничего, на восьмой день - дни я в то время считала - с огорода возвращаюсь, смотрю, он за столом сидит и ест! Целую курицу съел. Мы думали, что до лета не дотянет, а он лето пережил и почти всю осень…

Ляля замолчала. По тому, как она дышала, я поняла, что она собирается сказать мне ещё что-то.

- Ты знаешь, Эя, почему мы селом называемся, а не деревней? - вкрадчиво спросила она.

- Домов много?

- Может, и поэтому.

- А, по-твоему, почему?

- Я как-то повитухе нашей это показала. И она сказала, что деревня становится селом тогда, когда в ней это есть.

- Хоть селом, хоть деревней называйся, всё равно умирать.

- Умирать, да… Но смерть разной бывает, Эя. Можно до старости дожить, а можно… - Ляля запнулась и всхлипнула, - как Карлуша, молодым…

От её рыданий ещё холоднее стало. Вернув картинку хозяйке, я попрощалась с ней и выбралась наружу. На улице оказалось едва ли светлее, чем в подполе.

Половину ночи я провела в поле, улегшись на сырую после дождя траву. Ветер и новые боли в спине не давали мне заснуть. К утру, о наступлении которого я догадалась одним чутьем, потому что небо, покрытое тучами, оставалось темным, ветер усилился. Доносящийся издали скрип мельницы показался мне одновременно и смешным, и жалким - не то писк, не то всхлип мыши, попавшейся коту. Я пошла к своему дому.

***

Пытаясь перебраться через скользкий забор, я соскакивала и злилась. Наконец мне удалось упереться в его вершину животом, и я оказалась во дворе, но пошла не в дом, откуда злопамятная мать, проснувшись, тут же прогнала бы меня, а в курятник. Там было темно и сухо. Стараясь не шуметь, я окоченевшими руками стащила с себя сырые штаны и повесила их на свободный насест. С гвоздя, вбитого у косяка, я сняла старую отцовскую одежду, которую мы давно пустили на тряпки. Всё это хламьё, принадлежавшее покойнику, легло под мой голый зад.

Из-под насестов вылез кот - наверное, мать не заметила его, закрывая на ночь курятник. Он взобрался мне на ноги, мокрый, холодный, - я оттолкнула его, нехотя дотронувшись до липкой шерсти. Кот прилег у моего бока, то прикрывая блестящие глаза, то снова их распахивая. Иногда он недоверчиво водил по мне носом, вдыхая исходящий от моей кожи рыбий запах; я тоже его чувствовала, пошевелившись, и дергала себя за плавник.

Сильный голод всегда наваливался на меня внезапно, так же и в тот раз. Мешок с телячьей ногой я по дурости оставила у Ляли, а сейчас не побрезговала бы и сырым мясом. Я набрала десяток яиц из-под спящих в гнездах кур, потом вернулась к куче тряпья, села и выложила их рядком в ямку между сжатыми ногами.

Пробив в яйце трещину, я выливала содержимое в раскрытый рот. На небе за пыльным окошком проступала светлота, а на ней - небесные орехи, выглядящие по утрам блеклыми и бесполезными. В детстве далекие огни с неба не казались мне похожими на орехи, вдобавок я не понимала, как они там оказались, и часто приставала с этими вопросами к карге. Та говорила:

- Не будь дурой, а старательнее меня слушай. Как-то раз повитуха отыскала на небе орешник…

- Это та самая повитуха, которая у нас в селе? Которой ты куриц даёшь? - спрашивала я.

- Да нет же, бестолочь, небесная повитуха орешник нашла, небесная!

- А-а-а…

- Нашла она, значит, этот орешник и сорвала с него орехов ажно целую кучу. А пока она их в сите несла, сито прорвалось и орехи по небу рассыпались.

- Почему она сито взяла? Сито ведь для муки.

- Значит, надо так было. Не спрашивай.

Я приходила к Карлуше и жаловалась ему на обманщицу-мать. Но он тоже называл ночные огоньки орехами, и я смирилась с этим.

В последнем из яиц вместо желтка и белка лежал куриный зародыш; этот беловатый сгусток был подобен комочку глины, из которого чьи-то руки не успели или не смогли вылепить похожую на цыпленка фигурку: сделали тоненькое тельце, кривой клюв, а под конец работы безделку свою забросили. Я заплакала, да так горько, как не плакала уже много лет - до того, что ребра начинают казаться вогнутыми, мешают, давят, и нечем дышать.

Закричал с насеста петух, зашевелились разбуженные куры. Скоро проснется и мать. Пора уходить в поле, пока она не увидела меня. Надев подсохшие штаны, повесив обратно на гвоздь отцовскую одежду, я выпустила кота и вышла сама.

Прикрывая курятник, я заметила, что за ночь между моими пальцами появились перепонки.

***

- Голодаешь, бабка? - поинтересовался Карлуша сочувственно. - Тяжко, наверное, без дочки.

- Ох, тяжко… - пробормотала она.

- Ну, найдется ещё, быть может. Держи-ка, - он протянул старухе мешок, - поешь.

В мешке билась ещё живая рыбина.

Старуха вышла из дому и направилась к полю, сжимая перевязанную веревкой горловину мешка сухой, трясущейся рукой. На дороге она встретила селян. Они переговаривались и тревожно поглядывали на небо. Возле их ног вертелись дети.

- Видела ты? - подскочила к старухе одна из соседок. - Вишня сегодня не с той стороны появилась и не в ту сторону идёт!

- Да мало ли чудес на свете… - ответила старуха обеспокоенной бабе и пошла дальше.

Высокая трава задевала ей юбку, а липкие цветочки хватались за грубую ткань мешка. Дойдя до речки, она опустила в воду его и свои усталые ноги. На берегу рос клевер, розовые шишечки, над ними беззвучно вились мошки. Старуха сжала стебли камыша и поднялась, вытянула из речки мешок и зашагала к лесу, поглядывая на свою тень, которой в это время дня полагалось быть с другой стороны.

Идя по лесу, старуха часто присаживалась отдохнуть, но корила себя за это и вставала. Она не сумела посчитать, сколько времени ей потребовалось, чтобы выйти к людям. Лежащая в мешке рыба не переставала сотрясаться и в поле, и в лесу, и как будто забилась сильнее, когда старуха ступила на деревенскую дорогу.

- Что-то давно вас тут не видали, - говорили старухе попадавшиеся по пути жители. Она только кивала.

- Скажи, дома ли мать? - спросила она у высокого парня, который выбежал ей навстречу из сарая.

- Дома. Куда идти знаете?

- Знаю, - отмахнулась старуха.

Она с тоской заглянула внутрь сарая, где у покосившейся стены стояла широкая лавка.

- Посижу на обратном пути, - пробормотала она себе под нос. Парень пошел вместе с медленно ковылявшей старухой.

Дойдя до стоящего в стороне от деревни дома, она схватилась за забор, с трудом удерживаясь на слабых ногах.

- Позови мамку, - просила она парня, задыхаясь.

Тот скрылся в доме и вышел оттуда с необыкновенно толстой матерью. Она подошла к забору и склонилась над старухой.

- Чего тебе?

Старуха поцеловала большую руку повитухи.

- Ты всё знаешь! - закричала она, потряхивая мешком. - Скажи, где моя дочь!

- Этого я не знаю. Уходи, - сказала повитуха.

- Я такой путь прошла! Не просто так прошу, за подношение! - не успокаивалась старуха. - Должно же быть средство, чтобы узнать, куда она пропала!

- Нет такого средства, - отвечала ей повитуха, отдаляясь. - Напрасно шла, и в беде этой сама виновата.

Мешок в руках старухи сотрясался. Она оставила его у калитки и поплелась домой. Над крышей дома появился аист и, покружив над двором, сел в гнездо. Вскоре он оказался у калитки. Аист смотрел на мешок, наклоняя голову в стороны, затем стал стучать по нему клювом. Раздался хруст; мешок в последний раз вздрогнул и больше не двигался.

]

***

слова вырываются. слова звенят. это патроны: паф-паф-паф-паф. я хорошо запомнил, что. что меня удивило в тебе. что ты не боишься говорить [об оружии]. должен. но не боишься. мы с женой решили. что у нас интернет-зависимость. я не буду тебе писать. некоторое время. ситуация диктует язык и форму. вряд ли наоборот. ну да. не болей.

Глава 9 (Сон Акимовой)

На белых столах без скатертей в прозрачных вазах стояли высокие белые лилии, а между прозрачными тарелками и приборами лежали крупные яблоки, красные и салатовые. Двери обоих поездов были раскрыты, сиденья вагонов украшали ткани и подушки, а с поручней свисали цветочные гирлянды и колбы с разноцветными шариками, конфетти и блестками. Посреди станции за квадратным столом плечо к плечу сидели Каролюс и Вика.

- Каролюс, ты ведь любишь меня? - спросила Вика.
- Да, конечно, детка, я люблю тебя, - ответил он.
- Хорошо, - сказала Вика и положила левую руку на живот, а правой сжала колено Каролюса. - Представляешь, тут всё белое, и там всё белое.

- Да, правда... - задумчиво произнес Каролюс. - Зима как одна большая свадьба.

А сам подумал: «Вот стоит моя Вика в белом шушуне посреди метели с ребенком на руках, а я рядом пляшу в рубахе, водочку пью, весело мне. Моя Виктория, моя малышка-победа. Хочу, чтоб скучно не было. Я как русский поэт. Я и есть русский поэт, - и заулыбался. - Нет, я больше, чем поэт. Я стою не в словах, а над словами, в свежести и молчании незаполненного пространства. Я владею словами и могу заполнить его так, как хочу. И мне скучно говорить, потому что я могу называть. Я могу всё».

Сидящая за соседним столом Акимова постучала по фужеру ножиком и поднялась с места. На ней были брючный костюм из плотной лиловой ткани и много серебра.

- Дорогие дети! - начала она, подойдя к столу молодоженов. - Дорогая дочка, дорогой Каролюс! В этот замечательный зимний день вы стали мужем и женой. Я поздравляю вас от всей души и желаю вам счастья, - Акимова на несколько секунд замолчала, стиснув зубы, после чего, улыбнувшись, продолжила. - Мы с твоим папой, Вика, ничего не знали о вашей любви и даже подумать не могли, что к лету станем бабушкой и дедушкой. Но люди предполагают, а бог располагает. Живите долго и счастливо, чтобы мы не переставали радоваться за вас. Рожайте нам таких же красивых деток, как вы сами.

«И умных», - мысленно дополнил поздравление жених. Договорив, Акимова потянулась к дочери, и Вика хотела выйти из-за стола, но Каролюс выразительно дернул её под столом за подол, и встал сам, и обнял Акимову над столом, так, что серебряная цепочка задела бутылку шампанского и лилии. Напуганная Вика протянула матери руку, к которой та прижалась лицом и жадно поцеловала в каждый палец.

«Ха! - подумал Каролюс. - Бог располагает. Бог! Дура! Какими банальными, общими словами они начинают говорить, когда напуганы!» - Он строго посмотрел на тёщу, затем улыбнулся ей широкой улыбкой, притянул к себе Вику и крепко поцеловал в висок.

- Ну и напоследок, как говорится, от нашего стола — вашему! - Сказала Акимова, посмотрела на дочь долгим взглядом и вернулась на своё место.

Официант поднес к молодоженам белую коробку и раскрыл её. Внутри, на алом бархате, лежала платиновая погремушка с бриллиантами. Каролюс медленно потянулся к коробке, наслаждаясь судорожным вздохом Вики посреди повисшей тишины, который многократно повторялся в его ушах и приносил удовольствие, затем провел по узору из бриллиантов кончиком указательного пальца и подумал: «Они ждут, что я достану погремушку из коробки. Но я этого не сделаю».

- Потрясающая вещь! Навека! - воскликнул Каролюс, отдернув руку. - Идите, - сказал он официанту чуть тише, но всё-таки достаточно громко для того, чтоб его услышали все присутствующие на станции. - Анастасия Александровна, вы самая прекрасная тёща на свете. Я не мог и мечтать о такой. Но любовь раскрашивает человеческую жизнь ярче, чем осуществление самой смелой мечты, и преподносит такие дары, которые и во сне не приснятся. Правда, Виктория? Ты счастлива? - Каролюс нежно коснулся подбородка Вики и развернул её к себе.
- Да, - Вика робко кивнула, - да.

- Разговоры стихнут скоро, а любовь останется! - пропел литовец, а потом поцеловал жену долгим поцелуем, глубоко пробираясь в неё языком, и оторвался от Вики за мгновение до момента, когда она начала бы плакать, предугадав его по тому, как одновременно и сжатыми, и вялыми стали губы жены. - Не сиди букой, ну-ка, поблагодари мать, моя принцесса, - прошептал Каролюс.

- Мамочка, спасибо! Мне очень нравится. Я... я...

- Анастасия Александровна, это блестящий подарок, - перебил жену Каролюс. - Блестящий! В прямом и переносном смыслах.

- Я очень рада, дети, что мой подарок так вам понравился, - сказала Акимова, опуская глаза.

Когда официальная часть была закончена, в зале потушили свет, оставив горящими только светильники в вагонах, и расставили свечи. Каролюс пересел за столик, где находилась редакция городской газеты, и обнимал за талию сидящую рядом Вику, которая ни разу за вечер не отошла от него.

- А как дела у вашего пожилого друга? - спросил Каролюса редактор отдела рекламы, пришедший на свадьбу с розовой гвоздикой в петлице. - Давно его не видно.

- Счастлив в браке. Молодая жена, понимаете ли. Это вам не ваньку по сцене валять, а ежедневное, ежечасное представление. Впрочем, моя жена ещё моложе. Такой вот добровольно-принудительный труд.

Каролюс засмеялся и отпил вина. Вика побледнела, но в темноте этого никто не заметил. Больше всего на свете ей хотелось подбежать к матери, расплакаться и попросить прощения, чтобы мать защитила, спрятала и избавила от ребенка. Избавила ребенка от ребенка – любая мать это поймет. В это время к Вике со спины подбежала Наташа, прежде бегавшая по одному из вагонов в одиночестве.

- Я тебя, конечно, не люблю, - сказала Наташа, - ты злая и черная, хоть и в белом платье. Но внутри тебя мой племянник, так мама сказала, и я, может быть, полюблю его.

- Как же так, не любишь? - тут Вика всхлипнула, и Каролюс, занятый разговором, всем телом метнулся к жене. От неожиданности Наташа отскочила в сторону. За столом замолчали и впервые за вечер позволили себе посмотреть на Вику сочувственно. «Ну что такое, - подумал он, - ни на секунду нельзя отвлечься. Хорошо, что музыка громкая».

- Что случилось, дорогая? - ласково спросил Каролюс. - Ты устала?

- Просто Наташа сказала, что не любит меня. Моя сестра меня не любит!

- Если б только сестра... - прошептал на ухо коллеге директор отдела рекламы.

- Как она может не любить тебя? Она шутит, шутит, - убеждал Вику литовец, отчетливо понимая, что если его жена не сдержится и заплачет, то не перестанет никогда. - Всё потому, что ты большая и невеста, а она ещё маленькая. Это зависть, это нормальная детская зависть. Так, Наташа, подойди-ка сюда, - сказал Каролюс полушутя полусерьезно. - Будем разбираться, - и поманил Наташу пальцем. Та подошла, скрестив за спиной руки. - Видишь? Видишь? - весело произнес он, заглядывая Вике в глаза. - Руки скрестила. Идёт каяться как преступница. Не жалей её, милая. Ты сегодня главная, ты королева этого дня и сама его справедливость, наша сахарная джастис.

Когда Вика засмеялась, Каролюс почувствовал себя так, будто перенес самый сильный в жизни оргазм, но вынужден был не издать при этом ни единого звука.

- Так-с, лэйде, - сказал Каролюс, садясь перед Наташей на корточки. - Хиар ми тунайт. Кого это ты тут не любишь, а, бандитка?

Девочка захихикала и показала пальцем на Вику, которая даже не взглянула на сестру, а продолжала любовно смотреть на мужа.

- Нет, ты любишь. А не любишь, так по-лю-бишь! - Выкрикнул Каролюс, подхватив Наташу и закружив её.

- Извини меня, Вика, я пошутила, - сказала Наташа, когда Каролюс поставил её на землю и снова сел к жене. - А теперь возьми меня, как папа, - потребовала она у литовца.

Он кивнул, подмигнул сначала ей, а потом Вике, и усадил девочку себе на шею. Наташа достала из маленькой сумочки колбу, которую сорвала в вагоне, и высыпала конфетти и блестки на голову Каролюса.

- А ты мне теперь кто? - спросила Наташа.

- Брат, - ответил Каролюс.

- Брат? О-о-о! - Потянула девочка, закатив глаза. - А ты знаешь, что у твоей жены вставные зубы? Что молочные у неё выпали, а другие не выросли?

«А у тебя ещё и молочные-то не выпали», - подумал Каролюс и посмотрел на Вику с легкой опаской. Но та молчала и смотрела вдаль, улыбаясь, и как будто не слышала.

- А у тебя ещё и молочные-то не выпали! Малявка! - сказал Наташе литовец.

- Выпадут и вырастут. Мне делали рентген. Отпусти меня, - велела девочка.

- Отпускаю, - согласился Каролюс и снял Наташу с шеи.

Наташа бросила в него пустой колбой, показала язык и убежала к матери.

Акимова пила водку с братом своего мужа. Они остались за столом вдвоем.

- Мама! Мама! Каролюс меня обзывает! Он назвал меня малявкой и кружил до того, что меня почти рвало!

- Настя! - брат мужа Акимовой ударил по столу кулаком. - Сколько мы будем выносить этого гондона? Ты только посмотри, как он над нами измывается! Будь Колян тут, он этого не терпел бы!

- Пойми же ты... - устало выдохнула Акимова и поднесла к фитилю свечи тоненькую полоску корочки от лимона. - Вика беременна. Её нельзя волновать. Она его любит. Мы не доглядели за ними раньше, не стоит лезть и теперь. Брить, стелить, помню я. Зыбиться, зиждиться...

- А что там за ширма позади их стола? Весь вечер смотрю и не могу понять.

- Не знаю, - развела руками Акимова. - Это Каролюс придумал какой-то сюрприз.

- Блять, Настя... У меня хуевое предчувствие. Зятек же твой очевидно ёбнутый на всю голову. Надо было брать с собой оружие.

По жесту Каролюса на станции включили свет, но свечей не задули.

- Минуту внимания! - крикнул он. - Тише музыку! Прошу налить всем шампанского.

Официанты бросились открывать бутылки. Хлопки пробок походили на небрежные выстрелы. Бокалы с шампанским официанты быстро разнесли по гостям, не пропустив никого, и тогда Каролюс сказал:
- Пришло время главного сюрприза.
За спиной Каролюса, сидящего в это время за столом молодоженов, находилось белое полотно во всю высоту станции, отделяющее от гостей часть перрона. Двое официантов потянули его с двух концов. За ним в прозрачном мягком шаре, в каких ходят по воде, лежал белый тигр.

- Это мой подарок невесте. Давайте же похлопаем моей невесте!
Гости похлопали, кто-то отошел поближе к эскалаторам, но они не работали.
- Хватит, спасибо, - улыбнулся Каролюс. - А теперь громче музыку и побольше водки.
Официанты стали заменять пустые бокалы из-под шампанского рюмками с водкой. Громко играла любимая песня Вики, какая-то готическая баллада о сердце, задохнувшемся под розами. К литовцу, отошедшему к колонне, подбежала Акимова.
- Каролюс, послушайте! - Быстро заговорила она. - Это уже слишком. Вы сошли с ума. А что, если он вырвется? Пожалейте хотя бы себя, не говоря уже о девочке и тем более нас!
- О, Анастасия Александровна, - сказал ей Каролюс задумчиво, - не беспокойтесь. В зале присутствует дрессировщик.
Акимова посмотрела на зятя мокрыми глазами и покачала головой. Вика сидела за столом молодоженов одна и не отводила зачарованного взгляда от тигра.
- Девочка моя! - заплакала Акимова, оказавшись у ног дочери. - Давай уйдем! Мы справимся сами, вдвоем, втроем, вчетвером, нашей семьей! Я прошу тебя, умоляю!
- Нет, мама, уйди, ты перепила. Не позорься. Тигр спит. Никто не боится, одна ты боишься. Ему оттуда не выйти, - сказала Вика, неторопливо переведя взгляд с тигра на Каролюса, остававшегося возле колонны. Он улыбнулся ей и поднес палец к губам.

Каролюсу было весело и не страшно. «Ведь я сам это устроил!» - радовался он. Тигр, вырвавшийся из шара, ходил по опустевшей станции, принюхиваясь к еде на столах. Гости прятались в вагонах. Некоторые сбежали со станции по неработающим эскалаторам, но таких было немного. Обяжкус, убрав руки в карманы брюк, ходил из вагона в вагон.
- Заводи поезд, родственник, поедем, - сказал он, подойдя к брату мужа Акимовой и хлопнув его по спине. Тот лежал на сиденье, накрыв голову подушкой.
- Дебил... - ответил он сдавленным шепотом. - Тут даже рельсов нет...
В головном вагоне, стоя на сидении, Акимова и Вика обнимали друг друга. Один из гостей пытался поддеть дверь платиновой погремушкой, чтобы та закрылась. Каролюс подошел к нему и зацокал языком. Затем он неторопливо подошел к женщинам, не переставая цокать, одним рывком стащил Акимову с сиденья и прижал к себе. Она обмякла и не сопротивлялась. Вика накрыла лицо ладонями. Где-то позади Каролюса раздался звук разбившегося стекла. Это тигр запрыгнул на стол, и ваза с лилиями оказалась на мраморе станции. В этот момент тёща крепко прижалась к Каролюсу и задрожала.
- Ну что, сука, - сказал ей в самое ухо Каролюс, - хотела бы… напоследок? Как в старые-добрые. Что думаешь?
Акимова попыталась ему что-то ответить, но только шевелила губами. Каролюс отбросил её на пол и подал руку жене. «Какая тишина, - подумал он, - какая тишина. Как будто здесь действительно никого нет».
- Пойдем, Вика.
Она не шевелилась и не открывала лица. Тогда Каролюс поднял жену на руки и вынес из вагона.

- Как всё задорно вышло, да? Такую свадьбу до смерти не забудешь, - говорил Обяжкус, проходя через весь перрон в сторону эскалаторов. - Вон Наташа уснула под столом. Но не бойся, Вика, с ней ничего не случится.
Вика открыла глаза и посмотрела из-за плеча Каролюса. Тигр шел за ними с негромким рычанием. Каролюс остановился и опустил Вику. Тигр обошёл их и лег недалеко от эскалатора.
- Я не пойду, - сказала Вика. - Я боюсь. Он прыгнет на нас и убьёт.
- Жалко, что нельзя родить прямо сейчас, правда? - засмеялся Каролюс и, крепко сжав ладонь жены, устремился к эскалатору.
- Ты издеваешься надо мной, - тихим, пустым голосом произнесла Вика. Все оставшиеся силы она направила на то, чтоб вырвать свою руку из руки мужа, но сил было мало. - Пожалуйста, отпусти меня. Я останусь здесь.
- Не называй его. Бежим на счёт три, поняла? Раз, два, три...
Едва Каролюс и Вика оказались на нижней ступени эскалаторе, он поехал вверх. Тигр смотрел им вслед, широко размахивая хвостом.
- О, милая. Теперь я смогу полюбить тебя, - сказал Каролюс жене.
Она промокнула влажные глаза фатой. Привыкнув к ослепляющему свету ламп, перекрашенных по случаю свадьбы в голубой, Вика увидела, что рядом с ней стоит её отец, и ударила его в грудь, столкнув вниз.