Авария на Нью-Йоркской шахте 11 страница

* * *

Вернувшись домой на Сибуя, я первым делом плюхнулся на диван и опустошил банку пива. Затем просмотрел пять-шесть писем, что обнаружил в почтовом ящике. Все они были о работе, и ни одно не требовало срочной реакции. Я взрезал конверты, вывалил содержимое на стол, да так и оставил -- прочитаю потом. Тело пронизывала усталость, ничего делать желания не было. Из-за дикого перевозбуждения спать тоже не хотелось. Какой долгий был день, подумал я. Все тянулся, тянется и никак не закончится. Такое чувство, будто весь этот день я катался на «американских горках». До сих пор все тело дрожит...

Сколько же суток я провел в Саппоро? Я попытался вспомнить -- и не смог. Прошедшее мелькало в памяти, картина за картиной -- сны вперемежку с полночными бдениями. Пепельно-серое небо. Даты, события -- все смешалось под этим небом, замкнувшись одно на другое... Сначала я поужинал с девчонкой в очках. Позвонил моему бывшему напарнику. Узнал от него о прошлом отеля «Дельфин». Встретился с Человеком-Овцой. Посмотрел кино с Готандой и Кики. На пару с тринадцатилетней пигалицей спел песню «Бич Бойз». И вернулся в Токио. Сколько дней на это ушло?

Сосчитать не получалось, хоть тресни.

Завтра, решил тогда я. Оставь на завтра то, о чем не можешь думать сегодня...

Я прошел на кухню, налил в стакан виски и стал пить его, не разбавляя. Сгрыз остававшиеся полпачки печенья. Заплесневелого, как мысли в моей голове. Поставил негромко старую пластинку -- песенки Томми Дорси в исполнении ностальгических «Модернэйрз». Старомодных, как мысли в моей голове. С треском иглы по пластинке. Только это никому не мешает. Времена этой музыки кончились. Она уже никуда не идет. Как и мысли в моей голове.

«Что происходит?» -- слышу я голос Кики.

Камера разворачивается. Искусные пальцы Готанды пытливо исследуют спину Кики. Словно выискивают источник воды в пустыне.

Что со мной происходит, Кики? Что-то не то, ты права. Я больше не верю в себя, как раньше. Все-таки Любовь и подержанная «субару» -- песни из разных опер. Так или нет? И я ревную тебя к искусным пальцам Готанды... Как там Юки с ее сигаретами -- не прожгла ли чего? Выключила ли печку, как положено? «Папочка», черт бы меня побрал... Я больше не верю в себя. Может, я уже вообще не живу -- а просто догниваю, проклиная судьбу, на этом слоновьем кладбище развитого капитализма?

Завтра. Все -- завтра...

Я почистил зубы, надел пижаму, допил остававшееся в стакане виски. И совсем уже собрался в постель, когда зазвонил телефон. Несколько секунд я озадаченно смотрел на него, стоя посреди комнаты. Потом взял трубку.

-- Только что печку выключила, -- отрапортовала Юки. -- И сигарету погасила. Ну, как? От сердца отлегло?

-- Теперь отлегло, -- ответил я.

-- Спокойной ночи, -- сказала она.

-- Приятных снов, -- сказал я.

-- Эй... -- произнесла она вдруг. И выдержала длинную паузу. -- Признавайся: там, в Саппоро, в этом отеле... ты видел человека в овечьей шкуре?

Обняв телефон так бережно, словно прижимаю к груди яйцо африканского страуса, я медленно сел на кровать.

-- Я все знаю. Что ты его видел. Тебе не говорила, но знала с самого начала.

-- Ты встречалась с Человеком-Овцой?! -- спросил я ошарашенно.

-- М-м... -- промычала она неопределенно и прищелкнула языком. -- Но об этом -- в следующий раз. Встретимся -- расскажу не торопясь. А сейчас я спать хочу!

И она с грохотом повесила трубку.

Страшно ныло в висках. Я отправился на кухню и выпил еще виски. Все тело тряслось, как в припадке. «Американские горки» ревели, продолжая свой безумный аттракцион. Все связано, сказал Человек-Овца.

Все связано, подумал я.

Многие, многие события, люди и вещи понемногу замыкались друг на друга.

17.

На кухне, прислонившись к мойке, я хлебнул еще виски и подумал: что же, черт побери, происходит? Захотелось позвонить Юки. Позвонить и спросить прямо в лоб: откуда ты знаешь про Человека-Овцу? Но я слишком устал. Слишком долгим был этот день. И к тому же -- вон как она повернула. В следующий раз, мол! -- и трубку бросила. Так что придется ждать следующего раза... Да, и самое главное. Я ведь даже не знаю номера ее телефона.

Я забрался в постель, но заснуть не мог -- и минут пятнадцать таращился на телефон у подушки. Почему-то казалось, что Юки вот-вот позвонит еще раз. Или даже не Юки -- вообще кто-нибудь. Бывают минуты, когда телефон воспринимаешь как бомбу с часовым механизмом. Когда сработает -- неизвестно. И только возможность взрыва отсчитывает секунды.

Вообще -- странной он все-таки формы, телефонный аппарат. Очень странной. Обычно на это внимания не обращаешь. Но вглядишься попристальней -- и в его выпуклых очертаниях угадываешь какую-то мистическую невысказанность. То ли он страшно хочет что-то сказать, но не может. То ли просто всем нутром ненавидит тех, кто заточил его именно в эту оболочку. Дескать, взбрело же кому-то в голову придать чистейшей, абсолютной Концепции Телефона такую нелепую форму!

Телефон...

Я начал думать о телефонных станциях. О проводах, что выползают из моей квартиры -- и разбегаются во все концы света. Потенциально я замкнут чуть ли не на любого человека Земли. Прямо сейчас мог бы связаться хоть с Анкориджем. Позвонить в фойе отеля «Дельфин». Или даже своей бывшей жене... Безбрежное море контактов. А главный узел этих контактов -- на Телефонной Станции. Там, на станции, гигантский компьютер обрабатывает все входящие и иcходящие сигналы. Из разных цифровых комбинаций рождаются те или иные контакты -- и проиcходит Всеобщая Коммуникация. По телефонным проводам, подводным кабелям, подземным тоннелям и космическим спутникам связи -- мы замыкаемся друг на друга. И громадный компьютер контролирует наше Общение.

Но сколь бы совершенны ни были средства этой коммуникации -- они ни с кем не соединят нас, пока у нас самих не возникнет желания пообщаться. Более того: даже если и желание есть, но нет номера телефона (как в моем случае -- забыл спросить) -- тоже не получится ни черта. Не говоря уже о случаях, когда нужные цифры вылетают из головы, или теряется записная книжка. А еще бывает -- и номер помнишь прекрасно, да палец не ту кнопку нажал... В этих случаях мы никуда не попадаем и с кем нужно не соединяемся. Вот такие мы несовершенные и непрактичные существа.

Но и это еще не все! Допустим даже, я выполню все вышеописанные условия -- и дозвонюсь до Юки. А она возьмет и заявит мне: «Я сейчас не хочу разговаривать!» И бросит трубку. То есть, бывает и так, что контакт установлен, а общения -- ноль. Односторонний выплеск чьих-то эмоций, и все дела.

Моей телефонной трубке, похоже, все это ужасно не по нутру.

Она, Телефонная Трубка (может, правильней было бы говорить «он, Телефон» -- но мне почему-то хочется думать о нем в женском роде) страшно нервничает из-за того, что ей не дают выразить свою Идеальную Телефонную Концепцию на всю катушку. Она просто вне себя от того, что общение людей проистекает из размытых, неопределенных желаний и не преследует никаких конкретных целей. Для ее Идеальной Концепции это слишком несовершенно, слишком непредсказуемо и слишком непрактично.

Я приподнялся на локте, подпер щеку ладонью -- и стал смотреть, как она злится. «Ничего не поделаешь, дорогая! -- сказал я ей мысленно. -- Я не виноват. Такая уж это штука -- человеческое общение. Несовершенная, непредсказуемая и непрактичная...» Именно такой взгляд на вещи я считаю куда более идеальной концепцией -- что и бесит ее сильнее всего. Но дело тут совсем не во мне. На какой бы край света она от меня ни сбежала, если б только могла, -- окружающий мир всегда и везде раздражал бы ее точно так же. Хотя я не исключаю, что здесь она раздражается пуще обычного, поскольку вынуждена находиться именно в моейквартире. И в этом, готов признать, есть доля моей вины. Что ни говори -- а сам я порхаю по жизни, ничуть не задумываясь о таких важных вещах, как собственные совершенство, предсказуемость и практичность. Просто не забиваю себе этим голову, и все...

Сам того не заметив, я переключился на мысли о бывшей жене. Телефонная Трубка смотрела на меня с молчаливым упреком. В точности так, как когда-то смотрела жена. Я любил свою жену. Когда-то нам было очень здорово вместе. Мы всегда понимали шутки друг друга. За все эти годы мы трахнулись с нею чуть ли не тысячу раз. Пропутешествовали вдвоем по несметному числу городов... И все-таки иногда она смотрела на меня с молчаливым упреком. Ночью, без всяких слов, одними глазами -- она упрекала меня за мое несовершенство, за непредсказуемость и непрактичность. Я чувствовал, что раздражаю ее. То есть, повторяю: мы отлично ладили. Но та идеальная картина мира, к которой она стремилась и которую рисовала у себя в голове, слишком принципиально отличалась от мира, которым жил я. Ее идеалом было Торжество Человеческого Общения. Словно некая финальная сцена кинофильма, где Общение -- белоснежное, без единого пятнышка знамя, под которым люди Земли светлым путем бескровных революций приходят к Великому Совершенству. Великое Совершенство поглощает все наши мелкие несовершенства, а также разрешает любые наши проблемы и исцеляет нас всех до единого. Такой была Любовь в ее понимании. И с моим пониманием, разумеется, ничего общего не имела. В моем понимании Любовь выглядела куда приземленней и проще: все мы одинокие существа из плоти и крови -- и лишь по всяческим подземным кабелям, телефонным проводам и еще черт знает чему иногда замыкаемся друг на друга. Ужасно несовершенная система. То линия перегружена. То нужные цифры не вспоминаются. То какой-нибудь осел ошибся номером. Но так уж устроено, я не виноват. Пока мы состоим из плоти и крови -- так будет всегда. По логике вещей. По законам Природы... Все это я объяснял ей. Много, много раз.

Только она все равно ушла.

Может, я слишком преуспел, воспевая людское несовершенство -- и сам подтолкнул ее к этому?

Я разглядывал телефон и вспоминал о нашем с нею сексе. За последние три месяца перед тем, как уйти, она не дала мне ни разу. Зато прекрасно давала другому. О том, что мою жену трахает кто-то другой, я тогда не знал ни черта.

-- Послушай... Тебе не хотелось бы переспать с кем-нибудь еще? -- предложила она мне однажды. -- Если что -- не бойся, я не обижусь!

Шутит, подумал я тогда. Но она не шутила. «Да мне ни с кем, кроме тебя, не хочется», -- ответил я. То есть, мне действительно больше ни с кем не хотелось. «Но... я правда хочу, чтобы ты мне изменил! -- настаивала она. -- Тогда мы смогли бы исправить кое-что в наших отношениях...»

Я так и не переспал ни с кем ради нее. То есть, я вовсе не считаю себя «зажатым» по части секса, но спать с одной женщиной, чтобы исправить отношения с другой -- извините покорно! Если я с кем-то трахаюсь, то лишь потому, что сам этого хочу.

Вскоре после этого она ушла. Интересно: а если бы я выполнил ее просьбу, пошел куда-то, переспал с кем-нибудь -- неужели она бы осталась? Может, она надеялась, что это поможет настроить между нами ее любимое «человеческое общение»? Но тогда это слишком глупо. Я не хотел спать ни с кем другим. И на что она рассчитывала -- не знаю. Сама она этого мне так и не объяснила. Даже после развода. Абстрактные метафоры -- вот и все, что я слышал от нее. О важных для себя вещах она всегда рассуждала исключительно символическими понятиями.

Перевалило заполночь -- но автомагистраль за окном не смолкала. Тишину комнаты то и дело вспарывал треск мотоциклов. Звуконепроницаемые стекла гасили уровень шума, но егоплотность все равно давила на нервы. Чем бы я ни отгораживался от него -- он все равно оставался, этот уличный шум, все плотнее подступал ко мне. И все жестче определял мне место на этой Земле...

Я устал разглядывать телефон и закрыл глаза.

Я закрыл глаза -- и в пустоту, распахнувшуюся во мне, хлынуло паралитическое бессилие. Очень быстро оно заполнило меня до краев. И только потом пришел сон.

* * *

Наутро, разделавшись с завтраком, я порылся в телефонном справочнике, откопал нужный номер и позвонил своему давнему знакомому -- агенту по вербовке звезд для шоу-бизнеса. Мы пересекались с ним всякий раз, когда мне приходилось брать очередное интервью для еженедельника. На часах было десять утра, и он, конечно же, спал. Я извинился, что разбудил его, и сказал, что мне дозарезу нужен телефонный номер Готанды. Он немного поворчал, но, в конце концов, сообщил мне номер киностудии, заключившей с Готандой контракт. Так себе студия, средней руки. Я позвонил туда. Трубку снял какой-то дежурный менеджер, я сообщил ему название своего еженедельника и сказал, что хотел бы связаться с господином Готандой.

-- Интервью? -- осведомился менеджер.

-- Не совсем, -- ответил я.

-- А что тогда? -- не унимался он. Что ж, вполне понятная подозрительность.

-- У меня к нему частный разговор, -- пояснил я.

-- Насколько частный? -- настаивал он.

-- Я его одноклассник, -- сказал я. -- И мне во что бы то ни стало нужно с ним поговорить.

-- Ваше имя? -- спросил он. Я сказал. Он записал.

-- Очень важный разговор, -- добавил я.

-- Говорите, я передам, -- пообещал менеджер.

-- Я хотел бы поговорить напрямую, -- не сдавался я.

-- Не вы один, -- парировал он. -- Нам тут звонило уже с полтыщи его одноклассников...

-- Но у меня действительно очень важное дело, -- сказал я. -- И кроме того, я думаю, что смогу компенсировать ваши усилия так, чтобы это было в ваших же служебных интересах.

Секунд пять он раздумывал над моими словами. Конечно, я блефовал. У меня не было никакой власти для подобных «компенсаций». Все, что я мог на своей работе -- это пойти, куда прикажут, и взять у кого положено интервью. Но мой собеседник об этом не догадывался. Догадайся он -- считай, все пропало.

-- А точно не интервью? -- переспросил он. -- Если все-таки интервью, то договаривайтесь через меня, иначе будут проблемы. Все должно быть официально…

-- Нет. Сугубо личный разговор. На сто процентов, -- еще раз подтвердил я.

Он попросил номер моего телефона. Я продиктовал.

-- Значит, одноклассник... -- повторил он, вздохнув. -- Ладно. Сегодня вечером -- ну, может, завтра -- он вам позвонит. Если, конечно, сам захочет, вы же понимаете...

-- Разумеется, -- сказал я.

-- Человек он занятой... Да и вообще -- может, он вовсе не горит желанием общаться с одноклассниками? Все-таки не ребенок уже, чтобы зря по телефону болтать...

-- Безусловно, -- сказал я.

Он зевнул -- и прямо посередине зевка повесил трубку. Что поделаешь. Десять утра...

Не дожидаясь обеда, я поехал на Аояма и провел больше часа в пижонском супермаркете «Кинокуния» ⁽²⁴⁾. Припарковав свою старушку «субару» на магазинной стоянке между «саабами» и «мерседесами». И ощутив себя на их фоне таким же неказистым, как моя малолитражка. Но несмотря ни на что -- я люблю ходить за продуктами в «Кинокуния». Смешно звучит, но салат, купленный в «Кинокуния», остается свежим куда дольше, чем салат из других супермаркетов. Уж не знаю, почему -- но это так. Возможно, персонал «Кинокуния» остается в магазине после закрытия и всю ночь тренирует листья салата на выживаемость. Ничуть не удивлюсь, если это окажется правдой. В нашем Обществе Развитого Капитализма еще и не такое случается.

Уходя из дома, я поставил телефон на автоответчик, но когда вернулся, никаких сообщений не обнаружил. Никто не звонил. «Тема "Шафта"», -- объявили по радио название очередной мелодии. Слушая «Тему "Шафта"», я выложил из пакета овощи, завернул в полиэтилен и спрятал в холодильник. Кто такой этот Шафт, интересно узнать? ⁽²⁵⁾

Затем я снова вышел из дома -- и в маленьком кинотеатре тут же, на Сибуя, посмотрел «Безответную любовь» в четвертый раз. Отмерил приблизительное время от начала сеанса, вошел в зал, дождался сцены с Кики -- и сосредоточил все внимание на экране. Так, чтобы ни мелочи не пропустить. Все шло как всегда. Утро. По-воскресному безмятежный рассвет. Жалюзи. Спина голой женщины. Мужские пальцы ласкают ее. На стене -- картина Корбюзье. У изголовья кровати столик, на нем -- початая бутылка «Катти Сарк». Два бокала и пепельница. Наполовину выкуренная пачка «Сэвэн Старз». У стены -- стереосистема. Цветочная ваза. Из вазы торчат какие-то хризантемы. По всему полу разбросана одежда, явно снятая впопыхах. Книжная полка. Камера разворачивается. Кики. Я непроизвольно закрываю глаза. Потом открываю. Готанда ласкает Кики. Очень плавно и нежно. «Что за бред!» -- думаю я. И говорю это вслух. Парень за четыре кресла от меня удивленно оглядывается.

Входит героиня-старшеклассница. На голове косички. Ветровка с эмблемой какого-то яхт-клуба, джинсы. Красные кроссовки «Адидас». В руках -- плюшки-печенюшки. Делает шаг в квартиру. Улепетывает. Готанда в трансе. Сидит в постели и остановившимся взглядом смотрит в пространство, где она только что была. Пальцы Кики у него на плечах. В ее голосе досада. «Что происходит?»

Я вышел из кино. И побрел по Сибуя куда глаза глядят.

Начались весенние каникулы, и улица просто кишела школьниками и студентами. Тинэйджеры всех мастей шатались по кинотеатрам, жевали пищевой мусор макдональдсов, тусовались в модных кофейнях, скупая продвинутые журналы типа «Хотдог пресс», «Поп-ай» или «Олив», от которых потом сами же не знали как избавиться, и просаживали последнюю мелочь за игральными автоматами. Отовсюду гремела музыка: Стиви Уандер, Холл и Оутс, истерические ритмы пачинко ⁽²⁶⁾, милитаристские марши из динамиков на рекламных автобусах ультраправых -- все это мешалось, спрессовывалось и переплавлялось в одну невразумительную какофонию. Ближе к метро гвалт стоял еще громче: прямо перед станцией закатили предвыборное шоу политики.

Я брел по улице не останавливаясь, а у меня перед глазами все шевелились длинные пальцы Готанды, ласкавшие спину Кики. Постепенно я добрался до Харадзюку, прошагал по Сэндагая мимо бейсбольного стадиона, через кладбище Аояма свернул к музею искусств Нэдзу, миновал кафе «Фигаро» и вновь очутился перед супермаркетом «Кинокуния». Затем обогнул небоскреб Дзинтан -- и вернулся на Сибуя. В общем, прогулялся неплохо, что говорить ⁽²⁷⁾. Когда я добрел до станции Сибуя, солнце уже зашло. С вершины холма было видно, как навстречу сполохам разгоравшегося неона неслись по улицам бесстрастные клерки в иссиня-черных пальто, все с одинаковой скоростью -- точно стая угрюмых тунцов на прожекторы тунцелова.

Дома меня встретил красным огоньком автоответчик. Я зажег в комнате свет, снял пальто, достал из холодильника банку пива, отпил глоток. Потом сел на кровать, дотянулся до телефона и нажал на «play». Секунд пять кассета проматывалась обратно -- потом включилась сама.

-- Сколько лет, сколько зим! -- произнес Готанда.

18.

-- Сколько лет, сколько зим! -- произнес Готанда. Внятно, с хорошей артикуляцией. Не быстро и не медленно, не громко и не тихо, без напряжения -- но и не слишком расслабленно. Идеальный голос. Я мгновенно узнал его. Такой голос трудно забыть, если хоть раз услышал. Как трудно забыть эту ослепительную улыбку, эти белоснежные зубы и тонкую линию носа. Никогда в жизни я не обращал на этот голос особого внимания и специально о нем не задумывался. Но теперь, будто колокольный звон, что расплывается волнами в вечерних сумерках, -- этот голос втекал в меня и будил самые сонные закоулки памяти... Чудеса, да и только.

-- Сегодня вечером я дома, звони прямо сюда. В любое время -- я до утра не сплю! -- сказал Готанда и дважды продиктовал свой номер. -- Ну, пока! Позвонишь -- поболтаем...

Судя по первым цифрам, жил он где-то неподалеку. Я записал номер, снял трубку и позвонил. После шестого гудка включился автоответчик. «Никого нет дома. Оставьте, пожалуйста, сообщение», -- сказал механический женский голос. Я сообщил свое имя, телефонный номер и время звонка. Сказал, что сегодня весь вечер дома… Сложная это штука -- жить в больших городах! Повесив трубку, я пошел на кухню, достал из холодильника листики сельдерея, сполоснул их, нарезал помельче, залил майонезом -- и уже принялся жевать, запивая пивом, когда зазвонил телефон.

-- Что делаешь? -- спросила Юки.

-- Стою посреди кухни, ем сельдерей с майонезом и пиво пью, -- ответил я.

-- Сочувствую, -- сказала она.

-- Не стоит, -- ответил я. Слишком многое на этом свете нуждается в сочувствии больше, чем я. Просто Юки об этом еще не знала.

-- Где ты сейчас? -- спросил я.

-- Все там же, на Акасака, -- сказала она. -- Мы сегодня не поедем кататься на машине?

-- Извини, но сегодня никак. Сегодня я сижу дома и жду очень важного делового звонка. Как-нибудь в другой раз, хорошо?.. И кстати -- насчет вчерашнего разговора. Ты что, действительно видела человека в овечьей шкуре? Расскажи! Ты даже не представляешь, как это важно...

-- Как-нибудь в другой раз, хорошо? -- передразнила она и с грохотом бросила трубку.

«Черт знает что!» -- подумал я. И еще с минуту простоял как истукан, уставившись на трубку в руке.

* * *

Вскоре я покончил с сельдереем и задумался, что бы такого приготовить на ужин. И решил: сварю-ка я сегодня спагетти. Взять два зубчика чеснока, покрошить не очень мелко и обжарить в оливковом масле. Время от времени наклонять сковородку, собирая масло к одному боку, и держать так подольше на слабом огне. Добавить стручок красного перца. Жарить дальше перец с чесноком. Чтобы масло не начало горчить, вынуть вовремя перец с чесноком (угадать момент -- пожалуй, самое сложное). Бросить в масло ломтики ветчины и обжаривать до тех пор, пока не начнут потрескивать. Вывалить на сковородку спагетти и перемешать. Покрошить петрушки. Подавать с салатом -- сыр «моцарелла» и свежие помидоры... Очень даже неплохо!

Однако не успел я вскипятить воду для спагетти, как мне опять позвонили. Я выключил плитку и подошел к телефону.

-- Здорово, дружище! -- воскликнул Готанда. -- Сколько лет-то прошло? Как ты там, жив-здоров?

-- Живу помаленьку... -- ответил я.

-- Менеджер сказал, у тебя ко мне дело. Опять, небось, лягушку разрезать не с кем? -- Он жизнерадостно засмеялся.

-- Да хотел у тебя спросить кое-что. Хотя понимаю: ты человек занятой. Немного странный вопрос, конечно. Понимаешь, какое дело...

-- Э, погоди. Ты чем сейчас занят?

-- Да ничем... Вот, решил себе ужин сварить.

-- Замечательно! Может, выберемся куда-нибудь в ресторанчик? Я как раз сижу и думаю, с кем бы поужинать. Не люблю жевать в одиночку...

-- Ну, неудобно как-то. Свалился на тебя со своим звонком...

-- Да брось ты стесняться, ей-богу! Хотим мы того или нет, наш желудок пустеет по три раза на дню, и его все равно приходится чем-нибудь набивать. Так что жевать через силу ради тебя я не буду, не беспокойся! Зато уж сядем по-человечески, поедим, выпьем, поболтаем о прошлом. Я уже тыщу лет никого из школьных знакомых не видел. Так что лишь бы тебе было удобно, а уж я -- с удовольствием. Тебе самому -- удобно?

-- Спрашиваешь. Это же у меня к тебе дело, а не наоборот!

-- Прекрасно! Я сейчас за тобой заеду. Ты где живешь?

Я сказал ему адрес.

-- Ага, это от меня недалеко. Минут через двадцать жди! Только будь готов, чтобы сразу выйти. А то у меня в животе уже космический вакуум, долго не выдержу.

-- Понял, -- сказал я, повесил трубку и озадаченно покрутил головой. «Поболтаем о прошлом»?

Я совершенно не представлял, о каком таком «прошлом» мог бы болтать с Готандой. В школе мы не были особенно близки и почти не общались. Он слыл яркой личностью и гордостью класса; я же, прямо скажем, влачил весьма неприметное существование. Удивительно, что он вообще помнил, как меня зовут. Какое тут может быть «прошлое»? О чем мне с ним говорить? Впрочем -- ладно, стоит отдать ему должное: носа он не задирал. В общем, хорошо, что все обернулось именно так, а не иначе.

Наскоро побрившись, я надел рубашку в оранжевую полоску, поверх нее -- твидовый пиджак от Калвина Кляйна. Повязал шерстяной галстук от Армани, когда-то подаренный подругой на день рождения. Натянул свежевыстиранные джинсы. И обулся в теннисные туфли, купленные буквально на днях. Это были самые шикарные вещи в моем гардеробе. Оценит ли весь этот шик мой собеседник? Черт его знает. Ни разу в жизни не ужинал с кинозвездами. И что для этого полагается надевать -- даже примерно не представлял.

Подъехал он ровно через двадцать минут -- ни больше, ни меньше. Его шофер -- лет пятидесяти, невероятно учтивый -- позвонил в дверь и сообщил, что господин Готанда ожидает в машине. «Где личный шофер, там и мерседес», -- подумал я и не ошибся: внизу ждал именно «мерседес». Серебристый «мерседес» исполинских размеров. Прямо прогулочный катер, а не автомобиль. Все стекла зеркальные -- ни черта не разобрать, что внутри. С легким, приятным щелчком шофер распахнул передо мною дверь. Я ступил туда, внутрь. Внутри был Готанда.

-- Давно не виделись! -- сказал Готанда, широко улыбаясь. Я понял, что рукопожатия не будет -- и слава богу.

-- Давненько, -- согласился я.

Одет он был очень просто: темно-синяя ветровка поверх шерстяного свитера, кремовые брюки из потертого вельвета. На ногах -- кроссовки «асикс» невнятно-линялой расцветки. Однако все вместе выглядело безупречно. Самая стандартная и неказистая одежда смотрелась на нем так же стильно, как шедевры первоклассных модельеров. Не переставая улыбаться, он оглядел меня с головы до ног.

-- Шикарно одеваешься, -- сказал он. -- Отличный вкус!

-- Спасибо, -- сказал я.

-- Прямо кинозвезда! -- добавил он. Это вовсе не прозвучало насмешкой -- просто пошутил человек, и все. Я рассмеялся, он тоже. Атмосфера слегка разрядилась. Готанда окинул взглядом салон автомобиля.

-- Зверь машина, да? Это мне студия дает, когда нужно. Вместе с шофером. Чтобы я, значит, в аварию не попал и не рулил, когда пьяный. Так безопаснее. И для студии, и для меня. Всем хорошо, все счастливы.

-- И не говори... -- только и сказал я.

-- Сам-то я на такой в жизни бы ездить не стал. Я люблю, чтоб машина поменьше была.

-- «Порш»? -- спросил я.

-- «Мазерати», -- ответил он.

-- Ну! Я-то люблю, чтоб еще поменьше... -- сказал я.

-- «Сивик»? -- спросил он.

-- «Субару», -- ответил я.

-- Ах, «субару»! -- сразу закивал он. -- Как же, ездил когда-то. Первая в жизни машина. В смысле -- из тех, что я за свои деньги купил, не казенная. После первого фильма получил гонорар -- и купил подержанную «субару». Ужасно ее любил! На съемки только на ней и ездил. А в следующем фильме мне уже дали роль покрупнее. Ну, и предупредили сразу. Дескать, хочешь пробиться в большие звезды -- даже и не думай разъезжать на какой-то «субару»... Пришлось заменить на другую. Таков мир! А машина хорошая была. Практичная, дешевая... «Субару» я уважаю.

-- Вот и я тоже, -- сказал я.

-- А знаешь, почему у меня самого «мазерати»?

-- Почему?

-- Потому что нужно на расходы больше списывать! -- произнес он таинственным тоном, словно выдавал чьи-то грязные секреты. -- Менеджер все время талдычит: расходуй как можно больше! А то не хватает для списания. Вот и приходится дорогие машины покупать. Купил подороже -- больше на расходы списал. Общая квота расходов повышается. Все счастливы.

Черт-те что, подумал я. Хоть кто-нибудь в этом мире может думать о чем-то, кроме списания расходов?

-- Сейчас от голода сдохну! -- сказал Готанда и покачал головой. -- И спасет меня только толстенный стэйк. Как ты насчет стэйка?

Я ответил, что полагаюсь на него, и он сказал шоферу, куда ехать. Шофер молча кивнул, и машина тронулась с места. Готанда, широко улыбаясь, смотрел на меня.

-- Личный вопрос! -- сказал он. -- Сам себе ужин готовишь -- стало быть, холостяк?

-- Ага, -- кивнул я. -- Женился, развелся...

-- Слушай, вот и я так же! -- воскликнул он. -- Женился, потом развелся... Пособие выплачиваешь?

-- Нет.

-- Что, ни иены?

Я покачал головой:

-- Она все равно не возьмет.

-- Счастливчик! -- сказал он с чувством. И рассмеялся: -- А я, поверишь, тоже ничего не выплачиваю -- но из-за чертова развода сижу на полной мели. Слыхал, небось, как я разводился?

-- Кое-что... краем уха, -- ответил я.

Он не стал продолжать.

Насколько я помнил, лет пять назад он женился на популярной киноактрисе, а через два с лишним года развелся. Их развод тогда со смаком обсасывали скандальные еженедельники. Какие из них писали правду, какие нет -- понять было трудно. Но, в общем, у всех выходило, будто семья той актрисы была с Готандой, что называется, на ножах. Стандартная ситуация, повторяется сплошь и рядом. Лихая семейка жены-знаменитости взяла муженька за горло и стремилась полностью подчинить своей воле -- как дома, так и на людях. Он же был воспитан скромно, светской жизни чурался и предпочитал, чтобы хоть в личной жизни его оставили в покое. Понятное дело -- о «семейном счастье» здесь и речи быть не могло.

-- Забавно выходит, а? Когда-то нас с тобой объединяли опыты по разрезанию лягушек. А через столько лет встречаемся снова -- и у нас одинаковый опыт несостоявшейся семейной жизни! Прямо мистика, тебе не кажется? -- сказал Готанда, смеясь. И кончиком пальца коснулся левого века. -- Кстати, а ты почему развелся?