Часть 1. Гайки, шестеренки 11 страница
— Я поднимусь с тобой. – Комиссар шагнул вперёд.
Ларкрайт невольно усмехнулся:
— Один раз я с Котами уже справился. Думаете, не справлюсь во второй?
— Справишься, — Ланн внимательно смотрел на него. — Но когда есть возможность не драться в одиночку, разве нужно от неё отказываться?
— Вы всегда отказываетесь, — Карл улыбнулся и, отвернувшись, нажал несколько кнопок.
— Это я.
Дверь противно запищала, и молодой человек толкнул её, ступая в темноту. Ланн вошел за ним. В молчании они поднимались по лестнице, пёс бежал впереди, легко преодолевая крутые ступеньки.
— Откуда эта псина у тебя? — неожиданно спросил Рихард. — Никогда не спрашивал.
— Отбил, — коротко ответил Ларкрайт, не желая вдаваться в подробности. — Случайно. Еще у себя дома.
Он очень хорошо помнил, как увидел первую охоту. Это было как раз из того, о чём обычно не говорят вслух и о чём многие горожане даже не подозревают. Тем же, кто подозревает и говорит, это кажется таким же естественным, как ежеутренняя уборка мусора. А по сути... это ведь и есть уборка мусора.
Начиналось это весной. Каждую стаю гнали до окраин города — он был не большим, и громкий испуганный лай, разносившийся по улицам, вскоре замолкал, не успев никого разбудить. А на окраинах стреляли. Горожане, выходя утром на работу, уже не видели облезлых псов, греющихся на солнце или выпрашивающих еду. Как не видели и кошек, с которыми справиться было ещё легче — для этого достаточно было разложить в подвале приманку, загнать туда животных и на пару недель замуровать. Ни мяуканья, ни коготков, царапающих грубо сколоченные доски, загораживающие выход, совсем не было слышно за толстыми стенами.
Карл не замечал, что животные пропадают: на смену одним псам и кошкам приходили другие. У Ларкрайта были другие дела, и то, как часто отец до сорванного горла ругался с «этими тварями из Санитарной Службы», было ему не понятно.
Понятно стало, когда однажды стаю гнали мимо него — он тогда почему-то поздно возвращался домой. В этот вечер он первый раз ударил человека. И не просто ударил, а сломал два ребра. Никогда раньше ему не приходилось драться с тремя вооруженными мужчинами. Ему сломали нос, который так и остался немного смещенным. Но десяти минут, в течение которых «санитары» пытались разобраться с Ларкрайтом, оказалось достаточно, чтобы псы разбежались и попрятались.
Когда Карл очнулся после сильного удара по затылку и смог приподняться, троицы уже не было. Кто-то лизал ему руку. Ларкрайт с трудом повернул голову и увидел небольшого рыжего щенка… А на следующий день рухнула Стена, и всем стало уже не до собак.
— Осторожно.
Карл споткнулся, Рихард придержал его за локоть.
— Ты точно в порядке?
Пальцы сжимали сильно, почти до боли. Инспектор кивнул и, поняв, что в полутьме Ланн это едва ли увидит, подтвердил:
— В порядке. Не волнуйтесь.
Наконец они добрались до лестничной площадки Карла. Он повернул ключ в замке и открыл дверь, позволив Спайку рвануть вперёд. Запах пыли, прохлада и тишина — он дома. Карл зажег в коридоре свет и оглянулся на Рихарда:
— Хотите чаю?
— Нет, я пойду, — тихо ответил Ланн. — Ложись спать.
— Хорошо, комиссар, — ответил Карл.
Видя лицо Рихарда, так и не перешагнувшего порога квартиры, Карл подошёл сам — дверной проём разделял их. Ларкрайт взглянул в светлые, неопределенного оттенка глаза в окружении сетки тонких морщинок и хотел что-то сказать, но Рихард неожиданно протянул руку и дотронулся до его плеча:
— Завтра можешь не приходить. Прикрою. Только учти, что я тебе обязательно позвоню. Потом отработаешь пару ночек за меня.
Удивленный, Ларкрайт покачал головой:
— Я не брошу вас так надолго, тем более, что…
— Что ты всё ещё думаешь об этих детях? — губы скривились в нервной усмешке. — И боишься за них?
— А чего боитесь вы? — резко перебил Карл.
В голосе снова зазвучала сталь:
— Это не понятно?
Ларкрайт улыбнулся, но ничего не сказал. Кивнул и произнес короткое:
— Спасибо, герр Ланн.
— Если ты снова почувствуешь… — нужного слова Рихард не подобрал, — … это, то звони в скорую.
— Комиссар, бросьте, это была случайность, я, наверно, просто не выспался.
Ложь звучала не слишком естественно. Карл и сам опасался, что боль вернётся, но нашел силы улыбнуться. Ланн ничего не сказал на его слова. Он просто ждал кивка, как и всегда не принимая никаких возражений. И инспектор кивнул.
— Не выходи никуда. Хотя бы сегодня.
С этими словами комиссар развернулся и быстро пошел по лестнице вниз. Карл смотрел на мощную, обтянутую форменным плащом спину, на седеющие длинные волосы. Как и обычно — Ланн просто отдал приказ и верил, что он будет выполнен.
Молодой человек подождал, пока хлопнет дверь подъезда, и только тогда закрыл свою. Пройдя через коридор на кухню, он машинально включил радио — обычно оно было шумовым фоном, к которому Карл не прислушивался. Но сегодня в потоке новостей неожиданно проскользнуло что-то новое…
« Нам сообщают, что по городу прокатилась волна странных приступов у населения. Люди теряли сознание прямо на улице и приходили в себя через полторы минуты. Сотрудники медицинских служб не находят у обратившихся к ним граждан видимых физиологических причин и склонны объяснять произошедшее магнитной бурей и резкими перепадами атмосферного давления, характерными для последних трех дней. Метеозависимым людям рекомендуется принимать профилактические лекарства и меньше бывать на улице».
Ларкрайт нахмурился. Метеозависимым он никогда не был. Да и то, что возникало сейчас в его памяти, мало напоминало скачок давления. Скорее…
«… тем не менее, непроверенный источник уже высказал предположение, что причиной случившегося могла быть новая вспышка «крысиной» заразы, поскольку все обратившиеся за помощью к медицинским службам, являются родителями детей до 18 лет».
Карл выключил радио. Ещё одна глупая ложь. И зная, сколько людей слушают центральную радиостанцию «Эхо столицы», можно не сомневаться, что новая волна паники уже не за горами. А значит… у него появился второй повод пойти к Вэрди.
Когда, оставив дома Спайка, он вышел на улицу, холодный порыв ветра тут же ударил в лицо. Карл помнил, до какого места он проводил в прошлый раз девочку и каким путем он шел, поэтому сейчас спешил к городским окраинам, срезая дорогу везде, где только можно. В почти безлюдных переулках гулял все тот же ветер, толкая в грудь и насвистывая какой-то неприятный мотив. Ларкрайт шел быстро и думал о том, что будет, если Рихард решит вернуться или позвонить на городской телефон.
Сзади раздался рев автомобильного мотора. Карл порывисто обернулся, на ходу выхватывая пистолет и готовясь увидеть гигантский джип на красных колёсах… но к нему подъехал белый Фольксваген.
— Герр Ларкрайт, это вы? — крикнул Вильгельм Байерс, останавливаясь и высовывая из окна голову.
Узнав его, Карл перевёл дух. Мужчина вышел, и Ларкрайт сделал навстречу пару шагов, настороженно всматриваясь в лицо главы Управления по особым...
— Да, я.
— Куда вы идёте? — прямо спросил Байерс. — Далековато забрались в такой холодный день.
— По делам, — уклончиво отозвался Карл и, подумав, все же спросил: — А вы?
— Тоже… — светлые глаза сощурились. — А ваш начальник знает…
— Это не связано с работой, — быстро отозвался Карл и, осознав, чем чревата для него эта встреча, добавил: — Я бы не хотел, чтобы вы говорили герру Ланну, что видели меня здесь.
Байерс смотрел на него с настороженностью:
— Мне казалось, у вас нет друг от друга тайн.
— Так не бывает, — возразил Карл и неожиданно увидел в ответ усмешку:
— Чистая правда. Тайны есть всегда. Подбросить вас? Куда вам надо?
— Да нет, я дойду сам.
— Послушайте… — Вильгельм пристально взглянул инспектору в глаза, — мы ведь договорились работать вместе, верно? И из того разговора на базе Речных я кое-что о вас понял. Сейчас вы идёте к «крысятам». Так?
Ларкрайт тяжело вздохнул и кивнул, потом покачал головой:
— Но я не имею понятия, где именно находится их база.
— Заброшенная железнодорожная колея. Больше я тоже не знаю ничего. У меня встреча у заграждений.
Теперь настала очередь Ларкрайта пристально посмотреть на Байерса:
— И с кем же?
— С… со старым другом. И знаете, что… мне тоже очень не хотелось бы, чтобы вы говорили об этом герру Ланну. Это может подорвать его доверие ко мне, а оно очень мне важно.
— Вам? — Карл усмехнулся. — Забавно, учитывая, что вы стоите выше нас….
— Поверьте, — не дав ему договорить, сказал Байерс, — причины у меня есть. Предлагаю компромисс. Я подброшу вас до заграждений и встречусь с нужным мне человеком. Это короткая встреча, я не располагаю большим количеством свободного времени. Пока мы будем говорить, вы останетесь в машине. Потом, когда мой друг уйдёт, вы пойдёте за ним. Он знает, где эта база. Могу пообещать, что не пойду за вами. Сейчас.
— Сейчас?
— Вы же сами прекрасно понимаете, что если понадобится, мои люди легко найдут любого крысёнка в любом логове. Но пока в этом нет необходимости. Самое главное… — он нахмурился, — чтобы и Коты считали так же.
— Хорошо, — вздохнул Ларкрайт.
Байерс жестом указал ему на машину. Когда они уже тронулись с места, инспектор спросил:
— А вы… не расставили охрану вокруг известных вам баз?
Байерс, глядевший на дорогу, покачал головой:
— Так же, как и вы, я не могу этого сделать. По тем же причинам.
Они замолчали. Карл прислушался и спросил:
— А где ваша птица?
— Дома. Сегодня холодно даже для него, хотя он привык к прохладной погоде. Кстати, слышали о Свайтенбахе?
— Читал в газете, — отозвался молодой человек.
Украдкой покосился на Байерса — хмурого и сосредоточенного. Сейчас он отчетливо видел, что мужчина чем-то расстроен и о чем-то задумался. На слова Ларкрайта он лишь обронил:
— Довольно неожиданно… интересно, что с ним.
— Возраст, наверно, ему ведь уже за шестьдесят.
— Наверно… — Байерс вдруг повернул к нему голову: — послушайте, инспектор, мне очень нужен ваш совет.
— Мой? — удивился Карл.
— Да хоть чей-нибудь, если честно.
— Спрашивайте, — пожал плечами Карл. — Я никогда не умел давать советов, но могу попробовать.
Они уже выехали за черту города, и сбоку замелькали голые деревья. Байерс бросил взгляд на рекламный щит, потом — на серый асфальт. Казалось, он на что-то решался. Ларкрайт ждал.
— Если вам кажется, что ваш друг лжет вам и хочет навредить вашим близким, как вы поступите? Уничтожите его?
Ларкрайт удивленно поправил очки. Потом снял их и начал протирать рукавом. Байерс выжидательно поглядывал на него, чуть сбавив скорость и направляя автомобиль влево, на узкую и запущенную дорогу. Впереди уже маячила лесополоса — та, что шла параллельно железной дороге. Карл спросил:
— А вы уверены?
— Нет.
— Тогда я не понимаю смысла вашего вопроса. Для начала нужно убедиться. Потому что можно очень сильно ошибиться.
— Спасибо, инспектор.
Кажется, от него ждали именно этих слов. Потому что Вильгельм Байерс улыбнулся и, казалось, успокоился. Карл взглянул на него с тревогой, сомневаясь — спросить или не спросить. В любом случае начальник Управления мог ничего ему и не сказать… а в чужие дела Карл лезть не любил. И он замолчал, оглядывая салон автомобиля — чистый, пахнущий дорогой кожей и почему-то медицинским средством, от которого слегка слипались глаза.
Карл опустил стекло, впуская немного ветра. Байерс явно не хотел продолжать разговор. Вытащив из кармана мобильный, инспектор взглянул на него — экран был мертв. И оставалось надеяться, что в ближайшее время Рихард не позвонит. Карл стал думать о том, что услышал по радио, о том, что случилось утром… как вдруг Байерс прервал молчание:
— Герр Ларкрайт, мы уже близко, — Вильгельм через несколько минут снова нарушил тишину. — И у меня к вам просьба.
— Да, герр Байерс?
— Наблюдайте внимательно. Если тот, с кем я буду говорить, вдруг поведёт себя странно…
— Прикрыть вас? — понимающе уточнил Карл и увидел, как изменилось выражение лица Байерса — сначала появилось отвращение, но почти сразу сменилось почти физической болью.
— Да, — тихо ответил он.
— Но…
— Да, я знаю, что говорил о встрече с другом. Я действительно встречаюсь с другом. Но друзья иногда меняются, и…
Он осёкся, щурясь и всматриваясь во что-то впереди. Вдоль железной дороги, явно собираясь свернуть к шоссе, шла светловолосая девушка.
Лётчик
[Восточная Жeлeзнодорожная Колeя. 15:20]
Всё изменилось, как только принцесса ушла. Алан тут же наградил меня хмурым взглядом и выскочил из вагона вслед за ней. Он шел очень быстро: наверняка ему не терпелось заняться бумагами, которые оставила Сильва.
— Эй, Ал! — позвал я.
Мальчик оглянулся.
— Если что-то узнаешь, то расскажешь это мне.
Он презрительно фыркнул, но кивнул. И направился в сторону озера. Мне показалось, что предводительница «крысят» уходила именно туда, но всё же я спросил:
— Где Вэрди?
Мальчик снова посмотрел на меня — в упор и очень хмуро.
— Если ей грустно, она любит сидеть на берегу, даже когда холодно. Я её найду. Хочу поговорить. Без тебя.
— О чём?
— Не твое дело, — вскинулся он. — Чеши по своим делам, её и без тебя есть кому утешить.
Я держался долго, сдержался и в этот раз. Тем более что мне предстояла встреча, на которую я не хотел опаздывать. Но… тревога за принцессу была очень сильной. Мне казалось, я был ей нужен. Прямо сейчас. Байерс мог и подождать, а она — нет. Но Алан, приблизившись на три шага, внезапно добавил:
— Перестань уже лезть всюду со своими правилами. Ты здесь чужой. Я благодарен тебе за спасение наших шкур, и она тоже, но... перестань ходить за ней хвостом. Она нужна не только тебе. И дорога´ тоже.
— Я вижу это по твоим поступкам, Алан.
Невольно, глядя на мальчика, я впервые заметил, что мы были похожи — цветом волос, глазами, манерой улыбаться и хмуриться, даже чертами лица. Очень похожи… его могли бы принять за моего младшего брата, если бы у меня были братья. Или даже за сына, если бы у меня были дети. А может быть, они и есть? Своего детства я не помнил, как и всего остального, но… может быть, в детстве я был именно таким?
— Она доверяет мне, понимаешь? И всегда прощала, — он вновь упрямо сдвинул тонкие брови. А я вновь увидел свое отражение. И все же добавил, зная, что слова прозвучат жестко:
— А если однажды прощать тебя будет некому?
— Я уже сказал, что могу её защитить.
«Надеюсь, тебе не придётся этого доказывать». — Мысль была тяжелой. Я промолчал. Алан отвернулся:
— Я пойду к ней. Извинюсь ещё раз. Без всех. По-настоящему.
Мне не хотелось отпускать его к Вэрди, и я прекрасно понимал, что не только из-за того, что он может вновь сказать что-то, что расстроит её. Была и вторая причина. Её ответ, которого всё ещё не было. И которого я готов был ждать. Алан об этом не знал. Алан привык к тому, что был с ней всегда, и я понимал его. Но… почему-то стал забывать, что он в чем-то тоже ребенок… и мне хотелось его ударить.
— Мне плевать, что ты скажешь, — щенок снова оскалил зубы, а я снова сдержался. — Я все равно пойду.
«Ему четырнадцать, а не двадцать восемь. Он не ушел от четырнадцати ни на год, сколько бы лет назад все они ни перестали взрослеть. Помни об этом. Помни», — мысленно твердил я себе, а вслух спросил:
— Сколько времени, Ал?
Удивленный неожиданным вопросом, мальчик машинально посмотрел на часы.
— Около двух.
Байерс все ещё ждал. И я решился.
— Иди к ней, — вздохнул я. — И найди её побыстрее. Она замерзнет.
Не ответив, Ал пошел к озеру. Некоторое время я смотрел ему вслед, все ещё пытаясь побороть то отвратительное чувство, которое жгло нутро. Мальчишка. Чем он может ей помочь, особенно после всего, что успел натворить только за то время, что я здесь? А впрочем… в одном он прав. Принцесса нужна им не меньше, чем мне. И как бы мне ни хотелось, я не могу просто так забрать её у них, увести из этого логова, бросив остальных — без вожака они не проживут и недели. По крайней мере, сейчас.
Путь вдоль железной дороги не был долгим. Вскоре я увидел и таблички, предупреждающие об опасности, и белоснежный автомобиль где-то вдали, и долговязую фигуру моего старого друга, которого я не помнил. Вильгельм Байерс скрестил на груди руки и расхаживал туда-сюда, попугая у него на плече не было. Увидев меня, он оживленно махнул рукой:
— Ник, я думал, ты не явишься. Что у вас там…
— Ничего, ерунда, — я нетерпеливо махнул рукой. — Ты принес?
Он помрачнел:
— Я… пришел сказать, что все откладывается. У меня сейчас нет не засвеченного в грязных делах оружия. Я его ищу, но пока…
— Ничего, — вздохнул я. — Понимаю…
Да, я понимал. Но он отвел взгляд. Он очень странно отводил глаза, так делают, когда не верят. Я понял и это, невольно подбираясь, готовый броситься, ожидая, что из автомобиля появятся полицейские или солдаты. Откуда-то я знал, куда именно буду бить и как бежать, но… внезапно почувствовал обиду. Как он мог не верить мне, ведь мы... а вот что связывало нас, я знал только из его уст. И мои собственные воспоминания об этом были скрыты очень глубоко. Слишком глубоко, чтобы проснуться… но, похоже, недостаточно глубоко, чтобы не причинять мне боли.
— Ты ничего не вспомнил? — он цепко взглянул на меня. Да, теперь я знал точно. Не верит.
Я покачал головой:
— У меня сильные головные боли… я ничего не могу вспомнить. И тебя тоже. Прости. Кстати, ты не видел здесь девочку? Блондинку в норковой шубе.
— Видел... — медленно отозвался Байерс. — Я отправил моего… напарника… проводить её. Одной бродить в таких местах опасно. И… очень странно, что она была здесь одна.
— Почему? — удивился я.
— Потому что она дочь одного небедного ученого. И он старательно прячет ее, выдавая чуть ли не за жену.
Последние слова показались мне абсурдными. Заметив выражение моего лица, Байерс поспешно объяснил:
— Все родители…
— Умерли. Знаю, мне говорили. А с вашим ученым этого не случилось. Может, было противоядие?
— Противоядие могло бы быть, если бы был яд… — медленно откликнулся Вильгельм. — Мы ведь до сих пор не знаем, отчего они умерли. Тебе это известно?
— Известно. И мне известно от Вэрди кое-что ещё…
— Что?
— Этот профессор работал над двумя проектами, связанными с биопсихическими волнами. «Линии силы» и «Черный ящик». Я не совсем знаю, что это может значить, но… почему-то мне кажется, что тебе надо поискать сведения о них.
— Зачем? — он прищурился.
Я сказал почти правду:
— Я не знаю.
— Откуда такие сведения у детей?
Вспомнив, что говорила мне Вэрди об Алане, я ответил:
— С развалин НИИ. Они иногда лазают там.
— Хорошо, я попробую узнать.
— Ты не веришь мне, да? Думаешь, что я вру тебе?
Я задал свой вопрос быстро, чтобы успеть поймать его. И поймал. Глаза расширились, а потом вновь неприятно прищурились, бледные щеки окрасились румянцем. Байерс шумно выдохнул и скрестил на груди руки:
— Извини, Ник, но я не знаю.
— Копаешь, да?
Он опустил взгляд:
— Скоро придёт на тебя досье. И тогда я буду знать, что мне… что нам делать.
Сейчас, глядя в эти сузившиеся глаза, я очень ясно понял и кое-что ещё. Он убьёт меня. Спокойно убьёт, если узнает, что за эти годы, что мы не виделись, я стал кем-то, кого можно записать в число врагов. И ему будет плевать и на колледж, и на нормативы по стрельбе, и на своего зелёного попугайчика, из-за которого он выглядит безобидным придурком с высокой должностью. Вильгельм Байерс прекрасно умел создавать обманное впечатление, это получилось даже со мной. Тем не менее, я не удержался от ответа:
— Только не забудь рассказать мне, кто я. Очень интересно.
Несколько секунд мы смотрели друг на друга — он с удивлением, я с вызовом. Потом мы неожиданно рассмеялись. И новый приступ боли пронзил мои виски. Это было. Это было уже сотни раз, мы всегда начинали смеяться одновременно, и…
— Что с тобой? — ладонь легла на плечо.
Убийца исчез, передо мной снова был друг, которому я почти верил и на которого надеялся. Но он… ждал на меня досье, чтобы выяснить, застрелить меня сейчас или потом. И я отстранился:
— Ничего. Я тебе говорил, у меня это часто. Я пойду, мне нужно помочь принцессе.
— Кому? — губы дрогнули в улыбке.
— Неважно.
— Ты что, влюбился в кого-то из этих? — Байерс продолжал улыбаться.
«А потом ты используешь это против меня, если решишь, что меня нужно уничтожить», — мелькнуло в голове.
— Мне пора, к тому же холодно. Я замерз как собака, извини. Когда мы встретимся снова? Когда придет досье?
На последнем вопросе я посмотрел ему в лицо. Оно было бледным, улыбка исчезла. Байерс нахмурился:
— Ты ведь понимаешь.
— А ещё я понимаю, что, будь я врагом и услышь, что ты копаешь под меня, я свернул бы тебе шею прямо сейчас, и ты не успел бы даже вытащить оружие. А потом свалил бы всё на крысят. Подумай об этом.
Наши взгляды опять встретились. Я упрямо не отводил глаз. И Байерс кивнул:
— Ты всегда был чертовски убедительным, Ник. Я приду сюда через два или три дня. Найду вас сам. Пора что-то менять.
— В чём?
— Во всём, — отрубил он и посмотрел на часы с узким ремешком из светлой кожи. — Мне пора.
— Удачи.
Рука снова пожала мою:
— Береги себя.
Я не ответил. Он развернулся и пошел к автомобилю — шаги были быстрые, пружинистые. И он сразу начал кому-то звонить, а, садясь за руль, уже говорил — с очень встревоженным видом. Я надеялся, что разговор всё же не обо мне. Машина тронулась и, проводив её взглядом, я собирался уже уходить…. Когда вдруг увидел на том месте, где Байерс прохаживался в ожидании меня, небольшой картонный прямоугольник. Визитка? Нет… что-то другое. Карта, игральная, я видел похожие у мальчишек в лагере Вэрди. Червовый валет.
Покрутив карту в пальцах, я спрятал её в карман куртки и отправился назад, в лагерь. Меня ждали.
Комиссар
[Старый особняк чeты Ланн. 14:03]
Рихард не знал, что с такой силой влекло его в старый дом Виктории Ланн, в девичестве фон Штрефер.
Район, где жила бывшая жена Рихарда, был одним из наиболее пострадавших после Крысиного Рождества: здесь тогда жили, в основном, родители с детьми. А теперь здесь не жил практически никто. Землю в этом квартале покупали редко, старые дома не покупали вообще. Многие верили, что крысиная «болезнь» въелась в каменные стены, половицы паркета, струится по водопроводным трубам и проводам коммуникаций.
Прийти сюда, значило прийти на огромное кладбище. Рихард не любил кладбищ, но всё же пришёл.
Район был когда-то одним из самых благоустроенных и оживлённых в городе. Пройдя по нему, можно было увидеть ровные дороги, чистенькие ухоженные дворики школ и сами школы, выкрашенные свежей краской и поблёскивающие красными черепичными крышами. Можно было услышать смех и почувствовать свежие запахи фруктов, овощей и зелени с находившегося здесь же рынка. Можно было проехаться на звонких ярко-желтых трамваях, остатки рельсов которых ещё блестели кое-где на грязной дороге.
Рихард шёл быстро, не оглядываясь, по привычному маршруту. Он даже не взял свой автомобиль — надеясь, что свежий холодный воздух немного прояснит его мысли. Дойдя до дома Виктории, комиссар остановился перед распахнутой, висевшей на одной петле дверью.
Даже бродяги в большинстве своём боялись ночевать в этих домах, поэтому внутри всё осталось нетронутым. Мебель, занавески на окнах, даже посуда на кухонном столе. И если бы не странный гниловато-сырой запах и не слой пыли, успевший покрыть всё это, можно было бы подумать, что в доме всё ещё кто-то живет.
Ступени прогибались и трещали под ногами, когда Рихард поднимался на второй этаж. По коридору он шел быстро, ненадолго остановился лишь возле одной двери, на которой был красками нарисован замок — неумелой детской рукой Аннет. Её комната. Место, в которое он не заходил никогда и никогда не зайдёт. Странно… он всегда разрешал дочери рисовать на дверях, стенах, окнах… а Виктория это ненавидела. И неудивительно, что после его ухода она стерла всё, что Аннет нарисовала. Кроме вот этой картинки на двери, где в башне сидела мама, а на коне по холму поднимался папа.
Рихард провел пальцами по выцветшей сухой краске и быстро отвернулся.
Звонок Вильгельма Байерса застал его уже на пути сюда, и просьба — «посмотреть, не осталось ли каких-либо научных документов, материалов его жены, если, конечно, они сохранились», — не показалась ему странной. Ведь Виктория Ланн была единственной лаборанткой Чарльза Леонгарда, пользовавшейся его полным доверием. По крайней мере… так казалось.
Дверь рабочего кабинета жены открылась со скрипом. Здесь тоже ничего не изменилось. Комната была почти пустой: из мебели лишь массивный стол, небольшой книжный шкаф, несколько стульев и старое радио на подоконнике. Но один предмет здесь всегда удивлял Рихарда.
Старое кресло-качалка стояло у окна, и Ланн помнил, что там Виктория работала чаще, чем за письменным столом. Просто раскладывала документы или книги на коленях и на подоконнике и читала, выписывала, приклеивала какие-то листочки с формулами. Иногда в кабинет пробиралась маленькая Аннет и залезала к маме на колени — ей очень нравилось качаться в этом кресле. Но когда Виктории не было дома, дверь всегда была заперта. И в последние годы их брака Рихард уже не знал, какими исследованиями занимается жена.
Он подошел к столу и стал выдвигать один ящик за другим. Там было множество папок, разложенных по годам. Он вынул их, удивляясь: откуда в некоторых женщинах этот научный азарт, желание закопать себя в какой-то лаборатории и сгинуть там… или позволить чему-то себя уничтожить.
Виктория сразу показалась ему необыкновенной. В тот самый день, когда Гертруда Шённ потащила его на студенческую вечеринку, знакомиться со своим новым увлечением.
— Ричи у меня вместо мамы и папы, — сказала она тогда, обворожительно улыбаясь «жертве» — молодому светловолосому врачу с пронзительными черными глазами. — Поэтому вы просто обязаны подружиться.
Леонгард не производил тогда отталкивающего впечатления. Он казался типичным «заучкой», долговязым, худощавым, немного нелепым. Рихард не мог понять, что нашла в нём Гертруда, и всё же улыбнулся в ответ. А потом этот заучка, поправив свои очки, вдруг улыбнулся:
— У меня тоже есть кое-кто вместо мамы и папы, и думаю, вы обязаны подружиться.
В этот момент к ним подошла сероглазая девушка с копной светлых волос. Она не была красивой, не была одной из тех, на кого Ланн обычно заглядывался. Но говорить с ней можно было о чем угодно и сколько угодно. С Чарльзом Леонгардом они были знакомы столько же, сколько Рихард был знаком с Гертрудой, — с самого детства. И сразу нашлось то, что невольно вызвало у Ланна симпатию, — молодой врач оберегал свою подругу так же, как он, Рихард, оберегал Гертруду. А она точно так же над ним посмеивалась. И это было хорошим началом.
И Виктория, и Чарльз были очень увлечены наукой. Их мечта заниматься исследованиями в области медицины сплачивала их точно так же, как мечта защищать закон сплачивала Рихарда и Гертруду. И это было ещё одной точкой их пересечения. Третьей точкой стало то, что Ланн всё-таки влюбился. А потом…
Гертруде не нравилось сидеть дома одной и возиться с новорожденным ребенком. Не нравилось то, что Леонгард работал в лаборатории и в больнице даже ночью. А со временем стало не нравиться и то, что вместе с ним работала Виктория. И однажды Гертруда Шённ просто съехала из благоустроенного дома в свою старую квартиру. Сильве тогда не было и года.
Гертруда Шённ больше не вернулась в полицию. Но в жизнь Рихарда она вернулась сполна, и теперь уже настал черёд Виктории злиться. Она жалела своего Чарльза и жалела Сильву. Она не могла понять, что Гертруде, забеременевшей случайно, просто не нужна была дочь. Фрау Шённ плохо перенесла беременность и тяжело переживала необходимость всё время о ком-то заботиться… казалось, тот естественный механизм, который все зовут материнским инстинктом, у неё просто отсутствовал. И как бы она ни старалась нежно улыбаться при виде своей девочки, Рихард иногда замечал нервно, брезгливо подрагивающие уголки рта — когда маленькая Сильва начинала плакать или слишком громко смеяться. Виктория Ланн тоже это замечала. «Она чудовище, эта твоя Труда». Так она однажды сказала Рихарду. И это была ещё одна трещина между ним и женой.
Да, Рихарду, для которого их Аннет была маленьким солнцем на фоне окружающей серости и промозглости, трудно было понять то, что так мучительно переживала Гертруда, но… он слишком долго знал её, чтобы осуждать. Некоторые люди просто не созданы для семьи. Или позже, чем остальные, убеждаются, что она нужна им.
Как только Аннет исполнилось три, Виктория перестала проводить время дома. Леонгард начал новые исследования и взял её к себе лаборанткой. В доме появилась няня, — то, против чего Ланн всегда категорически возражал. Ему не нравилось многое — как мало жена бывала дома, что она получала значительно больше, чем он, и все те резкие замечания, которые Виктория отпускала, видя в газетах имя Гертруды Шённ.