Часть третья. в галереях лувра 4 страница

— Не всегда легко разобраться, что является делом чести, в чем состоит твой долг, — сказала королева.

Они обе глубоко вздохнули. Слушая их, Анжелика думала, что ссоры сильных мира сего и простых смертных мало чем отличаются. Просто одни бьют по физиономии, а другие бьют из пушки. У одних остается только глухая вражда, у других — тяжелая память о прошлом, полном опасных интриг. Говорят, что все забыто, улыбаются народу, в угоду испанцам принимают принца Конде, ради денег обласкивают Фуке, но в глубине души каждый помнит все.

Если бы письма, лежащие в ларце, спрятанном в башенке замка дю Плесси, всплыли бы сейчас на свет божий, разве не явилось бы это поводом для того, чтобы из тлеющих угольков, готовых в любую минуту разгореться, снова вспыхнул страшный пожар?

У Анжелики было такое ощущение, точно этот ларец запрятан в ней самой и теперь он, словно свинцом, придавил ее жизнь. Она сидела с закрытыми глазами. Она боялась, что сидящие рядом с ней увидят проходящие перед ее мысленным взором странные картины: принца Конде, склонившегося над пузырьком с ядом или перечитывающего письмо, которое он перед этим подписал: «Заверяю мессира Фуке… всегда буду верен только ему и никому другому…»

Анжелика чувствовала себя очень одинокой. Никому не могла она довериться. Эти приятные светские знакомства ничего не стоят. Каждый жаждет только покровительства и милостей, и все немедленно отвернутся от нее, едва почуют, что она в опале. Правда, Бернар д'Андижос предан ей, но он такой легкомысленный! Едва они приедут в Париж, он сразу же исчезнет: подхватив под руку свою любовницу мадемуазель де Монмор, он будет веселиться на придворных балах или ночами пропадать с гасконцами в тавернах и игорных домах.

А впрочем, какое это имеет значение! Главное — поскорее добраться до Парижа. Там она вновь обретет под ногами твердую почву. Она поселится в прекрасном доме графа де Пейрака, в квартале Сен-Поль. И она тотчас же начнет поиски и хлопоты, чтобы узнать, что случилось с ее мужем.

***

— Мы приедем в Париж еще до полудня, — сообщил Анжелике д'Андижос, когда она с Флоримоном на следующее утро пересела в его карету, поскольку ее экипаж после вчерашнего инцидента был сильно поврежден.

— Может быть, муж уж ждет меня там и все разъяснится, — сказала Анжелика.

— А почему вдруг вы повесили нос, маркиз?

— Потому что вчера вас просто чудом не убили. Если бы карета не опрокинулась, вторая пуля этого негодяя попала бы в вас. Она пробила стекло, и я нашел ее под чехлом, в спинке сиденья, как раз в том месте, где должна была находиться ваша голова.

— Ну, вот видите, судьба на нашей стороне! Возможно, это счастливое предзнаменование — все будет в порядке!

***

Они проезжали предместья, но Анжелика думала, что это уже Париж. Когда миновали ворота Сент-Оноре, она была разочарована узкими и грязными улицами. В их шуме не было звучности, свойственной Тулузе, он был какой-то резкий, пронзительный. Крики торговцев и, в особенности, кучеров и лакеев, которые возвещали о приближении экипажей, крики носильщиков портшезов прорезали глухой гул, похожий на отдаленный гром. Воздух был душный и зловонный.

Анжелика в карете, сопровождающий ее верхом Бернар д'Андижос, повозка с вещами и оба лакея на лошадях больше двух часов тащились по улицам, прежде чем добрались до квартала Сен-Поль.

Наконец они въехали на улицу Ботрей и замедлили ход.

***

Карета остановилась у высоких светлых деревянных ворот с фигурными бронзовыми молоточками и запорами. За белокаменной оградой виднелись двор и дом, построенный в современном стиле из тесаного камня, с высокими окнами, застекленными не разноцветными, а прозрачными стеклами, с новой черепичной крышей, со слуховыми окошками, которые блестели на солнце.

Лакей распахнул дверцу кареты.

— Приехали, сударыня, — сказал маркиз д'Андижос.

Он еще не спешился и удивленно смотрел на ворота. Анжелика спрыгнула на землю и подбежала к маленькому домику, где, должно быть, жил привратник, охранявший отель.

Она в гневе рванула звонок. Ее возмущало, что до сих пор не открыли ворота. Но на трезвон колокольчика никто не отозвался. Окна в домике были грязные. И все вокруг словно вымерло.

И тут Анжелика вдруг заметила на воротах что-то непонятное, на что, словно громом пораженный, смотрел д'Андижос.

Она подошла поближе.

Створки ворот опутывал красный шнур, на концах которого были толстые печати из цветного воска. Рядом белел листок, тоже прикрепленный восковыми печатями.

Анжелика прочла:

Королевская судебная палата Париж 1 июля 1660 года

Застыв в оцепенении, она смотрела и ничего не понимала. В этот момент дверь домика приотворилась и оттуда высунулось встревоженное лицо слуги, одетого в помятую ливрею. Увидев карету, он торопливо захлопнул дверь, но потом, спохватившись, снова открыл ее и неуверенно вышел на улицу.

— Вы привратник отеля? — спросила Анжелика.

— Да, госпожа… да, это я, Батист… и я узнал карету… карету моего… моего… моего господина.

— Да перестань же ты заикаться, болван! — топнув ногой, крикнула Анжелика. — Скажи лучше, где мессир граф де Пейрак?

Слуга боязливо огляделся. Никого из соседей поблизости не было, и он, кажется, успокоился. Подойдя к Анжелике, он посмотрел ей прямо в глаза и неожиданно упал перед ней на колени, продолжая испуганно озираться.

— О, бедная моя молодая госпожа! — простонал он. — Бедный мой господин!.. О, какое ужасное несчастье!

— Да говори же ты! Что случилось?

Охваченная безумной тревогой, она трясла его за плечо.

— Встань, болван! Я ничего не слышу, что ты там бубнишь? Где мой муж? Он умер? Слуга с трудом поднялся.

— Говорят, его бросили в Бастилию, — прошептал он. — Отель опечатан. За его сохранность я отвечаю головой. А вы, госпожа, бегите отсюда, бегите, пока не поздно.

Упоминание знаменитой крепости-тюрьмы Бастилии не только не привело Анжелику в отчаяние, но, напротив, даже как будто успокоило, потому что у нее уже зародились было самые ужасные предположения.

Из тюрьмы можно выйти. Она знала, что самая страшная тюрьма в Париже — это тюрьма парижского архиепископства, расположенная ниже уровня Сены, где зимой можно утонуть, знала, что Шатле предназначен для простого люда. Бастилия же была тюрьмой аристократической. Какие бы мрачные легенды ни ходили о неприступных камерах ее восьми башен, всем известно, что пребывание в этой тюрьме не считается позорным.

Анжелика тихонько вздохнула, силясь собраться с мыслями.

— Я думаю, нам здесь лучше не задерживаться, — сказала она маркизу д'Андижосу.

— Да-да, госпожа, уезжайте поскорее, — настаивал привратник.

— Нужно еще решить куда. Впрочем, у меня в Париже сестра. Правда, адреса я не знаю, но ее муж, мэтр Фалло, — королевский прокурор. Мне помнится, после женитьбы он носит имя Фалло де Сансе.

— Отправимся во Дворец правосудия и там уж наверняка все разузнаем.

И Анжелика со своей свитой снова двинулась в путь по улицам Парижа. Но теперь она уже не смотрела по сторонам. Город, встретивший ее так враждебно, больше не интересовал ее. Флоримон плакал. У него резались зубки, и Марго тщетно пыталась облегчить его страдания, втирая ему в десны снадобье из меда и укропа.

Они в конце концов узнали адрес королевского прокурора, который, как и большинство судейских чиновников, жил неподалеку от Дворца правосудия, на острове Сите, в приходе Сен-Ландри.

Улица называлась улицей Ада, и Анжелика сочла это зловещим предзнаменованием. Здесь еще сохранились старинные серые дома с остроконечными крышами, редкими окнами, лепными украшениями и водосточными трубами с головами чудовищ.

Дом, около которого остановилась карета, был не менее мрачен, чем соседние, хотя на каждом этаже было по три довольно высоких окна. На первом этаже находилась контора, на дверях которой висела дощечка:

Мэтр Фалло де Сансе. Королевский прокурор.

Не успела Анжелика выйти из кареты, как к ней бросились два клерка, праздно стоявшие у порога. Они буквально оглушили ее потоком слов на каком-то непонятном ей жаргоне. В конце концов она догадалась, что они восхваляют контору мэтра де Сансе, утверждая, что это единственное место в Париже, где клиент, желающий выиграть процесс, может получить советы.

— Я совсем не по поводу судебного процесса, — сказала Анжелика. — Мне нужна госпожа Фалло.

Разочарованные клерки указали ей на дверь слева, которая вела в жилище прокурора.

Анжелика ударила в дверь бронзовым молотком и с волнением стала ждать, когда ей откроют.

Аккуратно одетая толстая служанка в белом чепчике провела ее в прихожую, и почти тотчас же на лестнице появилась Ортанс. Она увидела карету в окно.

Анжелике показалось, что в первое мгновение сестра хотела броситься ей на шею, но спохватилась, и лицо ее приняло отчужденное выражение. Впрочем, в прихожей царила такая темень, что сестрам даже трудно было разглядеть друг друга. Они расцеловались довольно холодно.

Ортанс выглядела еще более сухопарой и длинной, чем прежде.

— Несчастная моя сестра! — воскликнула она.

— Почему «несчастная»? — спросила Анжелика.

Госпожа Фалло, кивнув в сторону служанки, провела Анжелику в спальню. Это была большая комната, служившая одновременно и гостиной, потому что вокруг кровати с красивым пологом, покрытой стеганым одеялом из желтой камчатой ткани, стояли кресла, табуреты, стулья и скамеечки. Анжелика подумала, уж не принимает ли ее сестра гостей лежа, как парижские «жеманницы». Ортанс и в самом деле когда-то слыла умной и острой на язык девушкой.

Цветные стекла окна создавали в комнате полумрак, но, поскольку на улице стояла жара, это оказалось даже приятным. На плитах пола для аромата были разбросаны пучки зеленой травы. Анжелика с наслаждением вдохнула деревенский запах лугов.

— Как у тебя хорошо! — сказала она Ортанс. Но сестра оставалась все такой же хмурой.

— Не пытайся обмануть меня своим беспечным видом. Я все знаю.

— Что ж, тебе повезло, а вот я, признаюсь, нахожусь в полном неведении, что случилось.

— Какая неосмотрительность с твоей стороны — так открыто появиться в центре Парижа! — сказала Ортанс, закатив глаза к небу.

— Послушай, Ортанс, оставь свои гримасы. Не знаю, как твой муж, но я, помнится, никогда не могла видеть их спокойно, не залепив тебе оплеуху. Лучше я расскажу все, что знаю, а потом ты расскажешь, что известно тебе.

И Анжелика поведала сестре, как во время их пребывания в Сен-Жан-де-Люзе, по случаю бракосочетания короля, граф де Пейрак неожиданно исчез. Кое-кто из друзей высказал предположение, что его схватили и увезли в Париж, поэтому она тоже приехала в столицу. Но тут выяснилось, что их отель опечатан, а граф, по-видимому, находится в Бастилии.

— В таком случае, — сурово заметила Ортанс, — ты могла бы подумать, не скомпрометирует ли твое появление здесь средь бела дня королевского сановника. А ты прикатила прямо сюда!

— Да, это действительно странно, — ответила Анжелика, — но моей первой мыслью было искать помощи у родных.

— Насколько я помню, это единственный случай, когда ты о них вспомнила! Я не сомневаюсь, что не увидела бы тебя здесь, если бы ты могла задирать нос в своем новом отеле в квартале Сен-Поль. Что же ты не попросила приюта у блистательных друзей твоего такого богатого и такого красивого мужа, у всех этих принцев, герцогов и маркизов, а предпочла своим появлением здесь навлечь неприятности на нас?

Анжелика уже готова была подняться и уйти, хлопнув дверью, но в этот момент ей послышалось, что с улицы доносится плач Флоримона, и она пересилила себя.

— Я не обманываюсь на твой счет, Ортанс. Как воистину любящая и преданная сестра, ты меня выставляешь за дверь. Но со мной мой сын, которому всего год и два месяца, его нужно выкупать, переодеть, накормить. А сейчас уже поздно. Если я отправлюсь искать пристанище, то может случиться, что мы заночуем на улице. Приюти нас на одну ночь.

— И одной ночи вполне достаточно, чтобы поставить под угрозу благополучие моей семьи.

— Но разве у меня такая скандальная репутация?

Госпожа Фалло поджала свои тонкие губы, и ее живые карие глазки заблестели.

— И у тебя репутация небезупречна, а уж у твоего мужа — просто чудовищна.

Трагические нотки в голосе сестры вызвали у Анжелики улыбку.

— Уверяю тебя, мой муж — превосходный человек. Ты бы сама убедилась в этом, если бы познакомилась с ним.

— Упаси меня боже! Я бы умерла от страха. Если все, что мне говорили, правда, то я не понимаю, как ты могла столько лет прожить с ним под одной крышей. Не иначе как он околдовал тебя.

И, немного подумав, она добавила:

— Правда, у тебя с самого детства явная склонность ко всяким порокам.

— Ты сама любезность, дорогая! А вот у тебя поистине с самого детства явная склонность к желчности и злословию!

— Час от часу не легче? Теперь ты уже оскорбляешь меня в моем собственном доме!

— Но почему ты не хочешь поверить мне? Я же тебе говорю, что мой муж попал в Бастилию по недоразумению.

— Если он в Бастилии, значит, есть на свете справедливость!

— Если есть справедливость, то он скоро будет на свободе!

— Вы великолепно рассуждаете о справедливости, сударыни, но позвольте мне вмешаться, — раздался за спиной Анжелики степенный мужской голос.

В комнату вошел мужчина. Ему было лет тридцать, но держался он крайне солидно. Каштановый парик окаймлял его полное, тщательно выбритое лицо, на котором были написаны важность и в то же время внимание — лицо духовного пастыря. Голову он держал слегка склоненной набок, как человек, который в силу своей профессии привык выслушивать исповеди.

По его черному суконному костюму, добротному, но украшенному лишь черным галуном и роговыми пуговицами, по белоснежным скромным брыжам Анжелика догадалась, что перед ней ее зять — прокурор. Желая смягчить его, она присела в реверансе Он подошел к ней и торжественно расцеловал в обе щеки, как полагается близкому родственнику.

— Не надо подвергать сомнению существование справедливости, сударыня. Справедливость есть. И во имя ее, во имя того, что она существует, я даю вам приют в своем доме.

Ортанс подскочила, словно ошпаренная:

— Да что с вами, Гастон, вы совсем сошли с ума! С первого дня нашего супружества вы только и твердили мне, что ваша карьера для нас превыше всего и что она зависит исключительно от короля.

— И от справедливости, моя дорогая, — мягко, но решительно прервал ее прокурор — Однако она не мешает вам вот уже несколько дней без конца повторять о своих опасениях, как бы моя сестра не стала искать пристанища у нас. Ведь то, что вам известно об аресте ее мужа, говорили вы, дает вам основание предполагать, что это было бы для нас погибельным.

— Замолчите, сударыня, вы заставляете меня горько сожалеть о том, что я разгласил, если можно так сказать, профессиональную тайну, поведав вам кое-что, узнанное случайно.

Анжелика решила поступиться своим самолюбием.

— Вы что-то узнали? О, сударь, умоляю, расскажите мне. Вот уже несколько дней я нахожусь в полном неведении.

— Сударыня, я не буду ни ссылаться на то, что обязан хранить служебную тайну, ни рассыпаться в утешениях. Признаюсь вам сразу, что мои сведения — увы! — весьма скудны. Я узнал об аресте мессира де Пейрака из официальных источников во Дворце правосудия и, не скрою, был этим весьма поражен. Вот почему я вас прошу в ваших собственных интересах и в интересах вашего мужа до поры до времени нигде не ссылаться на то, что я вам сообщу. Впрочем, повторяю, мои сведения весьма скудны. Так вот, ваш муж был арестован по королевскому указу третьей категории о заточении без суда и следствия, то есть по так называемому «королевскому письму». Обвиняемого чиновника или дворянина король этим письмом приглашает отправиться тайно, но свободно, хотя и в сопровождении королевского эмиссара, в предписанное ему место. Что же касается вашего мужа, то он сперва был препровожден в Фор-Левек, а затем по приказу, подписанному канцлером Сегье, его перевели в Бастилию.

— Благодарю вас, вы подтвердили те, в общем, успокоительные сведения, которые я имела. Многие знатные дворяне были заключены в Бастилию, но затем оправданы и выпущены на свободу, как только удавалось разоблачить клевету, из-за которой они попали туда.

— Я вижу, вы из тех женщин, что умеют владеть собой, — сказал мэтр Фалло, одобрительно кивая головой, — но мне бы не хотелось вводить вас в заблуждение, утверждая, будто все с легкостью уладится, ибо я узнал также, что в приказе об аресте, подписанном королем, было оговорено, чтобы в тюремную книгу не заносились ни имя заключенного, ни преступление, в котором он обвиняется.

— Видимо, король не желает бесчестить одного из своих верных подданных, прежде чем сам не разберется, в чем его вина. Он хочет иметь возможность без огласки оправдать…

— Или же забыть.

— Как это… забыть? — переспросила Анжелика, и дрожь пробежала у нее по спине.

— В тюрьмах томится много людей, о которых забыли, — проговорил мэтр Фалло, прищуривая глаза и устремив взгляд вдаль, — совсем забыли, словно они уже умерли. Конечно, заключение в Бастилию само по себе не является позором, это тюрьма для знатных людей, и в ней побывало немало принцев крови, что отнюдь не унизило их. Однако — я хочу обратить на это ваше внимание — безымянный заключенный, да еще в одиночной камере, — дело чрезвычайно серьезное.

Некоторое время Анжелика молчала. Она вдруг почувствовала страшную усталость, и у нее засосало под ложечкой от голода. А может быть, от ужаса? Она подняла глаза на прокурора, надеясь найти в нем союзника.

— Если уж вы так добры, сударь, что ввели меня в курс дела, то посоветуйте, что мне предпринять?

— Еще раз повторяю, сударыня, дело не в доброте, а в справедливости. Именно это чувство побудило меня дать вам приют под моей крышей, а вот за советом я направлю вас к другому законнику. Я боюсь, как бы мое вмешательство в ваше дело не послужило поводом для обвинения меня в пристрастности, в заинтересованности, хотя до сих пор между нашими семьями, по существу, не было родственной близости.

Ортанс, которая с трудом сдерживала себя, визгливым голосом — так она кричала в детстве — вмешалась в разговор:

— Вот именно! Пока у нее были замки и деньги ее колченогого мужа, она нами не интересовалась. Ведь вы же сами прекрасно понимаете, что граф де Пейрак — он же был советником тулузского парламента! — наверняка мог бы помочь вашему продвижению по службе, рекомендовав вас парижским сановникам из Дворца правосудия.

— У Жоффрея почти не было связей в столице, — сказала Анжелика.

— Ну конечно же, — с иронией заметила сестра. — Лишь такие незначительные знакомства, как наместник Лангедока и Беарна, как кардинал Мазарини, королева-мать и ее сын — король!

— Ты преувеличиваешь…

— Но разве вы не были приглашены на свадьбу короля?

Ничего не ответив, Анжелика вышла из гостиной. Этот спор может продолжаться до бесконечности. Раз муж Ортанс согласился их приютить, надо принести сюда Флоримона. Спускаясь по лестнице, Анжелика поймала себя на том, что улыбается. До чего же быстро они поссорились, совсем, как в детстве… Итак, Монтелу жив… Уж лучше оттаскать друг друга за волосы, чем держаться отчужденно.

Она вышла на улицу. Франсуа Бине сидел на подножке кареты со спящим Флоримоном на руках. Молодой цирюльник сказал, что видя, как страдает малыш, он дал ему лекарство собственного изготовления — смесь опия и тертой мяты, которое у него оказалось при себе, — ведь, как и все люди его профессии, он был еще немножко и аптекарем, и хирургом. Анжелика поблагодарила его. Потом она спросила, куда делись Марго и няня Флоримона. Ей ответили, что Марго, истомившись долгим ожиданием, соблазнилась баней, в которую зазывал слуга банщика, распевая на всю улицу немудреную песенку:

По примеру святой Жанны, Мойтесь, дамы, только в бане, К нам скорей спешите в гости Попарить ваши кости.

Как и все гугеноты. Марго была очень чистоплотной, и Анжелика поощряла эту ее страсть.

— Я бы тоже не прочь последовать примеру святой Жанны, — вздохнула Анжелика.

Лакеи и оба кучера, сидя в тени повозки, ели вяленую рыбу, поскольку была пятница, и запивали ее легким вином.

Анжелика с грустью посмотрела на свое пропыленное платье, на запачканное, перемазанное медом до самых бровей личико Флоримона. Какой жалкий вид у семьи графа!

Но жене неимущего прокурора все это, видимо, показалось роскошным, так как Ортанс, спустившаяся вслед за Анжеликой, злобно усмехнулась:

— Да, дорогая моя, хоть ты и плачешься, что вынуждена будешь ночевать на улице, но, как я вижу, дела твои не так уж плохи — карета, повозка, шесть лошадей, человек пять слуг да еще две служанки, которые ходят в баню!

— У меня есть кровать… может, сказать, чтобы ее подняли наверх? — спросила Анжелика.

— Не нужно. У нас есть, на что тебя уложить. Но всю твою челядь мне девать некуда.

— Может, в мансарде у тебя найдется место для Марго и няни? А слугам я дам денег на трактир.

Поджав губы, Ортанс с возмущением смотрела на этих слуг-южан, которые считали, что ради жены прокурора нечего нарушать свой обед, и продолжали закусывать, разглядывая ее жгучими глазами.

— Знаешь, твои слуги сильно смахивают на разбойников, — проговорила она приглушенным голосом.

— Ты наделяешь их достоинствами, которых у них нет. Их можно упрекнуть лишь в одном — они любят поспать на солнышке.

***

Анжелику провели в большую комнату на третьем этаже, и она испытала истинное блаженство, когда села в лохань и освежилась прохладной водой. Она даже вымыла голову и с грехом пополам причесалась, глядя в металлическое зеркальце, висящее над камином. Комната была мрачная, обставленная уродливой мебелью, но все необходимое было. В кроватке на чистых простынях лежал Флоримон, который благодаря снадобью цирюльника все еще спал.

Чуть подрумянив щеки — она подозревала, что зять не любит женщин, которые сильно румянятся, — Анжелика принялась раздумывать, какое же платье ей надеть. Даже самое скромное покажется чересчур нарядным по сравнению с туалетом бедняжки Ортанс, серый суконный корсаж которой был украшен лишь несколькими бантиками и бархатной лентой.

Анжелика остановила свой выбор на домашнем платье кофейного цвета с довольно скромной золотой вышивкой, а вместо тонкой кружевной пелерины накинула на плечи черный атласный платок. Она уже заканчивала свой туалет, когда, прося прощения за опоздание, появилась Марго.

Горничная ловкими движениями красиво уложила волосы своей госпожи, сделав ее обычную прическу, и, не удержавшись, надушила ее.

— Не переусердствуй. Я не должна выглядеть слишком нарядной. Мне нужно внушить доверие моему зятю-прокурору.

— Увы! Столько знатных сеньоров было у ваших ног, а теперь вы должны думать, как прельстить какого-то прокурора!

Их разговор прервал пронзительный крик, донесшийся снизу. Они выбежали на лестничную площадку.

На первом этаже душераздирающе кричала женщина. Анжелика быстро сбежала вниз и в прихожей увидела своих слуг. С недоумевающим видом они теснились на пороге. Вопли продолжались, но теперь они звучали как-то глухо и исходили, казалось, из высокого сундука под красное дерево, который украшал переднюю.

Прибежавшая на крик Ортанс откинула крышку сундука и выволокла оттуда толстую служанку, ту самую, которая впустила Анжелику в дом, и двух ребятишек лет восьми и четырех, которые вцепились в ее юбку. Госпожа Фалло сначала отвесила толстухе пощечину, а уж потом спросила, что с нею стряслось.

— Там! там! — вопила служанка, указывая пальцем в сторону двери.

Анжелика посмотрела туда и увидела беднягу Куасси-Ба. Он смущенно прятался за спинами слуг.

При виде мавра Ортанс невольно вздрогнула, но взяла себя в руки и сухо сказала:

— Ну и что? Это чернокожий, мавр, и нечего вопить. Разве вы никогда не видели мавров?

— Н-не… нет, сударыня, нет.

— В Париже нет человека, который бы не видел мавра. Сразу видно, деревенщина! Вы просто дура!

И, подойдя к Анжелике, она тихо сказала сквозь зубы:

— Поздравляю, дорогая. Ты сумела переполошить весь мой дом. Даже привезла дикаря с островов. Возможно, служанка тотчас же сбежит от меня. А мне стоило таких трудов ее найти!

— Куасси-Ба, — позвала Анжелика. — Эти дети и девушка боятся тебя. Покажи-ка им, как ты умеешь веселить людей.

— Карашо, каспаша.

Одним прыжком мавр оказался на середине прихожей. Служанка снова завопила и в ужасе прижалась к стенке, словно пытаясь втиснуться в нее. Но Куасси-Ба, сделав несколько сальто, достал из карманов разноцветные шарики и с поразительной ловкостью принялся ими жонглировать. Недавнее ранение, казалось, ничуть ему не мешало. Когда дети заулыбались, мавр взял у Джованни гитару, сел на пол, скрестив ноги, и принялся петь мягким, приглушенным голосом.

Анжелика подошла к своим слугам.

— Я дам вам денег, чтобы вы могли ночевать и питаться в трактире, — сказала она.

Кучер, который правил каретой, вышел вперед и, теребя свою шляпу с красным пером — непременное дополнение к роскошной ливрее лакеев графа де Пейрака, — проговорил:

— Простите, госпожа, но мы хотели попросить вас выплатить нам все жалованье. Ведь мы в Париже, а Париж требует больших расходов.

Поколебавшись немного, Анжелика решила выполнить просьбу слуг Она велела Марго принести шкатулку и выдала каждому, что положено. Слуги поблагодарили и попрощались. Джованни сказал, что завтра придет, чтобы получить распоряжения госпожи графини. Остальные ушли молча. Они были уже в дверях, когда Марго с лестницы крикнула им что-то на лангедокском наречии, но они ничего не ответили.

— Что ты им сказала? — задумчиво спросила Анжелика.

— Сказала, если они не придут завтра, хозяин наведет на них порчу.

— Ты думаешь, они не вернутся?

— Боюсь, что да.

Анжелика устало провела рукой по лбу.

— Не надо было говорить, Марго, что хозяин наведет на них порчу. Их эти слова вряд ли напугают, а нам принесут вред. Возьми шкатулку, отнеси в мою комнату и позаботься о кашке для Флоримона, чтобы он мог поесть, когда проснется.

— Сударыня, — раздался тоненький голосок рядом с Анжеликой, — папа просил передать вам, что ужин подан, и мы вас ждем в столовой, чтобы вместе прочесть молитву.

Это был тот самый восьмилетний мальчуган, который прятался в сундуке.

— Ты больше не боишься Куасси-Ба? — спросила она его.

— Нет, сударыня, я очень рад, что познакомился с мавром. Все мои приятели будут мне завидовать.

— Как тебя зовут?

— Мартен.

В столовой раскрыли окна, чтобы было светлее и не пришлось бы зажигать свечи. Над крышами виднелось чистое, розовое от заката небо. Как раз в это время в церквах начали звонить к вечерней молитве. Величественный перезвон больших колоколов ближней церкви выделялся на фоне других и, казалось, уносил вдаль молитву самого города.

— В зашей церкви прекрасные колокола, — заметила Анжелика, чтобы нарушить напряженное молчание, которое наступило после того, как все, прочитав молитву, сели за стол.

— Наша приходская церковь — Сен-Ландри, — сказал мэтр Шалло, — а это колокола Собора Парижской богоматери, он совсем рядом. Если выглянуть в окно, то можно увидеть две его высокие башни и шпиль апсиды.

На противоположном конце стола с ученым видом молча сидел старик, дядя прокурора, бывший магистрат.

В начале ужина он и его племянник деловито бросили в свои стаканы по кусочку рога нарвала. Это напомнило Анжелике, что она забыла в это утро принять пастилку яда, к которому Жоффрей де Пейрак хотел приучить ее.

Служанка принесла суп. Белая накрахмаленная скатерть еще хранила ровные квадратные складки от утюга.

Столовое серебро было довольно красивое, но вилками в семье Фалло не пользовались, они вообще были еще мало распространены. Анжелика привыкла к вилке в доме Жоффрея, и она вспомнила, как неловко чувствовала себя в день своей свадьбы, в Тулузе, когда у нее в руках оказались эти маленькие вилы. Подали несколько блюд из рыбы, яиц и молочных продуктов. Анжелика заподозрила, что два или три из них были приготовлены в соседней харчевне, куда сестра послала слуг, чтобы пополнить меню.

— Только, пожалуйста, ничего в доме не меняй из-за меня, — попросила Анжелика.

— Ты, верно, воображаешь, что семья прокурора питается только ржаной кашей да супом из капусты, — ядовито ответила Ортанс.

В этот вечер, несмотря на усталость, Анжелика долго не могла уснуть. Она прислушивалась к доносящемуся с узких сырых улочек шуму незнакомого города.

Прошел маленький торговец вафельными трубочками, постукивая игральными костями. Бездельники, которые засиживались допоздна, зазывали его к себе, надеясь выиграть корзину трубочек.

Чуть позже Анжелика услышала, как глашатай выкрикивал имена умерших:

Слушайте все спящие, Молитесь богу за усопших…

Анжелика вздрогнула и уткнулась лицом в подушку. Как ей недоставало сейчас рядом Жоффрея. Как ей недоставало его веселых шуток, остроумия, его чудесного голоса, его ласковых рук.

Когда они встретятся? О, какое это будет счастье! Она замрет в его объятиях, и пусть он ее целует, пусть прижимает к себе еще крепче… Она заснула, крепко обняв подушку в грубой полотняной наволочке, пахнущей лавандой.