Молебен и охота в горах самтависи
Барельефы Гегарта и Светицховели. Стена, изображающая сцены охоты на оленя, служит фоном этой новеллы.
Лоснились черные жеребцы... Сияли кованные золотом уздечки... стремена...
Рычали черные гепарды на цепях, оскаливаясь на жеребцов...
Жеребцы нервно жевали золото уздечек, поджимали хвосты. Трубили роги в горах...
Шумели потоки...
Царь в черном на черном коне... На черных конях царская свита в черном...
Все чего-то ждут, все вращают на месте черных коней...
Рычат гепарды...
Трубят роги...
Ржут лоснящиеся кони...
Из белого храма, что в горах Самтависи, выходит царевна Анна... Царевна в белом, и свита царевны в белом. И в белом на белом коне Саят-Нова – ашуг царя... Ашуг царя... похож на белого Сурп-Геворка!
Звонят колокола...
Поют мальчики на хорах.
И кажется Саят-Нове...
что в сиянии солнца и в многоголосии парит царевна в белом на белом коне...
В его воображении:
текут...
отекают...
истекают белые стены...
Опять наизусть, не глядя, плетутся кружева...
Застывшее в камнях Самтависи...
Срывают цепи с черных гепардов.
Гепарды бросаются в реку...
Взлетают с криком птицы...
Бегут в горах олени...
Рычат пятнистые барсы...
Звонят колокола... Поет многоголосье...
И царевна в белом на белом коне скачет в потоке...
Срываются с мест черные кони... и все окунулось и раздробилось в сиянии потока...
Ползет все выше, выше по отвесу горы пятнистый барс... Осыпаются горы, смывая каменным потоком барса...
Трубят роги...
Скачет царевна...
Скачут черные лошади царской свиты... пытаясь обогнать царевну. Но в черное месиво черных коней влетает белая лошадь Ашуга...
Белая лошадь Ашуга в миндальном цветении...
Белая лошадь царевны в миндальном цветении...
Ржет белая лошадь Ашуга...
И наступает тишина...
Ночь... Тишина... Чужая земля! (Должно быть, перескочили границу?) Как призраки в ночи прозрачные тополя... Луна освещает мечеть и убогие жилища... Нет никого... Не лают собаки... Вымерло все... Проклятие!.. Чума!..
Белеет на земле лошадиный череп...
Ржет лошадь царевны.
Ржет лошадь Саят-Новы!
Саят-Нова вошел в усыпальню... На ложе из камня лежал мешок, похожий на человека... Надпись на белом шелковом мешке расшита жемчугом...
Саят-Нова руками, на ощупь, читал на жемчугах:
– «Ты отошла в мир иной, и мы, живущие под солнцем, сделали кокон, чтобы вылетела ты на том свете бабочкой...»
Саят-Нова тронул мешок... Мешок загромыхал костями...
...и черная перхоть летучих мышей взлетела и билась о своды...
...и перхоть падала черными хлопьями на белый мешок, расшитый жемчугом.
Молчал Саят-Нова и сдерживал волнение... И Анна подошла к Саят-Нове и приложила щеку к щеке...
И облака поглотили луну...
Осела перхоть... Тишина... Чужая земля!
Две пантомимы, как бы аллегории и символы, в которых поэт Саят-Нова видит тяжелое время страны в связи с персидским вторжением Надир-Шаха на территории Грузии – Армении.
Ночь... Среди белых платанов стоит царь Ираклий...
Царь Ираклий смотрит в небо и видит, как бродячие актеры, переодевшись в чертей, прыгают по канату взад и вперед...
А мусульмане, окрасив хной бороды и ладони, раздевают царя догола...
И царь срывает крест с груди.
И ашуг царя касается кеманчи... Но звуки мертвы... оглохло все кругом.
И Саят-Нова прыгает с ковра на ковер... и ковры проваливаются в разрытые могилы.
И мусульмане с рыжими бородами и рыжими ладонями надевают на царя-грузина мусульманскую чалму...
Прыгают черти на белых платанах.
Проваливается с коврами в разрытые могилы Саят-Нова.
МЕЧТА САЯТ-НОВЫ
Рассвет... Серебрятся платаны.
Ашуг улыбается рассвету... он касается струн кеманчи... и звуки, перворожденные звуки возвещают рассвет...
Бродячие актеры на канатах срывают с себя костюмы чертей и прыгают белыми ангелами на канатах...
Улыбается царь... он срывает чалму и чужую одежду... Золотится крест на груди.
Царь ловит в кресте сияние солнца... и направляет его на ангелов.
Ангелы жмурятся... хохочут и сами ослепляют царя золотым крестом.
Саят-Нова касается босой ногой ковров... Ковры звенят... под ними золото крестов. В сиянии золота мерцают платаны. Поет в раю ашуг... Ашуг – Саят-Нова.
...Я мертв, а ты жива...