Иностранцы среди выявленных сообщников джеймса мориарти 6 страница

– Если кража не будет раскрыта, картину можно было бы продать мне.

Добрую минуту Гризомбр молчал.

– И сколько вы готовы заплатить за нее? Сколько она стоит, мсье Морнингдейл?

– Эту картину называют бесценной, но, как известно, все на Земле поддается оценке. Один мой родственник – он уже умер – неплохо разбирался в математике и по моей просьбе рассчитал цену Джоконды. Хочу отметить, что с тех пор прошло несколько лет. Известно, что Франциск I купил картину у Леонардо за четыре тысячи золотых флоринов.

– Мне знакома эта история. – Словно почуяв запах денег, Гризомбр подался вперед.

– Если принять эту сумму за первоначальное вложение, сделанное в начале 1500-х, и посчитать рост при трех процентах годовых, то получится, что к нашему времени цена ее должна приблизиться к девятистам миллионам долларов. Или одиннадцати миллионам фунтов стерлингов.

– И сколько же это во франках?

– Франки меня не интересуют. Только доллары и фунты стерлингов. Буду откровенен, сэр, я не очень-то верю в национальные валюты.

Гризомбр удивленно шевельнул бровью.

– Вот как?

– А разве вы не видите очевидного? Признаки грядущего заметны везде – как в Америке, так и в Европе. С одной стороны, мы видим огромное богатство, власть. С другой – великая нищета, волнения. Между ними невероятный прогресс. Ошеломляющие изобретения. Но столкновение богатства и бедности неизбежно. Рано или поздно это случится. Всходы будущих потрясений и хаоса повсюду, вокруг нас – бомбы, анархисты, самоорганизующиеся рабочие. В конце концов именно они унаследуют землю, но позабудут о развращающей силе власти. Возможно, это случится через пять лет. Возможно, через десять. Возможно, ничего не случится в ближайшие семьдесят или восемьдесят лет. Но когда это произойдет, мир снова вернется к феодальной системе. Наступят новые Темные века. Выживут сильнейшие. Я считаю, что нам следует подготовиться к тем временам, запастись вещами, имеющими вечную ценность. Такими, как тот покрытый в шестнадцатом веке краской кусок дерева. За него я готов дать разумную цену в валюте, которая когда-нибудь станет просто бумажкой.

– Сколько? – вставил, воспользовавшись паузой, француз.

Этого вопроса Мориарти и ждал.

– Мсье, я богатый человек. Шесть миллионов фунтов стерлингов. Но при одном условии.

– Да?

– Факт кражи не должен быть раскрыт.

– Другими словами, место оригинала должна занять копия.

– Совершенно верно. Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы выполнить копию, способную выдержать самую придирчивую проверку?

– Мне известны по крайней мере три человека, обладающих такого рода талантом.

– Я тоже наводил справки. Их имена?

Гризомбр покачал головой.

– Нет-нет, мсье Морнингдейл. Я назову имена, а вы решите, что сможете немного сэкономить и обойтись без меня.

Голова у Мориарти качнулась вперед-назад, и лишь огромным усилием воли ему удалось справиться с неконтролируемым движением.

– Хорошо. – Он сделал глоток бренди. – Здесь, в Париже, есть человек, которого зовут Пьер Лабросс. В Англии – Реджинальд Лефтли. В Голландии – некий Ван Эйкен, хотя это имя вымышленное.

– Вы меня удивили, мсье Морнингдейл. – В глазах француза мелькнуло уважение. – Похоже, настроились серьезно.

– Мне нужна эта картина, мне нужна эта женщина с загадочной улыбкой. Разумеется, я настроен серьезно. Скажу вам больше. Лабросс не годится. Слишком много пьет. К тому же, как я слышал, его нет сейчас в Париже. Голландец, самозваный Ван Эйкен, стар и ненадежен, хотя он, пожалуй, может выполнить самую качественную репродукцию. Кандидат остается один – Реджинальд Лефтли. А вы – единственный человек, которому по силам совершить подмену картины.

Гризомбр согласно кивнул, став при этом похожим на рыбину, открывшую рот, чтобы схватить наживку и крючок.

Наступал самый важный момент, требовавший особой осторожности.

– В случае согласия я прямо сейчас заплачу пять тысяч для покрытия накладных расходах. Потом вам придется пошевелиться. В течение недели я буду в Лондоне – с 8 по 13 марта. В отеле «Гросвенор». Если согласитесь принять мое предложение, в один из этих дней пришлете телеграмму такого содержания: «Леди готова встретиться». Подпишитесь Жоржем. Это будет означать, что подмена уже произведена. Я буду ждать эту телеграмму в отеле «Гросвенор», каждый вечер, с восьми до девяти. Туда же принесете картину. Взамен я передам оставшуюся сумму.

– Это большие деньги, – прохрипел Гризомбр с каким-то даже сомнением, словно обещанная сумма показалась ему вдруг слишком большой.

Джарвис Морнингдейл улыбнулся почти виновато и развел руками.

– У меня много денег.

Не прошло и суток, как Жан Гризомбр наведался к американцу в отель «Крильон» и ушел оттуда с пятью тысячами долларов. Несколькими часами позже Джарвис Морнингдейл и его секретарь покинули территорию Франции, а еще через несколько часов Джеймс Мориарти возвратился в дом на Альберт-сквер. Пройдет восемь недель, прежде чем Морнингдейла вернут в мир живых. Восемь недель зимних холодов, снега и льда. Восемь недель до первых признаков весны.

К концу января Энгус Маккреди Кроу определился с планом действий, который должен был вывести его на след Джеймса Мориарти.

План был прост. Примерно через неделю после Рождества инспектор пришел к важному выводу: надеяться на то, что какой-то констебль или детектив задержит Эмбера, Ли Чоу или кого-то из других известных сообщников Профессора, не стоит.

Логика подсказывала, что Мориарти встал на путь вендетты, а поскольку одна из жертв его мести, Шлайфштайн, похоже, пропала, оставалось только найти остальных и установить за ними наблюдение.

У Холмса, похоже, были люди на континенте, которые довольно регулярно сообщали ему обо всем необычном, что касалось Гризомбра, Санционаре и Зегорбе. Но детектив ясно дал понять, что полагаться на донесения этих шпионов не следует, и Кроу пришлось действовать самостоятельно. Для начала он написал своему старому другу Шансону из судебной полиции, указав в письме на заинтересованность в получении любой информации о Жане Гризомбре – контакты, передвижения, новые лица, все необычное. Подобные письма инспектор направил также коллегам в Мадрид и Рим. Ни с капитаном Мендоцци из службы Carabiniere,^[45] ни с капитаном Томаро из Guardia Civil^[46] он знаком не был, но знал, что оба считаются профессионалами высокого класса. И первый, и второй ответили сдержанно и осторожно: подтвердили получение его писем, выразили готовность к сотрудничеству и взаимопомощи, но ничего конкретного в отношении Санционаре и Зегорбе не сообщили. Шансон был единственным, кто пошел дальше слов, но, по его данным, Гризомбр держался тихо и за пределы привычного круга общения не выходил, если не принимать в расчет необъяснимый визит главаря криминального подполья Парижа в отель «Крильон» на площади Конкорд, состоявшийся в начале года, 4 января.

В тот вечер в отеле находился детектив из 1-го округа (в сферу его юрисдикции входили 1-й и 8-й аррондисмент, а «Крильон» относился к 8-му), проводивший расследование по незначительной жалобе. Он-то и узнал в проходившем через фойе мужчине Жана Гризомбра. Обеспокоенный его появлением, детектив расспросил о драгоценностях, хранящихся в сейфе отеля, и предупредил консьержа. Из разговора с последним выяснилось, что Гризомбр навещал своего американского друга, мистера Джарвиса Морнингдейла. К описанию Морнингдейла прилагалась записка, в которой говорилось, что он прибыл во Францию из Дувра 3 января, проследовал в Париж, а еще через два дня выехал из страны тем же маршрутом.

В конце письма Шансон не удержался от легкого выпада, выразив надежду, что даты прибытия и убытия окажутся полезны для его британского коллеги, поскольку никакого иного способа проследить за передвижениями американца у британской полиции нет, так как приезжающие в Англию пользуются неограниченной свободой передвижения.

Французский детектив прекрасно знал, что Кроу давно и упорно добивается внедрения у себя в стране системы, подобной carte d’identite (и немецкой Meldewesen),^[47] которая помогла бы в слежении как за приезжими, так и за подданными короны.^[48] Уязвленный замечанием, Кроу решил еще раз привлечь внимание комиссара к данному вопросу и подготовить очередное обращение, даже если его активность не принесет никаких результатов.

Впрочем, дел у инспектора хватало и без этого. После Рождества количество расследуемых преступлений значительно увеличилось, что в свою очередь не лучшим образом сказалось на домашних делах. Он уже не успевал присутствовать на всех званых обедах и вечеринках, устраиваемых неутомимой супругой; а о тех, на которые приглашали их с Сильвией, нечего было и говорить. Снова и снова Кроу возвращался домой затемно, уставший после рабочего дня, в течение которого ему приходилось посещать не только самые неприглядные уголки столицы, но и выезжать из города, и сталкивался с раздражительной, недовольной супругой, обрушивавшей на него град упреков. В одних случаях до прихода гостей оставалось пять-десятъ минут, а ему еще надлежало переодеться; в других они уже опаздывали на какое-то важное мероприятие с участием людей, с которыми Кроу не имел ничего общего. Но никакие обстоятельства, никакие доводы и просьбы не могли остановить Сильвию в стремлении подняться по социальной лестнице. Он пытался объяснить, что те, с кем она общается, люди одного с ними круга, что они тоже принадлежат к серединке среднего класса и преследуют те же, что и она цели, но втолковать что-то одержимой женщине оказалось невозможно.

Бесконечный круг однообразных званых обедов и музыкальных вечеров отравлял и немногие оставшиеся удовольствия семейной жизни. Безудержная страсть прежних, добрачных встреч постепенно иссякла, и постельные утехи превратились в унылое, а порой и нежеланное занятие.

Все чаще и чаще Сильвия отказывала ему в том, что называла «супружескими обязанностями», ссылаясь то на головную боль, то на слабость, то просто на «плохое настроение». Кроу был здоровым мужчиной в цвете лет и никогда не ограничивал себя в радостях плоти. Теперь же его лишали этих радостей даже на брачном ложе. Разумеется, он нервничал, раздражался, сердился и все чаще поглядывал на неутомимую и в высшей степени привлекательную Харриет, неизменно улыбчивую, доброжелательную и готовую угодить.

Так случилось, что однажды вечером, в начале февраля, после прошедшего в тягостном молчании ужина, Сильвия, пожаловавшись на головную боль и начавшуюся простуду, с необычной поспешностью удалилась в спальню. Кроу остался в гостиной со стаканом бренди.

Минут через пятнадцать после торопливого бегства супруги в дверь постучали, и заглянувшая в комнату Харриет с улыбкой осведомилась, не требуется ли хозяину чего-то еще.

– Что хозяйка, уже легла? – спросил Кроу. Непотребные мысли собирались у него в голове в темную тучу.

– Да, сэр, уже легла. И лампы погасила. Думаю, ей нездоровится. Госпожа попросила приготовить теплого молока и таблетку аспирина.

– Что ж… – Кроу вздохнул. – Не откажетесь выпить со мной бренди?

– С вами, сэр? Даже не знаю. А что если… Ох… ну, если вы так хотите… – Она нерешительно подошла к диванчику, на котором расположился инспектор.

– Да, Харриет, я так хочу. Налейте себе и садитесь сюда, ко мне. – Удивляясь собственной смелости, он объяснил ее излишком принятого за ужином кларета.

– Да, сэр, – послушно ответила девушка.

Когда она вернулась, со стаканом в руке, Кроу поднялся. Поднялся неловко, выбрав неподходящий момент – или, если посмотреть с другой стороны, безупречно рассчитав ловкий маневр, – в результате чего произошло некое столкновение, и инспектор ощутил мягкое прикосновение упругой, но и податливой груди.

– Простите, сэр, – выдохнула Харриет, опираясь ладонью на его плечо. – Господи, что подумает госпожа?

Далее события развивались по варианту, возможность которого инспектор еще часом ранее отверг бы с искренним негодованием.

– К черту госпожу, пусть думает что хочет, – произнес Кроу и, обняв служанку, привлек ее к себе.

– Сэр? – прощебетала Харриет, словно желая убедиться в его решимости предпринять дальнейшие шаги в том же направлении, но и не оказывая активного сопротивления. Ее рука со стаканом скользнула ему за спину и вполне удобно там расположилась.

– Ты чертовски привлекательная девушка, – хрипло пробормотал Кроу.

Она избавилась от стакана, опустив его на журнальный столик.

– Мне говорили об этом, сэр. Но ведь мужчины – все большие льстецы. – Она придвинулась, прижавшись к нему теплым бедром.

Оба хотели этого, и Кроу всего лишь уступил взаимному желанию. Губы встретились, языки столкнулись, и, словно измученные неутолимой жаждой, они впились друг в друга, ища спасения от пожиравшего их пламени вспыхнувшей вдруг страсти.

Энгус Кроу даже не заметил, как Харриет увлекла его на диван, как сама расстегнула блузку, явив ему свою свободную от корсета грудь.

– Какие милые холмики, – прошептал Кроу. – С этими застенчивыми розовыми бутончиками.

– Да вы поэт, мистер Кроу, – прошептала она, прижавшись к его жаркому рту и одновременно подтягивая вверх длинную черную юбку.

– Энгус, – поправил он, на мгновение отрываясь от сладких губ.

– Сэр?

– Энгус. Когда мы вот так, называй меня Энгусом. – Как всегда бывало в драматические моменты, у Кроу проявился сильный шотландский акцент. Рука его коснулась ее бедра и подползла к панталонам. – О… какой тут дивный сад.

– Входите, сэр… Энгус. Отведайте его плодов.

В одно из мгновений сей восхитительной прогулки Кроу посетило странное видение. Он как будто увидел Шерлока Холмса. Великий детектив стоял у него за спиной, качая головой и неодобрительно цокая языком.

На следующее утро Кроу испытал все муки пробудившейся совести. И столь велико было чувство вины, что он не смог смотреть в глаза ни супруге, ни служанке. Что, впрочем, не помешало ему тем же вечером, когда Сильвия удалилась в спальню, отыскать Харриет в кухне, где он в горячечной спешке и с юношеским пылом овладел ею на кухонном столе.

Немало важного и примечательного случилось между Новым годом и началом марта в доме на Альберт-сквер. Прежде всего, Сэл Ходжес объявила Мориарти о своей беременности. Подходящий для объявления сей новости момент она искала еще до Рождества, но окончательно решилась только после его возвращения из Парижа.

В свой первый по приезду вечер Профессор пребывал в благодушном настроении – дела во Франции тронулись с места и шли своей чередой. На ужин был заказан гусь, и Бриджет лично проследила за тем, чтобы близняшки ничего не испортили.

Незадолго до шести Сэл отослала Карлотту в ее комнату и решительно направилась в гостиную, куда Мориарти удалился ранее со стаканом шерри.

– Я должна сказать тебе кое-что, но мне это трудно, – начала она, робко поднимая глаза на Профессора, стоявшего с улыбкой у пылающего камина.

– Что такое, Сэл? Ты никогда не была такой застенчивой. Выкладывай, в чем дело.

Подойдя ближе, она положила руку ему на плечо.

– Джеймс, это невероятно, но ты станешь отцом.

В первый момент ей показалось, что он вот-вот взорвется от ярости.

– Чертова распутница! Дуреха! – прорычал Мориарти. – Чем только думала! Это все латинская кровь, будь она проклята. Южный климат, вот в чем причина. И что теперь делать? Все мои планы в отношении Санционаре летят к чертям!

Сэл подождала, пока буря утихнет, продемонстрировав терпение и характер сильной женщины.

– Нет, Джеймс, ты меня не понял. Я говорю не о Тигрице… а обо мне.

Ошеломленное выражение держалось на его лице целых три секунды.

– Ну вот, Сэл, ты меня и успокоила. – Он рассмеялся. – Не знаю, что бы я делал, если бы такое случилось с Карлоттой – у этой малышки все получается отлично. Она ведь будет готова к весне, да?

– Да, Джеймс, она будет готова. А вот я буду растить твоего ребенка.

– Да, да, Сэл. Хорошо. Я уже слышал. Так чего ты хочешь? Чтобы я на тебе женился? Даже не рассчитывай – этого ты от меня не дождешься.

– Я не этого хочу, Джеймс. Я хочу немного понимания и обещания, что ты признаешь ребенка своим.

– Если будет мальчик, Сэл, с превеликим удовольствием. Ничего не пожалею. Это я могу тебе обещать. Будет у него и Хэрроу, и Кембридж. Все самое лучшее. Получит хорошее образование, а потом приобщим его к нашим делам. – Лицо его расплылось в улыбке, какой Сэл никогда прежде не видела. – Он станет моим наследником. Подумай только – наследник криминальной Империи Европы! – Мориарти подхватил Сэл и закружил, как какой-нибудь сентиментальный мальчишка. – Основание династии, вот что это такое. Я рад, Сэл. Ну и ну. Сначала Бриджет, теперь вот ты – скоро здесь и шагу не ступишь от малышни. Будем надеяться, Гарри Аллен будет осторожнее с малышкой Полли.

– А если девочка, Джеймс?

– Чушь. Я запрещаю. Присмотри за тем, чтобы был мальчик. Иначе я от вас обеих откажусь. А скажи-ка, когда я совершил этот подвиг?

– По моему календарю, в первую ночь после твоего возвращения в Лондон.

– Хорошее время. Лучше и быть не может. Ты о нем заботься, Сэл. – Он бережно погладил ее по животу. – Не забывай, ты вынашиваешь мою надежду на будущее.

Сэл знала – спорить бесполезно. И пытаться вразумить Мориарти тоже бесполезно. Вот родится девочка, тогда и стоит о чем-то говорить. Пока же он с головой ушел в свои планы мщения и интриги, никакие аргументы не подействуют. Если ему хочется думать, что будет мальчик, если это поможет сосредоточиться на делах, что ж, она не против. Приняв ситуацию такой, как есть, Сэл отправилась в кухню, где поделилась новостью с Бриджет, которая и посочувствовала, и утешила, и успокоила.

Что касается самого Берта Спира, то начальник штаба из него получился почти идеальный, и о рутине семейных дел Мориарти больше не беспокоился. Дань поступала регулярно и во все возрастающих размерах. Драгоценности из ювелирного магазина – все, за исключением одной вещи – были переправлены скупщикам краденого в Голландии и Германии, откуда тек теперь финансовый ручей. С помощью братьев Джейкобс Спиру удавалось также поддерживать дисциплину и принимать решения насчет краж и ограблений, предлагаемых уголовниками со стороны.

Каждую неделю Харкнесс отвозил Мориарти в Бермондси – на встречу с Шлайфштайном. Немец проявил здравомыслие, признав поражение не только в философском, но и в практическом смысле и дал понять, что готов к будущему сотрудничеству. Мориарти, согласился он, доказал свое право на лидерство, а посему он сам и те, кто идет за ним, окажут Профессору всяческую помощь и содействие в реализации его замысла.

Мориарти, однако, продемонстрировал твердость и настоял на том, что Шлайфштайна и членов его шайки должно держать под рукой, а именно в Бермондси. В качестве уступки он разрешил отправить в Берлин несколько телеграмм, чтобы немец не потерял контроль над своими людьми. Они разговаривали каждую неделю, и Профессор пообещал пленнику в скором времени доставить для компании Жана Гризомбра, подробно объяснив, что именно делает, чтобы вернуть француза в лоно семьи.

– Умно, – проворчал, качая головой, Шлайфштайн, когда Профессор изложил ему весь план. – Лицо… Я бы хотел увидеть его лицо, когда он все узнает. Но что вы приберегли для нашего итальянского друга?

– Для Луиджи – или Джи-Джи, как его все называют – у меня запасено нечто особенное. Слабости есть у каждого, Вилли. У каждого. У Санционаре их просто больше, чем у большинства людей. Я бы сказал, что у него две ахиллесовы пяты.

– Какие же?

– Прежде всего, жадность. Как и Гризомбр, он обожает красивые безделушки. И обожает женщин, на которые их можно вешать. Больше всего свою Аделу Асконту. Дама эта очень ревнивая. Санционаре, как и многие представители его народа, человек суеверный. Римская церковь всегда эксплуатировала природные особенности итальянцев и испанцев. Вы верите, что Санционаре, этот безжалостный уголовник, до сих пор исполняет свои обязанности перед католической церковью с притворной набожностью невинного? Избавительные оговорки в его религии прописаны с ловкостью, свойственной обычно лишь акулам юриспруденции. Используя все эти элементы, я верну нашего друга в европейскую криминальную семью. Для Санционаре у меня готова ловушка.

– Так вы говорите, слабости есть у всех? – спросил Шлайфштайн с тем обманчиво простодушным выражением, которое обманывало столь многих.

Голова у Мориарти качнулась.

– Меня вам не поймать, Вилли. Для того чтобы стать первым в нашем опасном бизнесе, нужно отдавать себе отчет в собственных слабостях. В собственных пороках. Я знаю свои и не даю им воли.

Возвращаясь в дом на Альберт-сквер, Мориарти размышлял о собственной слабости – всепоглощающем желании встать во главе криминальной Европы и низвергнуть в позор и бесчестие Кроу и Шерлока Холмса. Желание это овладевало им и не отпускало, затягивая порой с такой силой, что он бросался в крайности, подобно тому, как утопающий в поисках спасения хватается за соломинку.

Помимо поступающей в дом на Альберт-сквер доли от краж и грабежей, туда стекалась и всевозможная информация, которая при умелом использовании также могла приносить немалую прибыль. Информацию эту, образно выражаясь, соскребали с уличных камней, подхватывали в пивных, вычерпывали из пахучих сточных канав. Армия шпиков, информаторов, наблюдателей, численность которой составляла десятки человек до вынужденного бегства Мориарти из Англии, снова набирала силу. Собранные данные поступали сначала к Берту Спиру, а затем, просеянные и рассортированные, к самому Профессору. Так, в конце января прошел слух, что француз Гризомбр, прибыв в Лондон, провел здесь два дня и возвратился во Францию уже не один, а в сопровождении малорослого бородатого портретиста, Реджинальда Лефтли. Услышав об этом, Мориарти восторжествовал – план сработал, и теперь оставалось только ждать, когда курочка высидит яичко. Так было всегда. Достаточно лишь сделать предложение, показать наживку – и человеческая природа со всеми ее слабостями, желаниями, причудами и капризами сделает остальное.

В начале февраля Сэл Ходжес принесла известие, повергшее Профессора в восторг.

– Наша девочка в доме Кроу дает знать о себе, – заметила она почти равнодушно, уже собираясь улечься в постель.

– Вот как. – Мориарти вопросительно взглянул на нее. – И что же?

– Все хорошо. Лучше и быть не может, – усмехнулась Сэл. – Хозяин без ума от нее. Пишет, что тот едва ли не лезет ей под юбку, даже в присутствии жены.

– Пленник похоти, – расхохотался Мориарти. – Да, в таком состоянии мужчина забывает обо всем, даже о совести. Сколь много почтенных мужей потерпели крах из-за пары ясных глаз, упругого бюста и жаркого дыхания греховной страсти.

Сэл взглянула на него из-под полуопущенных ресниц.

– A y тебя, Джеймс, есть совесть? Мне бы хотелось думать, что есть. Иди же сюда да поспеши, пока я совсем не растолстела. Покажи мне, что такое греховная страсть.

Посреди забот и суеты Профессор находил время и для своего давнего увлечения – фокусов с картами. А еще, более чем когда-либо, он уделял внимание искусству преображения. Некоторые трансформации давались легко; например, ему требовалось всего лишь несколько минут, чтобы перевоплотиться в своего старшего брата – аскетичного ученого, сухопарого, с запавшими глазами и высоким открытым лбом. Теперь же, порой делая над собой усилие, он каждый вечер работал над образом, который должен был стать его величайшим достижением и триумфом. Сидя перед зеркалом, за закрытой дверью, Мориарти упорно трудился над лицом и телом, готовясь к роли человека, известного повсюду, равно узнаваемого и бедняками, и богачами, знаменитого во всем мире. К концу февраля он добился поразительного сходства.

Седьмого марта, за день до назначенного Жану Гризомбру срока, американец Джарвис Морнингдейл прибыл с секретарем и немалым багажом в отель «Гросвенор». Никаких сообщений для него не было, но уже в первый вечер он принял по крайней мере три звонка.

На следующий день, 8 марта, из Парижа пришла телеграмма. В номер ее принесли в десять часов утра, когда американец принимал завтрак. Текст гласил: «Леди готова встретиться. Жорж». Через полчаса после получения телеграммы Морнингдейл и секретарь покинули отель. Человек, решивший проследить за ними, увидел бы, что они взяли кэб на углу Виктория-стрит и Бэкингем-Пэлас-роуд и отправились в сторону Ноттинг-Хилла. Доехав до Альберт-сквер, секретарь сошел и скрылся в доме номер пять, где пробыл два часа, после чего вернулся в «Гросвенор», но уже имея при себе плоский продолговатый футляр.

Тем временем Джарвис Морнигдейл спустился в главное фойе отеля и сообщил дежурному портье, что ожидает некоего торговца предметами искусства из Парижа. Он также сказал, что, возможно, купит пару картин, а потому хотел бы, чтобы к нему в номер доставили пару мольбертов.

Запрошенные мольберты принесли после полудня и под личным наблюдением гостя установили в гостиной, один против другого.

Во второй половине дня управляющий отелем, уединившись в своем кабинете, просматривал по обыкновению список постояльцев. Внимание его привлекло имя гостя из Америки, Джарвиса Морнингдейла. Управляющий вспомнил, что оно уже встречалось ему где-то. И не в предварительном заказе от имени секретаря, а в какой-то официальной бумаге. Факт этот вызвал неясное беспокойство, которое не отпускало управляющего до конца дня.

В начале шестого к стойке дежурного подошли трое мужчин, один из которых спросил, где они могут найти мистера Морнингдейла. Портье поинтересовался, ждет ли их мистер Морнингдейл, на что они ответили утвердительно.

– О, вы, должно быть, господа из Парижа! – с елейной улыбкой воскликнул дежурный.

Один из троих, крупный мужчина устрашающей внешности с рваным шрамом, пересекающим щеку от виска до уголка рта, ответил вежливой усмешкой:

– Нет. Мы из детективного агентства Донрума. Мистер Морнингдейл желает просмотреть несколько картин, и нам поручено обеспечить сохранность предметов искусства. Это не только в его интересах, но и в ваших.

Портье согласился и поручил мальчишке-посыльному отвести Спира и братьев Джейкобс в апартаменты мистера Морнингдейла.

Уже собираясь на обед, управляющий вспомнил, где видел весь день не дававшее покоя имя. Торопливо вернувшись в кабинет, он выдвинул ящик стола и принялся просматривать полученную корреспонденцию. Через пару минут в руках у него оказалось письмо – официальная бумага с гербом столичной полиции.

Данное письмо направляется во все лондонские отели. Речь не идет ни о конкретном преступлении, ни о конкретном преступнике. Тем не менее, нам крайне необходимо поговорить с американским джентльменом, неким мистером Джарвисом Морнингдейлом. Если вышеуказанный джентльмен зарезервирует место в вашем отеле или остановится в нем в качестве гостя, мы настоятельно просим вас безотлагательно связаться лично с инспектором Энгусом Маккреди Кроу из отдела уголовных расследований Нью-Скотланд-Ярда. Поступив таким образом, вы, возможно, убережете мистера Морнингдейла и себя от больших неприятностей.

Письмо было подписано самим инспектором Кроу и датировано началом февраля. Как оно прошло мимо внимания управляющего, оставалось только догадываться. Не теряя времени, управляющий позвонил в полицию и услышал, что инспектор Кроу уже ушел и будет только утром. «Что ж, дело потерпит до утра», – решил управляющий. Он, наверное, мог бы спросить номер домашнего телефона инспектора, но не стал. Впрочем, такой звонок все равно бы ничего не дал. В тот вечер Сильвия Кроу коротала вечер в одиночестве. Муж ее, как она считала, задержался на работе, а у служанки как раз выдался выходной.

Отель «Гросвенор» расположен у вокзала Виктора, и гости попадают в него со стороны оживленной Виктория-стрит с ее нескончаемым потоком кэбов и подвод, а также зеленых и желтых омнибусов, с утра до полуночи подъезжающих к вокзалу и отъезжающих от него.

Из всех отелей, управляемых совместно с железнодорожными компаниями, «Гросвенор» был, наверное, самым большим, а потому всячески старался соответствовать высоким стандартам обслуживания.

Вечером 8 марта 1897 года за отелем наблюдали со всех сторон. Прилично одетые мужчины и женщины поочередно патрулировали Бэкингем-Пэлас-роуд, с которой просматривалась большая часть отеля. Группа поменьше, члены которой маскировались под нищих, носильщиков и путешественников, стерегла главный вход и другие подходы к отелю со стороны железнодорожного вокзала. Мориарти полагал, что Гризомбр захочет передать картину как можно скорее после прибытия в Лондон и, сойдя с поезда, направится прямиком в отель, чтобы обменять привезенное сокровище на предложенное Джарвисом Морнингдейлом огромное состояние.

Кроме того, Профессор считал, что должен находиться в отеле и по вечерам начиная с восьми, поскольку незадолго до этого времени на вокзал прибывает поезд, удачно сочетающийся с расписанием пакетбота из Европы.

И, наконец, Мориарти думал, что в отель подгоняемый жадностью Гризомбр пожалует в первый же по прибытии вечер. В этом, как и во всем остальном, его предположения оказались верны. Едва поезд из Дувра остановился и француз ступил на платформу в сопровождении двух телохранителей, как к нему подошел переодетый носильщиком агент Профессора. Поставив на тележку четыре чемодана, он подал условленный сигнал, означавший, что гость распорядился доставить их в отель «Гросвенор». Никто из французов не обратил внимания на трех стоявших в стороне мальчишек и, соответственно, не заметил, что один из них промчался по платформе и махнул следующей группе наблюдателей, состоявшей из трех мужчин и парнишки – на этот раз в форме почтовых служащих. Еще через несколько секунд парнишка в форме уже передал желтый телеграфный конверт дежурному портье в отеле «Гросвенор». В свою очередь получивший конверт посыльный моментально доставил его в номер на третьем этаже, где находились апартаменты мистера Морнингдейла.