Декабрь 1941 — январь 19422 года 10 страница

— Ух! — сказал я, — Дышать нечем! — и вышли из-за угла.

Немец теперь стоял задом к нам. Мы пошли на него и на пулемёт. Стоило немцу повернуть голову, покосить глазом в нашу сторону, мы были теперь совсем рядом. Но немец стоял полубоком и не взглянул больше в нашу сторону. Немцы не предполагали, что мы нагло, в открытую попрёмся на пулемёт. Но вот немец повернулся проворно, взглянул на меня, я шёл на него и, не целясь, тут же с рук дал в его сторону очередь трассирующих из автомата. Солдат из своего автомата пустил очередь трассирующих тоже в сторону немца.

На лице у немца выразился испуг, он вскинулся и попятился за угол сарая. Обе очереди наших трассирующих в немца не попали.

— Смотри по сторонам! — крикнул я Куприянову и пошёл на пулемёт.

Куприянчик шёл чуть сзади и справа. Он бил короткими очередями по деревне в промежутки между домами, кой-где уже мелькали немцы. Немцы, услышав выстрелы, забегали между домов. Попытка вернуть брошеный пулемёт погубила немцев. Они надеялись улучить подходящий момент и подобраться к пулемету. Каждый раз, когда они высовывались из-за угла сарая, я давал в их сторону короткие очереди. Пули визжали, щепа летела от края бревен. А когда перед твоим носом летят пули, страх и дрожь мешает думать и видеть реально.

— Стреляй вдоль деревни! Не давай им перебегать между домов! — кричу я.

Солдат полон внимания и мгновенной реакции. Смотрю вдоль улицы — перебежки прекратились.

До пулемета мне осталось всего ничего. Я в два прыжка оказался возле него. Металлическая лента была заправлена, как положено. Я опустился на колено, передернул ручку и, развернув пулемет в сторону деревни, дал длинную очередь. Лента заметалась и запрыгала в коробке. Автомат висел у меня на плече. Сплошной смерч огня вырвало из надульника пулемета. Пули резали землю, рвали щепу с бревенчатых стен домов. Немцы услышали звук стрельбы пулемета, сорвались с места и побежали из деревни. Они, видно, подумали, что в деревню ворвалась с пулеметами целая рота. Они никак не могли понять, что всего двое русских подняли такой шум и шухер в деревне. Немцы отдельными группами побежали из деревни. А по улице, заливаясь, бросая снопы огня, бил немецкий трофейный пулемет с металлической лентой.

И только когда сидящие под бугром увидели, что немцы по бугру побежали из деревни в сторону льнозавода, они вылезли из-под обрыва и не спеша, рысцой, подались вперед.

Я бросил немецкий пулемет, перебросил с плеча автомат в руки и побежал догонять толстого немца. Я бежал за ним и стрелял на ходу из автомата. На немце была широкая накидка. Она на бегу раздувалась, пули как бы входили в нее, а немец продолжал бежать и не падал. Я давал короткие очереди трассирующими и видел, как пули входили в накидку и прошивали ее. У немца в руках не было ничего. Он бросил свой пулемет и теперь бежал налегке. Я бегу за ним и с двух рук стреляю на ходу. Даю короткие очереди. Берегу патроны. Немец в пятнадцати метрах впереди от меня. Мне неудобно бежать.

Обе руки лежат на автомате. Я вижу, что мы бежим с одинаковой скоростью. Он бежит, посматривая назад. Я даю короткую очередь. Вижу, как пули входят в него. Вот, думаю, сейчас он сделает еще пару шагов и упадет. А он продолжает бежать все быстрее. Даю еще очередь. Вижу, трассирующие широким веером. Как пчелы облепили его. Они впиваются, проникают насквозь, а он, как заколдованный бежит и бежит вперед.

Мелькает мысль: "Он заколдован!". "Ну и дурацкая мысль!", — ловлю я себя. Остановиться, прицелиться, взять его на мушку? Потеряешь много времени. Ведь, стервец, еще дальше убежит.

Автомат при стрельбе дает большой разброс. Перехватываю автомат за середину ложа в правую руку, делаю рывок вперед, быстро догоняю немца. С хода ударяю его прикладом по шее |попадаю в каску| , немец от удара падает, а я стою на земле и тяжело дышу. Он лежит на земле, пыхтит, сопит и отдувается, и подниматься, как видно, не собирается. Устал и решил отдохнуть. Куда ему теперь торопиться? Я поддеваю его легонько носком сапога, он нехотя поднимается с земли и поднимает руки вверх. И почему-то улыбается. Улыбка расползлась во всю физиономию. Чего тут смешного? Чему он так рад? Доволен, что остался живым! Наши солдаты, попавшие к немцам в плен, наверное, сейчас не улыбаются. Я показал ему знаком, чтобы он опустил руки, и мы, как старые знакомые, не спеша рядом пошли. Я посмотрел в сторону деревни и сказал ему вслух:

— Ну, брат, и убежали мы с тобой прилично! Еще пару минут, и можно было бы сворачивать на льнозавод!

Немец, конечно, ничего не понял, но сказал мне в ответ:

— Гут! Гут!

Когда мы пришли с немцем в деревню на то самое место, где стоял пулемет, на крыльце окруженный солдатами сидел Куприянов, а рядом у его ног стоял пулемет. По деревне уже бродили солдаты. Привели еще двух пленных, с перепугу спрятавшихся в разрушенных домах. Так без единой потери убитыми с нашей стороны была отбита от немцев деревня Демидки. Судьба поставила на грань смерти в начале всего две жизни. Обернись тогда немецкий пулеметчик, и наши две жизни оборвались бы в тот же миг. Но я почему-то чувствовал и был уверен, что мы невредимыми дойдем до угла сарая, где стоял пулемет. Все висело на волоске. Но почему я тогда пошел на такой отчаянный шаг? Возможно, несправедливость и обиды толкнули меня вперед. Ведь словами Ковалёву и его заму Козлову ничего не докажешь. У них была своя мерка к людям и жизни. Они жили похотью и сытьем и ничего кроме себя не видели.

Но что, собственно, произошло? Деревню взяли, а какие награды получили солдат Куприянов и я? Да никаких!

— А почему?

— Да потому! В донесении дивизии сдача немцам деревни Демидки не фигурировала. И награждать за нее людей было нельзя.

— Ну, а может, что другое сказали?

— Даже спасибо за взятую деревню сказать позабыли. Правда, гораздо позже, потом выразили мне доверие и дали новое назначение, о котором я потом расскажу.

Политрук Соков забрал своих пулемётчиков и ушел с ними в |пулеметную роту| деревню. В деревню ночью послали полнокровную стрелковую роту, взятую из другого полка, из района Шиздерово. Мне сказали, что пока я буду располагаться на переправе как резерв штаба дивизии.

В деревню притащили полковую пушку, поставили два станковых пулемета и приказали рыть окопы, щели и строить блиндажи. В деревню назначили нового комбата. Я за оборону деревни лично не отвечал. Я должен был следить за тем, чтобы во время налета немецкой авиации не пускать на переправу бегущих солдат. Мне добавили еще четырех человек, и я со своими двумя и этими новыми расположился под берегом у обреза воды. Мы вырыли щели, построили себе землянку и занялись от безделья глушением рыбы в реке. В деревне немцы оставили два ящика круглых, как картошка, гранат. Ящики стояли под крыльцом одного из домов. Я пришел в деревню и велел своим солдатам забрать эти трофеи. Солдаты в деревне не знали, для чего мы прибрали два ящика немецких гранат. Никто особенно не возражал, когда мы их забирали.

Вот эти гранаты, штук по пять, каждый день мы бросали в воду и глушили рыбу. Оглушенную и плавающую кверху брюхом рыбу собирали нижним бельем. Рукава рубашки и ворот завязывали, два солдата спускались вводу и, растягивая рубашку за подол, вставали лицом против течения и вылавливали ей всплывшую кверху брюхом рыбу. Так обычно работали мы с утра, а днем варили уху и жарили рыбу. С едой мы устроились вполне прилично. Глушили и ели рыбку, не афишируя, знали, что можем нажить себе завистников и стукачей. Через некоторое время кто-то донес на нас. В дивизии стало известно о нашем ремесле. Меня вызвали в штаб и прочитали мораль.

— Я же не свои, я немецкие боеприпасы расходую! — оправдывался я.

— Генерал приказал это безобразие прекратить, — сказали мне.

С этого дня ни ухи, ни жареной рыбки больше не стало. Вечером часовых у своей землянки мы не ставили. А просто рогатку с колючей проволокой затаскивали в проход у двери. Я ложился на нары и прежде чем заснуть, долго ворочался и вспоминал все происшедшее за эти последние дни.

Вот я вижу перед собой немецкий танк, медленно ползущий на окопы. Вот он поворачивает башню и направляет ствол пушки на сидящих в окопе солдат. Немецкая пехота из-за танка не высовывается. Немцы боятся ружейного огня. Как удержать рубеж, если против танков ни пушек нет, и минное поле отсутствует? А не поставить ли пулеметы на закрытую позицию, так же, как мы били по забору. Всю местность с флангов можно пристрелять. Пристерелянные направления обозначить колышками, тогда можно будет днём и ночью вести огонь из пулемёта. При подходе танков и немецкой пехоты нужно пулеметным огнем отрезать пеших и заставить их лечь. Пули от земли, из-под танка и от гусениц пойдет рикошетом, прямым или кинжальным огнем можно отрезать от танков пехоту. А танки без пехоты вперед не пойдет. Пусть танки бьют по траншее. Свою пехоту можно за это время в щели отвести. Танкистов привлечет отрытая траншея. Пусть бьют по пустой. Обнаружить пулемет на закрытой позиции почти невозможно. Пусть пикировщики бомбят пустую траншею, если даже танк останется стоять на прежнем месте. К вечеру он обязательно попятится назад. Хорошо, что он не по десятку танков сразу пускают. И бронетранспортеров у них на этом участке нет.

Сидя в траншее, солдаты против танка не выдержат. Тому был совсем недавно наглядный пример. Другое дело отдельные щели и ячейки. Если есть время, таких щелей можно отрыть с большим запасом. С земли и с воздуха их обнаружить почти невозможно. Но тут было одно обстоятельство. Наш солдат воевать в одиночку не привык. Полковой разведчик — другое дело. Он может и против танка отсидеться один в щели. А у необученных словян психология совсем другая. Они все кучей привыкли воевать. Так, лежа на боку, представлял я себе борьбу с отдельными танками.

Через неделю меня вызвали в штаб дивизии, отругали еще раз за глушение рыбы и объявили приказ о назначении командиром пулеметной роты.

— Рота будет оперативно починена штабу дивизии. Четыре станковых пулемета и приданные к ним пулеметные расчеты будут переданы тебе с двух полков. Политруком в роту к тебе назначили Сокова П. И. Ты его знаешь. Петр Иваныч улыбался, когда мы встретились снова. Теперь он был официально моим заместителем по политчасти. Укомплектовав роту, через два дня мы получили рубеж обороны.

— Рота будет стоять на стыке двух дивизий![156]— сказали мне, — Участок обороны очень важный. Ты будешь стоять на танкоопасном направлении, оседлаешь дорогу из Белого на Пушкари.

Ты должен стоять на месте, если даже сложится обстановка, что ни слева, ни справа не будет никого. Ты всё равно должен стоять. Ты с ротой должен погибнуть, а приказа на отход тебе не будет. Ты понимаешь, что от тебя требуется?

— Согласен, но при одном условии!

— При каком это улови?

— Каждый день я буду получать по два цинка патрон. И раз в две недели по запасному стволу.

— Как понимать всё это?

— Очень просто. Так и понимайте! Каждый день из четырех пулемётов я буду вести огонь и расходовать по два цинка патрон. Я не дам немцам головы поднять в городе. Если дадите стволы и патроны, я согласен на все ваши условия.

— Интересно! — процедил сквозь зубы начальник штаба.

Он вышел и через некоторое время вернулся.

— Березин сказал, что всё, что ты просишь, мы тебе дадим.

— И ещё! — добавил я, — Прошу выдать мне новую стереотрубу.

Начальник штаба позвонил в тыл и обо всём распорядился.

Если я буду немцев держать под постоянным огнём, подумал я, они не сунутся на этом участке.

На передний край с ротой я вышел вечером. Мы оседлали дорогу и приступили к рытью пулеметных ячеек и ходов сообщения. На каждый пулемёт мы подготовили по две позиции. Одну, для стрельбы прямой наводкой, на случай атаки немецкой пехоты. А другую — с обратного ската, как это делали мы при обстреле забора с мельницы. Позиция на обратном скате была тщательно замаскирована.