О том, чем ночи зимние приметны 2 страница

Цзя Юнь отправился прямо домой, а на следующий день явился к воротам Жунго и увидел Фэнцзе, которая садилась в коляску, чтобы ехать во дворец Нинго. Заметив юношу, Фэнцзе велела служанкам его подозвать и, не выходя из коляски, сказала:

— Юньэр, ты осмелился со мной хитрить! Я-то думаю, с чего вдруг ты решил сделать мне подарок, а ты, оказывается, надеялся получить взамен какую-нибудь должность. Твой дядя Цзя Лянь вчера мне сказал, что ты обращался к нему с подобной просьбой.

— Ох, и не вспоминайте об этом, тетушка, — с улыбкой произнес Цзя Юнь. — Я потом пожалел, что обратился к нему. Надо было сразу попросить вас. Но кто мог подумать, что дядюшка не сможет ничего сделать?!

— Вот оно что! — рассмеялась Фэнцзе. — Значит, ты у него ничего не добился и пришел ко мне!

— Вы оскорбляете чувство моего искреннего уважения к вам, тетушка! — обиженно произнес Цзя Юнь. — У меня и в мыслях такого не было! Иначе я бы признался вам в этом вчера! Но раз вы все знаете, я не стану ждать помощи дядюшки и попрошу вас сделать мне одолжение!

— Зачем же искать окольные пути! — усмехнулась Фэнцзе. — Скажи ты мне сразу об этом, я могла бы найти для тебя дело покрупнее и не стала бы время тянуть! Сейчас в саду будут производиться посадки цветов и деревьев, и нужен человек, который присматривал бы за работой! Не надо было молчать, давно получил бы это место!

— Еще не поздно, — возразил Цзя Юнь, — это дело вы можете мне и сейчас поручить.

Фэнцзе, подумав, сказала:

— Пожалуй, это не совсем удобно. Вот к будущему новогоднему празднику надо будет закупить большую партию ракет и фонарных свечей, тогда я охотно поручу тебе это дело. Согласен?

— Дорогая тетушка, разрешите мне сначала поработать в саду. Если я справлюсь, поручите и другое дело.

— А ты, я смотрю, далеко закидываешь удочку! — проговорила Фэнцзе. — Признаюсь, не скажи мне Цзя Лянь о тебе, я и не вспомнила бы. Сейчас я уезжаю, так что приходи в полдень, получишь деньги и завтра же начинай посадки цветов!

Она сделала слугам знак трогаться и уехала.

Цзя Юнь, обуреваемый радостью, отправился в кабинет Узорчатого шелка, но оказалось, что Баоюй с самого утра уехал во дворец Бэйцзинского вана, и Цзя Юнь напрасно прождал его до полудня.

Узнав о возвращении Фэнцзе, Цзя Юнь отправился к ней, заранее написав расписку в получении денег. Из дому вышла Цаймин, взяла у Цзя Юня расписку, проставила сумму, год и месяц и вернула вместе с верительной биркой.

Цзя Юнь пробежал глазами расписку: там значилась сумма в двести лянов серебра. Не чуя под собой ног от радости, он помчался в кладовую за деньгами. Дома он обо всем рассказал матери, и оба ликовали.

На следующее утро Цзя Юнь первым долгом разыскал Ни Эра, вернул ему деньги, захватил с собой пятьдесят лянов серебра и, выйдя из дому через западные ворота, отправился к садоводу Фан Чуню, чтобы закупить у него деревья. Но об этом мы подробно рассказывать не будем.

Надобно вам сказать, что Баоюй пригласил Цзя Юня из вежливости, как обычно приглашает богач бедняка, и тотчас же позабыл об этом. Вернувшись вечером из дворца Бэйцзинского вана, Баоюй повидался с матушкой Цзя и госпожой Ван, а затем отправился к себе в сад, где переоделся и собрался купаться.

Сижэнь дома не было, ее пригласила к себе Баочай вязать банты; Цювэнь и Бихэнь ушли за водой. У Таньюнь заболела мать, и она уехала домой; Шэюэ лежала в постели, ей нездоровилось. Остальные служанки для черной работы и различных поручений тоже разбрелись кто куда, надеясь, что не понадобятся. А Баоюю, как нарочно, захотелось чаю. Он стал звать служанок, и на его зов явились три старухи.

— Не надо, не надо, уходите! — замахал руками Баоюй.

Старухам ничего не оставалось, как удалиться.

Баоюй спустился вниз, взял чашку и пошел к чайнику налить себе чаю. Вдруг за его спиной раздался голос:

— Второй господин, смотрите не обварите руки! Дайте лучше я налью.

К Баоюю подошла девочка и взяла у него чашку.

— Откуда ты? — вздрогнув от неожиданности, спросил Баоюй. — Ты так неожиданно появилась, даже напугала меня.

Подавая чай, девочка отвечала:

— Я ваша дворовая служанка. Вошла в дом черным ходом — неужели вы не слышали шагов?

Баоюй пил чай и внимательно разглядывал девочку. На ней было поношенное платье, черные, как вороново крыло, волосы собраны в узелок. Овальное личико и стройная фигурка делали ее миловидной и привлекательной.

— Значит, ты здесь служишь? — улыбаясь, спросил он.

— Да, — тоже улыбаясь, ответила девочка.

— Почему же я тебя не знаю?

— Вы многих не знаете, господин, не только меня, — усмехнулась служанка. — Ведь я не подаю вам чай, не помогаю одеваться. Откуда же вам знать меня?

— А почему ты мне не прислуживаешь? — удивился Баоюй.

— Трудно объяснить, — ответила девочка. — Не стоит говорить об этом. Но у меня есть к вам поручение: вчера вас спрашивал какой-то Цзя Юнь, и я попросила Бэймина сказать, что вы заняты. Сегодня он приходил снова, когда вы уехали во дворец Бэйцзинского вана.

Едва она это произнесла, как в комнату, хихикая, вошли Цювэнь и Бихэнь. Они тащили большой чан с водой. Поддерживая руками полы халатов, они раскачивались из стороны в сторону, расплескивая воду. Девочка бросилась им навстречу.

Цювэнь и Бихэнь переругивались на ходу — первая уверяла, что вторая забрызгала ей платье, вторая — что первая наступила ей на ногу. Тут они заметили, что кто-то вышел им помочь, удивленно подняли глаза и увидели Сяохун. Они поставили воду и вошли в комнату, где, кроме Баоюя, никого не было. Девушкам стало неловко. Они приготовили все необходимое для мытья и, пока Баоюй раздевался, вышли за дверь. На другой половине дома они отыскали Сяохун и спросили, что она делала в покоях Баоюя.

— Разве я была в его покоях? — удивилась Сяохун. — Я потеряла платок и пошла посмотреть, нет ли его во внутренних покоях. Вдруг второму господину Баоюю захотелось чаю. Вас он не дозвался, тогда я вошла и налила ему чая. А вскоре явились вы.

— Бесстыжая потаскушка! — вспыхнула Цювэнь. — За водой ты не пошла, заявила, что у тебя другие дела, нам самим пришлось тащить, а ты воспользовалась случаем и пробралась к господину! Хочешь быть к нему поближе? Неужели ты лучше нас?! Посмотрись в зеркало! Достойна ли ты прислуживать господину?

— Завтра же всем скажу, пусть воду и чай подает господину она, — заявила возмущенная Бихэнь, — мы и пальцем не шевельнем.

— Уж если на то пошло, нам лучше совсем уйти, пусть одна здесь прислуживает! — поддакнула Цювэнь.

Пока обе они кричали и возмущались, от Фэнцзе пришла старая мамка и сказала:

— Завтра придут работники сажать деревья, поэтому велено предупредить вас, чтобы платья и юбки не сушили и не проветривали где попало! На холме поставят шатер, и в тех местах без дела не шатайтесь!

— А ты не знаешь, кто будет присматривать за работниками? — поинтересовалась Цювэнь.

— Какой-то Цзя Юнь, который живет во флигеле позади дворца, — ответила старуха.

Цювэнь и Бихэнь не знали Цзя Юня, им было все равно, и они принялись расспрашивать старуху о чем-то другом. Зато Сяохун догадалась, что это тот самый молодой человек, который накануне приходил к Баоюю.

Надо сказать, что фамилия Сяохун была Линь, а детское имя Хунъюй — Красная яшма. Но, поскольку слово «юй» входило в состав имен Баоюя и Дайюй, ее стали звать Сяохун. Она принадлежала к числу служанок, отданных в вечную собственность семьи Цзя, отец девушки служил управляющим всеми поместьями хозяев. Сяохун исполнилось четырнадцать лет, когда ее послали служанкой во двор Наслаждения пурпуром. Сначала здесь была тишина, но когда сестры и Баоюй поселились в саду Роскошных зрелищ, Баоюй выбрал себе именно двор Наслаждения пурпуром. Сяохун была еще неопытной девочкой, но, обладая приятной внешностью, лелеяла мечту получить когда-нибудь повышение, поэтому все время старалась попасться на глаза Баоюю. Но его служанки зорко следили за тем, чтобы никто не приближался к их господину. И вот, когда Сяохун представилась наконец такая возможность, ей пришлось выслушать ругань и оскорбления. Девушка совсем пала духом от подобного невезенья. Но как раз в этот момент старая мамка вдруг упомянула о Цзя Юне. Сердце девочки дрогнуло. Грустная, вернулась она в свою комнату, легла на кровать и задумалась. Ворочаясь с боку на бок, она размышляла о том, что жить на свете совсем неинтересно.

— Сяохун, — вдруг раздался под окном чей-то голос, — я нашел твой платок.

Сяохун вскочила с постели, выбежала во двор и увидела — кого бы вы думали? Цзя Юня.

Сяохун, смутившись, спросила:

— Где же вы его нашли, господин?

— А ты иди сюда, — с улыбкой произнес Цзя Юнь, — я тебе все расскажу.

Он потянул девочку за рукав. Сяохун стыдливо отвернулась и бросилась бежать, но споткнулась о порог и упала.

Если вам интересно узнать, что было дальше, прочтите следующую главу.

Глава двадцать пятая

С помощью ворожбы на Баоюя и Фэнцзе навлекают злых духов;

оскверненная волшебная яшма попадается на глаза двум праведникам

Итак, Сяохун, охваченная противоречивыми чувствами, хотела убежать от Цзя Юня, с которым неожиданно встретилась, но споткнулась о порог и упала. Тут она проснулась и поняла, что это был сон. Она продолжала ворочаться и всю ночь не сомкнула глаз.

На следующее утро, только она встала, пришли служанки и позвали ее мести полы и таскать воду для умывания. Не успев даже причесаться, Сяохун мимоходом глянула в зеркало, поправила волосы и поспешила в дом.

Баоюй между тем, после того как увидел Сяохун, решил взять ее к себе в услужение. Правда, он не знал, как к этому отнесется Сижэнь и захочет ли сама Сяохун. Поэтому он проснулся в плохом настроении, раньше обычного, не стал ни умываться, ни причесываться и в задумчивости сидел на постели. Вдруг он подошел к окну, и, прижавшись лицом к тонкому шелку, стал смотреть на служанок, нарумяненных и напудренных, которые мели двор. Баоюй поискал глазами ту, что видел накануне, и, не найдя, вышел за дверь, будто для того, чтобы полюбоваться цветами. Вдруг, чуть поодаль, он увидел, что кто-то стоит, опершись на перила террасы. Кто — Баоюй не мог разглядеть — мешала ветка бегонии. Он подошел ближе, внимательно присмотрелся: это была та самая девочка-служанка, которую он накануне видел. Пока он раздумывал, прилично ли к ней подойти, появилась Сижэнь и позвала его умываться.

Сяохун стояла в глубокой задумчивости и вдруг заметила, что Сижэнь ей машет рукой.

— У нас продырявилась лейка, — сказала Сижэнь, когда Сяохун подошла. — Попроси у барышни Линь Дайюй!

Сяохун кивнула и заторопилась в павильон Реки Сяосян. У мостика Бирюзовой дымки подняла голову и увидела шатер — он стоял на небольшом холмике. Она тут же догадалась, что пришли работники сажать деревья в саду. Неподалеку от шатра люди вскапывали землю, а на камне сидел Цзя Юнь и следил за работой.

Сяохун не осмелилась пройти мимо него, добралась до павильона Реки Сяосян кружным путем, взяла лейку и так же осторожно вернулась обратно. В расстроенных чувствах отправилась она в свою комнату и легла на кровать. Девушку никто не тревожил — думали, ей нездоровится.

Наступил день рождения жены Ван Цзытэна. Он прислал приглашение матушке Цзя и госпоже Ван, но матушка Цзя не могла поехать, а глядя на нее, отказалась и госпожа Ван. Отправилась в гости только тетушка Сюэ, а с ней Баоюй и сестры. Вернулись они лишь к вечеру.

В это время госпожа Ван как раз шла к тетушке Сюэ и, проходя через двор, увидела Цзя Хуаня, который возвращался из школы. Она подозвала мальчика и велела ему переписать и выучить наизусть заклинание из «Цзиньганцзина»[236].

Цзя Хуань пошел в комнату госпожи Ван, приказал служанке зажечь свечу, а сам с важным видом уселся на кан и принялся за дело. Он был не в духе и все время чего-нибудь требовал. То звал Цайся, чтобы налила ему чаю, то Юйчуань, чтобы сняла нагар со свечи, то приказывал Цзиньчуань не загораживать свет. Но служанки не отзывались — они не любили Цзя Хуаня. Только Цайся умела с ним ладить. Девушка налила ему чаю и тихонько сказала:

— Оставьте в покое служанок, зачем их дергать?

Цзя Хуань в упор на нее посмотрел и ответил:

— А ты не указывай, сам знаю, как надо себя вести. Я давно замечаю, что ты во всем стараешься угодить Баоюю, а на меня вообще не обращаешь внимания.

Возмущенная Цайся, тыча ему в лоб пальцем, вскричала:

— Бессовестный вы! Как собака, которая кусала Люй Дунбиня[237], не ведая, что творит!

В это время вошла госпожа Ван в сопровождении Фэнцзе. Она расспрашивала Фэнцзе, сколько собралось гостей у Ван Цзытэна, интересный ли был спектакль, что подавали к столу. Следом пришел Баоюй. Он поклонился госпоже Ван, как того требовал этикет, приказал служанкам снять с него халат, повязку со лба, стащить сапоги и бросился матери на грудь. Госпожа Ван стала гладить его по голове, а он, обняв мать за шею, шептал ей на ухо всякую чепуху.

— Сынок! — сказала ему госпожа Ван. — По лицу вижу, что ты выпил лишнего, потому и вертишься. Полежал бы лучше спокойно, а то как бы плохо не стало.

Она приказала подать подушку. Баоюй лег и велел Цайся растирать ему спину. Ему хотелось пошутить и посмеяться с Цайся, но девушка была грустна и рассеянна и то и дело косилась в сторону Цзя Хуаня.

— Дорогая сестра, — произнес Баоюй, дернув ее за руку, — удели и мне хоть немного внимания!

Он взял ее за руку. Цайся убрала руку и недовольно сказала:

— Не балуйся, а то закричу!

Цзя Хуань внимательно прислушивался к их разговору. Он и так недолюбливал Баоюя, а сейчас, когда тот пытался заигрывать с Цайся, просто ненавидел его. Он долго сидел, задумавшись. И вдруг, словно бы невзначай, неосторожным движением опрокинул светильник. Горячее масло брызнуло прямо в лицо Баоюю.

— Ай! — закричал тот.

Все испуганно вскочили, кто-то схватил стоявший на полу фонарь, посветил, и тут стало видно, что лицо Баоюя залито маслом.

Взволнованная госпожа Ван приказала служанкам тотчас же умыть Баоюя, а сама с бранью накинулась на Цзя Хуаня.

К Баоюю подбежала Фэнцзе и принялась хлопотать, приговаривая:

— До чего же он неуклюж, этот Цзя Хуань! Сколько раз ему говорила — не вертись! А тетушке Чжао следовало бы получше его воспитывать и чаще поучать!

Госпожа Ван, казалось, только и ждала этих слов. Она велела позвать наложницу Чжао и принялась ей выговаривать:

— Вырастила паршивое отродье, а воспитать не сумела! Прощаешь вас, так вы еще больше распускаетесь!

Наложница проглотила обиду и тоже принялась хлопотать возле Баоюя. На левой щеке у него вскочил волдырь, но глаза, к счастью, не пострадали.

Госпоже Ван было очень жаль сына, к тому же она не знала, что скажет матушке Цзя, если та спросит о случившемся, и свой гнев она сорвала на наложнице Чжао.

Щеку Баоюю присыпали целебным порошком.

— Немного болит, но ничего. Если бабушка спросит, скажу, что сам обжегся, — произнес он.

— Тогда она станет бранить служанок, — возразила Фэнцзе. — Как бы то ни было, все равно рассердится.

Госпожа Ван велела проводить Баоюя во двор Наслаждения пурпуром. Здесь его встретили Сижэнь и остальные служанки. Узнав о случившемся, все переполошились.

Дайюй между тем очень расстроилась, когда Баоюй уехал, и вечером трижды присылала служанок справляться, не вернулся ли он. Услышав же, какая беда с ним случилась, сама прибежала и увидела, что Баоюй смотрится в зеркало, а левая щека его присыпана белым порошком. Девочке показалось, что ожог очень сильный, и она подбежала ближе, посмотреть. Но тут Баоюй замахал руками, не хотел, чтобы Дайюй, любившая все красивое, увидела его обезображенное лицо.

Но Дайюй, будто не заметив, спросила:

— Больно?

— Не очень. Дня через два заживет.

Дайюй посидела немного и ушла.

Как ни уверял Баоюй матушку Цзя, что обжегся сам, она сделала выговор его служанкам.

Прошел еще день, и случилось так, что даосская монахиня, ворожея Ма — названая мать Баоюя — явилась во дворец Жунго. Увидев Баоюя, она даже вздрогнула от испуга и спросила, что произошло. Баоюй сказал, что обжегся. Она покачала головой и тяжело вздохнула. Затем нарисовала пальцем на лице Баоюя какие-то таинственные знаки и пробормотала заклинание.

— Могу поручиться, что все пройдет. Это несчастье ненадолго, — сказала она и обратилась к матушке Цзя: — Ведь вы, госпожа, не знаете, что все это предсказано в священных буддийских книгах! Стоит в богатой, знатной семье родиться наследнику, как к нему сразу привязываются злые демоны, то ущипнут, то царапнут, то выбьют из рук чашку с едой, а то подставят ножку! Вот почему такие дети долго не живут!

Выслушав ее, матушка Цзя не на шутку встревожилась.

— А есть какое-нибудь средство, чтобы избавиться от этого зла? — спросила она.

— Разумеется, есть, — заверила ее монахиня Ма, — надо совершать побольше добрых тайных дел, чтобы искупить грехи прежней жизни. Кроме того, в книгах, которые я упомянула, говорится: в западных краях есть излучающий сияние, озаряющий Бодхисаттва, которому подвластны зло и коварство, чинимые злыми духами, и если истинно верующие делают ему подношения от чистого сердца, он оберегает их потомков, спасает от всяких наваждений и колдовства.

— А как нужно делать подношения этому Бодхисаттве? — снова спросила матушка Цзя.

— Очень просто, — отвечала монахиня. — Кроме ароматных свечей, которые вы воскуриваете в храме, надо зажечь еще большой светильник, наполненный несколькими цзинями благовонного масла. Этот светильник, не угасающий ни днем ни ночью, и есть воплощение Бодхисаттвы.

— Сколько же потребуется на день масла для этого светильника? — поинтересовалась матушка Цзя. — Я всегда рада совершить доброе дело!

— Точно определить невозможно, — отвечала монахиня, — смотря каков обет и каковы добродетели тех, кто его дал. В нашем храме, например, издавна делают подношения Бодхисаттве несколько княгинь и жен знатных сановников. Жена Наньаньского цзюньвана дала большой обет и жертвует в день сорок восемь цзиней масла и один цзинь фитиля, причем сам светильник величиной почти с глиняный чан. В светильнике жены Цзиньсянского хоу, который званием на ступень ниже, за день сгорает не больше двадцати цзиней масла. Что касается других семей, то тут по-разному: у одних восемь-десять, у других пять, три, а то и меньше.

Матушка Цзя кивнула и задумалась. А монахиня продолжала:

— Кроме того, от родителей или старших в роде пожертвований требуется больше. Но поскольку вы, матушка, делаете это ради Баоюя, было бы несправедливо жертвовать так много. Вполне достаточно от пяти до семи цзиней масла в день.

— Ладно, пусть будет по пять цзиней, — согласилась матушка Цзя. — Рассчитываться будем сразу за месяц.

— Слава великому и милосердному Бодхисаттве! — воскликнула монахиня.

Матушка Цзя позвала служанку и наказала:

— Отныне, когда Баоюй будет выезжать из дому, давайте его слугам по нескольку связок монет на пожертвования даосским и буддийским монахам, бедным и страждущим.

Поговорив еще немного с матушкой Цзя, монахиня отправилась поболтать с другими женщинами и справиться об их здоровье. Дошла очередь и до наложницы Чжао, которая как раз в это время склеивала из лоскутков подошвы для туфель. Они поздоровались, и наложница велела подать монахине чаю.

Увидев на кане кусочки атласа и шелка, монахиня сказала:

— У меня как раз нечем покрыть верх для туфель. Может быть, дадите несколько лоскутков?

— Выбирай сама! — Чжао вздохнула. — Думаешь, найдется подходящий кусок? Мне ведь никогда не перепадает ничего путного! Но если не брезгуешь, бери!

Монахиня выбрала лоскуты и спрятала в рукав. Тогда наложница ей сказала:

— Недавно я послала тебе пятьсот монет, сделала ты на них подношение Яо-вану[238]?

— Конечно, сделала!

— Вот и хорошо! — кивнула головой наложница Чжао, снова вздохнув. — Я бы всегда делала подношения, если б жила лучше, а сейчас не могу. Желаний у меня много, а средств мало.

— Не огорчайтесь, — успокоила ее Ма. — Скоро ваш сынок подрастет, станет чиновником, тогда сможете делать все, что заблагорассудится. И обеты давать, и подношения делать.

— Ладно, ладно! — прервала ее Чжао. — Лучше не говорить об этом! С кем мы в этом доме можем сравниться? Баоюй совсем еще мальчишка, хорош собой, не удивительно, что все его любят и балуют, а вот хозяйку я терпеть не могу!..

И, желая пояснить, кого она имеет в виду, наложница подняла кверху два пальца. Монахиня сразу смекнула, о ком идет речь, и спросила:

— Это вы о второй госпоже — супруге господина Цзя Ляня?

Перепуганная наложница замахала руками, бросилась к двери и, отодвинув занавеску, выглянула наружу. Убедившись, что никого нет, она вернулась и тихонько сказала:

— Молчи! Не то беда будет! Но раз ты сама догадалась, скажу тебе, пусть я буду не я, если она не приберет к рукам и не перетащит к своим родственникам все богатства рода Цзя!

Услышав это, монахиня решила выведать, к чему клонит наложница, и спросила:

— Зачем вы мне говорите об этом? Неужели я сама не вижу! А все потому, что вы молчите, слова ей поперек не скажете, впрочем, может быть, это и лучше!

— Матушка ты моя! — воскликнула Чжао. — Разве она не делает все, что хочет? Разве кто-нибудь смеет ей перечить?

— Простите меня за мои грешные слова, — промолвила Ма, — но слабость вас всех одолела; боитесь говорить прямо, действуйте тайно! А вы сидите и чего-то ждете!

Уловив в словах монахини какой-то намек, наложница обрадовалась в душе и спросила:

— Как это тайно? Я с удовольствием сделала бы все, как надо, но кто мне поможет? Кто наставит меня? Может быть, ты? За вознаграждением я не постою!

Монахиня приблизилась к ней вплотную и прошептала:

— Амитаба! Лучше не спрашивайте! Откуда мне знать о таких делах? Это же грех!

— Опять ты за свое! — с упреком сказала наложница Чжао. — Ведь ты монахиня и твой долг помогать людям, попавшим в беду. Неужели ты можешь равнодушно смотреть, как нас губят? Или боишься, что я не отблагодарю?

— Я вижу, какие вы терпите с сыном обиды, и очень сочувствую вам, — отвечала монахиня. — А награда здесь ни при чем.

Тут у наложницы отлегло от сердца, и она сказала:

— Ты всегда была женщиной умной, неужто вдруг поглупела? Если своим заклинанием ты сможешь извести их обоих, все богатство перейдет к нам. И уж тогда ты получишь все, что пожелаешь!

Монахиня опустила голову, долго думала и наконец произнесла:

— Допустим, я сделаю, как вы хотите, так после вы и не вспомните обо мне, расписки ведь нет!

— За этим дело не станет! — заверила ее Чжао. — Я подкопила несколько лянов серебра, кое-какую одежду и драгоценные украшения. Часть отдам тебе, а на остальную сумму напишу долговую расписку, как только разбогатею, сразу рассчитаюсь с тобой!

Подумав немного, монахиня согласилась.

— Ладно, придется пока кое-какие расходы взять на себя.

Не дав монахине опомниться, наложница велела девочке-служанке выйти из комнаты, торопливо открыла сундук, вынула серебро и драгоценные украшения, написала долговую расписку на пятьдесят лянов серебра и все это вручила монахине со словами:

— Вот, возьми для начала!

Ма поблагодарила, взяла серебро и украшения, а расписку спрятала подальше. Потом она попросила у наложницы Чжао бумагу и ножницы, вырезала две человеческие фигурки, на обратной стороне записала возраст Фэнцзе и Баоюя. После этого вырезала из куска черной бумаги фигурки пяти злых духов, сколола все вместе иголкой и сказала:

— Как только я вернусь домой, сразу сотворю заклинание. Уверена, все будет как надо.

Едва она это произнесла, как на пороге появилась служанка госпожи Ван и обратилась к наложнице:

— Вы здесь? Госпожа ждет вас.

Монахиня простилась с наложницей и вышла. На этом мы их и оставим.

Следует сказать, что Дайюй чуть ли не все время проводила с Баоюем, пока он не мог выходить из дому из-за ожога. Однажды после обеда она почитала немного, повышивала вместе с Цзыцзюань и вдруг ощутила какую-то необъяснимую тоску. Чтобы рассеяться, девочка вышла во двор полюбоваться только что распустившимся молодым бамбуком, но сама не заметила, как, минуя дворовые ворота, очутилась в саду. Огляделась — вокруг ни души, лишь пестреют цветы да щебечут на разные голоса птицы. Она пошла дальше, куда глаза глядят, и очутилась у двора Наслаждения пурпуром. Здесь несколько служанок черпали воду и наблюдали, как на террасе купаются попугайчики. Из дома доносился смех. Там были Баоюй, Ли Вань, Фэнцзе и Баочай. При появлении Дайюй все рассмеялись:

— Ну вот, и опять они вместе!

— О, сегодня все в сборе! — Дайюй тоже засмеялась. — Кто же рассылал приглашения?

— Барышня, — осведомилась Фэнцзе, — ты пробовала чай, который я прислала? Понравился?

— Ах, совсем забыла! — воскликнула Дайюй. — Весьма благодарна вам за внимание.

— Я тоже пробовал этот чай, мне он не по вкусу, — отозвался Баоюй. — Не знаю, как остальным.

— Он неплохой, — заметила Баочай.

— Этот чай привезен в дань из Сиама, — пояснила Фэнцзе. — Мне он тоже не очень понравился, даже нашему обычному уступает.

— А мне понравился, — заявила Дайюй, — не знаю, почему он вам не по вкусу.

— Если понравился, забери и мой, — предложил Баоюй.

— У меня много этого чая, — добавила Фэнцзе.

— Хорошо, я пришлю служанку, — сказала Дайюй.

— Не надо, — ответила Фэнцзе. — Хочу завтра кое о чем тебя попросить, а заодно велю отнести чай.

— Вы только послушайте! — вскричала Дайюй. — Стоило мне выпить чашку ее чая, как она уже распоряжается!

Фэнцзе рассмеялась:

— Чай наш пьешь, а замуж за наших родственников не идешь?

Все расхохотались. Дайюй густо покраснела и отвернулась, не сказав ни слова.

— А вы, тетушка, мастерица шутить! — заметила Баочай.

— Хороша шутка! — зло возразила Дайюй. — Просто одна из ее жалких острот, которые всем давно надоели! — Дайюй даже плюнула с досады.

— Разве выйти за кого-нибудь из наших родственников оскорбительно? — с улыбкой спросила Фэнцзе и, кивнув на Баоюя, добавила: — Может быть, и он тебе не пара? Родословная не подходит? Или положение недостаточно высокое? Что, скажи, ниже твоего достоинства?

Дайюй встала и собралась уходить.

— Смотрите-ка, Чернобровка рассердилась! — воскликнула Баочай. — Куда ты? Ведь нет причин обижаться.

Она хотела удержать Дайюй, но в дверях столкнулась с наложницами Чжао и Чжоу, которые пришли навестить Баоюя. Баоюй и девушки поднялись им навстречу, пригласили сесть, только Фэнцзе оставалась на месте, не обращая на женщин ни малейшего внимания.

Едва Баочай собралась завести разговор, как на пороге появилась служанка госпожи Ван и доложила:

— Пожаловала жена господина Ван Цзытэна, и наша госпожа приглашает барышень к себе.

Ли Вань и Фэнцзе поспешили к госпоже Ван. Наложницы тоже ушли.

— Я не выхожу из дома, — крикнул им вслед Баоюй, — но супруге моего дяди Ван Цзытэна передайте, чтобы не утруждала себя и не приходила сюда.

— Сестрица, — обратился он к Дайюй, — останься, я хочу с тобой поговорить!

Фэнцзе повернулась к Дайюй:

— Вернись, с тобой хотят поговорить.

Она тихонько втолкнула Дайюй в комнату, а сама вместе с Ли Вань удалилась.

Баоюй, смеясь, схватил Дайюй за руку и молча смотрел на нее. Дайюй покраснела, попыталась вырваться.

— Ой-ой-ой! — вдруг закричал Баоюй. — Голова болит!

— И поделом! — ответила Дайюй.

Неожиданно Баоюй вскочил и стал высоко подпрыгивать, бормоча всякий вздор.

Перепуганная Дайюй вместе со служанками побежала к матушке Цзя и госпоже Ван, где в это время находилась и жена Ван Цзытэна, и они втроем поспешили к Баоюю. А тот, с ножом в одной руке и палкой в другой, бросался на окружающих, круша и переворачивая все, что попадалось под руку.

При виде такой картины матушка Цзя и госпожа Ван задрожали от страха, стали плакать и причитать: «мальчик», «родной». Переполошился весь дом, в сад прибежали и господа, и слуги. Все были в полной растерянности, не зная, что предпринять.

И вдруг в саду появилась Фэнцзе. Она размахивала сверкающим кинжалом, гонялась за попадавшимися на пути курами и собаками и уже готова была броситься на людей, страшно тараща глаза, но жена Чжоу Жуя поспешила привести в сад несколько женщин посильнее. Они отобрали у Фэнцзе кинжал и отвели ее в дом. Пинъэр и Фэнъэр громко кричали, Цзя Чжэн места себе не находил от волнения.

Пошли толки и пересуды: одни советовали совершить обряд изгнания нечистой силы[239], другие — позвать кудесника, третьи — пригласить из храма Яшмового владыки даоса Чжана, умевшего изгонять злых духов. Шумели долго, устраивали молебствия, произносили заклинания, перепробовали все лекарства, но ничего не помогало.

На закате уехала жена Ван Цзытэна.

На следующий день явился сам Ван Цзытэн справиться о состоянии больных. Приезжали родственники из семьи Ши хоу, братья госпожи Син и многие другие. Кто привозил наговорную воду, кто рекомендовал буддийских и даосских монахов, кто — опытных врачей.

Фэнцзе и Баоюй лишились рассудка и никого не узнавали. Они лежали, разметавшись в жару, и бредили. К ночи им стало хуже. Служанки боялись к ним приближаться. Поэтому пришлось перенести их наверх, в комнату госпожи Ван, и приставить людей для постоянного дежурства у постели.