Краток век и пресыщен печалями

«Быть мертвым так заманчиво, – подумал Драко, – если бы для этого сначала не приходилось умирать».

Одна полоска света дерзко пересекала комнату, и руки Драко неестественно белели в дюйме над пледом, накрывающим колени. Изящные кости давили изнутри на кожу толщиной с крылышко мотылька, угрожая превратить сухой пергамент в кровавое месиво. Выступающие голубые вены растеклись синяками там, где хрупкие стенки треснули от силы пульса. Под ногтями виднелась засохшая кровь.

В комнате не раздавалось ни звука. Не трещал огонь, весело прогоняя холод, потому что жар означал волны боли. Не тикали часы, мягко отмеряя время, потому что времени оставалось слишком мало, и Драко ненавидел слушать, как оно убегает с каждым движением беспощадного маятника. Даже его поверхностного дыхания не было слышно, лишь белесые облака пара изредка появлялись в холодном воздухе.

Его руки начинали дрожать. Левитационные чары почти перестали действовать, и если Драко не сможет удержать руки в воздухе, они коснутся колен, а на вымученный стон прибежит мать. Она ахнет, обновит заклинания и уберет прядь волос, упавшую на его лицо. От еле заметного поцелуя на лбу останется кровоподтек; она теперь довольствуется одним поцелуем в неделю, не желая уродовать сына. А он всего лишь хочет, чтобы его оставили в покое, дали умереть – чем быстрее, тем лучше. Его руки упали на одеяло. Их вес обжег, как огнем. Драко направил всю силу воли на то, чтобы не сжать зубы в агонии. Он мог бы поклясться, что не проронил ни звука, но мать все равно пришла.

Скрипнула ручка двери, щелкнул замок, последовал шелест полотна по ковру, и наконец послышались тихие шаги Нарциссы. Свет из коридора проник в комнату, заставляя Драко зажмуриться от боли, но прозрачные веки не смогли защитить глаза. Хорошо, что мать хотя бы перестала носить духи: раньше от ее визитов жгло синусы и носом шла кровь.

– О, мой дорогой, – прошептала Нарцисса. – Мой милый мальчик.

Она взмахнула волшебной палочкой, и его руки вновь поднялись в воздух. Судороги в ногах прекратятся через несколько минут после того, как она перестанет поправлять одеяло. Драко ощутил, что смягчающие чары вокруг него налились силой, и по оттенкам магии понял, что отец вернулся домой.

Драко дождался едва заметного прикосновения губ своей матери. Он почти почувствовал, как взорвались капилляры, а кожа под давлением лопнула. Кровь потекла тонкой струйкой, задержалась над бровью и под конец начала капать вниз. Когда его мать снова выпрямилась, он отвел глаза.

– Мой бедный мальчик, – проговорила Нарцисса, – все это скоро закончится.

Драко не ответил. Он ждал, когда придет отец.

– Нарцисса, – послышался голос Люциуса в дверях, – оставь нас наедине. Мне нужно поговорить с сыном.

Она облизала губы, но не обернулась, чтобы посмотреть на мужа.

– Какое у тебя право на то, чтобы с ним говорить? Ты бы с таким удовольствием разрушил все, к чему стремилась наша семья. Ты никогда не любил Драко, а я его всегда оберегала.

– Оберегала ради чего? Чтобы он умер в таком жалком состоянии?

За суровыми словами отца Драко уловил отзвук того, что он давно страстно желал услышать.

– Это не жалкое состояние! Посмотри на него, Люциус! Видишь, как внутренний свет вырывается наружу? Его магия так сильна…

– Но он слишком слаб, чтобы управлять ею.

– Это скоро изменится, – ровным голосом проговорила Нарцисса.

– Боюсь, что нет, – хмуро ответил Люциус. Теперь Драко мог его видеть, но лицо отца все еще скрывалось в тени. – Послушай, Нарцисса, кажется, есть один способ…

– В какие отвратительные махинации ты нас хочешь вовлечь на этот раз, Люциус? Ведь я как чувствовала: тебе с твоей отвратительной родословной никогда нельзя было доверять! Да, я все про тебя знаю. И мать моя тоже знала, но все равно меня за тебя выдала. Нам очень повезло, что Драко не запятнан.

– И это называется «повезло»? – взвился Люциус. Драко зажмурился, пытаясь скрыться от громового голоса. – Мой сын – мой сын! – чахнет в темноте, а ты не позволяешь мне ради его спасения ничего сделать?

Пальцы Нарциссы сомкнулись вокруг ее волшебной палочки.

– Страшно подумать, что именно ты бы сделал, – отрезала она. – Слава Фуриям, я взяла с тебя клятву…

– Да, – горько проговорил Люциус, – клятву… Вырвала ее у меня, утаив самое важное, а я-то тебе доверял. Каким же я был дураком!

– Ты всегда доверял слишком легкомысленно, – высокомерно ответила Нарцисса. – Драко, я пойду узнать насчет твоего ужина. Ты не обязан разговаривать со своим отцом, если не хочешь.

– Я… хочу…

– Ну что ж, – Нарцисса погладила его по голове. Несколько прядей осталось между ее пальцами, и она поцеловала волоски, прежде чем равнодушно уронить их на пол. – Я ненадолго, родной мой.

Люциус дождался, когда за женой закроется дверь, потом пододвинул ногой низкий стул так, чтобы Драко не пришлось задирать голову. Устало присев, он сбросил с плеч дорожную накидку. От грязных сапог на белом ковре останутся отвратительные пятна. Драко был рад: все в этом доме, включая его самого, было создано в стремлении к совершенству, и вид запятнанной безупречности приносил облегчение. Люциус уронил голову на руки. Из-за завесы спутанных волос слышалось лишь прерывистое дыхание, будто он пытался сдержать рыдания.

– Отец? – смог прошептать Драко, но на этом его силы иссякли. Люциус поднял голову. Его лицо осунулось от бессилия и тоски. Драко хотел поговорить о чем-нибудь обычном, как раньше, когда эта… эта… гниль его еще не поглотила. – Родословная? – выдохнул он.

– Это далеко не всем известно, мой мальчик, – Люциус горько улыбнулся, – но моя прабабушка была грязнокровкой.

Люциус не мог не рассмеяться, увидев выражение лица своего сына, но сразу продолжил:

– Именно так: Мариус Малфой женился на грязнокровке и потратил годы на то, чтобы придумать для нее достойных предков, но от правды, к сожалению, не скрыться. Какой же она была мегерой, даже после того, как ей стукнул стольник! Мы с ней отлично ладили – кстати, будет лучше, если этот секрет останется между нами. Твоя мать мне таких родственничков простить не смогла. Стоило ей узнать, что миссис Блэк была в курсе всего и все равно настояла на нашем союзе, как она перестала разговаривать со своей матерью.

– Вот бы Грейнджер… посмеялась, – только и смог проговорить Драко.

– Да тут бы, мой мальчик, все волшебники Британии посмеялись.

– Твое лицо в грязи, отец.

– Дорога была нелегкой.

– Ты нашел?..

Люциус покачал головой.

– Я не перестану искать. Скоро мне опять в путь: твое время на исходе.

– Останься еще ненадолго, – попросил Драко. – Расскажи о своих… – он закашлялся; Люциус достал шелковый платок и нежно вытер кровь с губ сына, – странствиях.

Они немного поговорили – о мелочах, идиотах, дорогах и отелях, пока веки Драко не сомкнулись от усталости. Люциус остался сидеть у ног сына, всматриваясь в истощенное лицо. В полумраке казалось, будто оно светится.

Блеклый зимний день потускнел за окном, и Люциус сотворил шар мягкого света, чтобы не сидеть с сыном в кромешной тьме. Свет и тень играли теперь на отточенных болезнью чертах лица Драко. Ничего не осталось ни от розовощекого карапуза, которого носил на руках Люциус, ни от болтливого дошкольника или напуганного подростка, которым стал Драко под игом Волдеморта. Он превратился в этот едва дышащий призрак, иссохшее создание – бесцветное, если не считать крови и синяков. Единственный человек на свете, в которого Люциус верил и которого оберегал, находился на грани смерти.

Дуновением магии Люциус очистил лоб Драко от струйки крови, оставшейся после поцелуя Нарциссы, но не смел сделать большего: даже самые мягкие целительные заклинания причиняли вред. Ему так хотелось прижать сына к груди и держать, держать его в объятиях, но и этого им не было дано.

Люциус не мог не задаться вопросом, не началось ли все это, когда Темный Лорд возложил руки на Драко: может, сумасшествие как-то впиталось в кожу подростка, обжигая и ломая изнутри. Тогда Люциус сам был во всем виноват, тогда он сам убил своего сына. Он слепо пошел на поводу у гордыни, а Драко придется за это расплатиться. Люциус моргнул, стараясь удержать слезы, ибо Малфои не плачут – эту истину он впитал с молоком матери, – но воздух во рту был сух, как пепел.

Драко нахмурился и забормотал во сне. Его пальцы зашевелились, и бутон энергии медленно распустился меж его ладоней, слегка пульсируя сине-зеленым светом. Когда Люциус сидел у кресла сына в прошлый раз, он такого еще не видел. Из любопытства он протянул пальцы к сфере, и свет стал ярче. Сфера приблизилась и коснулась тыльной стороны руки, согревая кожу.

– Папа, – прошептал Драко. Люциус поднял взгляд на сына. Глаза Драко были широко раскрыты и светились тем же зеленоватым блеском, который постепенно уступил место обычному серому цвету. – Папа, – проговорил он снова, когда окрашенная кровью слеза скатилась по щеке.

– Я не знаю, что делать, – обреченно прошептал Люциус. – Я не знаю, как исцелить тебя, мой сын, но я постараюсь. Я приложу все усилия, даже если это будет стоить мне всего, чем я владею, даже если мне придется искать до моего последнего вздоха. Единственное, чего я прошу взамен, – дождись меня. Можешь подождать еще немного, Драко? Сможешь еще немного потерпеть?

Драко едва заметно кивнул, и они закрепили уговор молчаливым взглядом.

– Тогда поспи теперь, – сказал Люциус, с трудом поднимаясь на ноги. – Я вернусь утром.

Уголок рта Драко пополз вверх, и Люциус наклонился, чтобы поцеловать сына. Его губы легко коснулись бледного лба, и кожа совсем не пострадала.

Кривящие душой

Ваза неприлично пышных роз пестрела палитрой от белого до темно-красного среди аккуратных стопок серых скоросшивателей. Если внимательно присмотреться, то можно было найти и другие островки цвета в однообразном, спартанском кабинете сотрудника Министерства: открытка со Средиземного моря была синее синего; неоновые закладки торчали во все стороны из папок и справочников; веселый желто-зеленый шарф выглядывал из-под черного плаща на вешалке; невероятно оранжевые носки ручной вязки были засунуты в резиновые сапоги, которые ждали хозяина в конце рабочего дня. В остальном в кабинете царила атмосфера респектабельности, граничащей с суровостью, которую разбавляла песенка Монти Пайтона, доносившаяся из подсобки: «Как хорошо взять напрокат бухгалтера и рассекать по морю бухгалтерии…»

Дверь кабинета распахнулась настежь, опрокинув резиновые сапоги.

– Гермиона! Ты уже готова?

Рон и Гарри – в теплых пальто по ноябрьской погоде – принялись отвоевывать Гермионино царство у цепкой хватки порядка. Гарри плюхнулся в офисное кресло и пару раз крутанулся. Рон протянул руку к стопке скоросшивателей, намереваясь освободить на столе место для своей пятой точки.

– Дотронься до них, и ты покойник, – сказала Гермиона. Она подхватила другую стопку и понесла ее в подсобное помещение, из которого до этого появилась.

Рон примостился на только что освободившееся место и выудил из кармана слегка помятую желтую маргаритку. Он засунул ее в середину букета из роз, сложил руки на груди и принялся покачивать ногой.

– Мы опоздаем, – сказал Гарри.

– Это тебе приспичило ее пригласить, – ответил Рон.

– Идите вперед, я догоню, – послышался голос Гермионы из глубины шкафов с документами.

Рон слез со стола и встал в дверном проеме, откуда ему было видно обоих друзей.

– Если мы пойдем вперед, ты обязательно найдешь что-нибудь невообразимо важное и пропустишь весь матч. Неужели эти документы нужно подшить прямо сейчас?

– Наверное, нет, – вздохнула Гермиона. – И вы оба уверены, что смотреть квиддич в такую погоду хорошо для моей души?

– За страдания при просмотре бонус выше, чем за зонтик от солнца и корзину для пикника, – сказал Гарри, помогая Гермионе надеть шарф. – А потом мы тебя угостим сногсшибательным карри.

Гермиона наклонилась, чтобы натянуть носки и резиновые сапоги.

– В следующий раз я выбираю, что мы делаем, – проворчала она.

– Следующий раз приходится на Рождество, – напомнил Рон. – Ты проведешь его в Норе как почетный член клана Уизли, или забыла?

– И правда, – ответила Гермиона.

– В чем дело? – спросил Гарри. – Я думал, ты любишь Рождество со всеми нами.

– Ну да, конечно! Я только… – она заметила помятую маргаритку и улыбнулась своим друзьям. – Я только немного устала. Пойдем страдать на трибуны, если без этого я не получу карри.

Пока Гермиона запирала свой кабинет и накладывала чары на дверь, со стороны столовой Отдела магического правопорядка показались двое авроров в униформах.

– Эй, Уизли, Поттер! На матч собираетесь? – спросила Генриетта Роули, женщина с жесткими чертами лица, разменявшая четвертый десяток.

– Там увидимся? – строя глазки Рону, проворковала Пруденс Тикнесс. Она выглядела очень молодо, хотя и была старше Роули.

– Мы с Гермионой потом карри есть пойдем. Можете присоединиться, если хотите, – предложил Рон, улыбаясь и слегка выпячивая грудь.

Обе женщины окинули Гермиону пренебрежительным взглядом.

– Боюсь, у нас другие планы, – сказала Роули. – Пошли, Прю.

Гарри проводил их глазами до лифта.

– Тебе все еще приходится терпеть такое? – сердито спросил он.

Гермиона пожала плечами, положила ключ в карман и проверила волшебную палочку, закрепленную в рукаве.

– От старых привычек трудно избавиться. Неважно, какие законы были приняты: многие чистокровки признают их только на словах. Однако, – поспешила добавить Гермиона, когда Гарри попытался возразить, – искоренить вековые предрассудки за десять лет нереально. Хорошо, что хоть открыто не противоречат. Это первый шаг в правильном направлении.

Она взяла обоих друзей под руки и зашагала к тем же лифтам, которыми воспользовались авроры.

– Ну а теперь скажите мне, за какую команду я сегодня болею…

«Лохнесские Летуны» вырвали победу в последнюю секунду захватывающего матча, острая курочка таяла во рту, но напускной энтузиазм Гермионы улетучился, стоило друзьям проводить ее до дома. Она проверила защитные чары, обращая внимание на малейшие отклонения, и зашла в тихую гостиную. К усталости добавилась досада из-за непрерывного обсуждения матча и неловкость оттого, что ее друзья стали свидетелями свинского обращения, которому она подвергалась изо дня в день. Гермиона кинула плащ в сторону вешалки, плюхнулась на диван и в который раз задумалась о том, как заманчиво было бы наплевать на все и покинуть страну.

Война закончилась семь лет назад. Гарри и Рон наслаждались жизнью, обзаводились подружками, увлекались новыми вещами. А у нее была лишь карьера без шансов на продвижение, брак с Трудовым кодексом, который оказался требовательным, но неудовлетворительным партнером, и ежемесячный выход в люди благодаря друзьям, которые не давали ей сгнить на работе. Нельзя забывать и о ее роли Современной Грязнокровки: она, нравится ей это или нет, вот уже сколько лет являлась официальным примером для подражания. Гермиона не питала иллюзий на тот счет, как в высших кругах относились к ней и ей подобным. В ее размышлениях о счастье в жизни все чаще проскакивало желание убраться подальше отсюда. Однако «подальше» было просто нереально, если учесть груз многочисленных обязанностей.

«Почему же, – спрашивала себя Гермиона, – ты взваливаешь на себя все эти обязательства, если фактически не можешь ничего изменить?»

«Потому что никто, кроме тебя, и не попытается», – отвечала она сама себе, как обычно.

«Но ведь всем наплевать».

«Мне не наплевать».

На этом спор заканчивался, хотя в последнее время она даже себя саму не могла больше убедить.

Утром Гермиона собрала папку документов, надела мантию аврора поверх костюма и направилась к залу суда. Старательно собранные улики положат конец деятельности очередной пары продажных бюрократов: Гектор Галстроуд, родственник Булстроудов и большая шишка в отделе труда, и Джермейн Томас, младший брат Дина Томаса и секретарь Галстроуда, брали взятки за продвижение соискателей вперед по очереди на пособие из министерского Фонда послевоенного восстановления. Гермионе очень не хотелось затаскивать Джермейна на скамью подсудимых, но он работал в Министерстве всего лишь первый год и, очевидно, лишь выполнял приказы Галстроуда, поэтому Гермиона надеялась, что он отделается выговором с понижением в должности и в скором времени продолжит карьерный рост. Сам Галстроуд был продажной шкурой и наживался на взятках годами, не разбирая, кто ему платит.

Каждый доклад перед Визенгамотом – или любой относящейся к нему комиссией – был для Гермионы тренировкой в агрессивно-позитивном мышлении. Две трети комитета были прадедами динозавров, а остальные исхитрялись удержаться на посту независимо от политического режима. Это сборище больше походило на балаган. Во время каждого выступления Гермиона пыталась найти глазами тех немногих судей, которые выслушивали доказательства и принимали соответствующие решения. К счастью, такие судьи были, а Гермиона готовилась к каждому слушанию настолько хорошо, что комар и носа не мог подточить.

Четыре часа спустя она практически вышибла дверь в кабинет начальника и швырнула ему свои записи по расследованию с такой силой, что они проехали по столешнице и приземлились к нему на колени.

– Какого хрена я здесь делаю, Кингсли? – прокричала Гермиона.

Вслед за ней вбежал запыхавшийся секретарь Бруствера. Он пытался наложить на Гермиону удерживающие чары, от которых та не глядя отмахивалась.

Кингсли, всегда отличавшийся удивительным спокойствием, собрал бумаги и положил их на стол.

– Все в порядке, Грейвз, – сказал он секретарю. – Я уверен, что аврор Грейнджер не собирается на меня напасть, хотя чашечка чая определенно улучшит мои шансы. Почему бы вам не присесть, аврор Грейнджер, и не рассказать по порядку, зачем вы нарываетесь на обвинения в нарушении субординации и нападении на старшего по званию?

Все еще тяжело дыша, Гермиона рывком пододвинула к себе стул для посетителей.

– Хотите, чтобы я рассказала по порядку? С удовольствием. Галстроуда приговорили к пустячному штрафу и отставке, которой он будет наслаждаться на своей вилле, купленной за взятки. А каков был приговор для Джермейна Томаса, желторотого мальчишки, который успел отработать три месяца после выпуска из школы? Полгода в Азкабане! Лишение свободы. Знаете, что с ним там сделают? С молодым, наивным, магглорожденным… боже правый, – Гермиона запрокинула голову, опираясь затылком о спинку стула, и заслонила дрожащей рукой глаза. – Я и представить себе не могу, что…

Секретарь принес чай, прервав Гермиону своим появлением.

Кингсли выпроводил его из кабинета и наложил чары от подслушивания. Затем он разлил напиток по чашкам и достал из ящика стола упаковку шоколадного печенья. Раскладывая его на появившемся из воздуха блюде, он дал Гермионе время вытереть платком глаза, а под конец подвинул к ней её чашку.

– Я совсем не так представляла себе работу в аврорате, – горько проговорила девушка. – Хотела все улучшить, а теперь посмотрите на меня: отправляю детей в тюрьму.

– Я мог бы возразить, что не вы его туда отправили, а Визенгамот.

– Да это практически одно и то же. Не надо было вообще упоминать Джермейна…

– Но тогда бы возникли вопросы, кто был у Галстроуда на побегушках, сколько мальчишке отстегнули за молчание и, под конец, насколько можно доверять аврору, который об этих вопросах не подумал.

– Но…

– Гермиона, – твердо сказал Кингсли, – Джермейна Томаса никто не принуждал пособничать начальнику и брать за это деньги. Никто не угрожал ему, его семье или его друзьям. Он просто сделал неправильный выбор – и сделал его по собственной воле.

– Но…

– Однако я согласен с вами в том, что приговор не соответствует провинности. Я распоряжусь, чтобы Томаса оставили в министерской камере на время рассмотрения апелляции.

– Спасибо, Кингсли, – Гермиона осела на стуле. – Все это так несправедливо, так извращенно…

– Кто сегодня заседал?

– Лоренс Монтега, Эсмеральда Кеклшоу и Терциус Тротт. Архивариусом был Гамп. Каждый раз эта мразь Гамп, когда рассматривается мое дело! Терпеть не могу, как он смотрит на всех свысока, а у самого три класса образования и мозгов чайная ложка. Представляете, он облизал губы, когда Джермейн начал плакать! – Гермиона сжала руки в кулаки. – Да они все отвратительны!

Кингсли записал имена и отложил перо.

– Хотите, я сниму вас с расследования коррупции и переведу патрулировать улицы? Там работать намного проще: все проблемы решаются волшебной палочкой.

– Да! – Они долго смотрели друг на друга. – Нет.

– Я рад, Гермиона. Вы единственная в моем отделе, кому я доверяю отыскать всю гниль. Ни у кого иного нет нюха на то, какие дела нужно довести до суда, а какие прикрыть, чтобы позже использовать информацию. Никто другой не желает излечить наше общество так страстно, как вы.

– Я вас ненавижу, – сказала Гермиона. – Вы меня загоняете в угол моими же принципами.

– Мне нужен человек с принципами. Вы должны это понимать, – Кингсли вздохнул. – Наше общество погрязло в коррупции десятилетия назад, да что я, еще раньше! Разве смог бы Волдеморт с такой легкостью найти настолько властных соратников, будь оно иначе? Даже я повинен в традиционном взгляде на вещи, который не дает людям будить спящих драконов, что позволило укорениться опаснейшим тенденциям. Поэтому мне нужен человек со стороны, с отважным сердцем и незамыленным взглядом.

– Со стороны? – поежилась Гермиона. – А я-то думала, что давно заработала свое место в этом мире.

Она проглотила остатки чая и спустилась в тренажерный зал, чтобы немного разрядиться и, может, встретиться с Гарри, который тренировал рекрутов на соседней арене. Но он, как обычно, был в самой гуще событий, поэтому Гермиона лишь махнула ему рукой и решила больше не отвлекать.

После формального костюма для суда в сменке было легко и свободно. Некоторые коллеги косились на ее кроссовки и маггловские треники, но были и такие, которые давно прониклись преимуществами спортивной одежды, и Гермиона больше не чувствовала себя белой вороной во время тренировок. Она зашнуровала кроссовки и захлопнула дверцу ящика. Гарри освободится нескоро, чтобы составить ей компанию, поэтому она решила сначала позаниматься на беговой дорожке. Компания не заставила себя ждать, но оказалась далеко не такой приятной.

– Как насчет настоящей тренировки? – Тикнесс и Роули подошли к Гермионе. – Ты небось и забыла, как держать волшебную палочку, если штаны в Министерстве просиживаешь.

Гермиона остановила тренажер. Она заметила самодовольные ухмылки и порадовалась, что не оставила палочку в сумке, а пристегнула к руке.

– Привет, Пруденс, Генриетта.

То, что эти двое решили помериться силами, не вызывало беспокойства: особыми талантами они не обладали, в то время как Гермиона поддерживала форму регулярными тренировками. Но почему они подошли к ней, хотя обычно демонстративно игнорировали? Гермиона собрала с лавки полотенце и ключи и последовала за парой на арену для дуэлей. Она была уверена, что Гарри простит ей ложную тревогу, если предупреждение, которое она незаметно отослала ему с помощью своего брелока – старого галлеона ОД – окажется необоснованным.

В результате, Гермиона была очень рада, когда он появился на арене через десять минут. Роули и Тикнесс зажали ее в тиски. Они работали вместе как слаженный механизм, усиливая напор с каждым заклинанием. К счастью для Гермионы, она тоже припасла несколько грязных трюков.

Когда Гарри начал медленно хлопать, этого оказалось достаточно, чтобы отвлечь нападающих. Инкарцерус Гермионы проскользнул под щит Роули, в то время как оглушающее заклинание Тикнесс не попало в цель.

– Поработали на славу, – сказал Гарри. – Отличная тренировка, молодцы.

Он снял заклинание с Роули и помог ей подняться на ноги, продолжая:

– Если вы не возражаете, мне нужно обсудить один вопрос с аврором Грейнджер. Я уверен, что вы найдете другую возможность продолжить. – Гарри улыбался, пока коллеги не исчезли из виду, но потом нахмурился: – Все в порядке? Это выглядело серьезно. Ситуация обостряется?

Гермиона опустилась на лавку и вытерла рукавом лицо.

– Не знаю, Гарри. Может, только эти двое такие. На данный момент я просто рада, что осталась цела.

– Да уж, – Гарри присел на корточки и заглянул Гермионе в лицо. – Если ты уверена, что чувствуешь себя хорошо, мне хотелось бы получить ответ еще на один вопрос.

– Мне тоже, – кивнула она. – Откуда у этих бездарей такая сила, если пару месяцев назад им едва хватало магии, чтобы оштрафовать летающую метлу?