Те, кто вспахивает беззаконие 3 страница

– Никаких финансовых зацепок. Кажется, ее конек – это влияние и информация, которой она просто так не делится.

– Любопытно.

– Да уж, но Амбридж теперь мелкая сошка, так что круг влияния у нее будет небольшой.

– Сошка-то мелкая, но, может, выведет нас на крупную дичь, – сказала Гермиона, проводя пальцами по аккуратным стопкам на столе, и вздохнула: – Что ж, кабинет в твоем распоряжении. Мне нужно навести еще кое-какие справки, так что тебе придется тут куковать одному. Наслаждайся своими графиками и ниточками. Жаль, что я не подумала пригласить тебя на работу раньше.

Так что Перси был счастлив в окружении бумаг, а Гермиона с радостью доверяла ему эту работу, особенно потому, что так она могла позаботиться еще об одной проблемке в перерывах между упадками духа, вызываемыми охотой на дементоров.

Как только Гермиона пришла в чувство после того поразительного вдоха из найденного пузырька, она заперлась в женской уборной и направила на себя ряд диагностических заклинаний, которые не показали ничего особенного, кроме едва заметного и быстро сходящего на нет усиления ее магии. Но это было достаточным поводом для беспокойства, ведь Гермиона вдохнула всего чуть-чуть. В пузырьке оставалась ничтожная малость неизвестной жидкости, которую Гермиона отнесла после работы в лабораторию, когда была уверена, что ее там никто не потревожит.

Она начала с обычного наблюдения: закрепила пузырек в штативе, чтобы тепло руки и непроизвольные движения не повлияли на содержимое, и начала его рассматривать. В пузырек поместились бы две, от силы три капли, а сейчас и вовсе приходилось работать с остатком на стенках. Слегка повернув голову, Гермиона присмотрелась к цвету. При искусственном освещении зелье отливало всеми цветами радуги. С помощью дополнительного устройства Гермиона начала разглядывать его при разном увеличении, чтобы определить, имеет ли она дело со взвесью: на это указывал неустанный водоворот цветов. Однако независимо от степени увеличения различить частички было невозможно. Единственным результатом визуального исследования стала уверенность, что такой красоты Гермиона еще никогда не видела.

Затем она взялась за дело всерьез. Однако с таким малым количеством субстанции она не решалась откупорить пузырек без хоть каких-либо догадок о его содержимом.

Через три недели Гермиона поняла, что в библиотеке Отдела магического правопорядка, содержащей все современные справочники по зельям, ответа не найдется. Поэтому она перенесла поиски в министерские архивы, где хранились менее известные широкой публике трактаты. На данный момент она решила не прибегать к помощи экспертов: еще не известно, кто замешан в производстве зелья. Пока что было бы неплохо найти производителя необычно маленьких пузырьков: емкости на одну дозу встречались нечасто, если вообще встречались. Черт, эта дрянь должна быть баснословно дорогой, раз ее продают отдельными дозами. К счастью, Гарри поможет с этим вопросом и будет держать ухо востро на случай очевидного использования наркотиков.

Гермиона устало улыбнулась и поднесла чашку какао к губам. Хорошо, когда на друзей можно положиться.

– Ну что, Шерлок? – подал голос Гарри.

– Да так, ничего особенного. Просто подумалось, как же хорошо, что можно доверять друзьям.

– Да, это однозначно улучшает ситуацию: круги у тебя под глазами уже намного меньше, – съязвил Гарри.

– Дурак ты и не лечишься, – вздохнула Гермиона и попробовала, не подействовал ли еще шоколад на ее ноги. Однако они категорически отказывались ее держать, так что она взяла очередной кусочек и опять развалилась на стуле. – Ох, Гарри… я собиралась продолжить кое-какие исследования, но думаю, что на это совсем не осталось сил. Меня сегодня не хватило бы даже на то, чтобы обнаружить открытую торговлю наркотиками у себя под носом.

– Так, для протокола: неужели великая Гермиона Грейнджер допускает, что и она… не всесильна? – для пущего эффекта Гарри схватился рукой за сердце.

– Отнюдь. Ты прекрасно знаешь, что мои возможности безграничны. Сегодня у них просто редкий выходной, – Гермиона глянула на Гарри и добавила: – Ты сам не особо классно выглядишь.

Гарри зевнул и провел рукой по волосам, отчего они начали торчать во все стороны.

– Думаю, ты прав, – продолжила Гермиона. – Эти дементоры, кажется, хуже тех, с которыми мы имели дело раньше. Не знаю, оправится ли когда-нибудь Кеннеди…

Оба опустили глаза к липкой протертой клеенке, думая, как повезло им и не повезло бедняге Олли Кеннеди, на которого набросился последний дементор из сегодняшнего логова. Гарри не надо было напоминать, что воля к борьбе медленно, неотвратимо покидала жертву этих тварей, оставляя чувство ненужности, безысходности и полнейшего опустошения. Раньше процесс длился достаточно долго, чтобы способный волшебник мог своевременно вызвать патронуса, но теперь, казалось, они встретились с дементорами нового вида – ненасытными и дьявольски быстрыми. Олли продержался меньше двух секунд, и если бы не эта задержка, Гермионе и Гарри было бы не победить. Они и так выиграли битву с минимальным перевесом: даже два бесстрашных патронуса едва смогли восторжествовать над всепоглощающей темнотой.

– Я практически чувствовала, как он мои силы через мою выдру выкачивает, – неуверенно прошептала Гермиона. – Я так боялась, Гарри…

Тот кивнул и поднял кружку:

– За Олли Кеннеди. Чтобы он вышел из комы и поправился.

– За Олли, – повторила Гермиона. – Надеюсь, что мы подоспели вовремя.

Они вздрогнули от внезапного взрыва смеха, Гермиона даже разлила какао на свою форму. Промакивая пятно, она расслышала конец пренебрежительной реплики Роули – кого еще? – и нахмурилась, а рука автоматически потянулась к волшебной палочке.

– Не обращай внимания, – процедил Гарри. – Ты же знаешь: если б они хоть на что-нибудь годились, их бы тоже послали опустошать логова, и у них не было бы сил над кем-либо насмехаться.

Гермиона проводила взглядом группку рядовых авроров, заглянувших в столовую между обедом и ужином, чтобы перекусить.

– Да уж, они старались больше не проявлять никаких талантов, по крайней мере, не там, где мы бы смогли их увидеть.

На министерском балу ни Гермионе, ни Гарри или даже Рону, которого подослали охмурить симпатичную Пруденс Тикнесс, не удалось поймать подозреваемых в приеме наркотиков с поличным. С тех пор не было никаких признаков употребления допинга. Под прикрытием тестов, признанных выявить самых способных к борьбе с дементорами, Гарри проанализировал способности и магическую силу сладкой парочки и подтвердил, что они просто физически неспособны на то представление, которое устроили Гермионе на арене для дуэлей. Те, конечно, выглядели довольными своими плохими результатами: никто не горел желанием связываться с дементорами.

– Они либо стали осторожней, либо банально деньги кончились, – сказал Гарри.

– Неплохая идея. Посмотрим, как они себя после получки поведут.

От очередного взрыва хохота, донесшегося со стороны барной стойки, Гермиона опять нахмурилась, да и от яркого освещения в столовой не по-детски начинала болеть голова. Она поставила свое какао на стол именно так, чтобы закончить цветок из отпечатков кружки на клеенке, и потянулась к Гарри, чтобы сжать его руку:

– Я домой, за тонной аспирина и годом беспробудного сна.

– Ты сама аппарировать сможешь? – спросил он через зевок.

Гермионе вдруг стало тепло внутри. У нее и в мыслях не было сомневаться, что Гарри – настоящий друг, но именно в такие моменты она чувствовала всеми фибрами души, что на свете есть хотя бы один человек, для которого она была просто-напросто особенной. Он, наверное, вообще падал с ног, потому что проводил больше рейдов, но все равно подумал сначала о ней и только потом о себе.

– Гарри, я тебя люблю, – сказала Гермиона. – Нет, не в сопливом смысле, дурашка, даже и не рассчитывай. Давай, шустро домой, к своей подружке, и в кровать. Я и сама доберусь.

– Моя скорбь безгранична, – ответил Гарри. – Ну ладно, по кроваткам. Не забудь, что мы завтра вечером встречаемся с Роном. Увидимся ровно в семь, надень что-нибудь поприличней.

Однако они встретились намного раньше.

Упав в кровать в шесть вечера, Гермиона проспала четырнадцать часов. Когда она открыла глаза, на улице было превосходное зимнее утро: раннее солнце искрилось на замерзших окнах спальни, в кристаллах льда то тут то там играла радуга. Гермиона широко улыбнулась: именно из-за этой прелести морозных дней она отказывалась установить в старом коттедже новые окна с двойными стеклами. Зачем же иначе тяжелые занавески и камин? Благодаря таким денькам было легко не поддаваться хмурому зимнему настроению. В звонкой белизне пестрели островки цвета: розовые бутоны, оставшиеся на кустах в саду, малиновки, требующие корма, и бесконечная синева распростершегося январского неба. Было, конечно, холодно, но это не беда: одним взмахом палочки Гермиона зажигала камин в гостиной, включала чайник, потом надевала высокие сапоги и набрасывала теплое пальто на ночнушку. В таком виде она осторожно шла по хрустящему снегу к кормушке в углу сада, с коробкой зерен в одной руке и кружкой кофе в другой. Таким утром было очень просто забыть о гнетущей темноте.

Гермиона долго стояла под душем, смывая с себя липкий страх последних нескольких недель. В такой день могут происходить только хорошие вещи, а люди могут быть только счастливы. Это был самый подходящий день для апельсинового мыла и жасминового шампуня, пестрого рождественского свитера, горячего супа и маггловских газет. Именно в такой день было слаще всего пить чай с шоколадным печеньем у огня, разгадывать кроссворд и неторопливо обдумывать, что надеть вечером.

Но, очевидно, именно такой день идеально подходил и для бесцеремонного пинка во входную дверь и ввалившихся друзей, крепко удерживающих между собой злящуюся Джинни Уизли.

– Ты ей рассказывай, – гаркнул Гарри Рону, весь белый от злости. Он силой усадил Джинни в кресло, а сам остался стоять, едва сдерживаясь.

– Мы, кажется, нашли то, что ты искала, – сказал Рон, показывая миниатюрный пузырек-близнец запертого в сейфе Гермионы, разве что этот был полным, с нетронутой пробкой.

Гермиона перевела взгляд с одного на другого, попутно отмечая, с какой жадностью Джинни глядела на пузырек, затем поднесла зелье к окну, чтобы рассмотреть его в угасающем свете дня. Оно гипнотизировало водоворотом цвета.

– Что это такое, Джинни? – тихо спросила Гермиона. – И как попало к тебе?

– Это Гвеног нам раздает, – вдруг расплакалась Джинни в ответ на спокойный тон. – От зелья мы становимся быстрее и сильнее, – плач перешел в истерику: – Мне просто необходимо его выпить! Нам завтра играть!

– Теперь Гарпии пользуются допингом? – Гарри был вне себя от отвращения. – Вот почему вы постоянно выигрываете! Играете не по правилам? – Он зашагал перед камином, сжав руки в кулаки. – Мне придется вас всех арестовать, ты это понимаешь?

– Нет смысла, – неожиданно нагло ответила Джинни. – Это зелье тестами не обнаружить, никакими. Мы находимся в отличной форме весь день.

– Ты думаешь, мухлевать не стыдно? – лицо Рона покраснело, но он неплохо сдерживал гнев. – Ради Мерлина, Джинни… что же скажут мама с папой?!

– Ах, Рон, вытри сопли, – отрезала Джинни, забыв о слезах. – Ты бы не был таким неудачником, если б тебе дали этого зелья, но вот фигушки, оно только для избранных!

– Что же это за «избранные», которые прибегают к наркоте!? – закричал Гарри.

– Сейчас я угадаю, – спокойно сказала Гермиона, удерживая Гарри одной рукой. – «Избранным» немного повезло с друзьями и сильно повезло с родословной, ведь так?

У Джинни вырвался истеричный смешок, и слезы опять полились градом.

– Где теперь вся твоя спесь, а? – бросила она Гермионе. – Тоже мне, золотая девочка. Да они тебя к этому зелью и близко бы не подпустили…

– «Они»? Кто это, Джинни? Кто снабжает Гвеног?

Джинни замолчала, покрывшись от злобы красными пятнами.

– Мерлина ради, скажи нам! – умолял Гарри. – Я так не хочу арестовывать тебя вместе с остальными…

– Никто никого не будет арестовывать, – твердо возразила Гермиона. – Держите ее крепко. Надо провести несколько тестов, раз вопросы ни к чему не приводят. Тебя ведь связали какой-то клятвой, да, Джинни?

Одним прыжком Джинни оказалась у двери, но Рон преградил ей путь.

– Тестируйте на здоровье! – захохотала она. – Я сегодня как стеклышко!

– Но у тебя, очевидно, проявляются симптомы зависимости, – холодно ответила Гермиона. – Эта информация нам тоже может помочь.

Однако ни один из проведенных тестов ничего не показал. Гермиона отправила Джинни под присмотр и уход матери и попросила Гарри и Рона вернуться так быстро, как только смогут. По возвращении они застали Гермиону, хмурящуюся в огонь со стаканом чего-то высокоградусного. В молчаливой поддержке друзья присоединились к ней на ковре у камина, как бывало в школьные времена.

– Родословная? – наконец заговорил Гарри. – Это еще откуда?

– Просто подозрение, хотя Джинни его подтвердила. Тикнесс и Роули – чистокровки, как и все Гарпии, как и некоторые особо бодрые подозреваемые в моих антикоррупционных расследованиях.

– Я чистокровка, но мне никто никакой дряни не предлагал, – возразил Рон.

– Ну, это, может, из-за твоих всем известных политических взглядов, – улыбнулась Гермиона, легко бодая его плечо.

– Будто нам больше нечем заняться, – раздраженно начал Гарри, – а тут еще целую команду арестовывать…

– Никто никого арестовывать не будет, – повторила Гермиона, – по крайней мере, не сейчас. Зелье не получается выявить никакими тестами, а без доказательств мы будем выглядеть идиотами. Нам непременно нужно доказательство, – вздохнула она нетерпеливо. – Нам нужен свой человек, подсадная утка, которая не вызовет подозрений у шайки, толкающей этот наркотик, но мне никто не приходит на ум.

Гермиона замолчала, но тут Рон вскочил и потянул ее тоже вверх.

– Ну, не надо киснуть, – сказал он. – Мы же хотели прошвырнуться по барам, так что собирайтесь. Нам всем срочно нужно расслабиться – да, и тебе, Гарри. Джинни в хороших руках, скоро ей станет лучше. Мама знает, как помочь. Кроме того, нельзя вызывать подозрений, ведь так? Исчезновение Джинни никак не должно быть связано с твоим паршивым настроением.

– Стратег до мозга костей, – пожаловался Гарри, – но ты, конечно, прав.

Гермиона поднялась в спальню, чтобы переодеться. Рон был как глоток свежего воздуха. Как же хорошо, что он выбрал другую карьеру! Она надела короткое платье, подобрала туфли на высоком каблуке и открыла шкатулку, чтобы выудить подходящие серьги. На их место Гермиона положила драгоценный пузырек, но вдруг заметила гравировку на поверхности. Пузырек был вновь извлечен и исследован с помощью заклинания увеличительного стекла. Гравировка оказалась… именем? «Посланник». Как странно, и ни на шаг не ближе к решению головоломки.

Гермиона вздохнула. Две капли жидкости – вот и все, что у нее было. Две капли. Из-за эффекта, вызванного испарениями из практически пустого пузырька, она знала, что зелье должно быть на редкость летучим: вынь пробку, и половина сейчас же испарится. Черт, ей был нужен мастер зельеварения, но не чистокровка и не идиот. Такой, который умеет хранить секреты. Гений в своей области.

Гермионе был нужен Северус Снейп, но Северус Снейп давно умер.

Горсть покоя

Даже аббату Рафаэлю Пересу, англичанину до мозга костей, несмотря на доставшуюся от дедушки-испанца фамилию, эта зима казалась особенно холодной. Он провел отрочество в непередаваемо унылом интернате, весь измерзся во время уроков в темных классах и футбольных матчей на обледенелых полях, а в спальнях допотопные обогреватели не имели никаких шансов против вездесущей стужи, однако зима этого года побила все рекорды. Холод, казалось, до самой весны осел сгустками по углам и в затененных коридорах, а их было немало даже в таком сравнительно новом, не дотягивающем и до двухсот лет аббатстве. Рафаэль перенес все службы, кроме литургии, в свою молельню, потому что большую церковь аббатства было невозможно протопить. Не далее как два дня назад ему пришлось расколоть лед в купели и добавить в нее три чайника кипятка, чтобы достичь приемлемой температуры для крещения. Христос, разумеется, любит детей, но не обрадовался бы преждевременному появлению близнецов, окоченевших от холода.

Засунув руки поглубже в противоположные рукава, Рафаэль возблагодарил Бога за такие маленькие радости, как термобелье и сапоги из овчины. Предыдущий аббат, может, и был аскетом, но Рафаэлю казалось, что у бренного тела есть границы, особенно если в нем нужно поддерживать способный к молению дух. Некоторым братьям такие вещи казались мирскими излишествами, которым не место в монастырской жизни, но в последнее время и эти критики не отказывались от дополнительных одеял, как с приятным изумлением заметил Рафаэль. От тепла становилось веселее, что, в свою очередь, открывало сердце для благодарности, и именно такие чувства помогали побороть лютый холод этого года.

Только одному человеку в аббатстве зима, казалось, не доставляла никаких неудобств. Рафаэль решился выйти в монастырский сад, на мороз, потому что знал, что найдет его там, ухаживающим за растениями и лечебными травами, как обычно в это время дня при любой погоде.

За почти семь лет, которые этот человек провел в аббатстве, он стал неотделимой частью жизни Рафаэля: большинство забот по уходу за новичком в самый первый год легло на его плечи. Дело это было странное, но не тягостное: в основном, надо было присматривать за больным, который сидел неподвижно с ничего не выражающим лицом. Иногда Рафаэль ему читал – Священное Писание, медитативные трактаты, современные романы, – но не получал никакой реакции. Время, проведенное с новеньким, стало часами, в которые можно было наверстать чтение молитв и изучение текстов, надеясь, что простое присутствие другого человека скрасит жизнь не идущего на поправку больного. Аббат Майкл никогда не рассказывал, почему его приютил. Странный мужчина просто стал как бы частью аббатства, вроде неподвижных горгулий на колоннах, хмуро смотрящих на окружающий пейзаж.

Одним погожим весенним деньком Рафаэль совершенно случайно взглянул на больного, вывезенного в кресле-каталке на солнце. В тот день Рафаэль пропалывал полупустые грядки и, распрямив спину, чтобы размяться, заметил, что покрывало сползло с колен новичка. Он было собрался его поправить, но, увидев выражение лица больного, замер: во-первых, потому что в его чертах проявилось хоть какое-то движение, и, во-вторых, потому что большие темные глаза, наконец-то заблестевшие жизнью, явственно выражали полнейшее, неприкрытое раздражение. Рафаэль торопливо вскочил на ноги и, спотыкаясь о полы своей рясы, поспешил к креслу-каталке.

– Как же… ты можешь… тебе нужно?.. – он заикался от волнения, но сумбурный поток слов оборвался под тяжелым взглядом, направленным в его сторону.

Больной повел челюстью и с трудом сглотнул.

– И это убожество… тут называется… садом лечебных трав? – под конец прохрипел он.

Рафаэль посмотрел на грядки, выглядящие довольно-таки плачевно после долгой зимы, а потом на все еще хмурящегося мужчину и разразился хохотом.

– Что за клоун попался! – резко ответил тот на очевидно неуместный смех. – Давай сюда лопатку, дурень!

Рафаэль отдал мужчине свою лопаточку и помог ему спуститься к грядке. Больной едва мог держать инструмент в руке, но тем не менее хмуро проковырялся в земле несколько минут, пока лопатка не выпала из рук.

– Хватит на сегодня, – сказал Рафаэль.

– На сегодня, – отозвался мужчина. Из-за длинных волос, упавших вперед, выражение лица нельзя было разглядеть, но Рафаэлю показалось, что на глаза больного навернулись слезы.

– Я завтра тебя опять сюда прикачу, возьму две лопатки, и ты сможешь объяснить мне, что нужно делать.

Ответом послужил лишь кивок.

– У тебя имя есть? – спросил Рафаэль.

Мужчина долго не отвечал, сидя на размякшей земле. Рафаэль терпеливо ждал.

– Северус, – наконец послышался шепот.

Дни напролет после этого разговора, потом недели, целые месяцы они работали над восстановлением заброшенного сада – и заброшенного здоровья. Северус был молчалив, а его редкие ответы – неизменно полны яда, но со временем он начал в какой-то мере доверять Рафаэлю, и между ними затеплилось что-то, похожее на дружбу. Северус практически не говорил о себе, кроме того случая, когда он заверил аббата Майкла и братьев, что не является каким-нибудь преступником, скрывающимся от правосудия, но внимательному наблюдателю можно было узнать о нем больше по его привычкам и поступкам. Его злоба, казалось, постоянно рокотала где-то под поверхностью, и даже размеренность монастырской жизни ничего в этом не изменила, но в саду проявлялась совершенно новая грань его личности. Рафаэль не уставал удивляться, как кулаки Северуса невольно разжимались: он становился неповторимо нежен, когда заботился о растениях. Подбитые градом травы выпрямлялись и зеленели с новой силой, будто по волшебству, от простого прикосновения рук. И сегодня, когда длинные пальцы коснулись забытого на заснеженном розовом кусте бутона, в тяге Северуса к последнему островку цвета серой зимой чувствовалось скрытое восхищение.

Часто он засиживался в садах со стопкой книг из библиотеки аббатства, читая по несколько часов без перерыва – так, будто ничего вокруг него не существовало. Птицы, привыкшие к равномерному перелистыванию страниц, беззаботно резвились у его ног, но разлетались в панике, стоило Северусу наткнуться на отрывок текста, от которого все клокотало внутри и только благодаря особому усилию воли не вырывалось наружу.

Большую часть времени, однако, он был замкнут, молчалив и бесстрастен.

Увидев, как Северус наклонился, чтобы смахнуть почерневшие листья с первых ростков подснежника, Рафаэль печально улыбнулся.

– Тебе не кажется, что подглядывание не пристало новому аббату? – не отрываясь от разглядывания нежных ростков, проговорил Северус.

Рафаэль рассмеялся – его друг был не лишен юмора.

– А после какой выслуги можно?

– Разве Майкл не объяснил тебе перед смертью? Как неудачно. Припоминаю, что у Атаназия был указан срок в двенадцать лет, два месяца и девять дней, спустя который аббату разрешается подглядывать.

– Я прекрасно знаю, что ты это только что выдумал.

– Как ты можешь быть уверен? К половине книг в библиотеке ты и пальцем не притронулся.

– Тебе его тоже не хватает, ведь так, Северус? – Рафаэль перешагнул через низкое ограждение, не считая нужным обойти полсада до калитки. – Знаешь, он смирился со смертью и был к ней готов.

Северус не ответил.

– Он попросил передать, что несказанно благодарен за весь труд, который ты вложил в этот сад. В молодости Майкл очень увлекался ботаникой, но даже его поразили твои познания в области свойств растений и ухода за ними.

Рафаэль немного подождал, но, когда ответа не последовало, пересек сад и тихонько дотронулся до плеча Северуса.

– Мне очень жаль, что ты не нашел в себе силы прийти на его похороны.

– Смерть выигрывает слишком часто, – ответил Северус, наконец встречаясь с новым аббатом взглядом. – Я не собираюсь нести знамена на ее парадном марше.

– Наверное, нет толку напоминать тебе, что самая последняя победа в этом мире всегда остается за смертью, а на похоронах мы празднуем жизнь земную и надежду на жизнь вечную?

– Если у тебя есть время на бестолковые занятия, ты волен потратить его на мое духовное просвещение, – сказал Северус с сухой усмешкой. – Но, может, не на этом холоде, а то даже Пресвятая Богородица выглядит так, будто готова умыкнуть твой шарф.

Рафаэль ласково посмотрел на статую в нише неподалеку.

– Царицу небесную греет ее безгрешность, Северус. Ты, однако, выглядишь продрогшим до костей, как бы ни притворялся, и от этого мне самому становится холодно. Надеюсь, ты смилостивишься и зайдешь внутрь на чашку чая?

– Раз тебе так мало нужно для надежды, попробую наскрести достаточно милости, – ответил Северус, – вот только наполню кормушки.

Когда они покинули сад, Рафаэль обернулся на стайки птиц, быстро слетевшихся на угощение. Их окраска радовала глаз.

– Даже зимой ты даришь нам цветы, – сказал он.

– С каких это пор ты обращаешь внимание на такую чепуху? – отозвался Северус, заходя в коридор, в котором было ненамного теплее, чем на улице.

– Власть в голову ударила, это же очевидно.

Рафаэль еще не успел обжить кабинет аббата и почувствовал, что при виде вещей Майкла сердце Северуса тоже екнуло. Не говоря ни слова, они уселись в креслах по обе стороны электрического очага, который выглядел довольно-таки жалко посередине настоящего готического камина. Исподволь Майкл оставил отпечаток на жизни всего аббатства, и его доброе слово всегда было законом. Несмотря на многочисленные обязанности, он всегда находил время поговорить с братьями, нуждающимися в совете. Рафаэль вспомнил бесчисленные часы, проведенные в тихой беседе, и знал, что Северус иногда тоже разговаривал с бывшим аббатом до поздней ночи, но никогда не пытался выяснить о чем. Молодой аббат вздохнул: он не был уверен, что новая ответственность ему по силам.

– Ты справишься, – неожиданно сказал Северус.

Рафаэль только удивленно поднял на него глаза.

– Да, ты не Майкл, но ты ведь сам неустанно повторяешь, что каждый призван служить по-своему. Попытка заменить Майкла обесценила бы эти слова, – Северус помедлил. –Чувство неадекватности – это естественно, особенно если предшественник был таким человеком. – На секунду беспокойство затмило его лицо, но быстро сменилось обычной маской беспристрастности. – Побалуй себя шоколадным печеньем, Рафаэль. Шоколад всегда помогает против тьмы – будь то темнота мыслей, духа или просто дня.

– Отойди от Меня, сатана, – шутливо процитировал Рафаэль. – Монахам не пристало себя баловать.

– Я серьезно, – ответил Северус, не спуская глаз со сгущающегося за окном сумрака. – Шоколад и в самом деле помогает.

Нахмурившийся от непонимания Рафаэль проследил за его взглядом и вдруг поежился, но не от холода.

– Что ж, уговорил. Помянем Майкла его же печеньем. Ты оказываешь на меня дурное влияние, Северус.

– Рад услужить, – ответил тот с ухмылкой и достал кусочек печенья из предложенной коробки. – Кстати, о служении…

– Неужели обязательно обсуждать это сейчас?

– А когда еще?

– Да в любое другое время, по любому другому поводу.

– Это лишь отговорки, чтобы отложить дело в долгий ящик, – возразил Северус, наклоняясь вперед в старом кожаном кресле, отчего оно заскрипело. – Когда ты позволишь мне принять постриг?

– Почему тебе кажется, что ты сейчас больше готов к постригу, чем на прошлой неделе, когда ты донимал Майкла этим вопросом? – вздохнул Рафаэль и отставил чашку на столик. – Думаешь, я быстрее сдамся? – Северус выглядел слегка смущенным.

– Нет, это не так, – сказал он наконец. – Но у тебя другой взгляд на вещи… не такой строгий, как у аббата Майкла.

– Ах, Северус… Почему тебе кажется, что монашество пошло бы тебе на пользу? Я не думаю, что в этом твое призвание.

Рафаэль вложил в свои увещевания всю любовь, на которую был способен, но Северус не слышал ничего кроме самих слов. Он вскочил на ноги и прошагал к окну, где замер в напряжении, глядя в темноту.

– Речь идет о моей жизни, – сказал он взволнованно, не в состоянии сдержаться. – Больше семи лет я работал на пользу общины, жил, трудился, учился бок о бок с вами, не прося ничего взамен. Почему же вы отказываете мне в принятии обетов?

– И разве ты возрадовался такой жизни? – вопросом на вопрос ответил Рафаэль. – Возрадовался работе, учениям, простоте и воздержанию? Вот как мы живем здесь, Северус. Служим всеми силами Богу, не требуя ничего взамен и радуясь Его благодати. Однако даже в садах ты не позволяешь себе легкости духа, по которой истосковалось твое сердце, – Северус собирался было возразить, но Рафаэль остановил его движением руки. – Ты не устаешь заниматься самобичеванием, но, даже не углубляясь в объяснения, я должен заявить со всей твердостью, что нельзя принимать постриг как кару. Пытаясь это сделать, ты лишь доказываешь, что не понял самой сути нашего служения. Если тебе так хочется наказаний, их можно обеспечить, но я просто не в состоянии позволить тебе принять постриг, пока не уверюсь, что ты поступаешь по воле Божьей и что ты рад быть орудием в Его руках.

Северус поник, и Рафаэль почувствовал, что смог его убедить.

– Кроме того, – продолжил молодой аббат, – одну мелочь мы еще совсем не обсудили: ты ведь не веришь в Бога.

Северус фыркнул и невесело улыбнулся. Он вернулся в свое кресло, протянул руки к огню и ответил:

– Не впервые пришлось бы служить мастеру, в которого я не особенно верю.

– И как тебе понравилось в прошлый раз? – беззаботно спросил Рафаэль, почувствовав, что кризис миновал.

– Намек понят, – ответил Северус, – но можно я хотя бы здесь останусь? Я не хотел бы жить где-то еще...

– Ну конечно же! Мы не собираемся тебя выдворять, можешь здесь жить, сколько пожелаешь. Братья тебя любят – не надо смотреть с таким скептицизмом, – а благодаря твоим способностям община процветает. Не будь ты сведущ в травах и традиционной медицине, паства и монахи были бы далеко не так здоровы, как в эти годы. Если ты уйдешь, братьям будет тебя недоставать. Даже Богу, наверное, будет недоставать твоей кислой физиономии в аббатстве. У меня к тебе только одна просьба.