Тринадцать лет, или чёртова дюжина

Памяти Виктора Конецкого

«Писал я “Комаринскую”, ожидая прихода теплохода “Колымалес” и раздражённый до бешенства всяческими бытовыми неурядицами».

Виктор Конецкий. «Арктическая Комаринская»

За домом писателей, на улице Ленина,

Сидя на крокодиле из бревна в скверике детском,

Вели беседу два приличных мужика.

Один был генералом ПВО, другого звали Виктором Конецким.

Блокаду вспоминали, артобстрел,

Налёты самолётов вражеских на город –

Сопротивленью Ленинградцев наступил предел,

Помимо бомб, снарядов, был ещё и голод, холод…

Ничто не предвещало бедственных проблем…

К концу клонился мирный, тёплый летний день…

Вдруг из подвала комарьё как «мессершмитты» бросились в атаку,

И воскресили дней суровых – воинскую драку!

Тут генерал вскричал: – «В блокаду хоть работало оповещенье!

Сейчас какой-то беспредел, в подвале просто наводненье!

И я считаю, что без всякого сомненья

В борьбе за блага с ЖКХ, мы потерпели пораженье!»

Сюжет сей Виктор рассказал давно,

В нём прозвучала и сатира заодно.

Названье ей «Комаринская» дал –

На Сахалине он с трудом её издал…

…Тринадцать с половиной лет, как он покинул нас,

И четверть века, как капитализм у нас.

В районе сквера, где тогда сидел, –

Чиновничий творится беспредел!

Тут храм Блаженной Ксении возводят,

Седьмой уж год идёт борьба народа за свои права,

А мнения его – не в счёт,

Чиновникам плевать на тех, кто рядом с ним живёт.

Кто место это выделил под храм?

Стоит вплотную он к мирским домам…

И Крестный ход свершить здесь не возможно –

Сему дивиться только можно…

Помимо этого, напротив дом стоит

(Он под охраной государства) –

Под крышей горельеф тут Мефистофеля висит,

Загробного владыки царства.

Сносил забор народ, и под машины он ложился.

Ник. Браун восемь сотен подписей в протест собрал,

К митрополиту он, конечно, обратился; заявок тот не подавал,

А главный архитектор проект строительства не утверждал!

И на запросы активистов: – «Кто финансирует его?»

Ответ один: – «Клуб инвалидов, они все в Бога верят заодно!»

Какой у нас богатый Клуб, коль в Питере, как говорит Собянин,

Подобных храмов – сотню возведут!

А года три не строили тот Храм,

Стоял он, как изгой, заброшенный, забытый,

Освоили все деньги из бюджета и забыли все о нём,

И мок он под дождём без крыши, весь открытый.

А к августу подбросили деньжат, на купол водрузили крест,

И Константин, отец, сказал прискорбно:

– «Напротив Храма дьявольский протест!

Ему присутствовать здесь просто непристойно!»

По «воле Бога» горельеф срубили, –

Пять тысяч Андрею-альпинисту заплатили.

Расчёт простой – народ дурной, немой,

Смирится и с такою он судьбой!

Но вышло всё наоборот:

Культурным оказался питерский народ.

Все возмутились актом вандализма

И митинги прошли под лозунгом: «Не допустить чиновного фашизма!»

Уверен я, что Виктор бы сказал:

По Конституции в главенстве управления стоит народ,

– и более никто!

А те чиновники, которых он избрал, обязаны выслушивать его,

И с мнением считаться заодно!

Вдова Конецкого в том списке расписалась,

Я был на митингах и мне казалось,

Что Виктор вместе с нами, он – за нас

Откликнулся – в подъём культуры масс!

30 сентября 2015 года

P.S.

В двадцатые года, чекисты, как фашисты,

Громили церкви-храмы,

Священников расстреливали без суда!

А ровно через век – совсем не изменился человек:

Прикрывшись возрождением культуры,

Стал рушить признаки её – скульптуры!

При этом изрекать заумные слова –

Всё это доказательство отсутствия культуры и ума!

16 октября 2015 года

НАТАЛИЯ РЯСИНЦЕВА

Виктору Конецкому

Ночь застегнула тёмно-синий китель

На золотые пуговицы звёзд*,

Но Вик взошёл на дедову обитель

И сразу нараспашку бездна грёз.

Из запахов канатов просмолённых

И устремлённых переплётов рей,

Из дней недавних или отдалённых

Ворвались тени обретений и потерь.

Засуетилась память, подставляя

Красивые поступки и слова,

Но не таковский наш, и ускользая,

Насмешливо прищуривал глаза.

Вставали без прикрас в строку людские

И судьбы, и проказы, и дела.

Без погруженья в суеты мирские –

Лишь обнаженье сути догола.

Он страсть боялся в сентиментальность впасть,

Звон пафоса всегда ему претил.

Хоть «жизнь прожить – не поле перейти»

Не он сказал, но сердцем ощутил.

Не примыкал он никогда к молчалиным,

И не рвался из грязи в князи.

Коль давал обеты молчания

Не из страха – брезгливости ради.

Под Полярной звездой и под Южным крестом

Ходил не только ради впечатлений.

Он Державу свою подпирал трудом,

Честь её защищал служеньем.

Но волны, как бы ни качали,

Не утоляли его печали.

И скрежет его зубовный

Не заглушали шторма и громы.

Ему за Державу было обидно

Обидой мальчишки блокадного.

Ему небреженье было постыдно,

Сердце гордых побед жаждало.

Всё тонет в крохоборстве и притворстве,

Опоры тают словно звук в глуши,

Не стало места и простому рукотворству,

Не говоря о сотворении души.

Он не покинул этой территории.

На звуки SOS от моря и от суши

Спасает, как в ледовой акватории,

Смертельно уязвлённые

свою и наши души.

Оставив картины и книги для нас,

Он скрылся в космосе где-то.

Ловите знакомый прищур его глаз –

С Конецкого малой планеты.

Ныне «Конецкие» – пароходы,

Ходят гордо любимым нордом.

Зависеть мечтая лишь от погоды,

Как он, пробиваться к чистым водам.

Пути Господни не исповедимы,

Но вырвем встречу у жизни аховой.

И Вику помянем тостом любимым:

«За тех, кто в море, на вахте и гауптвахте»!

Одесса – Пушкинские Горы. 2000 – 2015 гг.

* Цитата из стихотворения одесского поэта Юрия Михайлика всплыла из детства и напрочь прилепилась к образу В.В. Конецкого.

СЕРГЕЙ АЛИХАНОВ

НА ПИСКАРЕВСКОМ КЛАДБИЩЕ

Стихи, написанные после общения

с Виктором Конецким

Под силу только савану зимы
Покрыть все эти длинные холмы.
Всё думаю – кому-то было надо,
Чтоб эта бесконечная блокада
Затягивалась дольше, чем война.

Была победа наша решена,
А здесь всё продолжалась голодуха...

Не встретится блокадница-старуха
И, уходя за жертвами вослед,
Не скажет, что Бадаевские склады
Накрыли не немецкие снаряды, –
Нет тех старух, а слухам веры нет.

И самому мне надо разобраться,
Кому мешала память петроградцев.

ВЛАДИМИР ЛЯХОВИЧ