Калаба, ну, может, ты ей скажешь, — разочарованно произнес Прим.
— Я видел Тита, — глухим голосом произнес Марк. — Он ехал верхом с несколькими людьми. Когда он видел тела, он что-то восклицал. Я не понимал его слов, но кто-то сказал, что он взывал к Иегове и говорил, что это сделал не он.
— Если город теперь окружен, проявит ли Тит милость?
— Если только сможет сдержать своих воинов. Они ненавидят иудеев и хотят перебить их всех.
— И нас вместе с ними, — задрожала она. — Они ведь не видят разницы между верующими и зилотами, ведь так? Мятежники, праведные иудеи и даже христиане — какая им разница? — Ее глаза наполнились слезами. — Неужели в этом Божья воля, Марк?
— Отец говорил, что не в Божьей воле, чтобы кто-нибудь страдал.
— Тогда почему мы страдаем?
— Мы расплачиваемся за последствия того, что мы сами сделали, и за грех, который правит этим миром. Иисус простил разбойника, но не снял его с креста. — Он снова обхватил голову руками. — Я не так мудр, как отец. Я не знаю ответов на все вопросы, но я знаю, что у нас есть надежда.
— Какая надежда, Марк? Какая здесь может быть надежда?
— Бог всегда дает надежду.
* * *
Осада продолжалась, и если жизнь в Иерусалиме угасала, о духе иудейского сопротивления этого сказать было нельзя. Хадасса оставалась в маленьком доме, и до нее доносились звуки, свидетельствовавшие об ужасных событиях, которые творились за незапертой дверью. Кто-то пробежал по улице, крича что есть мочи: «Они взбираются на крепостную стену!».
Когда Марк вышел, чтобы узнать, что произошло, Лия впала в истерику. Хадасса подошла к сестре и крепко сжала ее в объятиях. Она сама была на грани истерики, но, когда она обнимала сестру, ей становилось спокойнее. — Все будет хорошо, Лия. Только не плачь. — Эти слова звучали как-то бессмысленно, потому что Хадассе самой приходилось подавлять слезы. — Господь не оставит нас, — сказала она, нежно погладив сестру.
Конечно, мало что могло их утешить, потому что вокруг них, казалось, рушился весь мир. Хадасса посмотрела на мать, и слезы снова навернулись на глаза. Мама слабо улыбнулась, как будто стараясь приободрить ее, но Хадасса не чувствовала никакой бодрости. Что же будет с ними?
Вернувшись, Марк сказал, что сражение идет на крепостных стенах. Иудеи отбили атаку и отбросили римлян.
Однако в ту же ночь, под покровом темноты, десять легионеров проникли в город и заняли крепость Антонию. Битва разгорелась у самого входа в священный храм. Римляне снова отступили, но на этот раз разрушили часть стены, оставив открытым двор язычников. Пытаясь отбросить их, зилоты атаковали римлян на Елеонской горе. Но атака захлебнулась, и они были уничтожены. Взятые в плен зилоты были распяты перед крепостными стенами, чтобы все могли их видеть.
Снова наступила тишина. И снова ужас охватил город, когда разнесся слух о голодной женщине, которая съела своего ребенка. Пламя ненависти к римлянам разгорелось с новой силой.
Иосиф снова взывал к своему народу и говорил о том, что Бог трудится через римлян, чтобы уничтожить иудеев, исполняя тем самым пророчество, данное пророками Даниилом и Иисусом. Иудеи собрали все сухие материалы и смолу, которые только могли найти, и заполнили ими двор храма. Римляне выдвинулись вперед, а иудеи отступили, заманив тем самым римлян в храм. Находясь внутри, иудеи предали святое место огню и сожгли вместе с ним многих легионеров.
Тит быстро привел в порядок боевые ряды своих воинов и приказал погасить огонь, но не успели те спасти храм, как иудеи атаковали с новой силой. На этот раз командиры не смогли сдержать гнев римских легионеров, которые, жаждая крови иудеев, снова подожгли храм и пошли убивать всех, кто попадался у них на пути, и грабить поверженный город.
Когда пламя охватило вавилонскую завесу, изящно вышитую голубыми, алыми и фиолетовыми нитками, люди стали погибать сотнями. Высоко на крыше храма какой-то лжепророк кричал, чтобы люди взбирались наверх и получали избавление от всех мук. Вопли горящих заживо людей разносились по всему городу, смешиваясь с ужасными звуками битвы, перенесшейся на городские улицы и аллеи. Мужчины, женщины, дети падали от ударов мечей — смерть не разбирала никого.
Хадасса изо всех сил пыталась не думать о происходящем за стенами дома, но голос смерти был слышен везде. Ее мама умерла в тот же жаркий августовский день, когда пал Иерусалим, и в течение двух дней Хадасса, Марк и Лия обреченно ждали, зная, что рано или поздно римляне найдут и уничтожат их, как уничтожали всех, кто жил в городе.
Кто-то пробежал по их узкой улочке. Раздались крики человека, которого безжалостно рубили мечами. Хадассе захотелось вскочить и убежать, но куда ей было бежать? И как она могла бросить сестру и брата? Она вжалась спиной в темный угол небольшой комнаты и обняла Лию.
Послышались мужские голоса. Громче. Ближе. Неподалеку раздался стук открываемой настежь двери. Послышались крики людей внутри какого-то дома. Затем один за другим они стихли.
Слабый и изможденный, Марк с трудом поднялся и, став перед дверью, начал молча молиться. Сердце Хадассы бешено заколотилось, ее пустой желудок, казалось, превратился в один сплошной сгусток боли. Она услышала на улице голоса. Говорили по-гречески, надменным тоном. Кто-то один отдавал приказы обыскать все дома на улице. Раздался стук еще одной открываемой двери. Снова послышались крики.
Звук шагов кованой обуви послышался и возле их двери. У Хадассы замерло сердце. «О Боже... "
— Закрой глаза, Хадасса, — произнес Марк неожиданно спокойным голосом. — Помни о Господе, — сказал он, когда дверь резко растворилась. Марк издал громкий, быстро оборвавшийся стон и упал на колени. Из его спины торчал окровавленный меч, а его туника быстро покрылась кровью. Комнату наполнил истошный крик Лии.
Римский воин отбросил Марка назад, освободив свой меч.
Хадасса не могла произнести ни звука. Уставившись на пришельца и его облачение, покрытое пылью и кровью ее брата, Хадасса не могла пошевелиться. Его глаза блестели сквозь забрало. Когда он шагнул вперед и поднял свой окровавленный меч, Хадасса совершенно неосознанно сделала быстрое движение. Она подмяла под себя Лию и накрыла ее собой. «О Боже, сделай только все как можно быстрее, — молилась она. — Как можно быстрее». Лия молчала и не двигалась. Были слышны только резкое дыхание воина да крики людей на улице.
Терций крепче сжал свой меч и посмотрел сверху вниз на истощенную девочку, закрывшую собой еще одну, более тонкую и хрупкую девочку. Ну что с ними возиться — убить их обеих и тут же забыть о них! Эти кровожадные иудеи стали для Рима настоящим проклятием. Поедать своих детей! Убивать надо таких женщин, чтобы не рождали больше воинов. Этот народ заслужил того, чтобы стереть его с лица земли. Вот и этих нужно убить, и все дела.
Но что остановило его?
Старшая девочка посмотрела на него снизу вверх, и ее темные глаза были полны страха. Она была такой маленькой и тощей, вот только глаза... слишком большие глаза, которые так выделялись на ее исхудалом лице. Было в ней что-то такое, что лишило его решимости убивать. Его дыхание стало более ровным, сердце начало биться спокойнее.
Он пытался вспомнить тех друзей, которых потерял на этой войне. Диокл погиб от пущенного с крепостной стены камня, когда занимался осадными работами. Малкен был убит шестью мятежниками, пытаясь прорваться сквозь брешь в первой крепостной стене. Капаней заживо сгорел, когда иудеи подожгли свой храм. Альбион по-прежнему страдал от ран, когда в него вонзилась стрела, пущенная иудеем.
И все же гнев в нем остыл.
Воин опустил меч. Продолжая следить за всеми движениями девочки, он оглядел небольшую комнату. Его внимание сначала привлекло какое-то окровавленное тело. Ну да, это же тот юноша, которого он только что убил. Он лежал в луже крови возле какой-то женщины. Она выглядела такой спокойной, как будто спала, ее волосы были аккуратно убраны, а руки сложены на груди. В отличие от тех, кто сбрасывал мертвые тела в долину, эти дети отнеслись к умершей матери со всеми почестями.
Он слышал историю о женщине, которая съела своего ребенка, и был исполнен той ненависти к иудеям, которой проникся за десять лет своего пребывания в Иудее. Он хотел только одного — чтобы этот народ исчез с лица земли. Риму от него с самого начала не было никакой пользы — одни только беды: иудеи такие непокорные, гордые, не желающие поклоняться ничему, кроме своего единого истинного Бога.
Единый истинный Бог. Терций невольно усмехнулся. Ненормальные они все какие-то. Верить в единственного Бога — это же не просто смешно, но и нецивилизованно. А римлян они называют варварами. Как будто это не сами иудеи подожгли на днях собственный храм.
Скольких иудеев он перебил за последние пять месяцев? Следуя от дома к дому, движимый жаждой крови, охотясь за ними, как за дикими зверями, он не утруждал себя никакими подсчетами. Благословляемый на подобные убийства своими богами, он получал от этого наслаждение, считая каждого убитого иудея малой лептой, внесенной им в дело мести за своих убитых друзей.
Но что его остановило сейчас? Жалость к этим иудейским девчонкам? Убить их и разом избавить от всех страданий было бы с его стороны большой милостью. Старшая была такой тощей от голода, что, казалось, дунь на нее, ее и не станет. Он мог бы убить их обеих одним ударом... и в то же время он пытался собрать всю волю, чтобы сделать это.
Девочка ждала. Было видно, что она боялась, и все же она не просила о пощаде, как это делали многие другие. И она, и тот ребенок, которого она накрыла собой, по-прежнему молчали и смотрели на него.
Сердце Терция дрогнуло, и силы покинули его. Он глубоко вдохнул и резко выдохнул. Произнеся проклятие, сунул меч в ножны, висевшие у него на боку.
— Так и быть, оставлю вас в живых, но вы еще проклянете меня за это.
Хадасса знала греческий. На этом языке говорили римские легионеры, поэтому он был знаком многим из тех, кто жил в Иудее. Она заплакала. Он схватил ее за руку и рывком поставил на ноги.
Тут Терций взглянул на девочку, лежавшую на полу. Ее глаза были открыты и смотрели отрешенно куда-то вдаль. Ему не впервые приходилось наблюдать такое. Она долго не протянет.
— Лия, — сказала Хадасса, испугавшись такого пустого взгляда сестры. Она наклонилась и обняла ее. — Сестра моя, — добавила она, пытаясь приподнять девочку.
Терций понимал, что младшая сестра была уже почти мертва и возиться с ней не было никакого смысла. И все же при виде старшей девочки, старавшейся что-то сделать для младшей, пытавшейся ее поднять, он почувствовал жалость. Даже этот безжизненный ребенок был ей так дорог.
Оттолкнув Хадассу в сторону, Терций легко и в то же время аккуратно приподнял крохотную девочку и взвалил ее на плечо, словно сноп колосьев. Схватив старшую за руку, он вытолкнул ее за дверь.
На улице было тихо, другие воины ушли дальше. Крики людей раздавались уже где-то вдалеке. Он шагал быстро, зная, что старшая девочка изо всех сил старается не отставать.
Сам воздух в городе был наполнен смертью. Всюду лежали разлагающиеся трупы — кто-то был убит грабившими теперь город римлянами, кто-то умер от голода. Выражение ужаса на лице девочки привело Терция в удивление, и он догадался, что она, наверное, давно никуда не выходила из дома.
— Вот он, ваш великий Священный город, — произнес он и презрительно сплюнул.
Боль пронзила руку Хадассы, когда легионер резко подхватил ее. Она споткнулась о ноги какого-то мертвеца. Его лицо было изъедено червями. Смерть была повсюду. Хадассе стало плохо.
Чем дальше они шли, тем более ужасные сцены открывались ее взору. Разлагающиеся тела были свалены в огромные кучи, подобно забитым животным. Смрад был настолько невыносим, что Хадасса заткнула нос и рот.
— Куда тут сгоняют пленных? — окликнул Терций одного из воинов, возившихся возле мертвецов. Два римлянина поднимали убитого товарища, лежавшего между двумя иудеями. Другие легионеры выходили из храма с награбленными сокровищами. Повозки были наполнены золотыми и серебряными сосудами, кубками, подсвечниками. В кучу были свалены бронзовые чаши, курильницы и другие предметы, используемые для служения в храме.
Воин оглянулся, посмотрел на Терция, бегло взглянул на Хадассу и Лию:
— Вниз по улице и за поворотом пройдешь в большие ворота, только с такими вряд ли кто там будет возиться.
Хадасса взглянула на храм, который когда-то сверкал издали белым мрамором, подобно снежной горе. Теперь он был почерневшим, в стенах зияли огромные отверстия, выбитые камнями, пущенными осадными орудиями, золотой декор давно был разграблен. Местами стены были полностью разрушены. Священный храм... Теперь это было всего лишь еще одно место, где царствовали смерть и разрушение.
Хадасса вяло, как будто по инерции, шла дальше, пораженная увиденным. От дыма щипало глаза и першило в горле. Когда они шли вдоль стены храма, ей хотелось кричать от ужаса. Губы пересохли, а сердце усиленно заколотилось, когда они приближались к воротам, ведущим в женский двор.
Терций подтолкнул ее:
— Упадешь в обморок, я тебя тут же прикончу, и твою сестру заодно.
Во дворе она увидела тысячи людей, выживших в этой мясорубке, — кто-то отчаянно стонал, кто-то во весь голос молил о смерти. Воин втолкнул ее во двор, и она оказалась среди огромной толпы. Двор был полностью забит. В большинстве это были истощенные и умирающие от голода люди.
Терций снял с плеча младшую сестру. Хадасса подхватила Лию и попыталась ее удержать. Она бессильно опустилась на землю и держала сестру у себя на коленях. Воин повернулся и вышел.
Тысячи людей скитались по двору в поисках своих родственников или друзей. Некоторые собирались в небольшие группы и плакали, кто-то в одиночестве отрешенно смотрел перед собой, как Лия. Стояла такая духота, что Хадасса едва могла дышать.
Какой-то левит разодрал свою оранжево-синюю тунику и что есть мочи воскликнул: «Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил нас?». Женщина рядом с ним, одетая в серую окровавленную одежду, изодранную у плеча, в отчаянии завопила. Какой-то пожилой мужчина в черно-белой полосатой одежде сидел в одиночестве у стены и шевелил губами. Хадасса знала, что он из синедриона, потому что его одежда символизировала пустынную одежду и шатры первых патриархов.
В этой толпе были назореи, носившие длинные волосы, заплетенные в косы, зилоты в грязной и рваной одежде, поверх которой они надевали короткие безрукавки с синей бахромой. Оставшись без своих ножей и луков, они даже сейчас выглядели достаточно грозно.
Где-то в толпе завязалась драка. Женщины стали кричать. Группа легионеров вмешалась в толпу и перебила драчунов, а также еще несколько человек, чья вина состояла лишь в том, что они стояли рядом. Римский офицер стоял на возвышении и кричал на пленников. Он указал на еще нескольких людей в толпе, которых тут же увели, чтобы распять.
Хадасса перенесла Лию в более безопасное место у стены, рядом с левитом. Когда солнце зашло, и наступила тьма, она прижала Лию к себе, чтобы согреть ее своим теплом.
Наутро Лия умерла.
Милое лицо сестры не выражало ни страха, ни страданий. Губы застыли в блаженной улыбке. Хадасса подхватила ее под руки и встряхнула. В следующее мгновение ее охватила такая боль, что она не могла даже плакать. Она не сразу заметила, как к ней подошел римлянин, и только потом до нее дошло, что Лию хотят унести. Хадасса только крепче сжала ее в своих объятиях.
— Она умерла. Отдай ее мне.
Хадасса уткнулась лицом в одежду сестры и застонала. Римлянин на своем веку насмотрелся столько смертей, что этим его уже невозможно было разжалобить. Он схватил Хадассу, разжал ее руки, а потом отпихнул ногой. Превозмогая охватившую ее боль от удара, Хадасса беспомощно смотрела, как воин уносил Лию к повозке, наполненной трупами других пленников, умерших этой ночью. Там он небрежно бросил хрупкое тело в общую груду мертвецов.
Закрыв глаза, поджав ноги и уткнувшись в колени лицом, Хадасса заплакала.
Прошло еще несколько дней. Сотни людей умирали от голода, еще больше от отчаяния и безнадежности. Некоторых пленников покрепче увели копать общие могилы.
Среди толпы пошли слухи о том, что Тит приказал разрушить не только храм, но и весь город. Должны остаться только три башни, которые будут выполнять военные функции, и часть западной стены. Такого не бывало со времен Навуходоносора, когда вавилоняне разрушили храм Соломона. Неужели Иерусалима, их родного и любимого Иерусалима, больше не будет?
Римляне приносили для пленников хлеб. Некоторые иудеи, упорно продолжавшие не подчиняться римской власти, отказывались принимать пищу, осуществляя тем самым свой последний акт неповиновения. Наиболее несчастными среди пленников оказались слабые и больные, которым вообще не давали никакой еды, потому что римляне не хотели тратить пищу на тех, кто, по их мнению, все равно не выдержит предстоящего перехода в Кесарию. К этой категории относилась и Хадасса.
Однажды утром Хадассу вместе с другими вывели за городские ворота. Ее глазам предстала жуткая картина. Тысячи иудеев были распяты перед полуразрушенными стенами Иерусалима. Их тела клевали стервятники. Земля вокруг них настолько пропиталась кровью, что стала красно-бурой и твердой, как кирпич, но больше всего Хадассу поразил сам вид, открывавшийся перед ней. Если не считать целого леса крестов, вокруг, насколько хватало глаз, не было ни одного деревца, ни одного кустика, ни единой травинки. Перед ней лежала выжженная земля, а за спиной оставался могучий город, превратившийся в груду камней.
— Не стоять! — прокричал стражник, и его плеть, просвистев у Хадассы над ухом, ударила какого-то мужчину по спине. Шедший перед ней мужчина застонал и упал. Когда стражник вынул свой меч, какая-то женщина попыталась его остановить, но он ударил ее своим тяжелым кулаком, после чего быстро выхватил меч и ударил им упавшего мужчину по шее. Затем он схватил дергающегося в предсмертных судорогах пленника, бросил к краю дороги и столкнул под откос. Безжизненное тело медленно скатилось вниз, на камни, где лежали другие мертвые тела. Кто-то из пленников помог подняться плачущей женщине, и они продолжили путь.
Дойдя до стана Тита, римляне приказали пленникам сесть так, чтобы тем было видно и слышно все, что в этом стане происходит.
— Кажется, нам сейчас дадут возможность лицезреть весь триумф римлян, — с горечью произнес кто-то из пленников, чьи синие кисточки указывали на его принадлежность к зилотам.
— Молчи лучше, а то и тебя начнут клевать вороны, как тех несчастных глупцов, — зашипел кто-то на него.
Дальше пленники наблюдали за тем, как легионы строились и парадом проходили мимо Тита, который был великолепен в своем сияющем облачении. Пленников было больше, чем воинов, но римляне маршировали подобно единому ужасному чудовищу — такие организованные и дисциплинированные. Хадассе ритмичное шествие тысяч людей, проходящих безупречным строем, казалось красивым и в то же время жутковатым. Команду единственного командира сотни марширующих выполняли четко, слаженно. Разве придет после этого кому-то в голову мысль, что их можно победить? Казалось, что они могут затмить горизонт.
Тит выступал перед воинами с речью, делая время от времени паузы, и тогда раздавались радостные возгласы воинов. Затем стали вручать награды. Офицеры стояли впереди, и их облачение сверкало на солнце. Зачитывали список тех, кто совершил на этой войне великие подвиги. Тит лично водружал на головы этих воинов золотые венки и надевал им золотые украшения на шею. Некоторым он вручил длинные золотые копья и серебряные знаки. Всех награжденных повысили в звании.
Хадасса посмотрела на сидящих рядом с ней пленников и увидела на их лицах выражение горечи и ненависти — такое зрелище было подобно соли на открытых ранах.
Воинам раздали награбленные сокровища, после чего Тит снова выступил с речью, поздравив все свое войско и пожелав всем большой удачи и счастья. Исполненные ликования, воины стали восклицать многократные славословия в его адрес.
Наконец, Тит отдал приказ праздновать победу. В качестве жертвы римским богам были приготовлены многочисленные волы, и по команде Тита их закололи. Отец Хадассы говорил, что иудейский закон требует пролития крови в качестве очищения от грехов. Она знала, что священники в храме каждый день совершали жертвоприношения, которые служили постоянным напоминанием о необходимости покаяния. И в то же время отец и мать учили ее с самого рождения, что Христос пролил Свою Кровь в качестве искупления за грехи всего мира, что в Нем закон Моисея был полностью исполнен и что жертвоприношения животных больше не нужны. Поэтому она никогда не видела, как животных приносят в жертву. И теперь с невыразимым ужасом наблюдала, как при каждом благодарении в адрес богов одного за другим убивали волов. От вида огромного количества крови, стекающей на каменные жертвенники, ей стало не по себе. Она в ужасе закрыла глаза и отвернулась.
Заколотых животных раздавали воинам для праздничного пира. Весь вечер голодным пленным не давал покоя пьянящий аромат жареного мяса. Но даже если бы им и предложили его отведать, праведные иудеи ни за что не стали бы его есть. Лучше смерть и прах, чем мясо, пожертвованное языческим богам.
Наконец, воины подошли к пленным и приказали им вставать в очередь за своими порциями пшеничных и ячменных зерен. Хадасса с трудом поднялась и встала в очередь, не сомневаясь, однако, что и на этот раз ей ничего не дадут. Глаза ее наполнились слезами. Боже! Боже! Да будет на все воля Твоя. Приготовясь подставить руки, когда подходила ее очередь, она уже одновременно приготовилась к тому, что сейчас опять пройдет мимо с пустыми руками. Но на этот раз она почувствовала, как ей в ладони посыпались пригоршни золотых зерен.
Ей показалось, что она четко услышала мамин голос: «Господь все усмотрит».
Она подняла голову и взглянула в глаза молодого воина. Его лицо, загоревшее на жарком солнце Иудеи, было каменным, лишенным каких бы то ни было эмоций. «Спасибо», — произнесла она по-гречески, с простой покорностью, совершенно не думая о том, кто этот человек, что он может сделать. Его глаза заблестели. Сзади кто-то толкнул ее, выругавшись в ее адрес по-арамейски.
Уходя, она не знала, что молодой воин продолжает смотреть ей вслед. Он ссыпал очередную порцию зерна в руки следующего, кто стоял в очереди, не отрывая от нее глаз.
Хадасса присела на склон холма. Она сидела уединенно, ни с кем не общаясь. Склонив голову, она сжала в ладонях выданные ей зерна. Чувства переполняли ее. «Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих, — сокрушенно прошептала она и заплакала. — Отец мой Небесный, прости меня. Исправь пути мои. Только не будь ко мне суров, Господи, не низводи меня. Я боюсь, Господи. Сохрани меня в руке Твоей, Господи, прошу Тебя».
Она открыла глаза и раскрыла ладони. «Господь все усмотрит», — тихо сказала она и стала не спеша есть, тщательно пережевывая каждое зерно.
Когда зашло солнце, Хадасса неожиданно для себя стала спокойнее. Несмотря на смерть и разрушения, которые всюду ее окружали, несмотря на все страдания, которые ждали ее впереди, она чувствовала, что Бог с ней. Она взглянула на ясное ночное небо. Ярко светили звезды и дул легкий ветерок, и это напоминало ей Галилею.
Ночь была теплой... она поела... она была жива. «Бог всегда дает надежду», — говорил Марк. Из всех членов семьи Хадасса была самой слабой в вере, ее дух был самым сомневающимся и самым нетвердым. Из всех них она менее всего была достойна Божьей милости.
«Почему же Ты выбрал меня, Господи? — тихо спросила она. — Почему меня?»
Атрет высоко поднял руку, дав своему отцу знак, что римский легион приближается. Спрятавшиеся в лесу германские воины затаились. Все они были вооружены фрамеями — специальными копьями, которых римляне очень боялись, потому что крепкое древко такого копья венчал невероятно остро заточенный наконечник, способный пробивать амуницию римлян. Этим копьем германцы умели поражать противника с дальних дистанций и пользоваться в ближнем бою.
Убедившись в том, что настал подходящий момент, Атрет опустил руку. Его отец тут же издал воинственный клич. Клич этот стал распространяться далеко за горизонт, по мере того как остальные воины стали взывать к Тивазу, богу войны. К ним присоединился Маркобус, правитель Бруктерии, объединитель всех германских племен, вместе с племенами Бруктерии и Батавии — всего около ста человек. Ужасающий хаотический звук разносился вниз по долине, подобно рыку демонов Гадеса. Атрет усмехнулся, увидев, как легионеры сбились со своего ритма. И именно в этот момент воины германских племен устремились со склонов холмов в атаку.
Растерявшиеся римляне не могли из-за такого крика слышать команды своих командиров, которые приказывали им выстроиться в «черепахи». Командиры знали, что такой военный маневр — когда воины вставали тесно друг к другу и плотно закрывались со всех сторон щитами, сформировав таким образом некое подобие черепашьего панциря, — был единственной эффективной защитой от варваров. Однако, увидев, как орды свирепых воинов, вооруженных только копьями, стремительно атакуют фланги римских рядов, легион растерялся, отдав тем самым врагу драгоценную инициативу. Полетели грозные германские копья. Легионеры стали падать замертво.
Отец Атрета, Гермун, командовал тем клином, который начал атаку. Его шлем сверкал на солнце, когда он вел свою группировку из укрытий густого леса, а находящиеся под его командованием хатты бежали вниз со склонов холмов. Длинноволосые германцы в большинстве своем были одеты только в сагумы — короткие защитные плащи, державшиеся на плечах с помощью простых бронзовых застежек, и были вооружены щитами из кожи и железа и фрамеями. Только самые богатые вожди были вооружены мечами и носили шлемы.
Издавая воинственный клич, Атрет на бегу бросил в противника свою фрамею. Длинное копье пронзило шею римского офицера, и тот рухнул на землю. Другой римлянин пытался его подхватить, но Атрет подбежал к нему и одним ударом своего огромного кулака переломил ему хребет. Вынув копье из убитого, он швырнул его в еще одного воина.
Женщины и дети из германских племен тоже сбежали по холмам вниз, сели и криками стали поддерживать своих мужчин. Такие битвы долго не продолжались, поскольку единственным мимолетным преимуществом германцев была неожиданность. Как только римляне перехватывали инициативу, германцы уходили. Они понимали, что в длительной битве против вооруженных до зубов и обученных римлян у них нет никаких шансов. За последние месяцы германцы стали прибегать к тактике, которая срабатывала безошибочно: внезапно ударить по флангам противника, нанести как можно больший урон и отойти, не вступая в длительные сражения.
Копье Атрета треснуло, когда он пронзил им сотника. Он призвал на помощь Тиваза и ударил щитом по голове другого римлянина, пытавшегося напасть на него, одновременно выхватывая у убитого им сотника гладий, короткий меч, и пытаясь отбиться от ударов двух других римлян. Он не умел сражаться таким коротким мечом и понимал, что ему пора уходить, пока его не убили или не взяли в плен.
Тем временем легионеры оправились от первоначальной паники. Офицеры активно сражались, ловко орудуя своими мечами и отдавая приказы. Воины снова сомкнули ряды и, пользуясь всей своей выучкой, пошли на противника.
Атрет увидел, как упал его брат, Вар. Взмахнув мечом, он отсек руку какому-то римлянину. Когда он попытался прорваться к брату, у него на пути стал еще один сотник, и у Атрета не было никакой возможности уцелеть, орудуя только непривычным мечом. Атрет отражал удар за ударом. Затем, призвав на помощь всю свою недюжинную силу, обрушился на сотника всем весом и свалил его на землю.
— Атрет, сзади! — закричал ему отец. Атрет мгновенно нырнул к земле и обернулся назад, сделав резкое движение мечом вверх и проткнув нападавшего ударом меча в живот. Нападавший закричал, быстро рухнул на землю, и Атрет не успел высвободить оружие.
Тот сотник, которого Атрет свалил, снова встал на ноги и пошел в атаку. Оставшись без меча, Атрет схватил сотника за ноги и повалил его на землю. Прижав римлянина к земле, он обхватил его голову и сломал ему шею. Выхватив гладий из мертвых рук, он вскочил на ноги и напал на римлянина, вытаскивавшего копье из убитого германца. Атрет нанес легионеру удар мечом по шее, и в лицо ему брызнул фонтан крови. Бросив меч, он вынул фрамею из тела убитого воина и побежал.
Он не видел позолоченного шлема своего отца, а силы германцев стали заметно таять, когда римляне перегруппировались и показали всю свою организованную разрушительную силу, которой всегда славились. Маркобус, чья левая рука безжизненно повисла вдоль тела, приказывал своим воинам отходить. В отличие от римлян, эти племена не видели ничего позорного в том, чтобы отступать, не ввязываясь в кровопролитные сражения. Батавы отступили, оставив Атрета и его отряд практически беззащитными. Атрет понимал, что здравый смысл призывал хаттов уходить в лес, но кровь у него была горячей, а руки сильными. И, снова издав воинственный клич, он бросился на двух римлян.
Сраженный в грудь стрелой римлянина, упал дядя Атрета. Его двоюродный брат, Рольф, пытался пробиться к нему и был сражен сотником. Издав бешеный рык, Атрет рубил своих противников направо и налево, раздробив голову одному легионеру и оставив без руки другого. Слишком много воинов его племени полегло в этом бою, и здравый смысл, наконец, возобладал в нем. Он приказал оставшимся в живых уходить в лес. Те растворились в лесу, оставив римлян, которые не могли их преследовать и испытывали горечь, оттого что битва закончилась так быстро, едва начавшись.