Ii. поминальные свечи в боготе 23 страница

— Реб, умоляю тебя.

Он дрожал, на глаза навернулись слезы:

— Не откажи мне, Реб.

— Джок, — спокойно сказал Реб Уилсону, — произошла замена: Диего будет держать мешок вместо вас. В остальном, Джок, все крайне просто: пока я не посмотрю на вас, вы ничего не делаете. Ничего. Согласны?

— Это идиотизм, парень, — сказал Уилсон.

— Я буду пристально смотреть на вас несколько секунд, и только в этот момент, не раньше, вы вмешаетесь.

— Ладно. Если вам так хочется.

— Да, я так хочу.

Они вышли пятыми, и как раз перед ними команда из двух человек, приехавших из соседней деревни Брауневуд, поставила новый, довольно поразительный рекорд по заброске десяти гремучих змей в мешок — пятьдесят девять секунд; у них были все шансы получить приз в триста долларов. И они решили отпраздновать свою будущую победу — убили змей и начали снимать с них шкуру, чтобы поджарить на углях и съесть.

Третьей команде, выступавшей перед ними, не так повезло: змей пришлось удерживать снаружи при помощи палок с зубцами; одна из них укусила змеелова в ногу, и машина «скорой помощи» — у входа в ригу стояло три таких с заведенными моторами, — загудев всеми сиренами, повезла его в больницу Вако.

С девятью первыми змеями все обошлось хорошо, хотя временной показатель был не из лучших. Когда девятая змея упала в мешок, который держал обливавшийся потом Диего, прошло уже около полутора минут. Но Реб, конечно, мог двигаться и побыстрее. Каждый раз без тени колебаний его большая рука хватала треугольную голову точно под челюстью, затем спокойно и неторопливо Реб делал последнее движение, опускал бешено извивающееся тело в отверстие мешка. На лице — полнейшая невозмутимость. Однако два раза он улыбнулся Диего. Так что в какие-то секунды последний поверил, что Реб отказался от своего намерения.

Наступила очередь десятой змеи. Это была алмазная порода длиной полтора метра, очень красивая, переливающаяся. В тот момент, когда Реб приблизился к ней, она приняла боевую стойку: передняя часть тела изогнулась вертикально в букву S, а голова с чуть выступающим раздвоенным язычком еле заметно покачивалась туда-сюда.

…Когда палка, которую Реб держал в правой руке, оказалась примерно в двадцати сантиметрах от нее, голова, как молния, метнулась вперед. В десятую долю секунды левая рука упала, вцепившись в верхнюю часть тела змеи, очень быстро продвинулась вперед к голове и зажала ее — змея не могла уже прыгнуть, а только размахивала хвостом.

— Внимание, Диего! — предупредил Реб, улыбнувшись в третий раз.

Он бросил палку, очень осторожно поменял левую руку на правую и нажал: челюсти невероятно широко раскрылись и стали ясно видны крючковатые зубы.

— Пора, — сказал Реб.

Он вытянул вперед разжатую ладонь левой руки, подставил ее змее и разжал правую руку. Толпа взревела. Зубы впились в перемычку между большим и указательным пальцами.

— Пожалуйста, Диего, держи мешок крепче, — произнес Реб сквозь сжатые зубы.

Но после этого он уже не мог говорить. Какой-то человек ринулся в клетку и вырвал у Диего Хааса мешок, который тот чуть не уронил. Уилсон приблизился к Ребу и ударом ножа отсек голову змеи и оторвал ее зубы от руки. Уилсон и еще двое взяли Реба под мышки и под колени, вынесли из клетки и положили на стол; Реб весь дрожал, лицо стало белым, как мел.

Он крепко сжал челюсти, закрыл глаза, и только ноздри напряглись. Реб не издал ни одного звука.

— Его нужно оперировать. — Я жду, — сказал Уилсон. — Он велел ждать до тех пор, пока не посмотрит на меня. Спросите у его приятеля.

— Ждем, — подтвердил Диего, его желтые глаза лихорадочно горели. Тридцать секунд.

— Следи за машиной «скорой помощи», — сказал Уилсон.

— Сорок секунд, Реб, — не выдержал Диего.

— Keep it cool, man[57].

— Пятьдесят, — продолжал Диего.

Теперь Реба сотрясали судороги, и, если бы двое мужчин не поддерживали его, он упал бы на землю.

— Keep it cool, man.

— Минута! — воскликнул Диего.

Через двадцать пять секунд Реб открыл глаза и явно силился улыбнуться, его светло-серые глаза сначала отыскали глаза Диего и наконец обратились к Уилсону.

— ПОРА! — заорал Уилсон.

Бегом донесли они Реба до машины; дверцы ее были заранее, открыты, шофер сидел за рулем, а носилки и инструменты были наготове. Один из медиков попытался пустить Диего в машину, но сразу ему в живот уперлось дуло кольта-45, который держал аргентинец.

— Если он умрет в дороге, amigo, мы все за ним отправимся. Muy pronto, рог favor[58].

И прямо в машине при помощи ножа и без анестезии они отрезали всю уже омертвевшую ткань: затронутая полоска протянулась от перемычки между большим и указательным пальцами к кисти руки и даже почти до локтя, длина ее была примерно тридцать сантиметров, ширина в наиболее зараженном месте — пять сантиметров, глубина, раны — не менее полсантиметра. Потеря крови сравнительно невелика.

В Вако врачи сказали Диего, что эта варварская операция практически была не нужна, «но здешние безумцы гордятся такими шрамами, а ваш друг, судя по всему, побил в этом своеобразный рекорд».

Но, как бы то ни было, он, конечно не умер.

— 39 -

Джордж Таррас считает абсурдным предположение, что Реб Климрод, затеяв вышеизложенную историю в Вако (и других местах, о которых Диего Хаас не пожелал рассказывать), сознательно искал смерти.

«Он жестоко страдал, потеряв единственную женщину, которую любил. И очень романтично представлять обезумевшего от горя Климрода этаким скитальцем, при каждом удобном случае бросающим вызов Смерти, отнявшей у него Чармен.

Но нельзя подходить к сверхчеловеку с обычной человеческой меркой.

Второго такого богача, наверное, не знала история.

С середины шестидесятых годов Климрод владел состоянием в семь-восемь миллиардов долларов, в то время равным, а может быть, и превосходящим состояние Людвига и Гетти вместе взятых. Но он еще не достиг потолка, далеко не достиг.

Нет, если романтика и присутствовала где-то, то не здесь, и ее, конечно, надо учитывать, на совсем на другом уровне. Схватка Реба с гремучими Змеями вполне вписывается в рисунок его жизни, и, конечно, это всего лишь банальное приключение. Достаточно вспомнить первую встречу с Диего Хаасом в ноябре 1947 года, когда Реб буквально на его глазах отправился в бескрайние, нехоженые и опасные джунгли, чтобы пройти в одиночку несколько тысяч километров, тогда у него был только один шанс из миллиона выбраться оттуда живым. Или то, как он создал состояние, размеры которого не укладываются в голове, и при этом до конца оставался в тени; но даже этого недостаточно, чтобы охарактеризовать его.

Подлинный размах личности Климрода превосходит все это. Я вижу его в фантастическом финальном фейерверке…»

Франсиско Сантана приехал в Нью-Йорк в сентябре 1964 года. Тогда-то и состоялась первая его встреча с Дэвидом Сеттиньязом, который знал Сантану только по фамилии. Двое его помощников уже побывали у Сеттиньяза раньше, явились поодиночке, не зная друг друга, и каждый принес особое досье; оба были уверены, что выполняют секретное поручение. Совершенно ясно, что Сантана и в отношении своих подчиненных строго придерживался системы непроницаемой изоляции, которая была дорога Ребу Климроду.

Мексиканец отказался лично явиться в контору на Пятьдесят восьмой улице. Однажды утром он позвонил, назвал условленный пароль, чтобы его узнали, и крайне любезно, на беглом английском с еле заметным акцентом спросил Сеттиньяза, не согласится ли он прийти в квартиру на Пласа, ведь это совсем недалеко. Благодаря сведениям, переданным таинственным Джетро, Сеттиньяз знал абсолютно все о своем собеседнике и, разумеется, то, что он поднимался все выше и выше по иерархической лестнице в штабе Реба. Сеттиньяз, не колеблясь, согласился. Не так часто он имел возможность покидать свой кабинет, к тому же его подстегивало любопытство: группа Сантаны представила первоклассную работу и обнаружила новые и очень заманчивые варианты дальнейшего расширения деятельности Климрода.

— Я мало знаю о вас, — начал Сантана. — Только то, что мне сказал Реб. Точнее, он велел мне отчитываться перед вами во всем, абсолютно во всем. Могу я задать вопрос?

— Спросить всегда можно, — ответил Сеттиньяз, которого немного забавляла ситуация. Ведь уже не в первый раз посланник Реба, какой бы ранг он ни занимал в тайной иерархии, боялся довериться ему.

— Кто вы? — спросил Сантана.

— Адвокат, — ответил Сеттиньяз. — Такой же, как и вы. Ни больше ни меньше.

И после этого он уже угадывал вопрос или скорее вопросы, которые вертелись на языке у мексиканца: «Кто вы такой, чтобы мне приходилось давать вам столь полный отчет?» Или: «Кто такой Реб Климрод? Может быть, он тоже чей-то агент? Но если да, то чей же? Кто может стоять над Климродом, кто, черт возьми, мог бы это быть? Существует ли в мире человек, имеющий право приказывать Ребу Климроду?»

В основном именно последний вопрос не давал покоя людям, приходившим к Сеттиньязу. Как правило, они были фанатически преданны Ребу, и их бесило, когда они узнавали, что еще кто-то другой имеет доступ ко всем тем тайнам, которые они так ревностно хранили. К тому же никто из этих людей, абсолютно никто, не имел полного представления о Ребе. Каждому из них было открыто лишь одно звено в чудовищной головоломке… И только Сеттиньяз мог сложить все звенья воедино… Впрочем, не все, а почти все, потому что в 1964 году он абсолютно ничего не знал о том, что готовится в Южной Америке…

На случай, если бы Сеттиньяз возгордился своим исключительным положением и надо было бы вернуть его на грешную землю, существовал очень хитроумный ход: Джордж Таррас высказал предположение, что, вполне возможно, где-то еще, например, в Нью-Йорке, существует другой Сеттиньяз, также много мнящий о себе и также в полной тайне решающий головоломку, которая, конечно, отличается от головоломки Дэвида, но тем не менее столь же чудовищно сложна…

Сеттиньяз взглянул на Сантану:

— Моя задача — все регистрировать, и только, я что-то вроде писаря.

Мексиканец сверлил его своими черными, чуть раскосыми, очень жесткими глазами. Но вот он, кажется, расслабился. Спросил, успел ли Сеттиньяз изучить досье, которые он передал ему через своих помощников. Сеттиньяз сказал «да».

— Это грандиозный план, — чуть ли не с сожалением продолжал Сантана. — Только в Далласе операции рассчитаны на сто миллионов долларов и больше.

— Действительно грандиозно, — согласился Сеттиньяз, изо всех сил стараясь показать, что его это поразило.

А сам думал: «В данную минуту я, кажется, разыгрываю из себя Реба. А ведь у меня напрочь отсутствует чувство юмора!»

— И это еще не все, — снова заговорил Сантана. — Столько же, а может быть, и больше принесут нефтяные сделки в Маракайбо и в Карибском бассейне. Сто пятьдесят дополнительных миллионов — более или менее реальная цифра.

— Невероятный размах, — сказал Сеттиньяз, который, быстро сделав подсчет, одновременно рассуждал про себя так: «В общей сложности это должно составить три-четыре процента состояния Реба. По крайней мере того состояния, о котором мне известно. На том уровне, которого мы достигли, цифры теряют значение».

— Еще одно, — продолжал Сантана, — завод по опреснению морской воды…

Этот проект был известен Сеттиньязу с самого рождения — не его самого, конечно, а завода. Сведения о нем появились в досье в 1956 году, сразу после начала Второго наступления. Одна панамская компания, разумеется, принадлежавшая Климроду, в три приема арендовала у мексиканского правительства примерно сто тысяч гектаров пустынных, а потому и необитаемых земель. Вторая, тоже акционерная, компания построила установку, позволяющую получать одновременно и питьевую воду, и соль; вторую компанию возглавлял некий Элиас Байниш, позднее Сеттиньяз узнал, что это был двоюродный брат Яэля, эмигрировавший в США. Третья компания, основная база которой находилась на английском острове Джерси, построила дешевые дома. Четвертая занялась продажей земельных участков под руководством одного доверенного мексиканца — его рекомендовал Франсиско Сантана; затем эти участки были перепроданы земледельцам или мексиканским компаниям. Пятая, на сей раз французская, компания — одним из ее крупных акционеров был Поль Субиз — построила порт, который мог принимать суда водоизмещением до ста пятидесяти тысяч тонн.

… И, наконец, шестая компания, владельцем которой по доверенности оказался Франсиско Сантана, занималась продажей соли, объем производства которой достиг пятнадцати миллионов тонн в год.

— Есть новости, — сказал Сантана, — и я предпочел приехать сам, чтобы поговорить с вами, а главное — познакомиться. Новости касаются заводов, опресняющих воду: мы подписали договора о строительстве других таких заводов на Аравийском полуострове на очень выгодных условиях. Ливанский банкир из Бейрута по имени Шахадзе помогал нам во время всех встреч с эмирами, и я посоветовал Ребу как-то вознаградить его. Но не это привело меня сюда. В настоящее время мы ведем переговоры о выкупе нашего завода в Мексике. Согласие практически достигнуто, цена — шестьдесят миллионов долларов, а это очень хорошо. Проблема в другом. Несколько лет назад мы, налаживая производство соли, заключили договора с одним химическим концерном в Японии. Недавно мы их возобновили, но их адвокат, некий Хань, упрям, как черт. Этот гонконгский китаец кого угодно сведет с ума. Но бог с ним. Я хотел бы обсудить историю с судами. Она меня немного раздражает. Эксклюзивное право на перевозку соли было передано одной либерийской компании на условиях, которые в данном случае меня не удовлетворяют.

— Какое это имеет значение, — заметил Сеттиньяз, — сиги все будет перепродано немецким компаниям?

— Вот уже три года, самое малое, эта либерийская судоходная компания наживает огромные барыши за нашей спиной.

— Вы говорили об этом с Ребом?

— Много раз. Он признал, что совершил ошибку, когда заключал первые контракты. Но после моих настойчивых уговоров разрешил снова вступить в борьбу. Хотя сам готов был отнести это дело в разряд прибылей и убытков. И тут я столкнулся с адвокатами либерийской компании, нъю-йоркскими греками, братьями Петридис. Это стена. Вы их знаете?

— Только по фамилии, — ответил Сеттиньяз. — У них прекрасная репутация.

А сам думал: «Приближенные Короля теперь воюют друг с другом! Представляю себе, каким невозмутимым, наверное, стало лицо Реба, когда Сантана пришел и объявил ему, что собирается вцепиться в горло Нику и Тони. Что за безумная история!»

— Сеттиньяз, — обратился к нему мексиканец, — бывают дни, когда я с трудом понимаю Реба. Чаще всего он кажется мне гениальным, поистине гениальным, и я знаю, что говорю. Но иногда он совсем исчезает. И я даже не знаю, где искать его, если он мне понадобится…

— Такое уже случалось? Я хочу сказать: случалось ли так, что вам он был нужен, а найти его вам не удавалось?

— До сего дня ни разу. Но это же может произойти. И я говорю не только о его физическом отсутствии. Иногда он работает спустя рукава, как, например, в этой истории с морскими перевозками. Можно подумать, что деньги его не интересуют. Я не жалуюсь, наоборот. Но мне хотелось бы обсудить это с кем-нибудь. Сеттиньяз, а нет ли чего-то такого, что я должен был бы знать, но не знаю? Не верю, не могу поверить, что Реб совершил ошибку. Вы будете смеяться, но я считаю его почти непогрешимым. Можете вы ответить на мой вопрос?

— Вы знаете все необходимое.

Сеттиньяз улыбнулся. За секунду до этого он чуть не расхохотался как безумный, представив себе всех Приближенных Короля, которых только что назвал Сантана: Ханя, Шахадзе, Субиза, Этель Кот (компания Джерси), Петридисов, самого Сантану и даже Элиаса Байниша (хотя последний был не Приближенным Короля, а просто, доверенным лицом, которому Реб передал компанию), и как они борются, торгуются друг с другом, не будучи знакомы, и, разумеется, все поголовно проявляют «упрямство и настойчивость». А за всеми ними наблюдает хитрый глаз самого Реба, который держится в тени, «точно так же, как и я».

Но растерянность, которую вдруг обнаружил перед ним мексиканец, столь блестящий человек, очень напоминала ему его собственное отношение к Ребу, чтобы он мог над ним смеяться.

— Франсиско, Реб производит на меня такое же впечатление. Несомненно, он человек необыкновенный.

С этого момента началась их дружба. У Франсиско Сантаны была другая и, по сути, главная причина для встречи с Сеттиньязом. По приказу Реба он вот уже год работал вместе с Джорджем Таррасом над решением особой задачи: того, что принято называть «налоговым раем». С самого начала, то есть с тех пор, как возникло умопомрачительное состояние Климрода, именно Джордж Таррас с помощью целой команды специалистов в области международного налогового права лично на себя возложил задачу создания тайных фондов организации (которая по форме напоминала множество пирамид, поставленных рядом, по одной на каждого Приближенного Короля; они были разного размера в зависимости от сферы деятельности и ничем, помимо самого Реба да того, что знал о них Дэвид Сеттиньяз, не были связаны между собой).

Сама природа этой организации хранилась в тайне. Она широко использовала возможности, которые в начале пятидесятых годов предоставляли законодательства некоторых стран для деятельности совершенно неизвестных акционерных компаний, когда это было возможно или выгодно. Таким образом в картотеку Сеттиньяза попала целая вереница предприятий, разместившихся в Панаме, Монако, Вадуце в Лихтеншейне, на Джерси или Гернси.

С 1962 по 1968 год, по мере того как колониальное правление ослабевало или вообще упразднялось, список пополнили и другие, в основном экзотические названия: Багамские острова, Кюрасао (нидерландское владение на Антильских островах), Кайман, Терке и Кайкос, Науру (крошечный атолл, затерянный в Тихом океане), Гибралтар, Гонконг и даже остров Мэн.

… И, конечно, Либерия[59].

Почти сто восемьдесят компаний, в действительности принадлежавших Климроду, плавали под либерийским флагом. А если считать те, что иногда появлялись, а затем исчезали по той или иной причине, то их было не менее двухсот.

— Дэвид, — объяснил Таррас, — я старею. Годы начинают давить на мои хилые плечи, и с каждым годом мне становится все труднее летать на самолетах. Я попросил Реба приставить ко мне кого-нибудь, кто со временем полостью меня заменит. Не знаю, кого выберет Реб… Франсиско Сантану. Сеттиньяз рассказывает:

«Он и еще один человек, нидерландец, которого я буду называть де Фриз, сделали очень много. Их задача состояла не в том, чтобы создавать компании Реба (за исключением тех, которые Сантана контролировал лично), а прежде всего в том, чтобы сначала способствовать возникновению предусмотренного „налогового рая“, а затем следить за его надежностью. По крайней мере в трех странах — или на островах, поскольку это островные государства — то, что сегодня называется „налоговым раем“, было полностью „изобретено“ Сантаной и де Фризом. Я это знаю, потому что занимался специальным бюджетом, которому Реб дал довольно символичное название „Мильтон“ — прозрачный намек на Джона Мильтона, автора „Потерянного…“ и „Возвращенного Рая“. Этот бюджет был предназначен, скажем, для того, чтобы убеждать причастные к нашим делам правительства малых стран. Имелись в виду, конечно, не только взятки. Один раз, например, желаемые юридические обязательства были взяты на себя вновь образовавшимся государством в обмен на контракт, связанный с одной нашей судоходной компанией».

На следующий день Сеттиньяз пригласил Сантану пообедать, и мексиканец с большой охотой принял предложение. Они были ровесники — обоим чуть за сорок, — и им одинаково нравилось заниматься делами, которые удаются без слов, но еще успешнее продвигаются после их обсуждения; оба отличались скрупулезностью, точностью, методичностью и были в равной степени щепетильны. И хотя Сеттиньяз не питал враждебных чувств к Нику Петридису, несмотря на бурную пиратскую изобретательность неунывающего грека, а тем более к Полю Субизу, они все же не были близки ему, даже француз, на языке которого он говорил. И на то были причины. «Его вечная ирония меня раздражает». Серьезность Сантаны больше устраивала его, что ничуть не удивляло Тарраса, который говорил: «У Матадора так же мало чувства юмора, как у вас, Дэвид, вы оба по натуре бухгалтеры высокого класса и созданы, чтобы понимать друг друга…»

Сантана уехал из Нью-Йорка, но незадолго до этого через одного из своих помощников передал Сеттиньязу новое досье. Речь шла об очередной сделке, о вновь созданной компании, к которой мексиканец имел, между прочим, косвенное отношение: Сантана лишь участвовал в переговорах о приобретении земельных участков на Ямайке, даже не зная, для чего они будут использованы. В действительности эта закупка была частью более грандиозной операции, которую осуществляли два Приближенных Короля, а именно Филип Ванденберг и Этель Кот: а конечной ее целью было создание двух гостиничных сетей на островах Карибского моря. (Ванденберг и Этель Кот были незнакомы друг с другом и по воле Климрода выступали как конкуренты; каждый из них отвечал за свою сеть.)

К досье Сантана приложил личное письмо Сеттиньязу с приглашением пожить в мексиканском доме в Мериде, штат Юкатан.

Сеттиньязы сомкнутым строем — у них уже было пятеро детей — совершили путешествие весной 1965 года, предварительно обменявшись несколькими письмами. Они провели две недели в довольно скромном доме, но отсюда гостям легко было добираться до храмов майя — Сантана с улыбкой утверждал, что и в его жилах течет частичка крови майя.

Мексиканец добрых десять дней не решался задать вопрос, но все же спросил:

— Дэвид, вы, конечно, не ответите, но меня крайне интересует один вопрос: Бога ради, скажите, что собирается делать Реб с восемью миллионами карибских сосен?

— С чем? — воскликнул совершенно ошарашенный Сеттиньяз.

— С соснами. Вот с такими же деревьями, что растут здесь. Их настоящее название Pinus Carybea.

— Какую цифру вы назвали?

— Восемь миллионов.

Удивление Сеттиньяза было искренним. Ему с трудом далось сохранить невозмутимость. Но Сантана, видимо, по-своему истолковал его молчание. И, дружелюбно улыбнувшись, сказал:

— Извините меня. Я не должен был задавать этот вопрос и своей бестактностью поставил вас в неловкое положение. Не будем говорить об этом, пожалуйста. Пойдемте лучше посмотрим Cenote. Это нечто вроде большого естественного колодца — очень впечатляющее зрелище; мои предки когда-то бросали туда людей, принесенных в жертву богам, не забывая предварительно украсить драгоценностями. Не такая уж плохая смерть…

«Восемь миллионов карибских сосен! Что еще он придумал?» Сеттиньяза терзала новая загадка. Вернувшись в Нью-Йорк, он тут же погрузился, хотя и испытывал неловкость, в изучение материалов, касающихся более тысячи двухсот пятидесяти уже зарегистрированных компаний. Все без исключения принадлежали, разумеется, Климроду. Компьютер 1965 года был далеко не совершенен, но все же достаточно хорош для того, чтобы подтвердить: в его памяти нет никаких следов сделки, касающейся карибских сосен.

Сеттиньяз включил другую программу: деревья.

И узнал или вспомнил благодаря компьютеру, что Климрод имел очень большую долю участия в лесной промышленности Норвегии, Швеции и особенно Финляндии. Одна из канадских компаний совместно с совершенно неизвестной аргентинской фирмой (во всяком случае, неизвестной Сеттиньязу) заключила крупнейшие договора с Советским Союзом во времена Хрущева; эти договора без особого труда (заслуга Поля Субиза) были продлены на следующий год, в 1964-м, уже после отставки Хрущева.

И на этот раз речь шла о лесе. Оба этих одинаковых досье, касающихся сделки, были переданы ему, Сеттиньязу, с одной стороны, Субизом, с другой — Черным Псом, швейцарцем, в соответствии с двойной системой контроля, введенной Ребом.

Но это не все: некая франко-итальянская компания четыре года назад уступила пятьдесят один процент своих акций типично климродовской фирме, находящейся в Панаме.

Сеттиньяз, чем дальше, тем больше заинтригованный, продолжил поиски.

И вдруг выскочило имя человека, о котором он практически ничего не знал: Хайме Рохас. Рохас оказался управляющим аргентинской компании, которая сотрудничала с русскими. Он был также юридическим и финансовым советником той панамской компании, которая проявляла интерес к лесам Черной Африки. И все тот же Рохас в Канаде подписал добрый десяток договоров.

По всем признакам он был из Приближенных Короля. Только в его случае не существовало никакой папки с надписью «Строго конфиденциально — Передать в собственные руки», а тем более пресловутого досье с пометкой «Особое», сделанной красными чернилами.

В принципе это означало, что данный персонаж играл очень незначительную роль. Но противоречие было очевидным. «И поскольку я не могу поверить, что Реб допустил ошибку или забыл что-то…»

В опустевших кабинетах (он всегда дожидался, пока останется один, чтобы заняться своими розысками, и потому на них ушло несколько недель) Сеттиньяз снова и снова бросался на штурм загадки. Стал собирать все сведения о Хайме Рохасе. Его имя всплыло еще четырнадцать раз, то есть среди данных о четырнадцати различных компаниях. Этот Рохас много разъезжал: помимо СССР, бывал в Скандинавии и Африке, появлялся в Индонезии, Индокитае и Китае, принимал также участие в проведении важных операций в Южной Америке, в частности в Венесуэле. В большинстве случаев его вмешательство в той или иной мере касалось сельского хозяйства, лесоводческой сферы, но дважды он сыграл определенную роль в довольно запутанной сделке, связанной с фарфоровой глиной, и в выкупе целого ряда бумажных фабрик во Франции. Его путь очень часто перекрещивался с маршрутами Приближенных Короля: с Ханем — в Китае и Индонезии, Субизом и Несимом — во Франции и странах Востока, с Сантаной — в Венесуэле, Этель Кот — в Африке, Эрни Гошняком — в Скандинавии. И другими. Но человек этот оставался на редкость незаметным. И лишь случайное упоминание Франсиско Сантаной восьми миллионов деревьев позволило Сеттиньязу извлечь его имя из памяти компьютера, хранящей более тридцати пяти тысяч различных фамилий.

Он почувствовал, что напал на крупную дичь…

В течение лета 1965 года Климрод так и не появился. Осенью и зимой тоже. Насколько было известно Сеттиньязу, в 1966 году он трижды приезжал в Нью-Йорк. Тот год, кстати, был особенно урожайным по части создания новых компаний: их число, по данным Сеттиньяза, превысило полуторатысячную отметку. Не проходило ни одного рабочего дня, чтобы кто-то из Черных Псов не принес новое досье, и именно в это время организаторские способности Дэвида Сеттиньяза особенно пригодились. С отпуском у него ничего не получилось, и пришлось даже увеличить количество сотрудников, а за неимением мест подумать о новом переселении, несмотря на удобства, связанные со все более широким использованием компьютера. Но Реб покачал головой!

— Не нужно, Дэвид. На вас сейчас обрушилась большая волна. Скоро она начнет спадать.

Заваленный работой, отнимавшей у него до пятнадцати часов в сутки, Сеттиньяз уже не успевал разгадывать тайну Хайме Рохаса, хотя дело это и так застыло на месте, так как на протяжении нескольких месяцев имя аргентинца больше не всплывало нигде. Казалось, он перестал служить у Климрода, что, возможно, и было решением загадки.

«Но затем во мне сработал обычный рефлекс, свойственный всем подчиненным Реба. Я подумал: „А если он просто хотел ввести меня в курс дела… И ждал молча…“

Это случилось в октябре 1967 года».

В телеграмме, полученной Сеттиньязом, было указано место встречи: Хантс Лейн, то есть Бруклин Хайтс, на другой стороне Ист-Ривер. Это был адрес элегантного, типично аристократического дома прошлого века, из окон которого открывался великолепный вид на Аппер-Бэй и Манхэттен. «Спросите Али Данаан». Фамилия звучала по-ирландски, имя же могло принадлежать как мужчине, так и женщине. Улица была засажена деревьями, что не так часто встречается в Нью-Йорке, а Али Данаан оказалась молодой женщиной, высокой брюнеткой потрясающей красоты. Сразу было видно, что это художница, Она вышла к Сеттиньязу чуть ли не с кистью в руке, во всяком случае, в блузе, красиво заляпанной разноцветными пятнами. Открыв ему дверь, красавица встретила его ослепительной улыбкой.

— Он вышел, но должен скоро вернуться, — сказала она. — Подождите, пожалуйста. Не хотите ли, случайно, побыть ангелом?

— Ангелом?

Пройдя вперед, она привела его, поигрывая бедрами, в красивую мастерскую. На мольберте стояла картина — хитросплетение кругов и штрихов, сквозь которые проглядывали контуры детского лица.

— Мне нужен ангел, здесь, в середине, или чуть поодаль. Но вы рыжий. Кто когда-нибудь слышал о рыжем ангеле?

— Я не рыжий, — с досадой ответил Сеттиньяз. — Я рыжеватый блондин.

— Спорный вопрос. Но как бы то ни было, вы любите крепкий кофе, хорошо прожаренный, но не пережаренный бифштекс, жареные грибы с мясом, клубнику «а ля Шантийи» и бургундские вина. Так мне показалось. Мы заказали, кстати, несколько ящиков «Бонн-Мара» — он сказал, что это ваше любимое вино. Обед будет готов через полтора часа. Присядьте же. Будьте как дома. Он предупредил меня, что вы довольно чопорный человек. Если вам позвонить или принять душ, не стесняйтесь. Я закончу своего ангела и буду в вашем распоряжении. По правде говоря, в вас действительно есть что-то ангельское…