Ему уже казалось, что его признали.

- Что это? - сказал аббат Пирар, отталкивая его, - что говорит в вас,

светское тщеславие?.. Так вот, что касается Сореля и его сыновей, - я

Предложу им от своего имени пенсию в пятьсот франков, которая будет им

Выплачиваться ежегодно, покуда я буду доволен их поведением.

Жюльен уже снова был холоден и высокомерен. Он поблагодарил, но в

выражениях крайне неопределенных и ни к чему не обязывающих. "А ведь вполне

Возможно, что я побочный сын какого-нибудь видного сановника, сосланного

грозным Наполеоном в наши горы!" С каждой минутой эта мысль казалась ему все

менее и менее невероятной. "Моя ненависть к отцу явилась бы в таком случае

прямым доказательством... Значит, я, вовсе не такой уж изверг!"

Спустя несколько дней после этого монолога Пятнадцатый гусарский полк,

Один из самых блестящих полков французской армии, стоял в боевом порядке на

Плацу города Страсбурга. Шевалье де Ла-Верне гарцевал на превосходном

Эльзасском жеребце, который обошелся ему в шесть тысяч франков. Он был

Зачислен в полк в чине поручика, никогда не числившись подпоручиком, разве

Что в именных списках какого-нибудь полка, о котором он никогда не слыхал.

Его бесстрастный вид, суровый и чуть ли не злой взгляд, бледность и

Неизменное хладнокровие - все это заставило заговорить о нем с первого же

Дня. Очень скоро его безукоризненная и весьма сдержанная учтивость, ловкость

В стрельбе и в фехтовании, обнаруженные им безо всякого бахвальства, отняли

Охоту у остряков громко подшучивать над ним. Поколебавшись пять-шесть дней,

общественное мнение полка высказалось в его пользу. "В этом молодом

Человеке, - говорили старые полковые зубоскалы, - все есть, не хватает

только одного - молодости".

Из Страсбурга Жюльен написал г-ну Шелану, бывшему верьерскому кюре,

который теперь был уже в весьма преклонных летах:

"Не сомневаюсь, что Вы с радостью узнали о важных событиях, которые

Побудили моих родных обогатить меня. Прилагаю пятьсот франков и прошу Вас

Раздать их негласно, не называя моего имени, несчастным, которые обретаются

Ныне в такой же бедности, в какой когда-то пребывал я, и которым Вы,

конечно, помогаете, как когда-то помогали мне..."

Жюльена обуревало честолюбие, но отнюдь не тщеславие; однако это не

Мешало ему уделять очень много внимания своей внешности. Его лошади, его

Мундир, ливреи его слуг - все было в безукоризненном порядке, который

Поддерживался с пунктуальностью, способной сделать честь английскому

Милорду. Став чуть ли не вчера поручиком по протекции, он уже рассчитывал,

Что для того, чтобы в тридцать лет, никак не позже, стать командиром полка

По примеру всех великих генералов, надо уже в двадцать три года быть чином

Выше поручика Он только и думал, что о славе и о своем сыне.

И вот в разгаре этих честолюбивых мечтаний, которым он предавался с

Неудержимым пылом, его неожиданно вернул к действительности молодой лакей из

Особняка де Ла-Моль, прискакавший к нему нарочным.

"Все пропало, - писала ему Матильда, - приезжайте как можно скорее,

Бросайте все. Дезертируйте, если нельзя иначе. Как только приедете, ожидайте

Меня в наемной карете у маленькой калитки в сад возле дома N... по улице...

Я выйду поговорить с Вами; быть может, удастся провести Вас в сад. Все

Погибло, и боюсь, безвозвратно; не сомневайтесь во мне, я буду тверда и

предана Вам во всех невзгодах. Я люблю Вас".

Через несколько минут, получив от полковника отпуск, Жюльен сломя

Голову мчался из Страсбурга; но ужасное беспокойство, глодавшее его, лишало

Его сил, и, доскакав до Меца, он оказался не в состоянии продолжать верхом

Свое путешествие. Он вскочил в почтовую карету и с почти невероятной

Быстротой примчался в указанное место, к садовой калитке особняка де ЛаМоль.

Калитка открылась, и в тот же миг Матильда, пренебрегая всеми людскими