Новость дня: Секс-доктор звезд разоблачен! 1 страница

Taint

Глагол

Taint·ed, taint·ing, taints

1. морально развращать.

2. очернять или порочить (чье-то имя, репутацию).

Существительное

1. Порок или изъян.

2. инфицированное прикосновение, влияние или след.

Цитата

Не пытайтесь развратить английский язык.

Я думаю о кое-чем другом, что я предпочел бы испортить.

Джастис Дрейк.

1. Введение

Первый день всегда чертовски раздражает.

Слезы. Остекленевшие растерянные взгляды, пока они пытаются сопоставить, где их пресные отношения пошли наперекосяк. Постоянные бестолковые вопросы о том, как я собираюсь сдержать свое слово и отработать каждый цент из небольших состояний, которые их мужья заплатили мне, чтобы они оказались здесь.

Сиди и помалкивай, милая. Один из нас профессионал. Теперь, если мне нужна будет помощь, чтобы сделать гребаный сэндвич или вывести с льняной скатерти пятно от красного вина, я спрошу твое мнение. Во всех других случаях, закрой свои губки, накрашенные розовым, и стань похожей на милую безделушку.

Вот и все в чем они хороши — выглядеть милыми безделушками. Готовка. Уборка. Забота об отвратительном, сопливом потомстве.

Степфордские жены. Трофеи. Первоклассные, породистые проститутки.

Они кажутся безупречными во всех отношениях. Красивые, эрудированные, любезные. Идеальный аксессуар для мужчины, у которого есть все.

За исключением одного.

Как только вы укладываете их в позу на их великолепные спины, они становятся так же скучны и безжизненны, как и грязная вода после мытья посуды.

Как говорится, внешность может быть обманчивой. Сексуальная привлекательность не всегда равна хорошему сексу. Чаще всего эта теория оказывается верной. Если бы это было не так, я бы не стал этим заниматься. И уверяю вас, этот бизнес хорош. Очень хорош.

Я делаю глоток воды, изучая разнообразные лица с выражением ужаса и потрясения на них, что, как правило, сопровождает мою обычную приветственную речь в первый день. Эта группа больше предыдущей, но я не удивлен. Сейчас конец лета — сезон, когда одежды носят меньше, чем допустимо в обществе. Взгляды мужей сбиваются с пути так же, как и их члены. И пытаясь сохранить вид гребаного идеального брака, они приходят ко мне, надеясь на какое-то чудо, что я смогу заставить их мужей смотреть на них так, будто они замечают больше, чем просто копны ухоженных волос, внешний лоск и партнера для секса, пока нет кого-то более подходящего.

Поднимается тонкая рука, и я киваю очень худой молодой брюнетке, дрожащей как осиновый лист, в платье «Прада» с цветочным принтом. Оно отвратительно как дерьмо, и из-за него она выглядит как пожилая попрошайка. Она напомнила мне одну из тех полупридурошных жен в «Безумцах»[1]. Не сексуальную секретаршу, а ту дамочку, которая сидела на своей заднице дома и кушала конфетки перед черно-белым телевизором, пока ее муж сношался со всем, что двигалось.

— Итак... что конкретно вы делаете? Вы вроде учителя? — спрашивает она почти шепотом.

— Скорее консультант. У всех вас очень серьезная проблема, и я надеюсь... дать вам кое-какие рекомендации, которые помогут исправить вашу ситуацию.

— Какую ситуацию?

Твою ж мать! Спокойно, спокойно. Неужели ботокс уже начал разъедать ее извилины?

Я улыбаюсь, несмотря на раздражение. Терпение — ключ к моей профессии. Большую часть дней у меня складывается ощущение, что я скорее похож на перегруженного работой низкооплачиваемого организатора дневной медицинской помощи, чем... инструктора... образа жизни. Прямо одно и то же.

— Я думал, что объяснил ситуацию, миссис..., — кошусь в файл перед собой, сопоставляя ее лицо с именем. — Косгроув.

Лоринда Косгроув. Как «Кос-март» — место, где можно купить «Хани банс»[2], дешевое женское белье и 9-миллиметровый в три часа ночи, даже если вы носите обрезанные до задницы шорты и кроксы. Без шуток, есть сайты, обслуживающие таких психов. Гугл — это дерьмо.

— Да, я отдаю себе полный отчет, относительно вашего мнения о данной ситуации. Но чего вы хотите достичь?

Я слегка качаю головой. Всегда кто-то один выделяется из группы. Тот, кто не хочет принять неприглядную правду, которая находится прямо под носом. Хоть она и читала условия, подписывая договор, и прошла инструктаж перед прибытием, она все еще не могла осмыслить свою реальность — яркая светящаяся неоновая стрелка, указывающая на пересохшую вагину.

— Вы отстойны в сексе, — мое лицо не выражает никаких эмоций. Слышны вздохи, срывающиеся практически со всех накачанных коллагеном губ, прежде чем я продолжаю: — Вы не удовлетворяете своего мужа в сексуальном плане, вот почему он хочет изменить вам, если уже не изменяет. Вы можете быть превосходной женой, матерью, домработницей, кем угодно, но вы — паршивая любовница. И это перевешивает все.

Лоринда хватается за грудь дрожащей, наманикюренной рукой. Женщина, сидящая перед ней, грузная домохозяйка примерно сорока лет, — у мужа которой кризис среднего возраста, а его любовь к едва совершеннолетним девочкам сделала их семейную жизнь забавой для СМИ, — успокаивает ее, нежно сжимая плечо. О, как мило.

— И это касается всех вас, — говорю я, окидывая взглядом помещение. — Вы здесь, потому что, видите ли, очень скоро потеряете то единственное, ради чего трудился ваш миленький зад — мужа. Вам нравится ваш образ жизни, и, вместо того чтобы зализывать раны и двигаться дальше, вы предпочли спасти ваш распавшийся брак. И я здесь, чтобы помочь вам.

— Но как?

Неторопливая язвительная улыбка появляется на моем лице.

— Я научу вас, как трахать своего мужа.

Еще больше вздохов. Еще больше притворного ужаса. Даже несколько выкриков «подумать только!».

— Но это не... — Лоринда перекрикивает взбудораженный ропот, — неприлично. В разрез с чувством собственного достоинства.

И это так.

Вот почему ее мужу, Лейну Косгроуву, нравится наклонять над столом свою прелестную светловолосую секретаршу и трахать ее до потери сознания, в то время как она называет его «папочка». У него есть пристрастие к анальному сексу: давать его и получать. Его секретарь хранит в запертом шкафчике позади ее стола страпон для четверговых вечеров. Лейн всегда по четвергам работает допоздна, оставляя Лоринду ходить на ее обычные встречи «Женского клуба по изучению Библии», дегустацию вина и так далее, и тому подобное. В том, что делает Лейн по четвергам, нет ничего приличного. И в том, что он позволяет своей секретарше проникать в него десятидюймовым фаллоимитатором, в то время как его рот заткнут ее трусиками, чтобы приглушить крики, есть все что угодно, кроме чувства собственного достоинства. И он это понимает. Вот, почему Лоринда не удовлетворяет его. И оставляя своего богатого и влиятельного мужа дома сексуально неудовлетворенным, вы словно вручаете ему заряженный пистолет, который рано или поздно выстрелит.

Как по сигналу входит мой руководитель службы консьержей Диана, за которой следует несколько человек из персонала. Время расшевелить эту небольшую торжественную встречу, пока не пролилось еще больше слез.

— Леди, если вы чувствуете, что вам нет необходимости участвовать в этой программе, и вы оказались тут по какой-то ошибке, вы можете со спокойной душой уехать. Наши водители готовы доставить вас прямо в аэропорт, вам полностью возместят затраты. Мы лишь просим, чтобы вы соблюдали условия соглашения о неразглашении информации, которые подписали вы и ваш супруг.

Все сидят неподвижно, так что я продолжаю:

— Если вы предпочтете остаться и учиться тому, как наладить вашу сексуальную жизнь и, самое главное, ваши отношения, наш персонал покажет вам ваши комнаты. Вы увидите, что они хорошо оборудованы, в каждой есть ванная комната со всем необходимым, а также к вашим услугам круглосуточно работает обслуживающий персонал и шеф-повар. Для ваших личных нужд на территории расположены тренажерный зал, спа-центр и салон красоты. Это место ключ к комфорту. Добро пожаловать в «Оазис», леди. Мы хотим, чтобы следующие шесть недель обучения вы считали это место свои домом.

Одиннадцать пар глаз пристально смотрят на меня, ожидая первых указаний. Ни одна не стремится вскочить со своего места, размахивая руками и крича: «Выбери меня! Выбери меня! Научи меня, я хочу учиться!». Они все этого хотят, все хотят тайный ключ к супружескому счастью. И они понимают, что все, что я сказал, — правда.

Абсолютно все эти женщины понимают, что кто-то другой трахается с их мужьями, потому что они сами не знают, как это делать.

И, в глубине души, я сочувствую им. Черт, я даже им симпатизирую. У них получилось воплотить свою жизненную цель — выйти замуж за кого-то, кто перебросит их из посредственности и устроит в комфорте благосостояния и богатства.

Это обычный синдром «Красотки». Они переходят от бесплатного лежания на спине или какого-то незначительного обещания о серьезных намерениях в виде дешевого бриллиантового кольца, к такому количеству драгоценностей, что у них не хватает конечностей их надеть. Но эти дамы не понимают, что независимо от того, что они сделали, чтобы захомутать своего Ричарда Гира, они должны сделать намного больше, чтобы удержать его.

Служебный персонал сопровождает женщин в их комнаты, оставляя меня в огромном помещении, в то время как солнце Аризоны начинает исчезать, медленно скользя по лазурному небу, которое превращается в холст в натуральную величину, с оттенками переходящими от светлых к темным — оранжевыми, розовыми, голубыми и багряными. И от этого вида, не запятнанного высокими зданиями и кружевом дорог, захватывает дух. «Оазис» находится вдали от цивилизации, в стороне от папарацци, дизайнерского дерьма и реалити-шоу.

Это моя любимая часть дня, когда палящее солнце пустыни опускается в распростертые неровные руки гор и кактусов. Даже самые неутомимые души ищут покой и уединение.

Я направляюсь через двор к гостевому дому. Мне принадлежат все эти владения, но в главном доме я не живу. Я должен поддерживать уровень профессионализма и свою частную жизнь, а если запереться с одиннадцатью женщинами в одном доме, то могут возникнуть… сложности. Мой бизнес — секс. Я инструктор по сексу. Я живу и дышу сексом. И я нуждаюсь в нем так же, как и их двуличные мужья.

Так что, в силу моей политики «не руби сук, на котором сидишь», во время шести недель обучения я живу без секса и насыщаю свой сексуальный аппетит только в перерыве между курсами, которые я провожу четыре раза в год. Даже потом, я осмотрителен. Иначе это не выгодно для моей работы.

Я принимаю душ, который смывает дневное напряжение, одеваюсь и иду в столовую на ужин. Дамы плетутся одна за другой и занимают свои места за большим столом. Они все еще здесь. Одиннадцать женщин, отчаявшихся восстановить связь с мужчинами, с которыми они надеялись быть связанными до самой смерти. С мужчинами, которые обещали горы свернуть в обмен на их согласие быть вместе. С мужчинами, которые нарушили свои клятвы, чтобы насытить свои ненормальные сексуальные потребности и потешить свое эго.

Пока нам подают первое блюдо, женщины молчат. Почти никто не притрагивается к закуске из фуа-гра, изысканно сервированной с яблоком-пашот и соусом из инжира. Даже звон серебряных приборов о фарфор не отражается эхом в огромном пространстве.

Сидя во главе стола, я медленно жую и изучаю одиннадцать безупречно держащихся женщин. Все они решили избегать зрительного контакта, поэтому делают вид, что клюют свои салаты и притупляют нервозность вином.

— Итак... — начинаю я, привлекая их неохотные взгляды. — Когда вы мастурбировали в последний раз?

Симфония покашливаний и вздохов приводит к моей широкой ухмылке. Эта группа обещает быть забавной.

— Простите? — насмешливо произносит одна из них, после того как допивает свое красное вино. Официант перемещается, чтобы вновь наполнить ее бокал жидкой храбростью, зная, что она ей понадобится.

— Я невнятно говорю? Или вы не знаете, что значит мастурбировать?

— Что? Я знаю, что... — она поеживается, теряется и качает головой в смятении, — ...такое мастурбация. Почему вы считаете необходимым задавать такие грубые некорректные вопросы?

Я разглядываю эффектную рыженькую, которая по-прежнему пялится на меня, ее вишневого цвета губы недовольно поджаты, а ее чрезвычайно большие, оживленные глаза сужены от отвращения, насквозь прожигая меня невысказанным осуждением. Даже притом, что ее лицо искажено из-за сердитого взгляда, она сногсшибательна. Не чрезмерно ухоженная или гламурная. У нее красота старого Голливуда, только в ней есть что-то искреннее и свежее.

Я хмурюсь, потому что такой тип красоты для этого места слишком. Тем не менее, этого недостаточно для мира, в котором она живет.

Эллисон Элиот-Карр. Дочь Ричарда Элиота, владельца и генерального директора одного из крупнейших инвестиционных банков в мире. Ее муж, Эван Карр, молодой человек с трастовым фондом из влиятельной семьи, связанной с политикой, и пользующийся популярностью у ее отца. Также он красавчик и развратный ублюдок, который без колебаний трахает все, что в «Маноло»[3], от Майами до Манхэттена. Конечно же, эта пикантная информация не разглашается. Это моя работа — узнавать такие вещи. Чтобы попасть внутрь их голов. Раскрыть их самые темные тайны и заставить посмотреть им в лицо с неумолимой честностью.

Эллисон поджимает губы и качает головой, ее рот изгибается в язвительной улыбке.

— Вам нравится это? Унижать нас? Заставлять нас чувствовать себя ущербными и неполноценными? Будто именно мы — причина наших не совсем безупречных браков? Разве это мы ответственны за то, что таблоиды разрывают нас на куски? Вы не знаете меня. Вы не знаете ни одну из нас. И все же вы думаете, что сможете нам помочь? Я вас умоляю, я говорю «брехня»[4].

Я откладываю столовые приборы и прикладываю ко рту льняную салфетку, а затем проницательно и самодовольно улыбаюсь:

— «Брехня»?

— Ага, определенно «брехня». В смысле, кем, черт возьми, вы себя возомнили?

Мои губы медленно растягивает улыбка. Я представляю себе, как облизываю пасть, как лев, собирающийся полакомиться изящной, вкусной газелью.

— Я — Джастис Дрейк, — самоуверенно заявляю я без объяснений. Это — обещание и предзнаменование, завернутое в подарочную упаковку из двух небольших слов.

— Ну, Джастис Дрейк... вы, друг мой, самовлюбленный хвастун. Вы ничего не знаете о наших ситуациях. Нет никакой волшебной панацеи, способной излечить наши браки. Но вы не узнали бы это, потому как ни хрена не знаете о нас. Вы не часть нашего мира. Черт, да вы, вероятно, берете информацию на шестой странице[5] или на сайте ‘TMZ’[6], — с надменным взмахом руки она откидывается на спинку стула и делает глоток вина, ее голубые глаза лани пристально смотрят на мой невозмутимый вид.

Подражая ее движениям, я отклоняюсь назад на своем стуле и складываю руки под подбородком, локтями опираясь на подлокотники. Мой взгляд копается в ее, распознает следы боли, смущения, гнева — чувств, которые она пытается спрятать за своим выражением лица от публики. Однако никакое количество косметики «Мак» или «Мэйбелин» не замаскирует несомненный ад, который запечатлен на ее матовой коже.

— Эллисон Эллиот Карр, жена Эвана Уинстона Карра, дочь Ричарда и Мелинды Эллиот. Закончила Колумбийский Университет со степенью в области бизнеса и финансов в две тысячи девятом году, хотя твоя истинная страсть — филантропия, и ты все свое свободное время работаешь с различными благотворительными и некоммерческими организациями.

Ты встретила Эвана, студента последнего курса, члена студенческого братства и президента вашего братства, когда тебя посвящали в «Каппа Дельта Ню» на втором курсе. В колледже Эван был у тебя единственным, и на Рождество две тысячи восьмого года он сделал тебе предложение перед вашими семьями в зимнем поместье твоих родителей в Аспене. Вы поженились следующим летом в Нью-Йорке и провели медовый месяц на Карибах.

Ненавидишь пауков, ужастики и думаешь, что вязаные жилеты надо запретить. Ты не можешь жить без «Старбакса», помешана на повторных показах сериала «Друзья» и ежедневно ешь мороженое. Мятное с шоколадной стружкой — на данный момент твое любимое, если я не ошибаюсь.

И согласно таблоидам твой муж спит с твоей лучшей подругой и половиной очаровательных трусишек Верхнего Ист-Сайда. Плюс вы уже месяц не трахались. Не то чтобы это было кое-что, что я нашел на шестой странице, — я довольно приподнимаю бровь и наклоняюсь вперед, вглядываясь в ее испуганное выражение лица. — Мне продолжать?

Оглушительная тишина разрастается и становится неловкой, болезненно давит мне на виски и череп, выступая в качестве наказания за сомнительную неудачу моей вмешавшейся совести. Глаза Эллисон затуманивают слезы, превращающиеся в бесконечный голубой океан боли. Мне плевать. Мне нет никакого дела.

— Ну, — хрипло говорит она, у нее пересохло во рту и бокал пуст, — поздравляю, придурок. Ты умеешь пользоваться Википедией,— и так же изящно, как грациозная газель, будучи воспитанной, она отодвигает стул, встает, и держа голову высоко поднятой, не спеша выходит из комнаты.

Я возвращаюсь к получению удовольствия от своей еды, а в это время остальные рассеянно смотрят на место, которое недавно занимала Эллисон. Одна ушла, десять осталось. Она не первая, и не последняя.

— Остановите ее, — шепчет тихий голосок. Лоринда. Чопорная домохозяйка, которую больше заботит собственный лоск, чем то, куда ее муж сует свой член.

— Зачем?

— Потому что она нуждается в вас. Мы все нуждаемся, — несколько голов кивают, соглашаясь. — И, возможно, она нуждается больше остальных.

Еще больше кивков. И даже несколько одновременных бормотаний.

Я выдыхаю, сдаваясь, и точно знаю, что собираюсь сделать, хотя это и идет в разрез с принципами, которым я следовал последние шесть лет.

Никогда не вмешивай чувства в отношения с клиентом.

Никогда не дави и никогда не убеждай их; это должен быть их выбор.

И никогда не извиняйся за свои нестандартные методы, какими бы они жестокими или дерзкими не показались.

Дверь в ее номер слегка приоткрыта, но я все равно стучу, от чего она со скрипом открывается еще шире и открывает вид на изящную фигуру Эллисон.

— Что тебе надо? — со злостью говорит она, не отрывая взгляда от чемодана, который яростно набивает одеждой.

Я вхожу внутрь, не дожидаясь приглашения, и закрываю дверь.

— Собираешься куда-то?

— Домой. Это было ошибкой.

— Забавно. Вот уж не думал, что ты трусиха?

— Неужели? — злобно спрашивает она, метнув в меня сердитый взгляд сквозь густые, влажные ресницы. — Это потому что ты все знаешь обо мне? Знаешь все о моей жизни. Рост, вес, номер социального страхования… черт, у тебя на быстром наборе стоит номер моего гинеколога?

— Это нелепо, — ухмыляюсь я и взмахиваю рукой. — Ты прекрасно знаешь, что не существует способа узнать реальный вес женщины.

Эллисон поднимает взгляд от чемодана «Луи Витон» и качает головой, отмахиваясь от меня и моей сдержанной попытки пошутить. Но прежде, чем она отворачивается, я замечаю, что один уголок ее рта приподнимается.

Я подхожу ближе, достаточно близко, чтобы почувствовать аромат «Шанель», нанесенный за ее ушками.

— Миссис Карр, это моя работа делать ваши проблемы моими. Чтобы эффективнее помочь клиентам, очень важно все знать. Здесь нет места маленьким грязным секретам. У нас у всех они есть и поверьте мне, ваши меркнут на фоне большинства других. И хотите верьте, хотите нет, никто в столовой не осуждает вас за вашу жизненную ситуацию. Они все также беспокоятся о тех причинах, по которым они оказались здесь.

И, вместе с вышесказанным, я прошу прощения, если мои откровенные высказывания были слишком впечатляющими для вас. Это было бессердечно с моей стороны. Однако это не причина сдаваться. Не тогда, когда мы едва затронули проблему.

Она нервно смеется и отводит свой взгляд к окну. Море сияющих звезд усеивает почерневшее небо, освещая путь к полной луне. Бледность ночи заполняет комнату, омывая ее светлый овал лица цветом бриллиантов и печали.

— Вы сказали, что он у меня был единственным, — говорит она почти шепотом.

— Простите?

Она поворачивается ко мне, в ее взгляде тревога.

— Вы сказали, что он был единственным у меня в колледже. Не мы были единственными друг у друга. Будто я была верна, а он нет.

Она не сердится, и она не застигнута врасплох, и даже не в замешательстве. Она застряла где-то между усталостью и равнодушием. В непрекращающемся состоянии неопределенности, терзаясь между обидой, которую не выразить словами, и сытостью по горло, чтобы уступать этому и дальше.

Ей нужно справляться с этим. Мне нужно, чтобы она делала это, если я собираюсь помочь ей спасти брак.

— Я знаю об этом, миссис Карр. Так же, как и вы.

Эллисон улыбается улыбкой больше похожей на гримасу. Ее лицо искажается давней обидой и позором.

— Вы думаете, что я глупая? Что я изначально знала, какой он мужчина и все равно вышла за него замуж, и я этого заслуживаю?

— Это не моя работа — думать об этом, миссис Карр.

— Точно,— ухмыляется она. — Ваша работа — лишь указывать нам на то, какие ошибки мы совершаем в спальне. — (Я открываю рот, чтобы возразить, но она поднимает руку, останавливая меня.) — Я поняла это, знаете ли. Все мы подписались на это. Все мы знали, куда и на что идем. Но от этого все не становится менее унизительным.

Я смотрю на нее — по-настоящему смотрю — и у меня начинает кружиться голова от внутреннего смятения. Конечно, она красивая — как и все они, — но Эллисон абсолютно безупречна. У нее на лице присутствует легкий макияж, и нет никаких признаков вмешательства пластических хирургов или инъекций. Крошечные веснушки усеивают ее тонкий нос, создавая ей практически невинное, юное очарование. Тот факт, что она не пытается скрыть эту часть себя, которую общество посчитало бы изъяном, меня интригует. Черт, это придает ей вид задиры. Легкий акт неповиновения, такой невероятный способ сказать «Да пошли вы!» миру, который прославляет самовлюбленный и фальшивый образ жизни.

Пламенный ореол рыжих волос Эллисон спадает волнами ей на плечи. Они густые и тяжелые, но не чрезмерно уложенные и выпрямленные. Они… как она. Простые. Классические. Идеальные.

— Куда ты смотришь? — спрашивает она, ее голос пропитан смесью раздражения и изумления.

— На тебя, — слова вылетают из моего рта, прежде чем ложь сможет задушить правду.

Дерьмо.

— Почему? — меньше раздражения, больше изумления.

— У тебя веснушки.

Один уголок ее рта изгибается, и она скептически приподнимает бровь:

— Да, веснушки. Может, хочешь пересчитать мои родинки? А еще могу найти для тебя парочку шрамов.

— Нет. Я имел в виду, что они мне нравятся. Просто… ты не удалила их лазерной хирургией и не отбелила их. Ты даже не пытаешься их скрыть.

— Послушай, я понимаю, что не идеальна, но ты не должен быть таким приду...

Как только она отворачивается от меня, ее лицо краснеет от гнева, а я хватаю ее за локоть. Наши пристальные взгляды сталкиваются, затем скользят по ее руке, к тому месту, где моя рука охватывает ее нежную, гладкую кожу. Я отскакиваю прежде, чем это действие будет неверно истолковано, так же неуместно, как и мои предательские мысли.

— Мне нравятся они.

Не могу. Остановить. Словесный. Понос.

Меня можно описать по-разному — бестактный, непреклонный, предельно честный, эгоистичный, но, что обо мне сказать нельзя — так это то, что я беспечный. Я знаю свои границы, и никогда не пересекаю их. В бизнесе, в котором линии этих границ могут легко размыться, их пределы отмечаются черным маркером, смоченным в бензине, и затем поджигаются гребаным огнем, для того чтобы никто и близко не подошел, дабы вдохнуть пары искушения.

Все же, я здесь, прикасаюсь, соблазняюсь, испытываю пределы. Молю, чтобы меня опалил ангел с огненным ореолом.

— Приношу свои извинения, миссис Карр, — я выпрямляюсь, мои непослушные руки сжимаются по бокам в кулаки, — уверяю вас...

— Нравятся?

Я встречаюсь с ней взглядом. Ее глаза такие же яркие и большие, как и луна, отбрасывающая легкий отблеск на лицо Эллисон. Так близко, намного ближе, чем считается невинным, и я вижу, что они не совсем голубые, как я первоначально подумал. В радужках обнаруживаются крапинки зеленого и золотого, и я понимаю, что потерялся в этих ясных глубинах, и задаюсь вопросом, какие они скрывают секреты. Какая боль прошлого скрыта за этими длинными, рыжеватыми ресницами.

Ага, нравятся. Намного больше, чем должны нравиться такому самовлюбленному придурку, как я.

Это не симпатия женщин сделала меня тем, кто я есть сейчас. Не благодаря ней у меня такая солидная репутация. Я известен не как парень, склонный проявлять излишнее сочувствие к другим или любящий сладкие речи. Чем я известен, так это результатом. И Эллисон, как и кто-либо еще, если уж на то пошло, получит от меня только это.

Я поворачиваюсь к выходу из ее номера, когда осознаю, что оставляю ее с открытым от удивления ртом и с кучей вопросов без ответа. Я представляю ее зелено-голубые глаза, которые сощурены в замешательстве из-за моего непредсказуемого поведения, но заставляю себя не оборачиваться. Там нет ничего, чего я не увидел бы прежде. Просто еще одна несчастная, маленькая, богатенькая девочка.

— Занятия начинаются в десять утра. Не опаздывайте, — мой взгляд остается зафиксирован на темной, из вишневого дерева двери, и я умираю, как хочу сорваться с цепи. Стены сжимаются, душат меня, требуют, чтобы я обернулся и столкнулся со своим малодушием. Я противостою своей слабости, вскипающей в данный момент как желчь, когда перешагиваю через порог ее номера прочь от этих загадочных глаз и от искушения сыграть в «свяжи факты в единое целое».

День-«черт возьми»-первый. Я так облажался.

2. Притяжение

— За исключением случаев, когда мужчина в безвыходном положении или в нетрезвом состоянии, он не может и не будет трахать то, на что у него не стоит.

На этот раз вздохов меньше, но каждое идеально напудренное лицо свекольно-красное от смущения, что вызывает у меня насмешливую улыбку.

По правде говоря, я люблю это дерьмо. Люблю трепать их тщательно ухоженные перышки. Их явный дискомфорт развлекает меня. Видеть розовый оттенок стыдливости, пробивающийся через их румянец — как бальзам на мою немного садистскую душу.

— И в этом случае, — продолжаю я, — вы так или иначе его не захотите. Но вы хотите, чтобы он вылизывал подошвы ваших «Джимми Чу»[7]. Посмотрим правде в глаза, дамы... этого не будет. Почему это так, как вы думаете?

Честная игра. Гребаная честная игра.

— Кто-нибудь? Ну же, дамы. Я не смогу вам помочь, пока вы не захотите, чтобы вам помогли. Так что, если у вас нет идеального брака и мужей, которые регулярно доводят вас до оргазма, я должен видеть несколько рук.

В этот раз я был вознагражден одиннадцатью практически одновременными резкими вдохами. Они все еще здесь. Не возражающие обнажить души и грязное белье, стремясь вновь разжечь потухшее пламя между ног.

Дело в том, что женщины — лгуньи.

Ага, я это сказал. Л-Г-У-Н-Ь-И.

Они хотят близости так же сильно, как и мужчины. Но для них близость — больше, чем просто физический акт. Они хотят быть нежно любимыми, еще хотят мужчину, который не останавливается ни перед чем. Они хотят нежности, но страстно желают быть оттрахаными, как двухдолларовые шлюхи. Они хотят мужчину, который будет действовать всю ночь, но у него все еще будут силы, чтобы поцеловать, обнять и поговорить об их чувствах после.

Послушайте, дамы. Мы чертовски устаем! Попробуйте сами поработать в стиле фаллоимитатора, совершая некоторые движения как в «Цирке дю Солей», и увидите, сможете ли вы удержать свои глаза открытыми. Для нас вырубаться после секса — комплимент, свидетельство того, как хорошо это было. И, откровенно говоря, если ваш парень может выпрыгнуть из койки и пойти на работу или пробежать марафон, при этом у него все еще есть силы, оставшиеся после секса. Он только покончил с сексом и с вами.

К большому удивлению, привлекая мое внимание, вверх поднимается рука. Конечно, у судьбы нездоровое чувство юмора.

— Вы сказали, мы больше не привлекаем своих мужей, — решительно констатирует Эллисон.

Как бы сильно мне не хотелось оспорить ее ответ и причинить страдания этому жалкому подобию мужчины, известному, как Эван Карр, мое рабочее выражение лица крепко зафиксировано на месте. Тем не менее, я опускаю взгляд в свои записи, не доверяя ему полностью. «Бизнес, Дрейк, — повторяю я себе. — Бизнес важнее ерунды».

— Уточните, миссис Карр.

— Элли, — резко возражает она, заставляя меня почти поперхнуться своими словами.

— Простите?

— Называйте меня Элли. Просто Элли. Никто не называл меня Эллисон с времен подготовительной программы Святой Марии. И если вы снова назовете меня миссис Карр, я буду вынуждена подать иск в суд за клевету. Миссис Карр — моя очаровательная, любезная свекровь, — отвечает она с намеком на сарказм.

Наконец, хоть кто-то говорит моим языком.

Это не секрет, что миссис Элайн Карр — бешеная сука в дизайнерских туфлях на каблуках. После того как ее несколько лет назад выгнали из «Настоящих домохозяек Нью-Йорка»[8], она стала известна, как Злобная Ведьма Верхнего Ист-Сайда. Когда шоу получило отрицательную реакцию после одной из ее подогретых вином тирад, связанной с обслуживающим персоналом нетрадиционной ориентации и уничижительными оскорблениями, ее не пригласили на следующий сезон. Конечно, она была в ярости и пригрозила подать в суд на телеканал. Не потому, что она нуждалась в деньгах. Для нее было унижением, что отбраковали ее маленькую наращенную задницу.