Новость дня: Секс-доктор звезд разоблачен! 3 страница

Лэйси встает, так что все взгляды устремляются к ней, и кладет руки на свои узкие бедра.

— Так, если это не имеет ничего общего с возрастом или красотой, почему они путаются с этими проститутками, только что окончившими старшую школу?

Несколько женских голосов перешептываются, соглашаясь. Мэриэнн Кэррингтон даже выдает одобрительное «Мммммм хммммм».

— Честно? Из-за уровня их умственного развития. Этих девушек легко впечатлить, а значит легко уложить в постель. Бутылка шампанского, лимузин и дело сделано. Им не нужны те, с которыми приходится потрудиться, чтобы соблазнить. Для этого у них есть вы.

— Так им нужна легкодоступная любовница?

— Именно, — киваю я.

— Но в этом нет смысла, — опровергает мои слова Лэйси, недоверчиво качая головой. — Мы их жены. Конечно же, они могут приходить к нам за сексом в любое время, когда захотят!

— Правда? — я пересекаю порог своей кафедры и шагаю туда, где она стоит, взволнованная и не убежденная. Я вторгаюсь в ее личное пространство, подходя ближе, чем считалось бы комфортным. Это именно то, что мне нужно от нее: чтобы ей было достаточно неуютно, и она была честна. Мне нужно, чтобы она увидела, в чем ее ошибка, и у нее не осталось причин не доверять мне. Мне нужно, чтобы она нуждалась во мне.

Я касаюсь ее лица кончиками пальцев, поглаживая кожу от подбородка к уху. Она реагирует на мои прикосновения, впитывая мое тепло, будто ей холодно и она голодает. И во многих отношениях так и есть. Голодная до внимания и любви. Замерзшая от того, что чувствует себя покинутой и нелюбимой.

Я понимаю эти чувства. Чувства, которые я использую, чтобы оставаться очень богатым человеком.

— Лэйси, — выдыхаю я низко и хрипло. — Ты видишь его таким, какой он есть. Ты видишь его вне денег, машин и обожающих его фанатов. Ты видишь его простым и открытым. И это пугает его. И вместо того, чтобы встретиться лицом к лицу со своей трусостью, он трахает маленьких тупых дурочек, потому что хочет почувствовать себя мужчиной на все сто процентов. Но ты ведь не желаешь, чтобы это продолжалось?

Я наблюдаю, как движется ее стройная шея, когда она сглатывает, прежде чем ответить:

— Нет. Нет, конечно, нет.

— Так ты знаешь, что ты должна делать? Ты должна стать его маленькой тупой дурочкой. Ты должна быть его шлюхой, его поклонницей. Ты должна заставить его почувствовать, будто он на седьмом небе, когда он с тобой.

— Вы хотите, чтобы она поглупела?

Я поднимаю взгляд, моя рука тут же падает вниз, выпуская Лэйси из транса. Эллисон встает, глаза сощурены, а губы поджаты. Даже с раздражением, четко выраженным у нее на лице, к моим бедрам подкрадываются незваные ощущения. Я стискиваю зубы, сдерживая непрошеные чувства.

— В некоторых случаях — да, — отвечаю я, отступая от Лэйси. Я почти чувствую стыд, как будто я не должен касаться этих женщин. — Жена управляет кораблем. Она — кукловод. Но для того, чтобы сохранить благополучие в доме, вы должны позволить мужчине поверить, что командует он.

— Разве не достаточно того, что мы носим их фамилии и позволяем им диктовать наше будущее? — говорит с иронией Эллисон. — Теперь мы должны притворяться идиотками, только так наши мужья не будут чувствовать себя запуганными?

Я хочу сказать ей, насколько же правильно она поступает, что возмущается, но это было бы абсолютным противоречием того, что я знаю и во что верю.

— В некоторой степени.

— Это чушь собачья. Мы оба это понимаем. Скажите мне, Джастис Дрейк, вас заводят тупые девушки? Вам нравятся хихикающие школьницы, ловящие с открытым ртом каждое ваше слово? Глупость вас возбуждает? — она бросает мне вызов, надеясь заставить меня взять свои же собственные слова обратно. Я пристально смотрю на нее в ответ, непоколебимый и уверенный в себе.

Ладно... почти. Не считая напряженности в передней части моих брюк.

Не разрывая зрительного контакта, я отступаю назад, чтобы встать за кафедру и скрыть свою полуэрекцию.

— Нет, Эллисон. Они меня не возбуждают. Но, как вы заметили на прошлой неделе, я не являюсь частью вашего мира. Я посторонний человек, помните?

Я бросаю на нее колкий насмешливый взгляд, провоцируя ее опровергнуть мое утверждение, все еще презирая то, что она каким-то образом заставила меня чувствовать необходимость в оправдании. Да кто она мне такая, черт подери? Она клиентка, еще одна участница, одинокая домохозяйка, получающая зарплату в виде «Прада» — ни больше, ни меньше.

Эллисон мне не отвечает. Просто продолжает стоять, молча закипая и взирая свысока своими оживленными глазами. Я с удовольствием принимаю ее реакцию, желая большего. Я хочу продолжать давить на нее, пока она, наконец, не даст отпор.

Я наклоняюсь вперед и упираюсь локтями в трибуну, мой взгляд натренирован, как у снайпера, готового к убийству.

— И миссис Карр, почему вас вообще заботит вопрос о том, что меня возбуждает? Разве вы не должны быть больше озабочены тем, что возбуждает мистера Карра?

Я наблюдаю за тем, как розовый румянец на ее щеках приобретает малиновый цвет, а глаза становятся темнее.

— Я… меня не интересует. Я не говорила...

— Ох? Так вас не заботит, что его возбуждает?

— Придурок, — выдавливает Элисон. Затем она разворачивается и гордо выходит из комнаты.

Задача выполнена.

*

Пустынное небо мерцает в вечерних сумерках, принося с собой прохладный и успокаивающий бриз. Я сижу на террасе, потягивая пиво, пока слушаю невнятную болтовню, доносящуюся из главного дома. Я поднимаю взгляд вверх и закрываю глаза, блокируя ее. Вот, как я поступаю с большей частью мира. Реальность — просто белый шум.

— Что, черт возьми, с тобой не так?

Я открываю глаза и обнаруживаю нависшую надо мной Эллисон, в светлых глазах которой мерцают сердитые звезды.

— Извини? — спрашиваю я, приподнимая бровь с озадаченной улыбкой на лице.

— Что не так. В чем твоя проблема. Причина, по которой ты ведешь себя так, будто кто-то пописал в твои «Чириоз»[15].

Я выпрямляюсь и жестом показываю сесть рядом со мной, тем не менее, она не уступает.

— Я понимаю ваше возмущение, миссис Карр...

— Элли, черт побери, Элли.

— Извини, Элли. Я понимаю твое возмущение, хотя и не уверен, что ты имеешь в виду.

Оставаясь абсолютно неподвижной, Элли пронзает меня пристальным взглядом своих лазурных глаз — я даже не уверен, что она дышит.

— Так вот, в чем дело, — наконец, усмехается она. — До меня дошло. Ты считаешь это дерьмо забавным, не так ли? Все мы для тебя просто развлечение… участники твоего собственного реалити-шоу в прямом эфире. Ты не заботишься о том, чтобы помочь нам, ты просто хочешь ранить нас еще больше, чем уже есть.

Я тут же вскакиваю на ноги, перехватывая прохладный бриз, который трепет ее алые волосы.

— Никогда не смей ставить под сомнение мои мотивы, Эллисон. И никогда, черт возьми, не думай, что я могу причинить тебе боль. Никогда.

Ее глаза расширяются от моей близости и от моего пылкого признания, но она не двигается. Она разделяет это пространство и этот момент со мной.

— Прекрасно. Но даже не думай, что я здесь по другой причине, кроме как укрепление своего брака.

Это было бы идеальной возможностью для нее унестись прочь, оставляя за собой огненный след от пламени триумфа. Поставив точку к своему страстному заявлению. Но она остается, сопоставляя моему серьезному взгляду свой, такой же малопонятный.

Может быть, я не единственный, кто нечестен здесь. На самом деле, я знаю — я не единственный.

Я занимаю свое место на лежаке и поднимаю пиво. В это же время она садится в кресло рядом со мной. Акт негласного перемирия. Сейчас мы сложили наши шпаги.

— Я знаю, что ты не такой уж и мудак, каким хочешь казаться окружающим, — говорит она после долгой паузы. Я открываю холодильник, находящийся рядом, достаю вторую бутылку пива и протягиваю ей. Она улыбается в знак благодарности, и я ей киваю.

— С чего ты взяла, что я хочу, чтобы люди видели во мне мудака?

Она пожимает плечами, делая глоток пива.

— Я не знаю. Так легче, наверное. Ты отвергаешь людей, прежде чем у них появляется шанс отвергнуть тебя.

— Пфф, — фыркаю я. — Я не знал, что ты интересуешься психологией. Похоже, будто я упустил что-то в своем исследовании.

Элли трясет головой перед тем, как откинуться на лежак.

— Ничего общего с психологией. Все приходит с опытом.

Мы сидим несколько минут в приятной тишине, наслаждаясь поздним летним бризом. Сегодня звезды сияют ярче, открывая взору очертания и узоры этого гигантского полуночного синего полотна. Даже луна кажется больше и ближе, чем прежде.

— Так скажи мне, Элли. Что привело тебя сюда?

Она поворачивает свою голову ко мне и вымученно улыбается.

— Я думала, ты знаешь обо мне все.

Мои глаза продолжают изучать небо, но я вижу ее. Я вижу ее с тех пор, как она забрела в мой дом и в мою жизнь, нимб огня и глаз, рожденных от звезд.

— Знаю. Но я хочу услышать, что ты на это скажешь.

Я слышу, как она сглатывает, и успокаивающий шелест ткани, когда она нервно теребит свободную тесемку своего платья.

— Я думала... думала, что если бы я была той, кого он хочет... Думала, если я бы могла быть...

— Но ты уже такая, — я не знаю, почему я вставляю замечание. Но только от одной мысли о ней, полагающей, что она представляет собой что-то менее совершенное, моя рука крепко сжимается вокруг бутылки пива. Я одергиваю себя и ставлю ее рядом, до того как она треснет в моей хватке. — Я имею в виду... ты уже та, кого он хочет. Он женился на тебе, разве нет?

— Да, — она пожимает плечами. — Но, конечно же, под этим подразумевалось далеко не то, что я когда-то думала.

— Когда-то?

Она не отвечает, но я слышу ее вздох. Тогда я тянусь и забираю пиво из ее рук, ставя его рядом со своим.

— Пойдем, — говорю я, вставая на ноги.

— А?

Я протягиваю руку, в ожидании, что она ее возьмет. И с чего бы ей ее не взять? Странный парень под воздействием алкоголя говорит тебе следовать за ним без объяснений поздно ночью? Звучит вполне приемлемо общественным нормам поведения.

Все же, под напором этих кристально-чистых глаз, специально натренированных для моего серьезнейшего выражения лица, она медленно вкладывает свою руку в мою. Она доверяет мне без вопросов, хотя я не сделал ничего, чтобы заработать такой подарок. Но, как и полагается эгоистичному ублюдку, коим и являюсь, я беру ее ладонь, поднимая ее на ноги. Мои пальцы импульсивно соединяются с ее, из-за чего в венах вздымается идущая вразрез смесь тревоги и комфорта. Я смотрю вниз, на наши сплетенные руки, когда мы оба отстраняемся друг от друга.

— Следуй за мной, — я хмурюсь, ведя ее к гостевому дому. Я нарушаю еще одно из своих правил: никогда не приводить домохозяек в свой дом.

— Не думаю, что мне следует быть здесь, — говорит Элли, заходя внутрь и осматривая мое жилье. Я знаю, что она видит: голые белые стены без фотографий, без характерных черт. Ничего, что показывало бы, какой я на самом деле. — Как долго ты живешь здесь?

— Около восьми лет, — отвечаю я, наблюдая за тем, как она пытается обуздать свою реакцию.

— О. Здесь так… чисто, — она посылает мне сочувствующую улыбку, затем опускает взгляд на пол.

Я хмурюсь. Я знаю, что она на самом деле имеет в виду — холодно и стерильно. И тот факт, что она испытывает потребность пожалеть меня, как будто я ниже нее по статусу, выводит меня из себя. Стоило мне подумать, что у нас с ней есть общие черты, что мы оба непонятые души в мире фальши и лжи, как в действительности она оказалась такой же, как и другие. Какой и была все это время. И как чертовски глупо с моей стороны было подумать иначе.

Я как раз собираюсь сказать ей, забрать эти печальные глазки и убираться отсюда на фиг, когда она, внезапно, поднимает глаза на меня, а на ее губах играет искренняя теплая улыбка.

— Не говори никому, — говорит она со смехом, — но я в некотором роде неряха. Серьезно. Чистота — это не моя сильная сторона. А уборка является частью учебного плана? Потому что мне кажется, я могла бы научиться у тебя одной или двум вещам.

Я выпускаю свое раздражение, облегченно выдыхая, и поворачиваюсь к кухне, чтобы спрятать свою улыбку. Дерьмо. Какого черта я улыбаюсь, как долбаный чеширский кот? И почему я нахожу ее признание таким чертовски очаровательным? Словно то, что она неряха, делает ее как бы... настоящей?

Без единого слова я подхожу к морозилке и вытаскиваю коробку на мраморную столешницу. Эллисон смотрит на коробку, затем на меня, и всего на мгновение, клянусь, я вижу слезы, застилающие ее глаза, перед тем как она их быстро смаргивает, скрывая лицо под завесой румянца.

— Ты купил мне мороженое? — шепчет она напряженным голосом.

Я пожимаю плечами, хотя она не может видеть меня, все еще отказываясь встретиться со мной взглядом.

— Ты не особенно радовалась выбору мороженого на кухне, так что... — я снова пожимаю плечами.

Наконец, она поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, ее лицо настолько полно света, что почти ослепляет.

— Спасибо тебе.

Ее благодарная улыбка и вес этих двух слов ударяет меня, как двухтонный полуприцеп, возвращая меня назад к реальности.

— Ну, мы стараемся обеспечивать вас всеми возможными домашними прелестями. Что включает в себя мороженое без вкуса детских какашек, — я поворачиваюсь, чтобы взять миску и ложку, перед тем как открыть коробку и зачерпнуть гладкие полоски из крема и кусочков темного шоколада.

— Ох, ну, все же... спасибо тебе, — отвечает она, покупаясь на мое хреновое оправдание. Потому что это именно то, чем является — херней. Все, что я мог бы и должен был сделать, так это оставить мороженое на кухне и позволить персоналу подать ей его, когда она захотела бы замороженного сладкого совершенства. Но нет... я должен был пойти и усложнить все дерьмо, принеся его в свой дом, давая себе возможность удовлетворить ее потребность, настолько поверхностную, насколько она только может быть.

Она нуждается во мне. И не для секса или советов в отношениях, которые можно было бы применить для укрепления ее брака. А для гребаного мороженого.

Я пододвигаю ей миску и жду, чтобы она попробовала. Она поднимает на меня взгляд, с тем же самым выжидательным выражением.

— Ну? — спрашиваю я, постукивая пальцем.

Она хмурится и вертит носом, от чего веснушки словно оживают.

— Что? Ты не собираешься попробовать?

Я качаю головой.

— Оно для тебя.

Элли садится и черпает ложкой первый кусочек, кладет его на язык. Ее веки дрожат от чувства близкого к экстазу, и из ее груди слышится самый, что ни на есть, откровенный звук случившегося оргазма.

О, боже мой.

— Вкусно? — я улыбаюсь, но только потому, что она не может увидеть меня, целиком поглощенная сливочным лакомством из мяты и шоколада.

— Изумительно, — отвечает она с набитым ртом. Она, наконец, открывает глаза, и глубокий румянец окрашивает ее щеки, как будто она только что вспомнила о моем присутствии. — Спасибо за это. Уверен, что не хочешь?

— Это все твое.

Элли съедает еще один кусочек и кладет ложку, ставя локти на стойку и подпирая рукой подбородок.

— Если бы до конца дней своих ты бы мог есть только один вкус мороженого, то ты бы выбрал «Роки Роад» или мятное мороженое с шоколадной крошкой?

— Что, прости? — я сажусь на стул напротив нее, брови вопрошающе приподняты.

— Просто подыграй мне. «Роки Роад»[16] или мятное мороженое с шоколадной крошкой? — она забавно улыбается и набрасывается на свое мороженое.

Я даже не уверен, что и думать об этой девушке. Сначала она называет меня придурком, а теперь спрашивает о вкусе мороженого? Я хмурюсь в замешательстве.

— Пожалуйста? — говорит она почти шепотом. — В последнее время у меня не было нормальных разговоров о чем-то ином, помимо сумок или обуви, или о том, с кем в это время, возможно, спят наши мужья. Мне просто нужно... забыться. На некоторое время.

Я киваю и делаю выдох, мою грудь внезапно наполняет какая-то чужеродная, незваная эмоция. Сочувствие? Да. Но также что-то еще. Что не имеет ничего общего с жалостью по отношению к ней.

— Ну, я никогда не пробовал мятное мороженое с шоколадной крошкой, и я смутно припоминаю, как пробовал в детстве «Роки Роад», так что, скорее всего, я выберу этот вкус, — отвечаю я, пожимая плечами.

Глаза Элли расширяются в наигранном шоке.

— Ты никогда не пробовал мятное мороженое с шоколадной крошкой?

Я качаю головой:

— Нет.

— Значит ты еще не жил! — она зачерпывает небольшой кусочек и предлагает мне, ложка не более чем в дюйме от моих губ. — Не стесняйся, попробуй его.

Хорошо, у меня есть два варианта. Путь номер один: я отказываюсь дальше играть в ее маленькую игру и выгоняю ее из своего дома, оскорбляя ее и разрушая всякую унцию доверия, которую она испытывает ко мне. И путь номер два: я позволяю ей невинно покормить меня с ложечки мороженым и вынуждаю себя смотреть на подобный акт поведения, как на то, чем он и является — на своеобразный платонический жест между двумя взрослыми людьми.

Ага, конечно.

Я наклоняюсь вперед, так что холодный кончик ложки задевает мою нижнюю губу. Элли медленно подталкивает ее вперед, отчего мой рот открывается шире, а язык рефлекторно выступает вперед, чтобы попробовать первые сладкие капли мороженого. Я обхватываю губами горку шоколадной мяты и всасываю ложку, испуская собственные эротические звуки в знак согласия.

— Вкусно, да? — светится Элли, кивая головой.

— Черт, да, — вопреки здравому смыслу я издаю полустон. Но уже слишком поздно. Эллисон Элиотт Карр ослабила мою защиту просто с помощью ложки, наполненной мороженым «Хааген-Дазс».

— Я говорила тебе! Мороженое — это ответ на все вопросы. Это главное лекарство от всех болезней.

Я посмеиваюсь, пока она дает мне еще один кусочек, и с жадностью его проглатываю.

— Быть может, тогда ты, Элли, близка к тому, чтобы вылечить все болезни человечества.

— Я могла бы полностью провести свою жизнь, употребляя в пищу только его и ничего больше, — она кладет еще одну порцию на свой язык, той же самой ложкой, с которой я только что занимался сладкой, страстной любовью. — До сих пор поверить не могу, что ты никогда его не пробовал.

Я пожимаю плечами, тотчас чувствуя себя как идиот, потому что за сегодня пожал плечами, по крайней мере, с полдюжины раз. Но есть в Элли нечто особенное, из-за чего я остаюсь... неуверенным. Может даже, немного изумленным. Она отличается от любой клиентки, с которой я когда-либо работал, и совершенно противоположна тем женщинам, которых я когда-либо находил для себя привлекательными. Но что-то в ней есть, что-то столь искреннее и неожиданное, что почти заставляет влюбиться в нее. Может, она загадка, в которой я никогда не смогу разобраться. А может, она просто настолько чертовски идеально несовершенна, чем и привлекает. Но чем бы это ни было — оно зацепило меня. Как бы хреново это ни звучало, но оно зацепило меня.

Вот почему я не удивляюсь, кода слышу свои слова:

— В моем детстве было много вещей, которые мне не довелось попробовать. И, становясь старше, я просто научился жить без них.

Элли опускает ложку и смотрит на меня этими слишком большими глазами, из бирюзовых бассейнов льется сострадание.

— Мне жаль, — шепчет она.

Я отмахиваюсь от нее и качаю головой.

— Не стоит.

— Правда. Мне жаль. Мне не стоило предполагать, что ты... ну, знаешь...

И тут я вспоминаю.

Ту самую причину, почему я держу всех на безопасном расстоянии. Из-за притворства, из-за сочувствия. Этого дерьма, что творится прямо здесь. Прямо сейчас Элли думает, что знает меня. Черт, она, наверное, считает себя лучше меня. И как бы сильно того не хотелось ее кровоточащему сердцу, она жалеет меня.

Как глупо с моей стороны было подумать, что меня воспримут как нечто большее, чем человека, который нуждается в подачке. Я всего лишь наемный работник, находящийся в распоряжении, чтобы быть проданным и преданным, как заключивший договор слуга.

— Ты закончила? — спрашиваю я кратко, кивая на полупустую миску.

— Чт?.. Эм, я вовсе не хотела, если бы я...

Я выхватываю чашку, стоящую перед ней, и бросаю ее в раковину. Резкие звуки гремящего фарфора и металла эхом раздаются по комнате. Я поднимаю глаза на Эллисон, когда она вздрагивает, ее ярко-красные губы скорчены в гримасе.

— Уже поздно, миссис Карр. Думаю, вам стоит вернуться в свою комнату.

Без каких-либо возражений она поворачивается и быстро идет к двери, пламя следует за ней, как печальная, падающая звезда. Она ненадолго останавливается у дверного проема, но не оборачивается, ее пламя становится отдаленным пятном красного, когда она шепчет «мне жаль», уносящееся в успокаивающем летнем бризе.

5. Обольщение

— За прошедшую неделю я обучил вас, как использовать ваши лучшие качества. Показал, как заставить ваших мужчин страстно возжелать вас эмоционально, так же, как они делают это физически. Я даже научил вас, как поглаживать их хрупкое эго. Это было первым этапом нашей программы, и если вы чувствуете, что балансируете на пороге вашей сексуальной терпимости, я предлагаю вам уйти сейчас. Настало время, чтобы подняться на ступеньку выше.

Я подхожу к одной из домохозяек в первом ряду, на самом деле вообще не видя ее, и помогаю ей подняться на ноги. Я даже не смотрю на ее лицо, когда мои руки находят шпильки в крепко зафиксированной прическе, быстро выпускаю каскад золотистых волнистых волос. Дальше, мои пальцы проделывают путь от ее ушной раковины, вниз по челюсти, пока не опускаются на нитку жемчуга, целующую ее ключицу.

— Это заставляет вас чувствовать себя некомфортно?— спрашиваю я, достаточно близко, чтобы мои губы касались ее уха.

— Нет, — пищит она. Она лжет. Чертова ложь — это все, что они, кажется, освоили. Прекрасно. Пришло время провоцировать. С коварной ухмылкой на губах мои пальцы находят верхнюю пуговицу ее блузки. Ее зеленые глаза расширяются, когда я расстегиваю верхнюю пуговицу, открывая больше ее гладкой кожи.

— А сейчас? Это заставляет вас чувствовать себя некомфортно?

— Нет, — отвечает она голосом, соответствующим моему хриплому тону. Ее глаза закрываются, и из стройного горла вырывается хнык.

— Как вас зовут? — спрашиваю я, расстегивая вторую пуговицу. Она вздыхает, когда та раскрывается, показывая верх декольте.

— Шайла. Шайла Эдкинс, — отвечает она, тяжело дыша. Конечно, я уже знал это. Шайла Даун Эдкинс, замужем за Джорджем Эдкинсом младшим, наследником программы потери лишнего веса, которой присягнули большинство из этих дам. Ее муж, многим известный как Джорджи — к тому же еще и гей. И он отправил ее ко мне с целью уехать на длительные каникулы со своим лучшим другом — персональным тренером — Артуро. Излишне говорить, что я ничему не смогу научить Шайлу, что сделало бы ее той, кого страстно желает ее муж, если только она не отправится в Тайланд и не начнет называть себя Шерман. И самое печальное в том, что она абсолютно бестолковая. Она верит в ту фигню, которой он ее кормит, о том, что слишком зациклен на работе, чтобы заняться с ней любовью. Она даже гордится его самоотверженностью, с которой он проводит бесчисленные часы, «тренируясь» в спортзале. Бедная девочка, такая же наивная, как ягненок в стае волков.

— Шайла, — я становлюсь так близко, что наши тела соприкасаются, жар ее тела объединяется с моим. Она втягивает воздух. — Шайла, ты хочешь, чтобы я остановился?

— Нет.

— Хорошо.

Вокруг нас тишина, и даже не слышны звуки возбужденного дыхания или отдаленного громыхания посуды с кухни. Только звук приглушенного шелеста ткани, скользящий над следующей пуговицей из слоновой кости, наполняет пространство, в сочетании с поверхностным дыханием Шайлы.

Мой указательный палец ложится на застежку белого кружевного лифчика Шайлы, и она вообще перестает дышать. Я сдвигаю пальцами изящную ткань, играя с ней, заставляя ее изнывать от боли относительно того, что же произойдет дальше. Она поднимает голову и смотрит на меня сквозь длинные ресницы, умоляя этими голубыми глазами. Сколько времени прошло с тех пор, когда к ней прикасался мужчина? Сколько времени прошло с тех пор, когда она чувствовала себя желанной?

— Обольщение, — выдыхаю я и чувствую, как она дрожит под моими прикосновениями. Я немного больше распахиваю ее блузку, выставляя напоказ ее целомудренное белье. Она шипит сквозь зубы, когда я кладу руку на ее обнаженную грудь. — Оно заключается в раскачивании ваших бедер, когда вы идете. Легком, с придыханием тоне вашего голоса. В том, как ваши волосы скользят по гладкой коже. В том, как вы смотрите на меня сквозь ресницы прямо сейчас, как прикрыты глаза и как в них тлеет огонь, — я едва ласкаю ткань ее бюстгальтера, а она дрожит, прикусывая нижнюю губу. — Обольщение, Шайла. Я собираюсь научить вас, как соблазнить меня, так же, как я соблазнил вас.

Со следующим выдохом, я отхожу от нее, тем не менее, мои глаза все еще прикованы к ее ангельскому белому кружевному бюстгальтеру.

— Ваш бюстгальтер... миленький. Удобный. Но не соблазнительный.

Я обвожу взглядом комнату, обращаясь ко всем дамам.

— И я могу поспорить на деньги, что каждая из вас носит аналогичное белье. Именно поэтому у всех из вас есть задание. Для того чтобы быть соблазнительными, вы должны быть уверенными. И это относится к той категории вещей, которой нельзя научиться. Это должно исходить изнутри. Так что во время сегодняшней тренировки мы собираемся делать кое-что немного другое. Вы все вернетесь в свои комнаты и переоденетесь в нечто более... соблазнительное. Вы увидите, что в вашей комнате есть белье от «Агент Провокатор», которое не подходит под описание благоразумное или удобное. Я хочу сексуальности, дамы. Я хочу шлюх-домохозяек. Вы должны почувствовать себя шлюхами. Возбудите меня, заставьте меня в это поверить и наслаждайтесь этим.

— Вы хотите, чтобы мы расхаживали вокруг в нижнем белье? — спрашивает, как и подобает почтенной женщине, Мэриэнн Кэррингтон, сильнее затягивая свой кардиган.

— Не сразу. Но сегодня вы будете расхаживать передо мной. К концу курса, вы почувствуете себя вполне комфортно, чтобы ходить практически голой по Родео-драйв[17], попивая латте.

По комнате раздается шепот, полный ужаса, тем не менее, только один голос имеет наглость высказаться.

— Не кажется ли вам, что это немного неуместно? Мы приехали сюда, чтобы улучшить наши браки и нашу сексуальную жизнь. А не для того, чтобы отказаться от наших моральных принципов и стать вашими персональными стриптизершами.

Оцепенев, я перевожу взгляд на суровое выражение лица Эллисон, свет в ее глазах помрачнел из-за раздражения. Первый раз с прошлой недели я позволяю себе посмотреть на нее. С того дня, как выгнал ее из своего дома, с падающими звездами, утопающими в ее глазах.

— Как я сказал до этого, миссис Карр, если вы находите мое обучение слишком непристойным для вас, если вы думаете, что вам не нужен этот курс — вы можете уйти.

Элли щурит глаза, все еще не сказав и слова, вместо чего принимая решение сжать руки. Я поднимаю бровь, бросая ей вызов о том, чтобы покинуть этот дом и мою жизнь навсегда, восстановив беззаботную, мне-абсолютно-на-все-насрать жизненную позицию, которая усмиряет меня на протяжении почти тридцати лет. Безразличие всегда было моей подстраховкой. А сейчас... сейчас я борюсь, чтобы просто удержать его.

Ты отвергаешь людей, прежде чем у них появляется шанс отвергнуть тебя.

Моя голова дергается в сторону Эллисон, как будто она только что сама прошептала эти слова. Знаю, это просто моя совесть разыгрывает меня. У моего Джимми Крикета больное, извращенное чувство юмора.

— Так... как это должно работать? — спрашивает Шайла, ее лицо все еще красное, а верхняя пуговица расстегнута.

— Начинаем приблизительно через полчаса, к вам подойдет кто-то из моего персонала, чтобы забрать вас одну за другой, а затем отвести вас в изолированную комнату. А там уже у нас будут проходить приватные встречи. Я хочу оценить ваши преимущества и недостатки, чтобы найти лучший вариант для вашего консультирования. Так что… дамы, не могли бы вы... — я вытягиваю руку в сторону коридора, который ведет к лестнице. Весь персонал уже выстроился в линию, в ожидании оказать им помощь любого рода. Как только из вида исчезает последнее выражающее неохоту лицо, я мчусь на кухню.

*

— Немного рановато для пивка, а, Джей Ди? Дай угадаю — «День белья».

Я киваю Рику, перед тем как запрокинуть пиво, почти допивая его в несколько глотков. Я открываю холодильник и хватаю еще две бутылки, протягивая ему одну. Немного пива ранним утром не повредит никому. Эй, где-то в мире сейчас уже пять часов.

Рику открывает крышку и делает глоток.

— Подожди минутку. Разве обычно ты его проводишь не на третьей неделе?

Я делаю еще один большой глоток. Тысяча чертей. Я буду наполовину пьян, если не съем что-нибудь.

— Да. Но эти девушки... их нужно шокировать. Им слишком комфортно. Мне нужно немного надавить и посмотреть, смогут ли они на самом деле дать отпор.

Рику пожимает плечами.

— Ты босс. Но не удивляйся, если одна из этих цыпочек добавит немного огонька и опрокинет тебя прямо на твою же задницу.

Я поворачиваюсь к холодильнику и погружаюсь в охоту за закусками, чтобы спрятать выражение своего лица. Если бы Рику только знал, насколько он прав.